Дело сердца. 11 ключевых операций в истории кардиохирургии -

Все права на текст принадлежат автору: .
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.

Томас Моррис Дело сердца. 11 ключевых операций в истории кардиохирургии

Thomas Morris

The Matter of the Heart

* * *

«Захватывает, поражает и часто создает эффект присутствия… Эта „головокружительная“ книга о кардиохирургии не менее важна, чем книги о ядерных, компьютерных или космических достижениях. Теперь кардиохирургия имеет свою историю, как она того заслуживает».

Джеймс Макконахи, Sunday Times

«Исследования, ставшие основой этой книги, просто поразительны, и Моррис достиг гораздо большего, чем просто рассказал об истории операций на сердце… Эта книга об исследованиях, стимулируемых олимпийскими амбициями и бездонной любознательностью. Эта книга, в конце концов, о чудесах, и сама она просто чудесна».

Франсес Уилсон, Daily Telegraph, 5 звезд

«Захватывает… В этой книге подробно описаны изумительные достижения, совершенные за последние сто лет».

Джон Крейс, Guardian

«Томас Моррис написал не об истории медицинских представлений о сердце, а об истории кардиохирургии… Его рассказы быстро сменяют друг друга: последовательные, противоречивые, восхитительные… Моррис совершил нечто уникальное: рассказал об истории не столько людей, сколько процедур, но сделал это живо, увлекательно и подробно. Эта книга какая угодно, только не скучная».

Гэвин Фрэнсис, New Statesman

«Я рекомендую эту книгу всем, кого восхищает мир медицины… Очень увлекательная история».

Wall Street JournalI

«Так как сегодня загадки кардиохирургии разгаданы, мы забываем о том, что когда-то вторжение в торакальную полость казалось не менее пугающим, чем полярная экспедиция. Как говорит Томас Моррис в своих вдохновляющих хрониках, даже прикосновение к бьющемуся сердцу на протяжении долгого времени считалось невозможным… Это история о находчивости, рассказанная на примере 11 важнейших операций… Книга также богата волнующими деталями, например, об инъекциях стрихнина и виски, которые делали во время первых операций».

Барбара Кизер, Nature

«Захватывающая и интригующая… Она полна историй о выживании вопреки, упорстве, находчивости и удивительных подвигах… Моррис искусно написал интересную книгу, которая охватывает большой объем материала».

Манджит Кумар, Literary Review

«Томас Моррис делает для истории кардиохирургии то же самое, что сделали герои фильмов „Парни что надо“ и „Скрытые фигуры“ для исследований космоса… Эта захватывающая книга понравится всем, у кого, в прямом и переносном смысле, есть сердце».

Марк Лосон, актер

«Потрясающе. Интереснейшая книга о древней истории кардиохирургии и ее сегодняшнем применении. Она богата необычными деталями и рассказами, которые вас поразят. Чудесная книга».

Мелвин Брэгг, радиоведущий

«Выходя за границы этого важного и сложного мира, Моррис беспристрастно и честно рассказывает о пионерах и их достижениях… Умная книга».

Венди Мур, The Times

Медицина без границ

1. Будет больно: история врача, ушедшего из профессии на пике карьеры

Что должно произойти, чтобы человек, всем сердцем любящий медицину и отдавший ей много лет своей жизни, решил уйти из профессии? Книга Адама Кея — откровенный, местами грустный, а местами — уморительно смешной рассказ молодого доктора от начала его профессионального пути в медицине до завершения карьеры.

2. Не навреди. Истории о жизни, смерти и нейрохирургии

Каково это — быть ответственным за жизнь и здоровье человека? Генри Марш, всемирно известный нейрохирург, написал предельно откровенную и пронзительную историю о своих трудовых буднях, любви к работе и сложном выборе — за кого из пациентов бороться, а кого отпустить.

3. Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии

Доктор Генри Марш уходит на пенсию, но сидеть без дела не собирается. Ведь можно по-прежнему спасать людей — пусть и не в родной Англии, а в далеком Непале, где помощь опытного нейрохирурга никогда не будет лишней. Его вторая книга расскажет вам о новых приключениях гениального британского врача

4. Когда дыхание растворяется в воздухе. Иногда судьбе все равно, что ты врач

Полу было всего 36 лет, когда смерть, с которой он боролся в операционной, постучалась к нему самому. Диагноз «рак легких, четвертая стадия» вмиг перечеркнул всего его планы. Перед вами правдивая история с глубочайшими, но простыми истинами — о том, как начать жить несмотря ни на что.

Вступление

Несколько месяцев назад я прогуливался по большой университетской клинике вместе с врачом-консультантом^[1], одним довольно видным хирургом, как вдруг он повернулся ко мне и спросил: «Почему вы хотите написать книгу про кардиохирургов? Мы же все психопаты».

Признаюсь, у меня и был соблазн ответить: «Как раз именно потому, что вы все психопаты», но я лишь засмеялся. И даже притом, что этот любезный мужчина обладал впечатляющей способностью полностью завладевать любым разговором, я был вполне уверен, что никаким психопатом он не был. А проведя немало часов в компании кардиохирургов — как в операционной, так и в более неформальной обстановке, — я не переставал поражаться, насколько сложно на них навесить какой-то общий ярлык. Конечно, была пара человек, которые без лишней скромности рассказывали о своих достижениях, искусно уклоняясь от любых вопросов, которые угрожали перевести общение на более нейтральный уровень, где им было бы не так вольготно. Но застенчивость других вызывала чуть ли не умиление. Они с большей охотой говорили о своих наставниках и пациентах, нежели о самих себе. Третьи же и вовсе восхищались исключительно деталями своего искусства и могли подробно рассказывать о разных методиках и разнообразных процедурах, пока в дверях кабинета не появлялась голова отчаявшегося секретаря, чтобы напомнить, что их ждут куда более важные дела. Большинство врачей производили впечатление нормальных и вполне уравновешенных людей — разве что они, может быть, были более уверены в себе, но при этом оставались дружелюбными и отзывчивыми и явно были преданы заботе о своих пациентах.

Таким образом, поначалу я решил, что слова про психопатов — это не более чем самокритичная шутка. И все же, почему он сказал именно «психопаты»? «Эгоисты» или «нарциссы» прозвучало бы не менее забавно и было бы даже более уместно. Но потом в «Вестнике королевской коллегии хирургов Англии» я наткнулся на исследование, авторы которого задались вопросом: «Хирурги — психопаты?» Они оценили 172 хирурга на наличие у них характерных признаков психопатии, в том числе «макиавеллиевского эгоцентризма», «влияния на людей» и «черствости». Хирурги набрали по этим параметрам особенно высокие показатели, и по склонности к психопатии их превзошли только педиатры^[2]. Наиболее распространенными характерными чертами для хирургов оказались иммунитет к стрессу и бесстрашие — качества, которые, как отмечают исследователи, «полезны или даже необходимы» при оказании помощи в сложных ситуациях.

Вскоре после этого мне довелось провести целый день в операционной Марджан Джахангири — одного харизматичного хирурга, работающего в больнице Святого Георгия в Тутинге. Стоя рядом с анестезиологом у изголовья операционного стола, я мог прекрасно разглядеть, как профессор Джахангири готовится заменить пораженный болезнью сердечный клапан. Первая половина операции была уже позади — пациенту вскрыли грудную клетку, и я отчетливо видел его неподвижное обескровленное сердце, обязанности которого временно взял на себя стоящий в паре метров аппарат искусственного кровообращения. Профессор Джахангири взяла пару ножниц и одним уверенным плавным движением перерезала аорту — артерию, переносящую насыщенную кислородом кровь от сердца к остальным органам и тканям. Непроизвольно я сделал глубокий вдох: меня потрясло то, с какой невозмутимостью она это сделала, тем самым превратив сердце из неотъемлемой части человеческого организма в отдельный и ни с чем не связанный орган.

Почему это так меня шокировало? Лишь позже, наблюдая, как она заменяет неисправный сердечный клапан пациента и восстанавливает аорту с помощью синтетического трубчатого имплантата, я понял, в чем дело. В эту секунду пути назад уже не было. Пациент теперь полностью зависел от мастерства опытного хирурга, который должен был помочь ему покинуть операционную живым с сердцем, которое снова будет биться. Только полностью уверенный в своих способностях человек мог взять в руки эти ножницы и спокойно сделать свое дело.

Вот тогда я и понял, каким, оказывается, бесстрашием необходимо обладать всем кардиохирургам, чтобы выполнять свою работу.

Однако каждому современному кардиохирургу хоть раз, но доводилось терять пациентов. И им всем приходится мириться с отрезвляющим фактом, что жизнь от смерти может отделять одна-единственная ошибка. Вместе с тем кардиохирургия наших дней куда безопаснее, чем в былые времена: огромное количество операций стали рядовыми и настолько безопасными, что подавляющее большинство пациентов ждет полное выздоровление. Большинство хирургов, каждый раз заходя в операционную, рассчитывают, что их пациент обязательно выживет. Так и происходит в большинстве случаев, однако случается, что пациенты все же умирают, и смерть их производит шокирующий эффект, поскольку такие случаи теперь очень редки. Каково же было заниматься этой профессией на заре ее появления, когда смерть была не просто частым гостем, а постоянным спутником каждого кардиохирурга!

Врачи были настолько убеждены в исключительной уязвимости сердца, что вплоть до последних лет девятнадцатого века не смели его даже касаться. Первая операция на бьющемся сердце была проведена в 1896 году, однако почти сорок лет после этого единственным возможным хирургическим вмешательством в область сердца было только наложение швов при ножевых или пулевых ранениях. Специалисты были убеждены, что в один прекрасный день скальпель сможет избавить человечество от многих проблем с сердцем — и они были правы, однако чтобы прийти к этому, понадобились многие десятки лет, а также небывалое количество смертей. Единственный способ установить эффективность той или иной процедуры — протестировать ее на пациенте. Но подходящие для таких экспериментальных операций немногочисленные кандидаты, как правило, были настолько больны, что помочь им было практически невозможно и их, скорее всего, в любом случае ждала смерть. Таким образом, пробуя новые операции, хирурги заранее готовились к тому, что мало кто из их пациентов сможет поправиться, если вообще выживет. Причем на кону были не только человеческие жизни: каждая серьезная операция на сердце сначала испытывалась на кроликах, собаках, обезьянах, телятах или свиньях, и животных этих были тысячи — на протяжении двадцатого века подопытных животных на операционных столах умерло гораздо больше, чем людей.

Первопроходцам в столь жестокой части медицины было не обойтись без упорства и невероятной эмоциональной устойчивости. Неудивительно, что многие из тех, кого привлекало такое суровое занятие, были сильными личностями с твердыми убеждениями и непоколебимой верой в свои собственные силы и способности. Это была настоящая медицинская элита: сейчас все об этом позабыли, но пятьдесят лет назад кардиохирурги были самыми яркими и высокооплачиваемыми специалистами в мире, настоящими знаменитостями, которые попадали на обложку журнала «Таймс» и водили дружбу с королевской семьей и кинозвездами. Некоторые сколотили колоссальные состояния, обзавелись недвижимостью и роскошными автомобилями; другие жертвовали значительную часть своего огромного дохода больницам, в которых работали. Многие были настоящими тиранами, невыносимыми людьми, трудоголиками, работавшими семь дней в неделю и требующими того же от своих подчиненных, ну и жесткая конкуренция была обычным делом. Как правило, врачами были мужчины — на протяжении многих лет кардиология считалась исключительно мужским клубом, и женщин, в более-менее значительном количестве, стали принимать туда лишь на рубеже тысячелетий.

С тех пор многое изменилось. Если в шестидесятых годах кардиохирурги и считались практически божествами, то как минимум из-за того, что их просто было слишком мало. Сегодня в одной только Великобритании существует почти пятьдесят кардиохирургических центров, а в любой развитой стране есть сотни или даже тысячи обученных хирургов. Эту профессию больше не окружает ореол таинственности, а хирурги (за малым исключением) добровольно спустились с пьедестала. В некоторых больницах лечением больных в кардиологических отделениях теперь занимается целая бригада специалистов. И анестезиологи, хирурги, кардиологи и рентгенологи играют в ней равнозначные роли, а обсуждение состояния пациента проводится исключительно в его присутствии. То есть прежние диктаторы стали членами демократической ассамблеи.

Хотя количество жертв в истории кардиологии весьма внушительно, в ней полно историй с неожиданными выздоровлениями, будоражащими открытиями, а также немало моментов торжества человеческой изобретательности. Героями и героинями этой книги стали не только те, кто держал в руках хирургические инструменты, но многочисленные психологи, инженеры, биохимики и изобретатели, которые делали возможным труд кардиохирургов; ну и, конечно, сами пациенты со своими родными и близкими, добровольно согласившиеся участвовать в этих экспериментах. Эта книга не претендует на всестороннее освещение истории кардиохирургии. На ее страницы попали лишь избранные операции. К моему великому сожалению, мне не удалось упомянуть в книге все события и всех людей, которые внесли свой вклад в развитие кардиохирургии. Двигателями прогресса были как отдельные, стремящиеся превзойти всех остальных, личности, так и группы людей. Но, несомненно, все достижения врачей были настоящим чудом, и я надеюсь, что читатель разделит мое восхищение этими отважными первопроходцами.

1. Пуля в сердце

Стоуэлл парк, Глостершир, 19 февраля 1945 года

В пяти минутах езды от симпатичного городка Нортлич, что в самом сердце Котсуолд-Хилс, находится паб под названием «В гостях у Фоссебридж» (Inn at Fossebridge). Если оставить здесь машину, как это как-то сделал я ветреным весенним днем, и забраться на крутой склон, то окажешься в небольшом лесу, лежащем позади римской дороги Фосс-Уэй. Место это умиротворенное, повсюду слышно пение птиц, и, когда пробираешься через заросли, почти невозможно поверить, что именно здесь состоялся один из величайших подвигов современной медицины. И тем не менее, семьдесят лет назад именно в этом ничем не примечательном леске родилась современная кардиохирургия.

Деревья, какими бы высокими они ни были, посажены всего несколько десятилетий тому назад, и некоторые следы от того, что было здесь раньше, по-прежнему виднеются под ними. Среди мха и опавших веток проглядывают десятки невысоких кирпичных конструкций: это остатки фундаментов куонсетских бараков,^[3] и прямо рядом с тропинкой я наткнулся на один такой нетронутый барак, специально сохраненный — во всяком случае, я на это надеялся — в качестве напоминания о произошедшем здесь в военные годы.

В конце 1944-го такие бараки стояли здесь рядами — целые сотни построек, занимавшие несколько акров поместья «Стоуэлл-парк». Это был огромный военный госпиталь со своей собственной взлетно-посадочной полосой. Он был построен второпях в надежде справиться с потоком раненых, который, как предполагалось, должен был хлынуть вслед за вторжением союзников в континентальную Европу. В апреле 1944 года здесь был размещен штаб 160-го военного госпиталя США, специализировавшегося на ранениях грудной клетки и способного вмещать одновременно до 500 пациентов. В импровизированной операционной в одном из этих бараков молодой хирург из Айовы Дуайт Харкен достал пули и осколки снарядов из груди 134 солдат, и каждый из них остался в живых. Это само по себе было весьма впечатляюще, однако еще более выдающимся этот результат делал тот факт, что многие из этих кусочков искореженного металла он доставал прямо из бьющегося человеческого сердца.

Металлический барак — не самое подходящее место для проведения операций на сердце. Операционная там всего пять метров шириной и три с половиной метра высотой, крыша из гофрированного железа не обеспечивает хорошей теплоизоляции — летом жара и духота внутри были невыносимыми, а зимой единственным источником отопления была крохотная печка. Однако холод меньше всего беспокоил Дуайта Харкена, когда он 19 февраля 1945 года готовился к очередной операции. Он уже успел хорошо познакомиться со своим пациентом: это был Лерой Рорбах, сержант пехоты, участвовавший предыдущим летом в высадке в Нормандию. У него был довольно непростой случай, и Харкен занимался его лечением с прошлого лета. Месяц спустя после высадки он принял участие в ожесточенной битве, в ходе которой был уничтожен французский город Сен-Ло, а разорвавшийся снаряд вонзил сержанту осколок шрапнели в нижнюю часть груди.

Его эвакуировали в Англию, где рентген показал, что у него в сердце застрял небольшой кусочек металла. На люминесцентном экране было отчетливо видно, как он слегка пульсирует в такт биению его сердца. Это указывало на то, что осколок прошел через внешнюю стенку сердца и теперь находится внутри одной из камер. Пятнадцатого августа Харкен провел операцию и был невероятно близок к тому, чтобы извлечь осколок: сделав небольшой надрез прямо на сердце, он смог ухватиться за металлический кусочек щипцами, однако с очередным ударом сердца тот выскочил и снова плюхнулся в заполняющую сердце кровь. Судорожные попытки отыскать его не увенчались успехом — он скрылся из вида, и нащупать его через толстые стенки сердца было уже невозможно. Три месяца спустя хирург предпринял повторную попытку. Как и в первый раз, он смог отыскать неподатливый осколок, однако тот снова от него ускользнул, и снова в тот момент, когда казалось, что успех гарантирован.

Но, несмотря на все эти неудачи, пациент шел на поправку. Это не было чем-то неслыханным: солдаты с подобными ранениями часто обходились без операции и спокойно жили с осколками или даже пулями внутри — они становились своеобразным напоминанием о военной службе. У сержанта не наблюдалось никаких признаков инфекции, а электрокардиограмма показала, что его сердечный ритм, нарушенный вследствие травмы, постепенно возвращался к норме. Так как его пациент уже перенес две серьезные и совершенно безрезультатные операции, Харкен никак не мог решиться на третью: это был бы очень большой и, возможно, совершенно неоправданный риск.

Был, однако, и другой фактор. После подобных травм многие солдаты жили активной жизнью, однако были и такие, которые испытывали гнетущую тревогу от осознания того, что у них в груди находится инородный металлический кусок. Они впадали в депрессию, становились чрезмерно раздражительными и жили в постоянном страхе внезапной смерти — одна только мысль о том, что неосторожное движение может сместить осколок и убить, приводила их в ужас. К 1945 году такое состояние было уже хорошо известно, ему даже дали название: «кардионевроз». И действительно, пациент Харкена стал все больше и больше нервничать по поводу двухсантиметрового осколка у себя в теле и умолял хирурга не сдаваться. Приняв во внимание, что подобное состояние продолжалось достаточно долгое с клинической точки зрения время, Харкен согласился предпринять финальную попытку.

В свои 34 года Дуайт Харкен уже был одним из самых уважаемых хирургов в медицинской службе США. Этот высокий и мускулистый мужчина с рыжими волосами родился в семье медиков — роды собственноручно принимал отец, врач, заведовавший небольшой клиникой в округе Осеола, штат Айова. Вырос он в квартире, расположенной на цокольном этаже, и все детство его неизменно сопровождал больничный запах антисептика. Отец надеялся, что сын продолжит семейное дело, однако жизнь в маленьком городке мало привлекала Дуайта, и он уехал учиться в Гарвард. Несколько лет спустя он перебрался в Англию, чтобы работать вместе с ведущим торакальным хирургом страны Артуром Тюдором Эдвардсом в Бромптонской больнице в Лондоне. Во время войны Тюдор Эдвардс внес огромный вклад в военную медицину — он занимался подготовкой хирургов и разрабатывал новые методы лечения жертв воздушных ударов. Несмотря на довольно молодой возраст и принимая во внимание семейные традиции, продолжателем которых был Харкен, его вполне закономерно выбрали на должность заведующего новым отделением торакальной хирургии в Глостершире.

Хотя операционная Харкена мало чем отличалась от хибары, в остальном ему в общем-то повезло. К февралю 1945 года у него было самое современное оборудование и медикаменты, в том числе новый антибиотик пенициллин, а также бригада опытных коллег, которые ассистировали ему более чем в сотне операций. Так, анестезиолог Чарльз Бурштейн был с ним с самого начала. В этот день он погрузил пациента в наркоз, подавая через специальную маску смесь воздуха и эфира. В бараке в этот раз было очень много людей. О тех удивительных вещах, которые этот выдающийся молодой хирург делал в своей операционной в Глостершире, пошли слухи, и вот уже целая делегация именитых британских хирургов, среди которых был и сам Тюдор Эдвардс, прибыла, чтобы понаблюдать за работой Харкена. Над операционным столом, зацепившись за специально возведенные леса, лежал оператор, готовый заснять всю процедуру для американских врачей.

На теле сержанта были явно различимые шрамы от первых двух операций: извилистая линия вдоль спины, идущая от лопатки до бедра, и небольшая дуга вокруг левого соска. Харкен решил снова попробовать зайти через грудь и вскрыл скальпелем свой предыдущий разрез. С помощью ретрактора Тюдора Эдвардса — инструмента, названного по имени его наставника — он раздвинул ребра пациента и разрезал околосердечную сумку, чтобы обнажить сердце. Он хорошо видел шрам на стенке сердца, оставшийся после первой операции, ткань вокруг него была дряблой и другого цвета — таковы были последствия нанесенной травмы. Слегка сжав бьющееся сердце, он нашел инородное тело — в правом желудочке, рядом с основанием сердца прощупывалось небольшое уплотнение.

Теперь, когда осколок снаряда был найден, можно было приступить к кропотливой процедуре его извлечения. Харкен удерживал его на месте, плотно прижав с внутренней стороны пальцем, а с другой стороны накладывал два ряда швов из кетгута — обычно в этом нет ничего сложного, но так как сердечная мышца постоянно сокращается, то это уже далеко не так просто. В случае обширного кровотечения эти швы можно было бы стянуть, тем самым быстро и эффективно остановив кровопотерю. Бурштейн напряженно следил за электрокардиограммой, отслеживая признаки нарушения сердечного ритма из-за подобных манипуляций, а ассистент Харкена в это время взял в руки свободный конец нити из кетгута и ждал сигнала. Это был критический момент.

Стараясь работать как можно быстрее, Харкен сделал в стенке сердца небольшой надрез, в который вставил щипцы, чтобы расширить отверстие. Через этот разрез он ввел зажим и схватил непокорный осколок. На мгновение в операционной повисла звенящая тишина. А затем, как он рассказывал об этом в письме своей жене, «внезапно, с хлопком, словно кто-то открыл шампанское, осколок под давлением выпрыгнул из желудочка. Кровь полилась фонтаном». Ассистент плотно стянул страховочные швы, однако кровь не останавливалась. Харкен придавил сердце пальцем и, взяв иглу, принялся его зашивать. Ему удалось закрыть разрез, но, убрав палец, он обнаружил, что пришил перчатку к стенке сердца. Тогда его ассистент разрезал перчатку, и дело наконец было сделано. На то, чтобы открыть сердце, удалить осколок снаряда и зашить разрез, ушло три минуты. Его именитые гости были глубоко впечатлены: столь сложная и смелая операция проводилась впервые в истории.

Некоторые из операций Харкена проходили еще более драматично. Бывало, что после того как разрезали сердце, хлынувшая из него кровь полностью лишала хирурга обзора, и ему приходилось выуживать металлический осколок вслепую в бурлящем алом море. Кровопотери, как правило, были настолько серьезными, что пациентам нужно было быстро делать переливание. В наши дни кровь поступает в больницы в полиэтиленовых пакетах, которые подвешиваются на стойку, и вводится в организм под атмосферным давлением. Но в 1945-м пакеты для крови изобретены еще не были, так что ее просто разливали по бутылкам, в которые потом закачивали воздух, чтобы создать нужное давление, необходимое для проталкивания крови в вены пациента. Чаще всего все получалось без каких-либо проблем, однако время от времени бутылки взрывались, разбрызгивая по всей операционной кровь вперемешку с осколками стекла.

В другой раз Харкен попробовал новый метод удаления инородных предметов. Во время Первой мировой войны хирурги догадались вытаскивать осколки с помощью магнита — ведь пули сделаны из железа. Харкен зацепился за эту идею, заказал огромный электромагнит с питанием от сети и установил его над своим операционным столом. Когда грудная клетка пациента была вскрыта, магнит включили. Однако пуля упорно оставалась на месте, а вот все металлические инструменты, бывшие в комнате, моментально взлетели в воздух и с оглушительным лязгом прилипли к поверхности электромагнита.

В эпоху, когда операции на открытом сердце ежедневно проводятся в тысячах больниц по всему миру, сложно по достоинству оценить, насколько важным достижением была работа Харкена. Он не был первым человеком, извлекшим пулю из сердца, однако никогда прежде хирург не оперировал такое большое количество пациентов без единого смертельного случая и не превращал сложные и опасные операции почти в рядовые процедуры. Значимость его заслуг была отмечена в официальных источниках, рассказывавших про британскую хирургию в годы Второй мировой войны: «Его выдающиеся успехи, бесстрашно проводимые им операции и невероятные результаты достойны отдельной главы во всемирной истории военной хирургии, и все хирурги Великобритании должны склонить перед ним голову».

* * *

Может показаться, что такое признание немного преувеличено, но не стоит забывать, что еще полвека назад операция на открытом сердце повсеместно считалась невозможной. В 1896 году автор самого популярного британского учебника по торакальной хирургии Стивен Пэджет написал: «Возможности хирургии сердца, пожалуй, достигли границ, поставленных природой для всей хирургии в целом: никаким новым методикам, никаким новым открытиям не удастся преодолеть связанные с ранением сердца естественные трудности». Один из его современников, американец Бенджамин Меррилл Рикетс, мрачно заметил, что «не существует, пожалуй, иного органа, нежели сердце, и других болезней, кроме заболеваний сердца, про которые было бы столь много сказано и написано, но при этом столь мало достигнуто».

К концу девятнадцатого столетия хирургия достигла значительного прогресса главным образом благодаря двум открытиям того времени: анестезии и антисептикам. Первые средства для анестезии, эфир и хлороформ, были найдены в 1840-х годах. Благодаря этим веществам стало возможно проводить весьма радикальные операции, не заставляя пациентов терпеть при этом мучительную боль. Двадцатью годами позже Джозеф Листер продемонстрировал, что стерилизация инструментов и перевязочного материала помогает предотвратить инфекционное заражение, — так началась эра современной хирургии. Теперь пациента можно было оперировать не спеша, пока тот находится без сознания, и при этом не волноваться о заражении.

Прогресс шел семимильными шагами. Спустя несколько десятилетий хирурги умели уже проводить операции практически на любом органе человеческого тела. В 1890 году в ходу были учебники по хирургии, детально рассказывающие о мышечно-скелетной системе, ротовой полости и челюстях, об ухе, глазе, почках, половых органах, мочевыделительной системе, кишечнике и прямой кишке. Даже мозг не считался уже чем-то недосягаемым: в 1884 году Рикман Годли успешно вырезал в лондонской операционной опухоль в голове двадцатипятилетнего человека и тут же попал на первые полосы национальных газет.

Так по какой же причине сердце, единственное из всех основных органов человеческого тела, по-прежнему оставалось запретной территорией? Были, очевидно, определенные практические сложности: грудная клетка препятствует доступу к сердцу, а во время раскрытия ее операционным путем есть риск коллапса легких из-за попадания воздуха в пространство вокруг них, что может привести к смерти из-за дыхательной недостаточности. Оставался еще тот факт, что у живого пациента сердце продолжает биться и во время операции: как вообще можно оперировать орган, который постоянно находится в движении?

Дело, однако, было далеко не только в этом: многовековые традиции благоговейного отношения к сердцу тоже оставили свой след. Это был не просто еще один внутренний орган, а нечто куда более таинственное и значимое. Подобное представление красноречиво подкреплено высказыванием французского хирурга шестнадцатого века про то, что сердце — это «главный особняк души, орган жизненной силы, источник жизни, фонтан жизненного духа». Такое отношение к сердцу иллюстрируют и самые древние из сохранившихся до наших дней медицинские тексты из Древнего Египта. Сердце тогда считалось вместилищем разума, эмоций и души, и его даже сохраняли после смерти: загробная жизнь могла начаться только после того, как его взвесит бог Анубис. Позже греческие ученые согласились с фундаментальной значимостью сердца. В четвертом веке до нашей эры Аристотель указал на то, что этот орган у человека формируется первым, а умирает последним, занимает центральное положение, двигается и взаимодействует со всеми остальными частями тела. Он также видел в сердце источник «животного тепла», жизненной силы, присущей всем организмам.

С учетом того, какое огромное значение придавали древние мыслители сердцу, было естественно предполагать, что травмы этого важного органа чреваты неминуемой смертью. В своей большой, 37-томной, энциклопедии «Естественная история», составленной в первом веке нашей эры, Плиний-старший описывал сердце как «первоисточник и родоначальник жизни». Он утверждал, что «это единственный из всех внутренних органов, который не подвержен болезням, а также никак не страдает от обыденных трудностей, с которыми человек сталкивается на протяжении своей жизни, однако в случае травмы приводит к мгновенной смерти». Столетие спустя самый знаменитый хирург Античности смог, исходя из собственного опыта, описать последствия травмы сердца. На протяжении нескольких лет он был официальным врачом гладиаторов из своего родного города Пергамона, и многие из них умерли на его глазах от колотых ран в сердце. Он отметил, что подобная смерть зачастую была мгновенной, однако момент ее наступления зависел от конкретного места ранения.

Когда поврежденным оказывался желудочек сердца, раненые умирали незамедлительно, истекая кровью, особенно если ранение приходилось на левый желудочек; однако, если же рана до желудочка не доходила, некоторые из воинов оставались в живых не только в течение дня ранения, но и всю последующую ночь.

Труды Галена продолжали составлять основу медицинского образования, пока, чуть ли не полторы тысячи лет спустя, им на смену не пришли учения эпохи Возрождения, так что неудивительно, что представления о сердце на протяжении многих столетий практически никем не подвергались сомнению. В своем весьма странном трактате по лечению ран византийский врач седьмого века Павел Эгинский привел яркое описание различных ранений в сердце и их последствий: «При ранении сердца орудие оказывается у левой груди, и по ощущениям оно словно не в полости, а жестко зафиксировано в теле, а иногда еще есть и ритмичная пульсация. Выделяется кровь черного цвета, если ей есть куда вытекать, человек становится холодным, потеет… И вскоре наступает смерть».

Этому описанию восемь столетий спустя вторит Паре, величайший хирург эпохи Возрождения. Подобно Галену, он видел такие ранения собственными глазами, так как много лет был военным хирургом на полях сражений во Франции: «При ранении сердца из него начинает хлестать кровь, все конечности тела одолевает дрожь, пульс падает и становится слабым, лицо сильно бледнеет, появляется холодный пот, и раненый часто теряет сознание. Когда все конечности полностью охладеют, смерть уже на пороге». Паре также отметил, что смерть вовсе не обязательно наступает мгновенно. Он стал свидетелем дуэли, состоявшейся в Турине, в ходе которой один из дуэлянтов получил колотое ранение в левую сторону груди. Это, однако, не помешало ему продолжить сражение, он гнал своего противника еще где-то двести шагов, после чего рухнул замертво. Когда Паре осмотрел его тело, то обнаружил настолько большую рану в сердце, что мог запросто вставить в нее свой палец.

Вместе с тем к концу семнадцатого века были сделаны неожиданные открытия, которые ставили под сомнение непоколебимое убеждение, что ранения в сердце по определению смертельны. Бартелеми Каброль, врач французского короля Генри IV, описал, как провел вскрытие двум мужчинам, на сердце у которых обнаружил шрамы. У одного «было ранение размером и шириной с лист мирры и при этом довольно глубокое; и чтобы никто не подумал, что эти раны и стали причиной смерти, отмечу, что оба мужчины были повешены: один за воровство, другой за изготовление фальшивых монет». Еще больше озадачило открытие Йохана Долаеуса, который написал про «свинцовую пулю, найденную в сердце у кабана — она обросла мышечной тканью и никоим образом не угрожала жизни животного: это был крупный кабан, и когда его зарезали охотничьим ножом, то все видели, что пулю эту он получил не два-три дня назад, а гораздо раньше».

Хотя многие врачи и продолжали настаивать на том, что ранение в сердце означает неминуемую смерть, количество свидетельств в пользу обратного продолжало расти. В 1778 году Генри Томас, моряк, служивший на корабле HMS Foudroyant, поскользнулся на трапе, когда корабль стоял в порту Портсмута, и упал, наткнувшись на свой собственный кортик. Он достал из себя клинок и решил, что может спокойно продолжить нести караул, но упал и потерял сознание. Он умер девять часов спустя, и когда врачи вскрыли тело, то с удивлением обнаружили, что штык, пронзив прямую кишку и печень, прошел прямиком через сердце. Несколькими годами позже похожее ранение наблюдали в той же самой больнице в Госпорте: на этот раз солдат прожил два дня, однако внезапно умер во время испражнения. В результате вскрытия хирурги пришли к заключению, что в ране сформировался кровяной сгусток, который не давал крови вытечь из сердца, но эта «пробка» сместилась, когда солдат начал тужиться, чтобы опорожнить кишечник.

Своим развитием хирургия на протяжении всей истории медицины в большей степени обязана, как ни странно, именно полям сражений. Военные хирурги сталкивались с таким количеством ужасных ранений, что им ничего не оставалось, как проявлять чудеса изобретательности, придумывая новые подходы в случаях, когда существующие методики оказывались не способны справиться с поставленными задачами. Так, во время Наполеоновских войн француз Доминик Ларри придумал современный способ сортировки раненых, присваивая им разные приоритеты, в зависимости от степени тяжести травмы, а также первым поставил переносной госпиталь прямо на поле боя. Тем временем его британский коллега Джордж Гатри разработал новые методы лечения огнестрельных ранений в ногу — в частности, раннюю ампутацию, — которые привели к радикальному снижению смертности. Одним же из самых знаменитых случаев в истории военных конфликтов стал тот, когда хирург и вовсе ничего не стал делать.

Во время битвы при Корунне, на севере Испании, в январе 1809 года рядовой королевских войск Самюэль Ивенс был ранен в грудь. Товарищи забрали его тело с поля боя и посадили на военное судно, отбывавшее обратно в Англию. На нем было полно раненых и больных солдат, и единственное, что сделали для него врачи, — это наложили пластырь. Тем не менее, когда несколько дней спустя его положили в больницу в Плимуте, его состояние по-прежнему оставалось удовлетворительным. Ивенс сказал осматривавшему его шотландскому врачу по имени Джон Фьюдж, что у него в груди застряла мушкетная пуля, и умолял достать ее, уверяя, что она засела совсем неглубоко. Фьюдж вставил в отверстие зонд, но инструмент полностью в нее погрузился — настолько глубокой была рана, тогда врач решил больше ничего не предпринимать. Через три дня Ивенс умер. В теле его, как выяснил доктор Фьюдж во время вскрытия, был неожиданный сюрприз. Мушкетная пуля пронзила стенку сердца, оставив в ней рану размером два сантиметра, и разорвала один из сердечных клапанов. Это было самое что ни на есть смертельное ранение, однако солдат прожил целых две недели после того, как был ранен. Отчет Фьюджа об этом случае, проиллюстрированный гравюрой с изображением законсервированного в формалине сердца солдата, получил широкое распространение в Европе и Америке — это было наглядное свидетельство невиданной выносливости органа, до этого момента считавшегося невероятно уязвимым.

В течение следующих нескольких лет была зафиксирована еще пара похожих случаев, и теперь перед врачами встал вопрос: нужно ли лечить таких пациентов? С точки зрения людей, живущих в двадцать первом веке, уровень экстренной помощи, которая была оказана Виктору Джэнсону в 1828 году, оставляет желать лучшего. Этот шестнадцатилетний паренек дурачился вместе с другом в подвале родительского дома и во время шутливой драки случайно поранился ножом. Он не почувствовал никакой боли и решил, что всего лишь прорезал жилет, однако десять минут спустя он заметил, что вся одежда пропитана кровью. Его отвезли в больницу, где врачи положили его на спину, наложили на рану повязку и сделали кровопускание. Следующие три дня они повторяли кровопускание через регулярные интервалы времени. Результат, судя по всему, их не удовлетворил, и через три дня они решили усилить лечение, поставив ему двадцать пиявок в области ануса. Решив, вероятно, добить своего пациента, они ввели в рану зонд, и тогда «кровь прыснула фонтаном высотой несколько метров». Как и следовало ожидать, молодой человек вскоре умер.

Флеботомия, кровопускание путем разрезания вены пациента, — это один из старейших методов лечения в истории медицины. Его повсеместно применяли в Античности, когда хирурги были убеждены, что любая болезнь не что иное, как следствие дисбаланса четырех фундаментальных телесных жидкостей человеческого организма, которые еще назывались «гуморы»: крови, слизи, желтой и черной желчи. Согласно гуморальной системе, удаление избытка крови было простым способом восстановить естественный баланс всех четырех жидкостей. К девятнадцатому веку большинство врачей отказались от подобных представлений, считая их устаревшими, однако многие продолжали слепо верить в силу кровопускания. Его частенько применяли в случаях, когда казалось, что сердце испытывает дополнительную нагрузку: врачи пытались ее снизить, уменьшив объем циркулирующей крови.

Барон Гийом Дюпюитрен, назначенный в 1815 году главным хирургом больницы Отель-Дье в Париже, был горячим приверженцем кровопускания и к тому же не сомневался, что ранение в сердце не значит обязательно смерть. Он рекомендовал лечить пациентов так, словно орган никак не был поврежден: врачам следовало накладывать на рану повязки, регулярно делать пациентам кровопускание и держать их в холоде. Некоторые доводили последний совет до крайности, обкладывая пациента пакетами со льдом и охлаждая помещение до отрицательной температуры, а в летнее время размещая таких пациентов в прохладном погребе. Делалось все это с целью подавления циркуляции крови и снижения нагрузки на сердце, однако другие врачи полагали, что чтобы спасти пациента, его нужно, наоборот, всячески стимулировать. Вместо того чтобы охлаждать раненных в сердце, они укутывали их теплыми одеялами и обкладывали грелками с горячей водой. Не было единства мнений и относительно того, следует ли давать раненым есть и пить. Барон Дюпюитрен предложил использовать кислые напитки, в то время как другие пробовали поить пациентов горячим бренди с водой, ячменным отваром и жидкой кашей на воде с клубникой. Одним из пациентов, которому давали клубнику, был молодой студент, проживший полтора месяца после колотого ранения в сердце. Его лечащий врач, доктор Лавендер, пришел к заключению, что именно клубника способствовала его кончине.

* * *

Первый намек на то, что хирургическое вмешательство может давать более успешный результат, был получен в 1872 году, когда некий жестянщик, 31 года от роду, делающий посуду из олова, оказался вовлечен в драку в одном из лондонских пабов. После потасовки он заметил, что игла, которую он носил в кармане пальто, куда-то пропала, и стал переживать, не вошла ли она ему в грудь. На следующий день он почувствовал боль и отправился в больницу Святого Варфоломея. Врачи не нашли каких-либо повреждений, так что он спокойно продолжил работать, но через девять дней вернулся к врачам, так как его по-прежнему беспокоили боль и учащенный пульс. Осматривающий его хирург Джордж Каллендер заметил крошечную припухлость между двумя ребрами. Он решил заглянуть глубже и, дав пациенту хлороформ, сделал небольшой надрез на грудной мышце. К своему удивлению, он обнаружил небольшой металлический предмет, пульсирующий с каждым ударом сердца. С большой осторожностью он потянул за него щипцами и вытащил из груди мужчины иглу размером почти пять сантиметров — судя по всему, она застряла в сердечной мышце. Пациент полностью поправился, и, когда подробности случившегося получили огласку, об этом заговорили все врачи Лондона. А хирург удостоился чести стать эпонимом — эту операцию назвали его именем. «Операция Каллендера» стала первым случаем, когда пациент выжил после удаления из сердца хирургическим путем инородного предмета.

Хотя в некоторых старых учебниках операцию Каллендера и называют первой операцией на сердце, на самом деле это не совсем так. Ведь врачу не пришлось обнажать сердце или делать разрез на его поверхности. Первым человеком, который сделал это целенаправленно — даже при том, что оперируемым был не человек, — стал все же доктор Блок, хирург из Данзига. На собрании немецкого хирургического общества в 1882 году доклад о своей работе он начал с демонстрации сердца кролика. Несколькими неделями ранее, как он объяснил, он вскрыл животному грудную клетку и специально сделал искусственную рану на поверхности сердца. После этого он зашил сердце с помощью трех стежков, и несколько дней спустя кролик полностью поправился. Чтобы удостовериться, что подобный результат не был счастливой случайностью, он повторил данный эксперимент на других животных.

Больше всего Блока при этом поразило то, насколько выносливым был орган. Чтобы наложить швы на сердце кролика, ему пришлось приподнять его из грудной клетки. Он обратил внимание, что в этот момент сердце перестало биться, и кролик перестал дышать. Но стоило ему вернуть сердце на место, как все функции возобновились. Хирурги очень долго страшно боялись прикасаться к человеческому сердцу, опасаясь даже самыми осторожными манипуляциями нарушить сердечный ритм и спровоцировать тем самым мгновенную смерть. Вместе с тем врач, работавший в семнадцатом веке, уже тогда продемонстрировал, насколько сердце крепкий орган и что оно вполне способно переносить аккуратное обращение с ним.

Уильям Харви — медик семнадцатого столетия — внес самый большой вклад в понимание сердца и его функций. Годы своей исследовательской деятельности он посвятил изучению движения крови внутри организма, ставя многочисленные опыты на собаках, кроликах, жабах и даже крабах. Хладнокровные животные оказались для этих целей особенно полезными благодаря тому, что у них медленный обмен веществ и, соответственно, медленное сердцебиение — это позволяло ученому отчетливее разглядеть, как все происходит у них в организме. Когда Харви только приступил к своей работе, в медицинских кругах по-прежнему господствовало галеновское представление о движении крови — довольно запутанная теория, согласно которой артериальная кровь вырабатывается в сердце, а затем охлаждается легкими, а печень производит кровь, которая затем попадает в вены. Репутация Галена в семнадцатом веке была настолько нерушимой, что любое разногласие с его взглядами приравнивалось к медицинской ереси. То, что Харви не боялся последствий, многое говорит о его преданности научной истине. Его открытие, подробно изложенное в книге 1628 года De Motu Cordis («О движении сердца»), заключалось в том, что кровь, движимая сердцем, циркулирует в организме по замкнутому контуру.

Более 10 лет Харви был врачом Карла I, которого настолько заинтересовала работа ученого медика, что он разрешил ему даже брать оленей из королевских парков для проведения опытов и изучения их анатомии. В 1640-х годах судьба свела Харви с молодым дворянином, сыном Виконта Монтгомери. Он в детстве получил серьезную травму, в результате которой у него в боку осталась глубокая рана, которая никак не заживала. Харви осмотрел ее и обнаружил большое отверстие в грудной клетке, в которое легко можно было просунуть три пальца. Присмотревшись внимательней, он заметил «выступающую мясистую часть», которая, к его величайшему изумлению, оказалась не чем иным, как сердцем юноши. Он знал, что его хозяин будет в восторге:

«Я доставил юношу к королю, чтобы его величество мог собственными глазами лицезреть этот невероятный случай — как у человека, живого и в добром здравии, бьется сердце, и это можно наблюдать невооруженным глазом без какого-либо вреда и даже потрогать его руками, почувствовав, как сокращаются желудочки».

Карл просунул пальцы в зияющую рану на боку у юноши и дотронулся до сердца, обратив внимание, что это не вызывало ни боли, ни видимого дискомфорта. Это было явным свидетельством того, что трогать сердце не опасно; и тем не менее два столетия спустя это знание каким-то странным образом успело от всех ускользнуть.

Блок был не единственным исследователем 1880-х годов, предположившим, что все-таки можно научиться накладывать на человеческое сердце швы. Точно такое же предположение в 1881 году высказал американский хирург Джон Робертс, правда, главный упор в своей статье он делал на перикард, или околосердечную сумку, — мешочек из соединительной ткани, окружающий сердце. Порой при травме сердца эта природная оболочка наполняется кровью, препятствуя тем самым нормальному сокращению органа. Это состояние, известное как тампонада сердца, может привести к смерти. Считается, что как минимум два хирурга смогли в начале девятнадцатого века решить эту проблему — они решились проткнуть околосердечную сумку, освободив ее тем самым от крови. Робертс высказал предположение, что околосердечную сумку можно даже вскрывать, чтобы удалять из нее инородные предметы или устранять незначительные повреждения сердца: «Возможно, когда-нибудь наступит время, когда ранения в сердце будут исцелять путем рассечения перикарда с целью удаления тромбов, а также, вероятно, наложением швов на сердечную мышцу».

За 10 лет до того, как это предсказание сбылось, а именно 6 сентября 1891 года, одного юношу в Сент-Луисе, штат Миссури во время драки ударили ножом. Его доставили в городскую больницу, где на рану наложили повязку, однако десять часов спустя состояние раненого ухудшилось, и его забрали в операционную. Операцию провели без всякой анестезии — предположительно потому, что на нее не хотели тратить время. Даже по прошествии десяти лет один выдающийся хирург по-прежнему был убежден, что анестезия «непригодна» для подобного рода операции, и только после Первой мировой войны ее стали повсеместно применять для столь серьезных операций. Когда повязки сняли, кровь вместе с воздухом хлынула из раны. Генри Дальтон, лечащий хирург, вскрыл пациенту грудную клетку и перевернул его на бок, чтобы дать крови стечь. В результате в околосердечной сумке была обнаружена пятисантиметровая рана, которую с большим трудом и не с первой попытки, но все-таки удалось зашить: «Не было никаких прецедентов, которыми я мог бы руководствоваться, и никто из известных хирургов не мог мне помочь зашить эту рану на сердце, бьющемся с частотой сто сорок ударов в минуту».

В ходе операции несколько раз ситуация была такая, что казалось, пациент близок к смерти, однако каждый раз ему вводили смесь стрихнина и виски, благодаря чему его состояние стабилизировалось. Стрихнин — это крайне ядовитое вещество, в прежние времена использовавшееся в качестве отравы для крыс, но к тому времени он считался еще и мощным стимулятором, способным в небольших дозах увеличивать частоту сердцебиения. Виски тоже пользовалось определенной популярностью в американских операционных на рубеже столетий: в 1900 году Джон Да Коста рекомендовал клизмы с горячим кофе и виски при лечении ранений в сердце, а девятью годами позже в послеоперационный уход за жертвами колотых ран в Джорджтауне входили ежедневные полтора литра виски, которые пациент должен был выпить. Европейские же хирурги предпочитали крепкие напитки Старого Света: во время операции, проведенной в 1890-х годах, Чарльз Балланс ввел своему пациенту смесь бренди и солевого раствора, которая оказала на него настолько сильный эффект, что к концу операции «он уже не казался мертвым, однако был настолько пьяным и буйным, что потребовалось пятеро мужчин, чтобы его удерживать».

Пациент Дальтона быстро и без каких-либо осложнений пошел на поправку — это был невероятный успех, однако самого сердца хирург даже не касался. Это была черта, через которую мало кто был готов переступить. С точки зрения современного человека, сложно понять, что именно удерживало хирургов от того, чтобы сделать этот последний, решительный шаг, ведь они подбирались уже так близко. Несколько лет спустя американский хирург Чарльз Элсберг попытался объяснить, почему он и его коллеги настолько сильно боялись прикоснуться к бьющемуся сердцу:

«Следует помнить, что нам приходилось иметь дело с органом первостепенной важности, постоянно находившемся в движении, который к тому же, как считалось, был крайне чувствителен к малейшим механическим воздействиям или травмам. У всех были опасения, что во время манипуляций с сердцем, какими бы осторожными мы ни были, оно может внезапно остановиться, что простое введение в него иглы может привести к самым ужасным последствиям».

Что же заставило их передумать? Вполне возможно, что одним из главных катализаторов стало небольшое представление, устроенное в 1894 году итальянским исследователем Симпличио Дель Вечио. Во время конференции хирургов в Риме он вышел на сцену вместе с собакой на поводке и заявил своим коллегам, что сорока днями ранее прооперировал это животное, проткнув ему сердце и наложив на получившуюся рану швы. Два дня спустя собаку усыпили, и публика смогла своими глазами убедиться, что рана полностью зажила, оставив после себя лишь крохотный шрам. Дель Вечио крайне осторожно высказывался по поводу перспективы проведения операций на сердце у людей, признавая, что для этого предстоит дать ответы на многие существенные вопросы, такие, как можно ли при этом применять анестезию. Вместе с тем он заключил: «Я уверен, что в не столь отдаленном будущем хирургия сможет ответить на все эти вопросы, и, используя надежную дезинфекцию, можно будет преодолеть даже более серьезные препятствия».

Ему не пришлось долго ждать — через несколько месяцев один норвежский хирург осмелился не только вскрыть околосердечную сумку, но и предпринял попытку провести операцию на самом сердце — и даже ввел иглу прямо в пульсирующую мышцу. Ранним утром четвертого сентября в Осло обнаружили юношу, лежащего в луже крови. Его срочно доставили на такси в национальную больницу. Он был ранен ножом в грудь. Дежурящий в тот день хирург, тридцатисемилетний Аксель Каппелен, осмотрев находящегося без сознания пациента, заключил, что тот «бледный, словно труп». Молодой человек на некоторое время перестал дышать, а час спустя его пульс было уже почти не нащупать. Каппелен принял решение оперировать. Когда пациента усыпили с помощью хлороформа и вскрыли ему грудную клетку, Каппелен обнаружил обширное внутреннее кровотечение. В левом желудочке сердца была двухсантиметровая рана, которую он осторожно зашил, умудряясь делать стежки с таким расчетом, чтобы подпрыгивающее с каждым сокращением сердце ему не мешало. Работа была поистине филигранной. Когда пациент на следующий день очнулся, он, по его собственным словам, чувствовал себя гораздо лучше. К сожалению, его выздоровление оказалось лишь временным: он умер утром седьмого сентября из-за кровопотери, вызванной оставшейся незамеченной травмой артерии.

Каппелен решил, что его пациенту просто не повезло: из-за особенностей расположения раны он не смог разглядеть, что сердце было повреждено сразу в двух местах. Если бы он это увидел и поспешил с проведением операции, то результат мог бы быть более успешным. Вторая попытка спасти человека с ранением в сердце была предпринята в Риме в марте 1886 года, когда Гвидо Фарина наложил три шва из шелковых ниток на сердце человека, которого ударили в грудь кинжалом. Его пациент умер два дня спустя от инфекции. Вместе с тем даже в этих неудачах было кое-что обнадеживающее, некий предвестник грядущих свершений, и общий настрой начал меняться. «Журнал американской медицинской ассоциации» сделал оптимистичное заявление: «Судя по всему, нам всем следует ожидать, что сама „цитадель жизни“ вскоре сдастся и покорится вмешательству хирургов».

И действительно, вскоре за неудачами последовал триумф. Через шесть месяцев после разочарования Фарина хирург из Франкфурта по имени Людвиг Рен добился признания своих коллег и заслуженного почитания, проведя первую в истории медицины успешную операцию на человеческом сердце. В последний день августа 1896 года 22-летнего садовника уволили из армии — как оказалось, из-за проблем с сердцем. А неделю спустя его ранили ножом прямо в сердце. Окровавленного, его доставили в больницу. Увидев пациента на следующий день, Рен понял, что тот умирает. Было принято решение оперировать как можно скорее.

Вскрыв грудную клетку, Рен обнаружил небольшую рану на околосердечной сумке и сделал надрез. Удаляя кровяные сгустки, непрерывно скапливающиеся вокруг сердца, он быстро заметил небольшую рану длиной в пару сантиметров, расположенную на поверхности самой сердечной мышцы. Ему удалось остановить кровотечение, зажав отверстие пальцем, но удерживать руку в таком положении было непросто — с каждым сокращением палец соскальзывал и из сердца снова хлестала кровь. Тогда Рен принял решение зашить разрыв шелковыми нитками, которые просты в обращении и, в отличие от кетгута, не рассасываются. Выбрав момент между ударами, он продел иглу через стенку сердца, соединив оба края раны. В следующую секунду его собственное сердце замерло, потому что сердце пациента вдруг остановилось, но через секунду снова начало биться. Когда было наложено три шва, кровотечение прекратилось. «Сердце продолжило свою работу, и мы смогли вздохнуть спокойно».

Самое худшее было позади, и Рену теперь оставалось только убрать остатки свежей и запекшейся крови из грудной клетки и зафиксировать ребро, которое пришлось распилить, чтобы добраться до сердца. Все это было сделано без каких-либо проблем, и пациента вернули в палату. В течение нескольких недель его состояние все еще вызывало опасения, но жизнь его была теперь вне опасности, и он полностью поправился после операции. Рассказывая про эту операцию на собрании хирургов в Берлине в апреле следующего года, Рен, в конце выступления, пригласил на сцену своего пациента, чтобы все могли убедиться, что он живой и в добром здравии. Это стало настоящей сенсацией. В считаные часы телеграфные линии уже дымились от новостей, которые передавались по всему миру. Зарубежные корреспонденты спешили настолько, что не удосужились проверить, как пишется фамилия совершившего этот подвиг хирурга: передовые американских и новозеландских газет приписывали триумф «Доктору Рею», в то время как английским читателям поведали про операцию, проведенную хирургом по имени «Гер Релин». Рен наглядно показал, что какой бы пугающей ни казалась операция на сердце, непреодолимых помех для ее проведения не существует. Вдохновившись его примером, многие хирурги отваживались теперь оперировать в таких случаях, в которых прежде лишь беспомощно разводили руками.

Большинство первых попыток повторить достижение Рена было предпринято в Европе. Когда другой итальянский хирург доложил о второй успешной операции на сердце, проведенной в 1897 году, врач Дж. С. Брок отметил: «К счастью, в Италии у хирургов так много возможностей тренироваться в кардиохирургии! Ведь в Италии принято чуть что, сразу хвататься за кинжал — так что здесь можно найти такое количество ножевых ранений, что только успевай их изучать». Понадобилось еще пять лет, прежде чем хирург из США смог провести операцию на сердце, причем в условиях, крайне далеких от господствующих в современных операционных. Пациентом Лютера Леонидаса Хилла был Генри Мирик, чернокожий мальчик из обнищавшей семьи из Алабамы, а сама операция была проведена прямо на кухонном столе при свете керосиновых ламп. Хиллу ассистировал брат мальчика, который удерживал сердце на месте, пока он накладывал на него швы. Эта история привлекла внимание национальных газет, одна из которых снабдила ее заголовком «Выживший после удара ножом в сердце».

У всех пациентов этих первых операций были именно колотые ранения сердца. Американский хирург Рудольф Матас в 1899 году заявил, что этот вид травм — единственный, который подлежит лечению: «Что касается пулевых ранений в сердце, то тут, по вполне очевидным причинам, хирурги могут даже не задумываться и ни минуты не переживать насчет своей беспомощности — возможности лечить такие раны еще долго не будет». Такое пессимистичное предсказание было не первым, но это было слишком уж громким и к тому же в корне ошибочным. Третьего марта 1902 года мужчину двадцати шести лет доставили в парижскую больницу после того, как в него стреляли из револьвера. Хирург М. Лоней начал оперировать и обнаружил, что пуля прошла прямо через сердце — входное и выходное отверстия были хорошо видны. Зашить первое из них не составило особого труда, однако до второго, которое оказалось с нижней стороны сердца, хирургу добраться было гораздо сложнее, и проблем оно доставило куда больше. Однако вся операция заняла всего лишь тридцать пять минут, а десять дней спустя пациент уже смог встать с кровати.

Задачу Лоней облегчило то, что пуля не застряла в ткани сердечной мышцы, а прошла через нее насквозь: удаление инородного тела из сердца представляет собой гораздо более серьезную проблему. Опыт показывал, что подобные травмы неизбежно заканчивались смертью, хотя были данные и о нескольких удивительных случаях, когда такие раненые оставались в живых несколько дней и даже недель. Первым хирургом, принявшим вызов, стал выходец из Эстонии Вернер фон Мантейфель — он стал предшественником Дуайта Харкена, заявившего о себе сорок лет спустя. Молодая девушка из состоятельной семьи Мари Плавсона связалась с плохой компанией и получила пулю во время бандитской разборки — дело было неподалеку от больницы Вернера в Дорпате (ныне Тарту. — Прим. ред.) 12 сентября 1903 года. Когда оперирующий хирург добрался до сердца, то увидел рану, из которой с каждым ударом поднимался полуметровый фонтан крови. Он зашил входное отверстие и нашел пулю, застрявшую в стенке правого желудочка. Приподняв сердце, врач смог вырезать пулю и зашить рану. Плавсона оставалась в больнице на протяжении нескольких месяцев и выжила. Для неизвестного хирурга, работавшего во втором по величине городе Эстонии, такая операция, закончившаяся успешно, была выдающимся достижением — событие это получило широкую огласку. В результате фон Мантейфель занял престижную должность личного врача царя Николая II.

Описанный Мантейфелем «фонтан крови» дает возможность представить, с какими серьезными трудностями приходилось сталкиваться этим отважным кардиологам-первопроходцам. Один из них рассказывал о разлившейся в операционном поле зрения «луже крови, в которой булькали пузырьки воздуха», другому пришлось «оперировать в потоке кровавой пены, которая отнюдь не способствовала сохранению самообладания». «Когда сердце прямо у вас перед глазами, — язвительно заметил третий, — то струя крови, выбивающаяся из желудочка, заливает их с поразительной точностью». Кровь в сокращающемся сердце находится под очень высоким давлением, сравнимым с давлением на дне бассейна двухметровой глубины. По принципу трещины в бойлере с горячей водой даже через микроскопическое отверстие в сердце может очень быстро выйти поразительно большое количество крови. В организме обычного человека — порядка пяти литров крови, и весь этот объем сердце успевает пропустить через себя за одну минуту. Поэтому колотое ранение сердца (если оно довольно большое) может убить пациента за считаные секунды. Чарльз Балланс — первый выдающийся британский хирург, отважившийся ступить на эту неизведанную территорию. Он подбодрил своих коллег следующими словами: «Взявшийся за это хирург должен разобраться со всем за один день работы, и точно так же, как он погружал руки в наполненную кровью брюшную полость в случае с разрывом селезенки… теперь он будет залезать рукой в околосердечную сумку и трогать сердце».

Первая мировая война столкнула хирургов с новыми, более страшными зрелищами. Стремительное развитие вооружения привело к появлению более серьезных ранений, нежели им доводилось видеть на полях сражений во время Крымской или Англо-бурской войн: пулеметы вспарывали тела с невиданной силой, а осколочно-фугасные гранаты пронзали шрапнелью или разрывали их ударной волной. Балланс был одним из хирургов, чье только что приобретенное мастерство в кардиохирургии стало в подобных обстоятельствах совершенно незаменимым. Поток поступающих раненых, кажущийся нескончаемым, подтолкнул к идее создания новой инструкции по лечению боевых ранений. Автором обновленного протокола стал Генри Грэй, шотландский хирург, проведший большую часть войны в больницах на севере Франции. Эксперт по пулевым ранениям, он стал первым, кто понял, что для проведения некоторых медицинских манипуляций вовсе не обязательно вводить пациента в наркоз. Благодаря использованию недавно изобретенных местных анестетиков появилась возможность быстро зашивать серьезные ранения, практически полностью избавляя пациента от боли. Более того, такие процедуры значительно экономили время, за счет чего ему удавалось проводить в день гораздо больше операций.

Хоть местная анестезия была явно не совсем пригодна для кардиохирургии, в 1915 году Генри Грэй вытащил пулю из сердца солдата, а тот на протяжении всей операции оставался в сознании. Этому пациенту не повезло вдвойне — его подстрелили пулеметной очередью, которая прошла через человека, стоящего прямо перед ним. Дав ему морфин, Грэй сделал большой разрез на груди мужчины. В этот момент пациент занервничал и стал жаловаться на затрудненное дыхание, но «где-то через минуту успокоился, как только хирург его заверил, что все в порядке». Грэй, должно быть, обладал невероятным даром успокаивать своих пациентов. Чтобы достать пулю, ему пришлось приподнять сердце, то есть почти вынуть его из груди, сделать надрез и только потом захватить свинец щипцами, а после еще и остановить возникшее в результате значительное кровотечение. Этот раненый прожил еще четыре дня, но все же умер — и снова виной тому была инфекция.

Операция на сердце была серьезным мероприятием, и во время войны на нее редко решались. Но тем не менее неожиданных успехов было в итоге больше, чем неудач. Когда французский хирург Пьер Дюваль предпринял попытку составить список всех операций на сердце, сделанных во время войны, то обнаружил, что 23 пациента из 26 выжили — так что это был блистательный результат. Одной из причин такого прогресса была радиография, распространение которой становилось все шире и шире. Она давала хирургам четкое представление о том, что их ожидает еще до того, как они возьмут в руки скальпель. Рентгеновские лучи, разновидность мощного электромагнитного излучения, были открыты в ноябре 1895 года немецким физиком Вильгельмом Рентгеном, который также обнаружил, что их можно использовать для получения изображения внутреннего устройства человеческого тела. Кости поглощают рентгеновское излучение, а вот через мягкие ткани оно проходит свободно. Вильгельм Рентген наглядно продемонстрировал это, попросив свою жену поместить левую руку на фотопластинку и направив на нее пучок рентгеновских лучей: когда пластинка была проявлена, то на ней обнаружилось изображение костей пальцев вместе со обручальным кольцом. Эта методика нашла столь широкое применение в медицинской практике, что уже несколько месяцев спустя повсеместно применялась для обнаружения переломов, рассматривания расположения желчных камней и пуль. Двадцать лет спустя рентгеновские аппараты стали обычным делом во всех военных больницах и даже в мобильных госпиталях, которые разбивались прямо на поле боя.

Одной из новых методик была стереоскопическая радиография, которая объединяла два снимка для получения трехмерного изображения. Этот метод позволял получить исчерпывающую информацию в случае, когда в деле замешаны инородные предметы: хирург мог заранее узнать, где находится осколок снаряда — непосредственно внутри сердца или все же в нескольких сантиметрах от него. Если поместить человека между рентгеновским аппаратом и люминесцентным экраном, то можно даже получить движущееся изображение — такая методика получила название «флюороскопия» (рентгеноскопия). В случае, если предмет застрял внутри сердца, он пульсировал в такт сердцебиению либо завораживающе плясал, гонимый кровью. Альфонсус де Абре, британский хирург, служивший во время Второй мировой войны в Африке и Италии, заметил, что за этими завихрениями хирурги наблюдают «с тем же неподдельным интересом, с которым астрономы открывают новые астероиды». Особенно изобретательное применение люминесцентного экрана было придумано французским врачом Петитом де ла Виллеоном. Вместо того чтобы делать на теле своих пациентов глубокий двадцатисантиметровый разрез, он оперировал через крошечное отверстие между двумя ребрами, направляя щипцы к месту ранения, ориентируясь на получаемое на рентгеновском экране изображение. Это была первая в мире эндоскопическая операция на сердце. Но она, однако, привела коллег де ла Виллеона в ужас. Один из них в качестве протеста заявил: «Неважно, насколько эффективной эта методика показала себя в операциях на легких и других частях тела, — ей все равно не было никакого места в кардиохирургии». Это было весьма показательное замечание, наглядно демонстрировавшее, что устаревшее, чуть ли не религиозное представление об исключительном статусе сердца так никуда и не делось. Пройдет еще много десятилетий, прежде чем малоинвазивная операция на сердце будет предпринята снова.

Мало что может озадачить любого хирурга так же, как ситуация, когда после вскрытия грудной клетки никак не можешь найти пулю, отчетливо различимую на рентгеновском снимке. Обычно это означало, что пулю сместил кровоток и она застряла где-то в другой части организма — инородные предметы способны преодолевать неожиданно большие расстояния: в одном таком особенно выдающемся случае два британских хирурга оказались вовлечены в настоящую марафонскую гонку за осколком снаряда, путешествующим по телу юного солдата. Кусок снаряда попал в вену в груди, но вскоре начал продвигаться в сторону сердца — ситуация была угрожающей, но хирургам удалось ненадолго схватить осколок. Но вытащить его они не успели: осколок засосало в сердце, и в итоге он попал в артерию, расположенную аж за мочевым пузырем. Оттуда они в результате его и извлекли.

В 1921 году Рудольф Матас, один из титанов медицины двадцатых годов, назвал эти операции по извлечению инородных предметов одним из главных триумфов хирургии. В мирное время, однако, надобности в подобном опыте особо не было, и вплоть до начала Второй мировой войны, ознаменовавшейся подвигами Дуайта Харкена, ни одному из хирургов больше не доводилось на регулярной основе испытывать эйфорию и одновременно чувство леденящего ужаса от прикосновения к бьющемуся сердцу.

* * *

Вечером 18 февраля 1945 года Харкен написал жене Анне письмо из казармы в Глостершире. На следующий день ему предстояло оперировать Лероя Рорбаха, и он переживал: «Если я убью этого человека, то меня следует считать не смельчаком, а безрассудным авантюристом, а кардиохирургия окажется отброшена назад на многие десятилетия. Если я преуспею, то кардиохирургия спокойно продолжит свое развитие». С чего такое волнение? Ведь в удалении пули из сердца не было ровным счетом ничего нового, да и сам Харкен проделывал подобные операции прежде неоднократно. На этот раз, однако, все было иначе: о молодом американском хирурге, у которого все пациенты оставались живы, поползли слухи, и лучшие лондонские хирурги прибыли, чтобы собственными глазами убедиться, правду ли про него говорят. Это был не просто очередной случай: он понимал, что именно по нему все будут судить о будущем его специальности. Но все прошло успешно и без проблем. Два года спустя в Америке коллеги Харкена сидели перед экраном кинотеатра и с благоговением наблюдали, как хирург проводит ту самую операцию. Многих вдохновил пример Харкена, и они решили пойти по его стопам.

Невероятная результативность операций, проводимых Харкеном в бараке в Котсуолде, стала кульминацией полувекового прогресса — за этот период хирурги смогли победить связанные с сердцем традиционные страхи и научились лечить этот орган, как делали со всеми другими частями и тканями человеческого организма. Теперь они знали, что сердце можно брать в руки, манипулировать им и даже зашивать раны на нем, не опасаясь внезапной смерти пациента. Тем не менее ранения в сердце были большой редкостью даже в военное время. А что насчет миллионов живых людей с неисправными сердечными клапанами и закупоренными артериями? Что насчет тысяч детей, ежегодно появляющихся на свет с врожденными сердечными аномалиями? Все эти проблемы громко взывали к революции в хирургии. Так получилось, что революция эта уже началась несколькими месяцами ранее в операционной по другую сторону Атлантики, и Дуайту Харкену предстояло и дальше играть в ней ведущую роль.

2. Синюшные дети

Балтимор, 29 ноября 1944 года

Как-то в ноябре 1944 года заведующий отделением хирургии в больнице Джона Хопкинса в Балтиморе Алфред Блэлок сидел глубоко задумавшись в своем кабинете. Как всегда, он закурил: даже потеряв в начале своей карьеры два года из-за туберкулеза, он так и не сумел отказаться от привычки выкуривать по две пачки в день. Аккуратно причесанный, в безукоризненном костюме в тонкую белую полоску и в очках в изящной оправе, его запросто можно было спутать с преуспевающим адвокатом, но он в свои сорок пять был известен как один из самых передовых клинических исследователей в Америке. Несколькими годами ранее он совершил революцию в лечении циркуляторного шока, смертельно опасного состояния, при котором из-за потери крови сердце оказывается не в состоянии перекачивать достаточное для организма количество жидкости. Шок был одним из главных убийц в военное время, как правило, становясь последствием ранения шрапнелью или при взрыве. Эксперименты Блэлока привели к повсеместному применению переливания крови и плазмы для лечения людей с тяжелыми ранениями, что помогло спасти жизни тысячам военнослужащих в годы Второй мировой войны.

Одного этого достижения было достаточно, чтобы обеспечить Блэлоку достойное место в пантеоне медицинской истории, однако в тот день он был ужасно разочарован. Когда в кабинет зашел его старший резидент^[4] Уильям Лонгмайр, он обнаружил своего начальника сидящим с несчастным видом за грудой книг. За последние недели Блэлок сделал серию амбициозных и невероятно сложных операций пациентам с тяжелыми болезнями брюшной полости: ни одна из них не увенчалась успехом, а большинство оперируемых умерли. «Билл, я в смятении, — сказал он Лонгмайру. Что бы я ни делал, у меня ничего не выходит». Блэлоку отчаянно хотелось оставить особый след в истории хирургии, тем самым доказав коллегам, которые выражали недовольство, что как исследователь он, может, и компетентный, однако врач из него довольно посредственный, что он чего-то да стоит. Он решил бросить все усилия на разработку новых методов лечения заболеваний поджелудочной железы и кишечника. Но он никак не мог знать, что всего через несколько дней ему предстоит провести новую и совершенно другую операцию, которая принесет ему небывалую славу и сделает больницу Джона Хопкинса местом паломничества для пациентов и хирургов со всего мира.

Вскоре после их разговора Блэлок вызвал Лонгмайра на третий этаж больницы и подвел его к кроватке, в которой находился один из самых юных пациентов больницы. Это была девочка по имени Эйлин Саксон, родившаяся в этой же больнице. Сейчас ей было год и три месяца, и она была ужасно больна — лишь кислородная палатка не давала ей умереть. Лонгмайр был в шоке от ее состояния. Она была необычайно маленькой для своего возраста, но первым делом в глаза бросался цвет ее кожи. Она была мертвенно-бледной, а ее губы и кончики пальцев были темно-синего цвета. Эйлин страдала от врожденного заболевания под названием «тетрада Фалло»: детей, которые родились с этим пороком, называли синюшными детьми, и для них мало что можно было сделать. Синий оттенок кожи Эйлин — так называемый цианоз — был результатом того, что кровь в ее организме обходила легкие стороной и циркулировала по телу, так и не будучи насыщенной кислородом. Половина всех детей с таким диагнозом умирали, не дожив до трех лет, а менее четверти из них удавалось дожить до десяти лет. Тем, кому доводилось прожить хоть сколько-нибудь, были обречены на крайне жалкое существование. Большинство врачей были уверены, что малейшее волнение может быть фатальным для таких детей, и поэтому любые повседневные занятия — посещение школы, игры на свежем воздухе, походы в кино и даже поездки на автотранспорте — чаще всего оказывались под запретом. Будущее Эйлин выглядело довольно мрачно.

Когда Блэлок сказал своему подчиненному, что намерен опробовать на девочке новую операцию, Лонгмайр был в ужасе: с учетом ее состояния было глупо рассчитывать, что она переживет наркоз, не говоря уже про операцию, которая никогда прежде не проводилась. Главный анестезиолог, Остин Ламонт, пришел к такому же выводу. Услышав о замысле Блэлока, он наотрез отказался принимать участие в его затее, и операцию отменили. Однако один из коллег Ламонта, Мерел Хармель, оказался готовым пойти на такой риск, и операцию в итоге просто перенесли на следующий день.

Ранним утром в среду 29 ноября маленькую Эйлин забрали в комнату под номером 706 — операционную на седьмом этаже, которую годы спустя будут называть просто комнатой сердца. Основную часть освещения обеспечивали два просторных окна — летом их обычно открывали нараспашку, чтобы хоть немного передохнуть от знойной жары Мэриленда. Здесь была небольшая смотровая площадка с видом на операционный стол, и несколько человек из персонала больницы уже свешивались с любопытством через перила — до них дошли слухи, что в этот день должно произойти нечто выдающееся. Изучая лица собравшихся зрителей, Блэлок увидел своего лаборанта, которого тут же позвал: «Вивен, тебе лучше спуститься сюда».

В свои тридцать с небольшим Вивен Томас был талантливым фельдшером хирургии с весьма тонким пониманием анатомии и физиологии человека — причем почти все он изучил самостоятельно. Томас планировал стать врачом, но его надежда поступить в университет рухнула вместе с биржевым крахом и банкротством банка, в котором он держал все свои сбережения. Тогда он устроился на работу в лабораторию Блэлока в Нэшвилле, руководство которой платило ему скудное жалованье и ставило в один ряд с уборщиками, поскольку он был чернокожим. Скоро он стал настолько незаменим для исследовательской работы Блэлока, что когда хирург перебрался в Балтимор, он настоял на том, чтобы больница Джона Хопкинса приняла на работу и Томаса. Так как у него не было медицинского образования, Томас обычно не контактировал с пациентами. Он работал главным образом с подопытными животными, на которых проводил физиологические эксперименты, помогая разрабатывать новые хирургические методики. Прооперировав сотни собак и отточив каждую мельчайшую деталь, он довел до совершенства операцию, которую Блэлок намеревался в этот день провести.

Вместе с тем идея оперировать этого безнадежно больного ребенка принадлежала кое-кому другому — Хелен Тоссиг. Она тоже стояла в ожидании в операционной, была детским кардиологом и занималась Эйлин Саксон. Подобно Томасу, в начале своей карьеры она столкнулась с немалым количеством чужих предубеждений и личных неудач. Студенткой ее отказались принимать в Гарвардскую медицинскую школу на том основании, что она была женщиной, однако это не помешало ей стать ведущим мировым экспертом по врожденным порокам сердца. Практически полностью оглохнув после тридцати, она научилась диагностировать редкие заболевания, пользуясь вместо стетоскопа руками.

Томас и Тоссиг не должны были принимать в операции непосредственного участия, однако Блэлок в значительной степени полагался на их экспертное мнение. Ассистирующая ему хирургическая бригада состояла из молодых и уже зарекомендовавших себя врачей: среди них были Уильям Лонгмайр и Уильям Мюллер, два выдающихся протеже Блэлока, готовящихся вскоре получить должность профессора. У операционного стола, готовый внутривенно ввести пациентке нужные препараты, стоял двадцатилетний интерн. Его карьера в будущем затмила достижения всех присутствующих на этой операции врачей: звали его Дентон Кули — ему предстояло стать одним из самых знаменитых в мире хирургов, первым, кто имплантировал человеку искусственное сердце.

Атмосфера в операционной была далека от оптимистичной. Лонгмайр был убежден, что девочка умрет, да и Кули не сомневался, что операция обернется «большим несчастьем». Мерел Хармель надел на лицо Эйлин маску и капнул на нее эфиром. Это был довольно примитивный способ введения пациента в наркоз, использовавшийся со времен рассвета анестезии в 1840-х годах. Кроме того, он был еще и опасным, так как контролировать глубину и продолжительность наркоза было очень сложно. Когда Эйлин уснула под действием эфира, Блэлок с коллегами — всего их было восемь — обступили крошечное тельце. Как отметил Вивен Томас, она была настолько маленькой, что было сложно поверить, что под стерильными простынями лежит пациент.

Блэлок сделал первый разрез слева — от грудины до подмышки. Когда он начал разрезать мышцы, чтобы получить доступ к сердцу, из маленьких артерий начала сочиться кровь. Вид ее поразил хирургов: вместо свободно текущей ярко-красной жидкости, которую они привыкли видеть, перед ними была вязкая субстанция темно-синего цвета. Лонгмайр сравнил ее с фиолетовой патокой, и будь его воля, если бы главным был он, операцию немедленно отменили бы.

Именно цвет крови Эйлин, внушающий столь сильную тревогу, и был причиной ее болезненности. Мы привыкли, рассуждая о движении крови, говорить о «циркуляции», но на самом деле, в организме два круга кровообращения — большой и малый. Когда кровь совершает круг, проходя через все тело, большая часть содержащегося в ней кислорода раздается по пути разным органам и тканям — в результате по возвращении в сердце кровь приобретает синеватый оттенок. После этого правая сторона сердца закачивает эту кровь в легкие, где она проходит через крошечные кровеносные сосуды, которые позволяют кислороду из легких попасть в красные кровяные тельца. Одновременно с этим углекислый газ — токсичный побочный продукт процессов, протекающих в клетках тела, — движется в противоположном направлении, а затем выдыхается. Вновь обогащенная кислородом кровь — теперь ярко-красного цвета — направляется обратно в левую часть сердца, откуда потом опять разносится по всему организму. Таким образом, кровь проходит через сердце дважды: сначала в рамках малого круга кровообращения через легкие, а потом в конце большого круга кровообращения, который снабжает кислородом все наши органы.

При тетраде Фалло эта четко отлаженная система полностью выходит из строя. У людей с этим пороком имеются четыре различные сердечные аномалии, две из которых ответственны за характерную бледность кожи. В то время как в здоровом сердце правая и левая стороны разделены перегородкой, при тетраде они оказываются соединены большим отверстием — эта патология именуется дефектом перегородки. В результате насыщенная кислородом кровь из легких свободно смешивается с синюшной, лишенной кислорода кровью, поступающей из всего организма. Помимо этого, легочная артерия — кровеносный сосуд, по которому кровь закачивается в легкие, — оказывается очень сильно суженной, что приводит к значительному снижению кровотока. При сокращении сердца пациента с тетрадой Фалло лишь небольшая часть бедной кислородом крови в правом желудочке оказывается в состоянии протиснуться через суженную легочную артерию к легким. Большая же ее часть вместо этого проходит через отверстие в перегородке, снова попадая в большой круг кровообращения. Из-за того, что лишь незначительная часть крови пропускается через легкие, у синюшных детей она чрезвычайно мало насыщена кислородом, что приводит к затрудненному дыханию, задержке роста, а также характерному для этого недуга нездоровому цвету кожи.

Блэлок не мог полностью исправить эту проблему, однако надеялся с помощью операции улучшить состояние Эйлин. Обнажив ее сердце вместе с магистральными кровеносными сосудами, он планировал перенаправить в другую сторону одну из артерий, снабжающую кровью левую руку, чтобы та направляла кровь обратно в легкие. Тем самым он рассчитывал увеличить общий уровень насыщения крови кислородом. На языке хирургов подобная процедура, в которой кровь перенаправляется туда, где она нужнее всего, называется шунтированием. Пройдут годы, и операция Блэлока будет повсеместно известна как «шунтирование Блэлока — Тоссиг»^[5].

Итак, первая проблема была в том, чтобы определить нужный кровеносный сосуд. Если вы никогда не заглядывали внутрь человеческого тела, то вам будет сложно представить, насколько мало наши внутренности напоминают то аккуратное расположение нервов и сосудов, которое можно увидеть на иллюстрации из учебника. Тело каждого пациента устроено по-разному: размеры и даже форма артерий могут значительно варьироваться, а кровеносные сосуды настолько плотно прижаты друг к другу, что различить их практически невозможно. Кроме того, они плотно окружены тканью, которую приходится аккуратно, миллиметр за миллиметром, разрезать, чтобы вообще их увидеть. Блэлоку понадобилось какое-то время, чтобы убедиться, что он нашел именно те две артерии, которые были ему нужны. ...

Все права на текст принадлежат автору: .
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.

Купить эту книгу в ЛитРес