Николай I Освободитель

Необязательное вступление

Я очень люблю альтисторическую литературу. А еще я очень люблю эпоху Наполеоновских войн, возможно конец 18 начало 19 века самый интересный период в европейской истории. Не могу сказать, что обладаю по этому периоду энциклопедическими знаниями, но кое-что помню из школы, кое-что из прочитанных книг и научно-популярных фильмов.

Прежде чем начать повествование я хочу установить определённые правила, которых, как мне кажется сильно не хватает другим писателям АИ литературы. Если ГГ попадает в прошлое без ноутбука и доступа к интернету, то соответственно и пользоваться он может исключительно своими знаниями. Лично меня всегда сверх всякой меры бесили истории о том, как герой попадает в средневековье и совершенно случайно до точной даты знает и периоды жизни каких-то правителей, и точную последовательность мельчайших событий. Или помнит наизусть все песни Высоцкого или… Так и хочется крикнуть: «НЕ ВЕРЮ!». Поэтому у меня в книге такого не будет. ГГ знает только то, что знаю я. Если я цитирую стихотворение, то исключительно по памяти без шпаргалки в виде интернета, герой прогрессорствует, то только в тех рамках, которые своими знаниями смогу очертить ему я. Если я где-то ошибся — в прогнозировании исторических событий (потому что я даты помню, мягко говоря, не все) или неправильно «перепел» песню, то это значит, что я — автор — действительно помню это именно так.

И не нужно предлагать в стиле: «а вот ГГ мог бы еще вот тут напрогрессорствовать». Нет, я не собираюсь жульничать: все что будет описано тут — оно взято исключительно из головы. А если я где-то ошибусь, то дальше в тексте об этом обязательно будет упоминание. 

Пролог 1

Я толкнул чердачную дверь и вылез на крышу своей родной двадцатипятиэтажки. Вообще, по идее, она должна быть закрыта, чтобы не лазили тут всякие разные, а потом не падали вниз, создавая проблемы жилищной конторе, но учитывая последние события всем на такие мелочи было глубоко положить. А если быть еще честнее, то и раньше эта дверь часто была открыта, и я порой вылазил на крышу выпить наедине со своими мыслями бутылочку пива и полюбоваться открывающимся на город видом. И судя по обилию валявшейся тут и там пустой тары — не только я.

Прикинув расположение сторон света, я поставил раскладной стульчик, достал из рюкзака припасенную заранее по такому случаю бутылочку хорошего джина, и бутылку тоника. Хорошего тоника найти в паре ближайших магазинов не удалось, поэтому пришлось довольствоваться обычным «швепсом». Впрочем, удивительно, что хоть такой удалось раздобыть, учитывая обстоятельства.

Когда-то давно я читал советы о том, что нужно делать при срабатывании системы оповещения о ядерном ударе. Там было много пунктов, типа укрыться в подвале, дышать через маску, не выходить на несколько дней, пока не распадутся самые активные изотопы с коротким периодом полураспада. И последним пунктом — он меня тогда очень порадовал — была строчка о том, что если в момент начала третьей мировой вы находитесь в пределах Садового Кольца, то смысла суетиться нет никакого. Лучше заварить чашечку кофе, подняться на крышу и полюбоваться прекрасным видом. В конце концов немногим людям выпадает возможность прикурить от ядерного взрыва. Кто бы мог тогда подумать, что этот совет мне пригодится.

Пшикнула открываемая газировка и легким бульком отправилась в стакан к уже находящемуся там алкоголю. Хорошо бы, конечно, еще льда докинуть, однако, с учетом того, что напиток, вероятнее всего, нагреться не успеет, я решил со льдом не заморачиваться. Достаточно того, что и джин, и тоник отлежались немного в холодильнике, охладившись до вполне приемлемых 9-10 градусов.

Нет, третья мировая война так и не началась, произошло кое-что похуже: тот самый пресловутый астероид, вернее правильнее будет сказать — комета, вынырнувшая откуда-то из пояса Койпера должна была столкнуться с Землей буквально с минуты на минуту.

Я машинально бросил взгляд на часы: 15.45.

Самое смешное, что комету Судного дня, как ее обозвали бойкие на язык журналисты, обнаружили еще лет десять назад. Здоровенная дура размером в полтора десятка километров была хорошо видна в современные телескопы, а уж когда американцы в 24 году подняли на орбиту наконец своего «Уэбба», и вовсе стало возможно рассмотреть чуть ли не любую трещину на ее поверхности. И почти тогда же, построив компьютерную модель, предсказали достаточно высокую — на уровне 90 процентов — вероятность столкновения ее с нашей планетой. Вот только как-то не нашлось на матушке Земле Брюсов Уиллисов, способных бесстрашно отправиться в космос, пробурить в потенциальной убийце цивилизации дырку и взорвать ее к известной матери.

Я сделал глоток напитка и скосил глаза на свою левую руку: 15.47. По прогнозам разных говорящих голов из ящика импакт — сиречь столкновение — должен произойти в 16.01–16.02. Скорее всего бутылку допить не успею, я все же еще тот алкоголик.

В течение всех десяти лет нас уверяли, что есть план по спасению, что человеческая цивилизация достаточно развита, чтобы не бояться таких угроз из космоса. Говорили о разных вариантах: полететь на космическую каменюку — правильнее будет сказать железяку, поскольку согласно спектральному сканированию, железоникелевая комета состоит из металлов на 70–80 процентов — и развернуть там солнечный парус, чтобы изменить ее траекторию. Предлагали, как в старом фильме пробурить ее и подорвать изнутри, кивали на гиперзвуковые ракеты с атомной начинкой и весь многотысячный ядерный потенциал Земли.

Ну, в общем, ничего не сработало. Международная миссия на корабле, везущем тот самый солнечный парус, самым постыдным образом промахнулась мимо кометы из-за неполадок с двигателями коррекции курса. Космический корабль на постройку которого работала вся планета и в который было вложено несколько сотен миллиардов долларов самым тупым образом улетел в открытый космос, унося с собой так и не использованный парус. Говорили, что все дело в том, что экипаж «Надежды» набирали по квотам, и место техника заняла черная лесбиянка, не имеющая нужной квалификации, но может и врут, последнее маятник начал движение обратно и во всех бедах опять виноваты меньшинства. Как будто среди белых мужиков идиотов нет. В любом случае я всегда был не слишком высокого мнения об общечеловеческом интеллекте, но это уже перебор по любым параметрам.

Все же попытки бомбардировки кометы ядерными ракетами с Земли и со специально построенного для этого космического ракетоносца особого результата тоже не дали. Нет в космосе атмосферы чтобы создать ударную волну и поменять траекторию пятнадцатикилометровой дуры. Да некоторая ее часть буквально испарилась от высокой температуры, но слишком незначительная чтобы спасти человеческую цивилизацию. На всей Земле банально не оказалось нужной технологии чтобы спасти себя в критический момент. Ходили слухи что ученые — когда прижарило, на яйцеголовых пролился просто золотой дождь — серьезно продвинулись в работе над нуль-транспортировкой, и эта технология могла бы теоретически спасти планету… Но не успели, просто не хватило времени.

— Зато последний айфон вышел в продажу всего полгода назад, — проворчал я, сделав еще глоток и еще раз глянув на часы. 15.55.

Особого волнения не было. Может, потому что за эти годы как-то свыкся с мыслью о неизбежной смерти. А может дело было в лошадиной дозе успокоительных, которыми я закинулся час назад.

— Да и не сильно жалко-то эту цивилизацию, если честно, — в отсутствии достойного собеседника пришлось разговаривать с самим собой. — Учитывая то, что происходило последние дни…

Когда стало ясно, что все попытки что-то сделать с кометой провалились, цивилизация прекратила свое существование буквально за несколько часов. Еще вчера добропорядочные домохозяйки, заливались алкоголем по самые брови, отцы семейств начали рыскать в поисках тяжелых наркотиков, то тут, то там то и дело раздавались выстрелы, а валяющиеся на тротуаре трупы стали вполне обыденной деталью пейзажа. Ну и массовые оргии, конечно, куда без них: когда не нужно думать ни о беременности, ни о заболеваниях ни тем более о такой мелочи как приличия и моральные барьеры, человек очень быстро превращается в животное.

16.00

— Сейчас должно начаться, где у нас восток?

Согласно расчётам во множестве, выложенным в интернете, комета должна ударить в Землю под острым углом в 55–60 градусов, пройдя над западной Сибирью, восточной Европой и долбанув где-то в северной Африке. Впрочем, учитывая размеры кометы и ее состав, никто не уйдет обиженным. Если астероид, убивший динозавров, был десятикилометровый и это привело к массовому вымиранию, то Комета Судного Дня будет в этом смысле еще круче.

С другой стороны, думается мне, что все человечество даже такая дура не убьёт. Сто процентов есть куча разных бункеров и убежищ, которые активно строились последние десять лет по всему миру, где часть населения отсидится и потом опять выползет на поверхность планеты. Вот только планета эта будет уже совсем другая.

А даже если и нет, то тоже ничего страшного, глядишь миллионов через сто лет, появится на Земле новая цивилизация и все начнется заново. Можно им только пожелать, чтобы они больше тратили ресурсов на продвижение науки, а не на съемку тиктоков.

16.02

Край горизонта на западе окрасился в огненный цвет — видимо где-то там пролетела комета — а еще через пару минуту дом изрядно тряхнуло, так что аж подбросило со стула: дошла сейсмическая волна. Значит где-то там в районе Марокко здоровенный кусок небесного металла совершил удачное приземление.

— Нда… — я обернулся на грохот за спиной. Соседнее задние — девятиэтажная панелька конца восьмидесятых годов постройки сложилась как карточной домик, подняв в воздух тучи пыли. — Не предназначены эти дома для сейсмоопасных районов. Кто ж знал, что таким районом станет вся планета.

Моя монолитная новостройка первую, самую мощную волну выдержала, хоть и не без потерь. Вот эта трещина, разделившая длинный пятиподъездный дом на две неравные части, явно намекает на то, что долго строение не протянет. Впрочем, какая уже теперь разница…

Небо со стороны запада меж тем начало клубится и сверкать огненными вспышками. Как известно, скорость прохождения волны в твердой среде выше, чем газообразной, поэтому у меня есть еще несколько минут, прежде чем придет ударная волна и снесет все с поверхности земли к чертовой матери.

— А может и успею еще допить бутылку, — я поднял с поверхности крыши поллитру в которой плескалось еще грамм двести джина и долил себе в стакан.

Где-то там в умирающем вокруг городе слышались заполошные крики людей, гудки автомобилей, какие-то взрывы — газопровод что ли рванул, — грохот разрушающихся зданий. А я сидел на крыше, потягивал джин с тоником и ждал своей участи. Жить мне и всем остальным в этом городе оставалось всего пять-семь минут.

Пролог 2

— Итак, эксперимент №НР437964. Внедрение матрицы сознания донора отобранному реципиенту. Временной лаг 240 лет. Приступаем к забору донорского материала.

Странное состояние, учитывая, что я был уверен в своей смерти. Будучи убежденным атеистом, всегда считал, что «на той стороне» нет ничего, только тьма и забвение. И вот вам нате — не угадал, даже обидно как-то.

До моего сознания доносились какие-то голоса, причем я не сразу понял, о чем они говорят. А когда понял — тут же навострил уши. Впрочем, не уверен, что в том состоянии у меня вообще были уши, и что информация, которая до меня доходила, была в виде звука, тем более говорили они явно не на русском и даже не на английском, но при этом я все прекрасно понимал. В общем — все сложно.

— Подготовка реципиента к наложению матрицы сознания, — меж тем неизвестный ученый, или кто он там, продолжал вести лог эксперимента, озвучивая попунктно все свои действия. — Наложение матрицы будет произведено в момент рождения, во время прохождения родовыми путями. Сознание будет очищенно от воспоминаний первого и второго уровня для формирования полноценной новой личности.

— «Однако», — подумал я, пытаясь понять, где я вообще нахожусь. Тела своего я не ощущал совершенно, как будто его вообще не было. Из всех чувств более-менее работал только слух, ни зрение, ни осязание, ни обоняние никаких данных об окружающем мире сообщить мозгу не могли. Более того, я даже положение в пространстве свое не ощущал и при всем желании не ответил бы, где «верх», а где «низ», как будто земная гравитация тоже исчезла. — «Все это более чем странно».

— Для забора донорского материала нами избран объект №РСТА84710842Х, из потока ХР931. Поток не прошел ключевую проверку шестого уровня и был уничтожен. Человек, мужчина 46 лет, образование высшее, показатель умственного развития по шкале Рувала — 48, убежденный атеист, неженат, трое детей.

— «Откуда третий-то? Я только двоих знаю», — все происходящее походило на фантасмагорический бред. — «Какие потоки? Какие проверки? Может просто я умер и это выверты умирающего мозга. Предсмертные галлюцинации?»

— Совпадение по ключевым Х и Ω параметрам — 99 % обеспечивают высокую вероятность удачного внедрения матрицы сознания, чем и был обоснован выбор донора, — неизвестный голос был все так же сух и безэмоционален. То ли эксперимент был не первый и даже не десятый в ряду подобных, то ли направление исследований было не слишком интересным. Впрочем, строить какие-то теории имея такой скудный набор входящих данных — дело неблагодарное. — Выбор реципиента обусловлен схождением во временном отрезке длиной в тридцать лет нескольких определяющих для местной цивилизации бифуркационных точек. Цель эксперимента — проверка обоснованности принятия ключевых решений исходя из теории универсального блага.

— Будем проверять, так уж общечеловеческие ценности универсальны, или это бред собачий, — в «трансляцию» ворвался другой голос, явно настроенный более позитивно.

— Заткнись, удод! — Резко ответил ему первый, — тут ведутся все логи, которые передаются наверх. Хочешь, чтобы нам финансирование порезали? Поменять теплый уютный лабораторный кабинет на полевую работу? Я не хочу.

— Ой, да кто там будет твой бубнеж слушать, — отповедь явно не произвела на второго совершенно никакого впечатления. — Эти эксперименты вообще никому не нужны, осваивается бюджетик потихоньку по целевым статьям, да и ладно. Можешь хоть песни петь, хоть стихи рассказывать, никому это не интересно. Ты серьезно думаешь, что при формировании Вселенной 2.0 кто-то реально будет опираться на твои исследования? Наивняк! Все будет как прошлый раз — тяп-ляп и в продакшн. Нажимай уже свою большую красную кнопку — посмотрим на нашего подопытного кролика.

— Подожди, я еще не до конца прошелся по карте эксперимента. Еще семь пунктов осталось

— Ой, да ладно тебе… Пошли, уже все заждались, сколько можно тут торчать? — Второй голос был явно настроен пошалить. — Я запускаю! Поехали!

Тут я почувствовал, как меня — не совсем понятно правда, из чего я состоял в тот момент — безудержно потянуло куда-то вниз. Впрочем, опять же понятие вниз-вверх в тот момент были изрядно размыты. И только в последний момент до меня донеслась фраза, определившая следующие мои десятилетия земного существования.

— Стой придурок! Я ему память еще не стер!

Глава 1

Первое что я почувствовал — это давление на себя со всех сторон. Не моральное — физическое, как будто меня пытались раздавить, как будто меня проглотила здоровенна змея и теперь ползая туда-суда, пытается помочь своему пищеварению механически выдавливая из меня все внутренности. При этом все остальные органы чувств — зрение, слух и обоняние все так же были недоступны. Да и вообще сознание, по правде говоря, в том момент было как будто заторможенно. Мысли текли медленно и лениво, как будто нырнув в тягучий кисель, а потом неожиданно выныривая обратно, иногда и вовсе обрываясь на полдороги. Странное ощущение, как после ноль семь водки, когда падать лицом в салат еще рано, но ясно выражать свои мысли — поздно.

Долго ли все это продолжалось — не сказал бы даже под дулом пистолета. Ощущение времени сбоило вместе с остальными чувствами, однако в какой-то момент давление резко ослабло, в глаза ударил яркий свет.

— «Ну слава Богу, во всяком случае я не ослеп и мои глаза как минимум физически присутствуют на своем, положенном природой месте», — впрочем на этом достижения и заканчивались. Качество картинки «транслируемой» в мозг этими самыми глазами, было совершенно ни к черту. Я видел только какие-то силуэты и контраст свет-тень. Зато прорезался слух, хотя и тоже не без проблем. Вокруг звучали какие-то явно человеческие голоса, однако понять что-то они не говорят никак не удавалось. Я как будто слышал их из-под воды: все звуки были странным образом смазаны.

В этот момент я почувствовал хороший такой пинок, отозвавшийся болью во всем теле. Не до конца осознавая, что происходит, я возмущённо закричал.

— «Эй, какого хрена! Вы что там все охренели что ли?», — вернее попытался закричать. Из горла же вырвался только детский крик на одной ноте. — А-а-а-а-а…

Первые месяцы жизни я помню плохо. Совершенно одинаковые дни, наполненные однообразными «делами» — поесть, поспасть. В промежутке — запачкать пеленки. Нагрузка на мозг — минимальная, даже захочешь запомнить происходящее — не получится.

Впрочем, нельзя сказать, что и бытовых проблем у маленького человека на было. Ну во-первых: меню, мягко говоря, однообразное. Природа, понятное дело, все предусмотрела, наличие всяких там питательных веществ, витаминов и прочих макро- и микроэлементов, но вы пробовали несколько месяцев подряд питаться исключительно одним молоком? При том, что в прошлой жизни я это самое молоко — ну не совсем это самое, коровье, конечно, в основном — никогда не любил и практически не употреблял. Какао там сварить или пюрешку приготовить — чуть ли не единственные случаи применения этого продукта в моей прошлой жизни. Только одно было в этом деле позитивное — молочная тара была более чем приятная.

Второй проблемой стал процесс обратный питанию. Для нормального взрослого человека смириться с тем, что ближайший год будешь гадить под себя, не имея в этом плане вообще никаких альтернатив — достаточно сложно. Тут, впрочем, по некоторому размышлению я сумел найти решение, пусть устраивающее меня не до конца, но хотя бы снимающее остроту проблемы. В отличие от других детей, начинающих плакать после того, как испачкали пеленки, я, чувствуя приближение необходимости облегчиться — а надо сказать, что детское тело терпеть нужду было практически неспособно — заранее начинал хныкать, зазывая таким образом взрослых, чтобы те пришли и помогли мне с оправлением естественных надобностей. Мамки, следящие за младенцем, сначала очень удивлялись такому необычному поведению ребенка, а потом привыкли.

И, надо сказать, что это в итоге так и осталось единственно успешной попыткой коммуникации с окружающими меня взрослыми. Доходило до смешного — при появлении в поле моего зрения какого-нибудь силуэта — зрение постепенно улучшалось, появлялась четкость, палитра цветов сначала тусклая постепенно начала приобретать знакомый из прошлой жизни состав — я честно пытался проплакать SOS азбукой Морзе. Три коротких, три длинных, три коротких, благо запомнить не сложно, как и воспроизвести даже при скудном наборе доступных к воспроизводству детским горлом звуков. Успеха эта попытка сообщить окружающим о моем бедственном положении не принесла, и в итоге, спустя некоторое время и десяток провалившихся попыток, я на это дело просто забил, посчитав, что раз я объективно не могу повлиять на окружающую реальность, то и переживать по этому поводу не стоит. Пусть все идет своим чередом.

Спустя несколько месяцев — по понятным причинам, точно сказать, сколько конкретно прошло дней с моего рождения было затруднительно — зрение более-менее пришло в норму, и я наконец приступил к изучению окружающего мира вокруг. Первое, на что я обратил внимание был высокий потолок, украшенный какой-то замысловатой лепниной. Явно не хрущевские два семьдесят, как бы не в полтора раза больше. Да и вообще обстановка в тех помещениях, в которых мне удалось побывать выглядела со всех сторон странно. Она куда больше походила на какой-то музей чем на жилую квартиру образца двадцать первого века. В принципе, после всего произошедшего со мной, начиная от гибели и заканчивая переселением души — для простоты я мысленно оперировал именно такими понятиями — удивляться еще и сменой эпохи было бы совсем глупо.

Кроме изысканных — хотя как на мой вкус, предпочитающий более простой «скандинавский» стиль, изысканными они не были, скорее аляповыми и перегруженными мелкими деталями — интерьеров в пользу того, что сознание мое попало не в простого крестьянина, говорило большое количество различной прислуги, постоянно находящееся близ тела младенца. Помимо откровенно крестьянского вида кормилицы, это было полдесятка всяких мамок, спешащих кормить-пеленать-укачивать мою тушку по первому же писку, а еще троица выглядящих более «официально» дам, которые меняясь по очереди дежурили рядом и днем, и ночью. Видимо нахождение рядом с ребенком было либо почетной, либо высокооплачиваемой работой. Впрочем, может быть, что и то, и другое. Еще иногда появлялись другие взрослые — мужчина и женщина, приходящие, впрочем, по-отдельности — видимо родители этого тела. Они, однако, никакого участия в повседневной моей жизни не принимали, ограничиваясь короткими визитами.

Тайна моего происхождения раскрылась, что называется, в рабочем порядке. В какой-то момент, когда мои уши более-менее адаптировались к нахождению вне материнской утробы, и я начал четко различать человеческую речь вокруг, одна из присматривающих за младенцем дам назвала своего подопечного «его императорским высочеством». Смешно, учитывая контекст.

— Его высочество снова хнычет, нужно поменять пеленки, — произнесено было на русском языке, хоть и с заметным английским акцентом. Гораздо позже я узнал, что главной нянькой, назначенной чтобы безотлучно находиться при малыше в течение первого года жизни была мисс Лайон — чистокровная шотландка — Бог весть какими судьбами занесенная в Петербург.

А еще меня называли Николаем, и это имя, если приложить его к обращению «ваше высочество», меня откровенно пугало. Времени на раздумья у меня было более чем достаточно — по сути все свободное время я мог посвятить только этому занятию — и из не слишком великих своих знаний истории я сумел вспомнить штук пять носителей этого имени.

Первым понятное дело, был Николай под номером 2, партийная кличка «кровавый». Вот уж в кого попадать бы мне совсем не хотелось. Кроме него, вроде в те же времена было еще пара Николаев — великих князей. Во всяком случае на ум приходит тот Николай Николаевич, он же НикНик, который до середины войны был главнокомандующим Русской Императорской Армии, и который был ответственен за Великое отступление. Его биографию я не помнил совершенно, но отдельные известные эпизоды намекали, что персонажем он был тем еще. Плюс, если он Николай Николаевич, это предполагает наличие еще одного великого князя того же имени, о котором я не мог вспомнить вообще ничего.

Четвертым был старший сын Александра Освободителя, умерший в молодом возрасте от какой-то хвори. Была ли она врожденная или благоприобретенная, без наличия под рукой интернета сказать было невозможно, и это тоже порождало тревожные мысли.

Последним был Николай, как это не странно, первый, по прозвищу «Палкин». Автор знаменитой закуски к коньяку, персонаж многочисленных исторических анекдотов, умудрившийся за неполных тридцать лет просрать все что Россия приобрела за время наполеоновских войн.

Определить в какого именно Николая меня занесло, было проблематично, хотя по отдельным отличительным чертам, постепенно у меня сложилось понимание, что вокруг скорее начало девятнадцатого века, чем его конец. Были ли в те времена еще какие-то обладатели сего имени кроме сына императора Павла, а конечно же не помнил, поэтому постепенно начал себя отождествлять именно с будущим одиннадцатым императором всероссийским. Впрочем, о порядковых номерах российских монархов говорить было пока откровенно рано, учитывая, что пока должен был править Павел, а я пока даже наследником не был.

Более-менее разнообразной моя практически растительная до того жизнь начала становиться где-то в полгода, когда мышцы и позвоночник маленького тела окрепли достаточно, чтобы я смог уверенно сидеть. Маленькая победа маленького человека. До этого же вся физкультура, которую я мог себе позволить заключалась в разработке мелкой моторики рук, простейшими предназначенными для этого упражнениями.

Вообще ощущения от младенческого тела были крайне странными. То есть я отлично чувствовал свои руки и ноги, а вот нормально управлять ими не мог. Больше всего это напоминало ощущения, когда отсидишь ногу и не можешь нормально сделать шаг, только без неприятного покалывания.

Так вот после того, как я научился сидеть, жизнь стала куда более веселой.

В это же время я потихоньку начал задумываться о своем будущем. Очевидно, что имея знания о прошлом воплощении и вообще жизненный багаж пятидесятилетнего мужчины, притворяться обычным ребенком у меня не получится. Да просто не смогу я себя заставить делать то, что делают обычные дети: копаться в песочке там, ломать игрушки, носиться везде и кричать по поводу и без, играть с другими детьми моего возраста. Все это как бы элементы познания окружающего мира, а для меня-то этот этап уже давно пройден, поэтому нужно было как-то заранее продумать цельный образ, в рамках которого я и буду отыгрывать свою роль. Банально, чтобы не нарваться на проблемы, с которыми не получится справиться. Вряд ли меня отдадут церковникам для изгнания вселившегося в тело ребенка дьявола, — все-таки времена уже немного не те — однако признать сумасшедшим и законопатить куда-нибудь в дорогое заведение для скорбных разумом — легко.

Все это подводило меня к тому, что необычному ребенку с душой старика нужно создать хорошую легенду. К сожалению, хорошая легенда в эти времена невозможна без привлечения высших — вероятнее всего связанных так или иначе с православием — сил, что мне как убежденному атеисту было не слишком приятно. С другой стороны, мог ли я после всего, что со мной произошло называть себя атеистом — вопрос из вопросов. В отличие от всех остальных людей на земле, которые либо верили в то, что где-то там есть некий высший разум, либо не верили в него, я теперь точно знал. А все-таки знание и вера — немного разные вещи.

Вчерне, мной была продумана стратегия максимального отличия от всех остальных детей. Если не можешь затесаться в толпе, вести себя как все остальные, нужно развернуть ситуацию на сто восемьдесят градусов и наоборот настолько выделяться, чтобы отдельные мелкие ляпы, на которые окружающие могли бы обратить внимание, просто терялись в общем потоке.

На практике началось все с книг. Вернее, если говорить о самом начале, то это была даже не книга, а что-то типа газеты. С.-Петербургскія Вѣдомости.

— «Ну да, дореформенная орфография», — первое, что подумал я, дотянувшись своими маленькими загребущими ручонками до не слишком чистого листа отвратительно качества бумаги Бог знает какими путями попавшего в покои ребенка. — «Первое, что сделаю — это отменю долбанные «еры» с «ятями».

То ли кто-то из сиделок пока я спал приобщался к общественно-политической жизни, то ли для каких-то бытовых нужд ее принесли, однако отобрать ее у меня уже не вышло. Дальше были книги сначала бульварного характера — да, дамские романы и прочий ширпотреб существовал и в это время — и уже позже я смог добраться до более серьезной и интересной литературы.

Взрослые сначала умилялись тому, как неразумный ребенок «подражает старшим», делая вид что читает, однако спустя какое-то время всем стало очевидно, что проводящий часы за перелистыванием печатной продукции малыш, не просто играется, а действительно читает. Новость эта произвела настоящий фурор среди августейшей семьи и ко мне началось самое настоящее паломничество. Если раньше мамА — спустя некоторое время я разобрался к калейдоскопе похожих напудренных лиц, кто из них императрица — навещала меня раз в день, проводя у моего манежа по пятнадцать-двадцать минут, а сам Павел и того реже, то теперь, казалось, все допущенные к телу желали посмотреть на неожиданную диковинку.

А я же просто получал удовольствие от чтения, не слишком обращая внимание на хоровод вокруг, благо малый возраст это позволял. Информационный голод первых месяцев, когда я буквально не мог делать ничего — примерно представляю теперь, как себя чувствуют парализованные больные — немного отступил.

Еще одним значительным с какой стороны не посмотри событием для меня в этот период стало прививание оспой. О том, что это такое я понял сильно не сразу, поскольку медицинские процедуры в будущем выглядели совершенно по-другому. Мало того что ни о какой протирке кожи и инструментов спиртом речи даже не шло, так и руки этот, с позволения сказать доктор, мыл последний раз неизвестно когда. Понятно дело, что мои попытки протестовать, взрослые списали на обычную детскую боязнь всего нового, а учитывая, что говорить у меня тогда еще не получалось, отстоять свою без сомнения разумную позицию у меня не вышло. Ну и физические силы тоже были не сравнимы.

После прививки — как я понял в последствии, прививали нам с сестрой Анной не коровью оспу, а что ни на есть смертельно опасную черную или натуральную — я несколько дней болел. Все тело прилично обсыпало и чесалось, так же была высокая температура, но, к счастью, в итоге ни к каким негативным последствиям это не привело. Молодой сильный организм успешно переварил заразу, а я сделал себе зарубку в памяти на будущее насчет прививок. Не секрет, что оспа каждый год забирает сотни и тысячи жизней и внедрение обязательной вакцинации, стало бы серьезным шагом к повышению общего здоровья страны. Впрочем, думать об этом было еще сильно рано, вряд ли мне кто-то даст принимать такие решения до того, как я надену на голову императорский венец.

Второй же ситуацией, которая привела к тому, что вскоре буквально весь Петербург — приближенная ко двору его часть естественно — обсуждал необычного ребенка императора стала игра в шахматы. В то время я только учился ходить — как бы это смешно не звучало, учитывая мой внутренний возраст. Для этого была выделена целая комната в Зимнем дворце, стены которой на высоту около полуметра были обтянуты шерстяными подушками зеленого цвета, так чтобы ребенок — сначала я, а потом и родившийся через некоторое время мой брат Михаил — учились ходить с меньшими для себя рисками. Все-таки в жизни императорского сына были свои преимущества, вряд ли так много детей в это время имели подобные условия.

Так вот, получив возможность передвигаться на своих двоих, я обнаружил на верхней полке в своей комнате подозрительно знакомый предмет. Чего мне стоило добиться от взрослых чтобы этот шахматный набор определили в мое личное владение, не буду даже рассказывать, однако на следующий день пришедшего навестить сына Павла ждало приглашение подвигать фигуры за доской.

Сказать, что император удивился — сильно приуменьшить тот шок, который испытал венценосец, когда понял, что я собираюсь не просто переставлять фигурки, а действительно сыграть партию по всем правилам. Не знаю, какой был реальный уровень игры Павла — я сам на самом деле тот еще игрок, второй разряд был получен совершенно случайно сорок лет назад или двести с копейками вперед — однако он был настолько обескуражен, что проиграл буквально в пятнадцать ходов.

Вторую партию, а император был не тем человеком, который так просто проиграет годовалому ребенку в шахматы и примет это как должное, я выиграл уже в упорной борьбе, проведя ферзя в легкофигурном эндшпиле.

Третью партию Павел, играя белыми свел в ничью, постаравшись как можно быстрее разменять все фигуры и выхолостить позицию. Я против этого ничего не имел, перфоманс и так удался на славу, а сводить окончательно «отца» с ума у меня намерений не было. Ему еще этой головой скоро табакерку ловить, тем более что, как показала история, на что-то большее Павел был мало способен.

Начет будущего переворота под предводительством моего старшего брата Александра мне пришлось изрядно поломать голову. Нужно ли предупреждать отца — на этом можно было заработать не мало очков влияния — или нет и пусть все идет как было в знакомой истории: вопрос, что называется на миллион.

В итоге после длительных размышлений я пришел к выводу, что послезнание мне гораздо важнее чем спасение императора Павла, тем более что, если мне не изменяет память, он о заговоре догадывался и готовился к нему. Вот только за достаточно короткий срок правления сын Екатерины великой умудрился настроить против себя буквально всех и даже если я вмешаюсь, вряд ли смогу глобально на что-то повлиять. Ну а раз так-то пусть все идет своим чередом, глядишь и для Александра у меня найдется пара предсказаний, которые повысят мои акции в глазах будущего императора.

Глава 2

— Ваше императорское высочество, — чубатый старик весь увешанный орденами коротко поклонился мне, пряча в уголках губ легкую усмешку.

— Александр Васильевич, — максимально уважительно, на сколько позволяла ситуация склонил голову я в ответ. Не узнать знаменитейшего полководца и генералиссимуса — впрочем, судя по знакам различия, это звание он еще не получил — Суворова было просто невозможно. — Присаживайтесь, партию?

— Не могу вам отказать, ваше высочество, — фельдмаршал уже откровенно улыбался, глядя на маленького мальчика с серьезным видом, держащего в руках здоровенную по сравнению с ним книгу. В тот момент я поглощал «Левиафан» Гоббса, восстанавливая в памяти уже однажды читанную когда-то в молодости книгу. Не то чтобы я слишком любил всю эту философскую муть, вот только с качественной литературой на стыке восемнадцатого и девятнадцатого веков было, мягко говоря, не слишком богато. Особенно это касалось русской литературы, той которую я учил в школе и которая, по сути, пока еще не существовала. Сказать по правде, я бы и «Войну и мир» тут бы с удовольствием перечитал, но чего нет, того нет. — Черные или белые?

— Без разницы, — я отложил книгу и повернулся к доске. Мы сидели в библиотеке моей матери Марии Федоровны, куда знаменитый полководец заглянул по каким-то своим делам, и я не смог отказать себе в удовольствии пообщаться с такой значительной с исторической точки зрения фигурой. — Вы сейчас в Италию?

— Откуда вы знаете, ваше высочество? — Удивленно приподнял бровь полководец, улыбка мгновенно сползла с его лица.

«Угадал», — мысленно ответил я Суворову, одновременно пытаясь вспомнить все что я помню про Итальянский поход. Получалось, откровенно говоря, не много, а полезного еще меньше. В слух же ответил другое ставя пешку на Д4.

— Не сложно догадаться, — максимально беспечно пожал плечами, как будто любой двухлетний ребенок способен произвести геополитический анализ сложившейся на европейской арене ситуации. — Наполеон застрял в Африке, а значит австрияки будут пытаться вернуть себе потерянные в последние годы территории. Учитывая то, что французы уже практически превратились для них в настоящую фобию, те обязательно будут пытаться привлечь Россию и судя по вашему появлению тут, отец все же сумел найти достойного полководца для командования совместными силами. Ну а Италия — это совсем просто. Именно эти территории стали самой большой потерей австрияков, именно их они будут пытаться отобрать в первую очередь.

— Фобия? — Переспросил Александр Васильевич, выводя коня.

— Страх, — перевел я с латыни… Или с греческого, хоть убей не помню чей это термин. — «Фобос и Деймос точно! А планеты у нас вроде Римскими именами называют, значит, наверное, с латыни».

— А вы невысокого мнения о наших союзниках, — заметил фельдмаршал, забирая мою пешку.

— Мне казалось, что вы тоже, — пожал плечами я, выводя ферзя на королевский фланг. Пешку я отдал не просто так, а за инициативу и теперь мои тяжелые фигуры было не остановить. Впрочем, задумавшийся о чем-то своем Суворов, видимо, этого еще не понял. — Да собственно прошлая итальянская кампания отлично показала уровень венских генералов.

— Что еще вы можете сказать по этому поводу, ваше высочество? — То ли с заинтересованностью то ли с сарказмом спросил полководец. — Если вы так легко предсказываете события, то может и мне что-нибудь посоветуете?

— Это можно, шах! — Пока фельдмаршал думал, как ему убежать королем из-под атаки, я начал перечислять то, что вспомнил об Итальянском походе. — Французские маршалы вам, Александр Васильевич в подметки не годятся. Если будете, как всегда, действовать решительно, разобьете их без проблем. Бояться надо предательства.

— Предательства? — Собеседник заинтересованно приподнял бровь.

— Австрияки, — пожал плечами. — Снабжение будет с самого начала отвратительное, заранее это учитывайте. И потом, как только вы очистите северную Италию от французских войск, всякая помощь с их стороны прекратится совершенно. Еще ниже, чем австрийских генералов я оцениваю только императора Франца.

— Нельзя так говорить об императоре, ваше высочество, — покачал головой фельдмаршал. В принципе, в этом он был прав, сейчас так было не принято, однако мой статус маленького ребенка позволял мне и не такое.

Вообще о том, кто правит сейчас Австрийской империей — сейчас она вроде бы еще Священная Римская, но это не точно — я узнал уже тут. Из всех их императоров изначально я помнил только Марию-Терезию и Франца Иосифа, а остальные из памяти стерлись. С другой стороны, зная бесконечную череду их поражений и на военном, и на дипломатическом поприще оценивать Венское правительство иначе было бы просто глупо.

— И тем не мене, Александр Васильевич, — я посмотрел в глаза самому великому российском полководцу всех времен. — Рассчитывайте, что в конце кампании, вам придется отступать на север и союзники вам не помогут. Они вполне могут занять не то, что нейтральную, даже враждебную позицию. Ничего личного — мавр сделал свое дело, мавр может идти. Возможно, придется совершать переход через Альпы и лучше бы заранее подготовить запасы продовольствия и теплых вещей. Кстати, вам мат.

Ответить Суворов не успел. В библиотеку отбивая четкий ритм по лакированному паркетному полу вошел посыльный и пригласил фельдмаршала к императору. Полководец поднялся и кивнув направился на выход.

— Александр Васильевич! — Окликнул я его уже в дверях. Тот повернулся и вопросительно посмотрел на меня. — Я назову в вашу честь город. Вы бы хотели, чтобы это был какой-то из уже существующих или заложить новый?

Суворов удивленно взметнул брови вверх, постоял молча несколько секунд, потом усмехнулся и не ответив вышел из библиотеки.

Жизнь наша текла меж тем своим чередом. Зимой девяносто восьмого года у родителей родился еще один сын, названный Михаилом. В упор не помню, был ли в той истории у Николая младший брат, поскольку в памяти остались только трое старших сыновей Павла. Вообще частые роды и такие же частые смерти новорожденных, а зачастую и их матерей были для этого времени нормой. Так, например, уже живя в этом времени я узнал, что оказывается у «отца» была первая жена умершая при родах вместе с младенцем. Все это навевало на меня обоснованное недоверие к местным эскулапам, регулярно посещавших детей — сначала меня и Анну, а потом и Михаила вместе с нами — и контролирующих наше здоровье. Разных врачей, то и дело отмечавшихся на поприще надзора за здоровьем императорских отпрысков, было добрых полдесятка и объединяло их две вещи — все они были иностранцами и все они весьма пренебрежительно относились к антисептике. Впрочем, последнее было скорее правилом для восемнадцатого века, чем исключением, тем более что самого термина еще вроде как не существовало. Его в середине века должен был изобрести Пирогов. А может и не Пирогов, с историей медицины у меня все было весьма посредственно, а интернета чтобы посмотреть под рукой не нашлось.

С большим трудом через несколько истерик — к этому времени я уже сносно говорил и мог отстоять свою позицию — я добился того, чтобы эти, с позволения сказать врачи, перед осмотрами хотя бы мыли руки и протирали их спиртом.

То, что мое поведение существенно отличалось от поведения других детей было очевидно для всех окружающих. Вместо игр с другими однолетками, я по понятным причинам предпочитал проводить время за книгами и своим блокнотом для записей. Конечно, писать меня никто не учил, но слава богу за два года отсутствия практики этот навык я потерял не полностью. Единственное что меня вгоняло в ступор это использование перьев для письма. Мне, человеку из двадцать первого века это казалось дикостью, тем более что детские пальцы еще не обладали должной ловкость и постоянно ставили на бумаге неаккуратные кляксы. Промучившись некоторое время я перешел на использование карандашей, которые, впрочем, тоже не отличались слишком высоким качеством и постоянно ломались. Благо тут мне на руку играл высокий от рождения статус, и кому починить карандаш, находилось всегда.

Так вот насчет блокнота. Едва освоив письмо, я тут же принялся записывать свои мысли в тетрадь, боясь со временем забыть что-нибудь важное. На бумагу ложилось буквально все подряд начиная от стихов, песен и прочей ерунды — то, что мне в будущем пригодятся тексты песен какой-нибудь Арии или Кино я сильно сомневался, слишком уж эпоха неподходящая — заканчивая фактами о ядерном оружии, ракетах, полупроводниках и интернете. Последняя информация для меня явно был бесполезна, однако вполне могла пригодиться потомкам. Отдельно я записывал приходящие на ум имена и фамилии известных и потенциально талантливых в будущем людей, которых можно было поставить на службу себе и Российскому государству.

Достаточно степенное течение жизни внутри дворца порой прерывалось различными знаменательными событиями. Так поочередно вышли замуж две мои старшие сестры Елена и Александра. По правде говоря, не смотря на всю пышность церемоний, и суету нарушившую скучную однообразность течения моих будней сами свадьбы мне запомнились слабо. Во-первых, маленького ребенка никто, понятное дело, к ответственным делам допускать не собирался, а место зрителя, наблюдающего за процессом с дальнего ряда, не позволяло проникнуться духом торжества. Ну а во-вторых, я никогда не любил свадьбы еще с прошлой жизни — отвратительнейшее действо с какой стороны не посмотри, — поэтому и тут отнесся к этому событию весьма скептически. Даже более того, в конце восемнадцатого века, а тем более среди венценосных особ, свадьба была актом в первую — и во-второю и даже в-третью — делом политическим, поэтому приобретала оттенок еще более мрачный, лишенный всяческих человеческих чувств.

Впрочем, местные видимо считали иначе, потому что искренне радовались за великих княжон, отбывающих на новую родину. Немного радости перепало и мне: в отличие от обычных дней, маленькому великому князю досталось вдосталь сладостей, которые я всегда любил, хоть и старался себя ограничивать.

Еще одной неожиданной переменой в жизни стало назначение Павлом мне в воспитатели генерала Ламсдорфа, что одновременно сопровождалось отлучением от моего тела всего того кагала мамок и нянек во главе с шотландкой мисс Лайон, которая в течение почти четырех лет руководила этим курятником. Вероятно, будь я обычным ребенком, такое расставание больно бы ударило по неокрепшей детской психике, и так страдающей от нехватки родительской любви. В первую очередь материнской: если Павел, обнаружив во мне более-менее разумного человека, с которым можно перекинуться, словом, порой заходил в детскую на партию-другую в шахматы или просто пообщаться, то мамА постепенно вообще свела наши контакты к минимуму.

На сколько я понял, женщиной Мария Федоровна, урожденная принцесса София Доротея Вюртембергская, была тяжелой, властной, привыкшей влезать своим менением везде куда просят и не просят, поэтому отсутствие сыновей любви или хотя бы почтения она предпочитала переносить подальше от меня.

Так вот генерал Ламсдорф на практике оказался совершенно деревянным служакой и педантом, без малейшей доли фантазии в голове. Никудышним педагогом, совершенно ничего не смыслящим в воспитании детей, в начальном образовании и, кажется, умеющим только отдавать приказы громким командным голосом, суля всяческие кары за неповиновение. Такого человека на воспитание своего сына мог поставить только такой же любитель дисциплины как Павел. Не удивительно, что в той версии событий, которую знал я, Николай вошел в историю как душитель свобод и противник всяческого либерализма. С таким-то воспитателем!

Буквально с первого дня мой новый воспитатель попытался прогнуть меня — трехлетнего то ребенка — под себя, зачем-то пытаясь поломать привычную тихую и спокойную жизнь в детской части дворца. Как я узнал впоследствии Ламсдорф был креатурой мамА, которая таким образом хотела отворотить меня и Михаила от воинской службы. Самое смешное, что я, в общем-то никогда об этой стезе не мечтал, хоть в целом и понимал важность военных знаний в эти неспокойные времена, и, если бы Мария Федоровна побольше общалась со своим сыном, она бы, вероятно, об этом знала.

— Матвей Иванович, — после очередного выверта, связанного с изъятием у ребенка шахмат, имеющего для меня совершенно туманные цели, я попытался поговорить со старым — ему тогда было уже за пятьдесят, что для этого времени — очень прилично — служакой, что называется, по душам. — Давайте попробуем пообщаться как взрослые люди.

Мое предложение, судя по отразившейся на лице Ламсдорфа гримасе, отклика у него в сердце не вызвало. Естественно, учитывая полученное высочайшее разрешение — это мамА постаралась — применять к младшим детям воспитательные меры физического характера, попросту пороть розгами на свое усмотрение, позиция воспитателя в данном конфликте выглядела куда более крепкой.

— Ваше высочество, все мои действия направлены исключительно вам на пользу. Вам и вашему брату, — служаку было так просто не пробить. Самое смешное, что я искренне не мог понять, что Матвей Иванович в действительности от меня хочет. Он декларировал, что поставлен дабы способствовать успехам великих князей на ниве постижения наук. Учитывая, что мне в тот момент едва исполнилось четыре, а брат вообще только-только отпраздновал свой первый день рождения, звучало это утверждение откровенно идиотски. Тем более, что местную школьную программу — большую ее часть, французский или там закон Божий приходилось учить с ноля — я мог сдать экстерном не слишком при этом напрягаясь, а заодно и совершив по пути несколько выдающихся научных прорывов, которые, впрочем, все равно пока никто не был в состоянии оценить. В плане моральности и духовности, которые неразрывно следовали в этом времени бок о бок с религией все тоже было более чем хорошо: работая на свою легенду, я каждый день проводил по полчаса в дворцовой часовне и честно отстаивал все праздничные и воскресные службы, чем немало, надо заметить, удивлял родичей, такой ярой воцерковленности не проявлявших. В общем, скорее всего, воспитатель чувствовал, что авторитет его у воспитанника не слишком высок и пытался, таким образом, закрепить свое лидирующее место «в стае», только и всего.

— Понятно, Матвей Иванович. Я вашу позицию понял. По хорошему выстраивать отношения вы не хотите. Что ж имеете право, — я, немного задумавшись, протарабанил по столешнице несложный ритм на манер «Спартак-чемпион». Мы сидели в моих покоях за писчим столом у окна. Вернее, я сидел за столом, а Ламсдорф пристроился в кресле рядом. — Тогда давайте я обрисую вам наши перспективы в случае, если мы не договоримся по-хорошему и перейдем в состояние открытой войны.

— Давайте, — общение со мной каждый раз вызывало у генерала совершенно неприкрытый разрыв шаблона. В конце концов не часто встречаются четырехлетки, читающие классические философские труды, играющее в шахматы, постоянно записывающие свои мысли в личный блокнот и глобально способные вести разговор со взрослыми на равных.

— Я вам Богом клянусь, что в случае, если вы начнете злоупотреблять своими полномочиями, это будет иметь для вас радикально негативные последствия, — я посмотрел Ламсдорфу прямо в глаза, пытаясь понять, доходит ли до него смысл моих слов или нет. Возможно, со стороны угрожающий пятидесятилетнему генералу четырехлетка должен был выглядеть несколько комично, однако я был максимально серьезным в своих словах. Провести десять-двенадцать следующих лет в атмосфере постоянной тирании со стороны назначенного отцом тупого воспитателя мне не хотелось совершенно и поэтому я готов был играть ва-банк. — Да, это, вероятно, произойдет не завтра и не послезавтра, однако память у меня преотличная, смею вас заверить. И если вы считаете, что сможете сбежать от моих ответных действий на тот свет, то нет, не удастся. У вас, кажется, есть дети?

— Да… Трое… — Немного растерявшись от моего напора ответил воспитатель.

— Поверьте, сделать их жизнь ужасной, так чтобы они прозябали в нищете и ни одна собака не подала им руку, вполне во власти великого князя и брата государя. Вы мне верите?

— Д-да… Ваше высочество, я бы никогда… Я даже и не думал… — Такого поворота Ламсдорф явно не ожидал.

— О сколько нам открытий чудных

Готовит просвещенья дух,

И опыт — сын ошибок трудных,

И гений — парадоксов друг,

И опыт — Бог-изобретатель. — Чего это меня на поэзию пробило, я сам не понял. Всплыли почему-то ненаписанные еще строчки в голове, и показалось, что они к месту.

— Понятно, — выдавил из себя окончательно сбитый с толку воспитатель.

— Ну вот и ладушки, — кивнул я, беря в руки книгу и показывая всем видом, что разговор окончен.

С тех пор отношения наши несколько изменились. Генерал не перестал быть тупым служакой, и не обрел внезапно педагогического таланта, однако практически перестал цепляться по мелочам, видимо признав в душе, что его работа тут особо не требуется.

Глава 3

Предвестником скорых изменений в политической жизни страны стал переезд наш в недавно построенный Михайловский замок. Похожий на средневековую крепость дворец был воплощением всего того, что так любил Павел: рыцарства, дисциплины и милитаризма. Михайловский был еще не до конца закончен внутри, однако император, чувствуя сгущающиеся над ним тучи считал, что в новопостренном, стоящим как бы немного отдельно от других строений в отличии от того же Зимнего, дворце ему будет безопаснее.

Переезжали зимой, в спешке. На новое место жительства было перевезено только самое необходимое, что применимо к императорскому двору все равно означало хренову тучу вещей. Дворец был плохо протоплен в комнатах стояла постоянная сырость, с которой почему-то пытались справиться, раскладывая на подоконники горячий хлеб. Якобы он должен эту саму влагу из воздуха вытягивать. Мои же попытки объяснить график зависимости относительной влажности воздуха от температуры естественно ни к чему не привели: Павел мнил себя императором-рыцарем и, как я понял, считал, что жарко протапливать помещения дворца не нужно. Это де нанесет урон его мужественности. Страшно даже представить, какие у Павла-ребенка были психологические травмы, приведшие в итоге к таким тараканам в голове. ...