Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
Фаина Раневская «Сложно быть гением среди козявок» Сборник остроумных высказываний
* * *
Настоящая фамилия Раневской Фельдман. Она была из весьма состоятельной семьи. Когда Фаину Георгиевну попросили написать автобиографию, она начала так: «Я – дочь небогатого нефтепромышленника…» Дальше дело не пошло.* * *
В архиве Раневской осталась такая запись: «Пристают, просят писать, писать о себе. Отказываю. Писать о себе плохо не хочется. Хорошо неприлично. Значит, надо молчать. К тому же я опять стала делать ошибки, а это постыдно. Это как клоп на манишке. Я знаю самое главное, я знаю, что надо отдавать, а не хватать. Так доживаю с этой отдачей. Воспоминания – это богатство старости».* * *
В юности, после революции, Раневская очень бедствовала и в трудный момент обратилась за помощью к одному из приятелей своего отца. Тот ей сказал: – Дать дочери Фельдмана мало – я не могу. А много – у меня уже нет…* * *
Первый сезон в Крыму, я играю в пьесе Сумбатова Прелестницу, соблазняющую юного красавца. Действие происходит в горах Кавказа. Я стою на горе и говорю противно-нежным голосом: «Шаги мои легче пуха, я умею скользить, как змея…» После этих слов мне удалось свалить декорацию, изображавшую гору, и больно ушибить партнера. В публике смех, партнер, стеная, угрожает оторвать мне голову. Придя домой, я дала себе слово уйти со сцены.* * *
– Белую лисицу, ставшую грязной, я самостоятельно выкрасила чернилами. Высушив, решила украсить ею туалет, набросив лису на шею. Платье на мне было розовое, с претензией на элегантность. Когда я начала кокетливо беседовать с партнером в комедии «Глухонемой» (партнером моим был актер Ечменев), он, увидев черную шею, чуть не потерял сознание. Лисица на мне непрестанно линяла. Публика веселилась при виде моей черной шеи, а с премьершей театра, сидевшей в ложе, бывшим моим педагогом, случилось нечто вроде истерики… (это была П. Л. Вульф). И это был второй повод для меня уйти со сцены.* * *
Знаете, вспоминала через полвека Раневская, – когда я увидела этого лысого на броневике, то поняла: нас ждут большие неприятности.* * *
О своей жизни Фаина Георгиевна говорила: – Если бы я, уступая просьбам, стала писать о себе, это была бы жалобная книга – «Судьба – шлюха».* * *
– В театре меня любили талантливые, бездарные ненавидели, шавки кусали и рвали на части.* * *
Как я завидую безмозглым!* * *
– Кто бы знал мое одиночество? Будь он проклят, этот самый талант, сделавший меня несчастной…* * *
– Страшно грустна моя жизнь. А вы хотите, чтобы я воткнула в жопу куст сирени и делала перед вами стриптиз.* * *
– Я – выкидыш Станиславского.* * *
– Я провинциальная актриса. Где я только ни служила! Только в городе Вездесранске не служила!..* * *
В свое время именно Эйзенштейн дал застенчивой, заикающейся дебютантке, только появившейся на «Мосфильме», совет, который оказал значительное влияние на ее жизнь. «Фаина, – сказал Эйзенштейн, – ты погибнешь, если не научишься требовать к себе внимания, заставлять людей подчиняться твоей воле. Ты погибнешь, и актриса из тебя не получится!» Вскоре Раневская продемонстрировала наставнику, что кое-чему научилась. Узнав, что ее не утвердили на роль в «Иване Грозном», она пришла в негодование и на чей-то вопрос о съемках этого фильма крикнула: «Лучше я буду продавать кожу с жопы, чем сниматься у Эйзенштейна!» Автору «Броненосца» незамедлительно донесли, и он отбил из Алма-Аты восторженную телеграмму: «Как идет продажа?»* * *
Я социальная психопатка. Комсомолка с веслом. Вы меня можете пощупать в метро. Это я там стою, полусклонясь, в купальной шапочке и медных трусиках, в которые все октябрята стремятся залезть. Я работаю в метро скульптурой. Меня отполировало такое количество лап, что даже великая проститутка Нана могла бы мне позавидовать.* * *
– Я, в силу отпущенного мне дарования, пропищала как комар.* * *
– Я жила со многими театрами, но так и не получила удовольствия.* * *
Раневская вспоминала: – Ахматова мне говорила: «Вы великая актриса». И тут же добавляла: «Ну да, я великая артистка, и поэтому я ничего не играю, меня надо сдать в музей. Я не великая артистка, а великая жопа».* * *
Долгие годы Раневская жила в Москве в Старопименовском переулке. Ее комната в большой коммунальной квартире упиралась окном в стену соседнего дома и даже в светлое время суток освещалась электричеством. Приходящим к ней впервые Фаина Георгиевна говорила: – Живу, как Диоген. Видите, днем с огнем! Марии Мироновой она заявила: – Это не комната. Это сущий колодец. Я чувствую себя ведром, которое туда опустили. – Но ведь так нельзя жить, Фаина. – А кто вам сказал, что это жизнь? Миронова решительно направилась к окну. Подергала за ручку, остановилась. Окно упиралось в глухую стену. – Господи! У вас даже окно не открывается… – По барышне говядина, по дерьму черепок… Эта жуткая комната с застекленным эркером была свидетельницей исторических диалогов и абсурдных сцен. Однажды ночью сюда позвонил Эйзенштейн. И без того неестественно высокий голос режиссера звучал с болезненной пронзительностью: – Фаина! Послушай внимательно. Я только что из Кремля. Ты знаешь, что сказал о тебе Сталин?! Это был один из тех знаменитых ночных просмотров, после которого «вождь народов» произнес короткий спич: – Вот товарищ Жаров хороший актер, понаклеит усики, бакенбарды или нацепит бороду, и все равно сразу видно, что это Жаров. А вот Раневская ничего не наклеивает и все равно всегда разная…* * *
Как вы живете? спросила как-то Ия Саввина Раневскую. – Дома по мне ползают тараканы, как зрители по Генке Бортникову, ответила Фаина Георгиевна.* * *
– Фаина Георгиевна, как ваши дела? – Вы знаете, милочка, что такое говно? Так оно по сравнению с моей жизнью – повидло.* * *
– Как жизнь, Фаина Георгиевна? – Я вам еще в прошлом году говорила, что говно. Но тогда это был марципанчик.* * *
– Жизнь – это затяжной прыжок из п…зды в могилу.* * *
– Жизнь – это небольшая прогулка перед вечным сном.* * *
– Жизнь проходит и не кланяется, как сердитая соседка.* * *
– Бог мой, как прошмыгнула жизнь, я даже никогда не слышала, как поют соловьи.* * *
– Когда я умру, похороните меня и на памятнике напишите: «Умерла от отвращения».* * *
– Почему вы не пишете мемуаров? – Жизнь отнимает у меня столько времени, что писать о ней совсем некогда.* * *
Раневская на вопрос, как она себя сегодня чувствует, ответила: – Отвратительные паспортные данные. Посмотрела в паспорт, увидела, в каком году я родилась, и только ахнула…* * *
Паспорт человека это его несчастье, ибо человеку всегда должно быть восемнадцать, а паспорт лишь напоминает, что ты можешь жить как восемнадцатилетняя.* * *
Раневская говорила: – Старость это просто свинство. Я считаю, что это невежество Бога, когда он позволяет доживать до старости. Господи, уже все ушли, а я все живу. Бирман – и та умерла, а уж от нее я этого никак не ожидала. Страшно, когда тебе внутри восемнадцать, когда восхищаешься прекрасной музыкой, стихами, живописью, а тебе уже пора, ты ничего не успела, а только начинаешь жить!* * *
«Третий час ночи… Знаю, не засну, буду думать, где достать деньги, чтобы отдохнуть во время отпуска мне, и не одной, а с П. Л. (Павлой Леонтьевной Вульф). Перерыла все бумаги, обшарила все карманы и не нашла ничего похожего на денежные знаки…» 48-й год, 30 мая. (Из записной книжки народной артистки)* * *
Раневская с негодованием заявляет: – Ох уж эти несносные журналисты! Половина лжи, которую они распространяют обо мне, не соответствует действительности.* * *
– Старая харя не стала моей трагедией – в 22 года я уже гримировалась старухой, и привыкла, и полюбила старух моих в ролях. А недавно написала моей сверстнице: «Старухи, я любила вас, будьте бдительны!» Книппер-Чехова, дивная старуха, однажды сказала мне: «Я начала душиться только в старости». Старухи бывают ехидны, а к концу жизни бывают и стервы, и сплетницы, и негодяйки… Старухи, по моим наблюдениям, часто не обладают искусством быть старыми. А к старости надо добреть с утра до вечера!* * *
– Одиноко. Смертная тоска. Мне 81 год… Сижу в Москве, лето, не могу бросить псину. Сняли мне домик за городом и с сортиром. А в мои годы один может быть любовник – домашний клозет.* * *
– Стареть скучно, но это единственный способ жить долго.* * *
– Старость, говорила Раневская, это время, когда свечи на именинном пироге обходятся дороже самого пирога, а половина мочи идет на анализы.* * *
– Старость – это когда беспокоят не плохие сны, а плохая действительность.* * *
Раневская сказала Зиновию Паперному: – Молодой человек! Я ведь еще помню порядочных людей… Боже, какая я старая!* * *
– Воспоминания это богатства старости.* * *
– Успех – единственный непростительный грех по отношению к своему близкому.* * *
– Спутник славы – одиночество.* * *
– Одиночество как состояние не поддается лечению.* * *
– Когда у попрыгуньи болят ноги, она прыгает сидя.* * *
– Оптимизм – это недостаток информации.* * *
Подводя итоги, Раневская говорила: – Я родилась недовыявленной и ухожу из жизни недопоказанной. Я недо…* * *
– У меня хватило ума прожить жизнь глупо.* * *
– Жизнь моя… Прожила около, все не удавалось. Как рыжий у ковра.* * *
– Всю свою жизнь я проплавала в унитазе стилем баттерфляй.* * *
– Ничего, кроме отчаяния от невозможности что-либо изменить в моей судьбе.* * *
«Для меня всегда было загадкой – как великие актеры могли играть с артистами, от которых нечем заразиться, даже насморком. Как бы растолковать бездари: никто к вам не придет, потому что от вас нечего взять. Понятна моя мысль неглубокая?» (Раневская, из зап. книжки)* * *
Раневская говорила: – Птицы ругаются, как актрисы из-за ролей. Я видела, как воробушек явно говорил колкости другому, крохотному и немощному, и в результате ткнул его клювом в голову. Все как у людей.* * *
– Я не признаю слова «играть». Играть можно в карты, на скачках, в шашки. На сцене жить нужно.* * *
– Это не театр, а дачный сортир. В нынешний театр я хожу так, как в молодости шла на аборт, а в старости рвать зубы. Ведь знаете, как будто бы Станиславский не рождался. Они удивляются, зачем я каждый раз играю по-новому.* * *
О новой актрисе, принятой в театр «Моссовета»: – И что только не делает с человеком природа!* * *
– У нее не лицо, а копыто, – говорила об одной актрисе Раневская.* * *
– Смесь степного колокольчика с гремучей змеей, – говорила она о другой.* * *
Главный художник «Моссовета» Александр Васильев характеризовался Раневской так: «Человек с уксусным голосом».* * *
О коллегах-артистах: – У этой актрисы жопа висит и болтается, как сумка у гусара.* * *
– У него голос – будто в цинковое ведро ссыт.* * *
Об одном режиссере: – Он умрет от расширения фантазии.* * *
– Пипи в трамвае – все, что он сделал в искусстве.* * *
Раневская о проходящей даме: – Такая задница называется «жопа-игрунья».* * *
А о другой: «С такой жопой надо сидеть дома!»* * *
Обсуждая только что умершую подругу-актрису: – Хотелось бы мне иметь ее ноги – у нее были прелестные ноги! Жалко – теперь пропадут…* * *
Однажды Раневская участвовала в заседании приемной комиссии в театральном институте. Час, два, три… Последней абитуриентке в качестве дополнительного вопроса достается задание: – Девушка, изобразите нам что-нибудь очень эротическое, с крутым обломом в конце… Через секунду приемная комиссия слышит нежный стон: – А… аа… ааа… Аа-а-а-пчхи!!!* * *
Раневская и Марецкая идут по Тверской. Раневская говорит: – Тот слепой, которому ты подала монетку, не притвора, он действительно не видит. – Почему ты так решила? – Он же сказал тебе: «Спасибо, красотка!»* * *
Встречаются Раневская и Марлен Дитрих. – Скажите, – спрашивает Раневская, – вот почему вы все такие худенькие да стройненькие, а мы – большие и толстые? ...Все права на текст принадлежат автору: .
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.