Клавдия Свердлова
ЯКОВ МИХАЙЛОВИЧ СВЕРДЛОВ

От издательства

В этой книге публикуются воспоминания К. Т. Свердловой о выдающемся деятеле Коммунистической партии и Советского государства, одном из ближайших соратников Владимира Ильича Ленина — Якове Михайловиче Свердлове.

Клавдия Тимофеевна Свердлова (1876―1960) — друг, соратник и жена Я. М. Свердлова, член партии с 1904 года, активный участник революций 1905 и 1917 годов. В 1905―1906 годах была членом Екатеринбургского и Пермского комитетов РСДРП, делегат IV съезда партии от уральской большевистской организации. В годы подполья вела активную партийную работу, неоднократно подвергалась арестам, тюремному заключению, отбывала крепость и ссылку. С июля 1917 года заведовала издательством Центрального Комитета партии «Прибой» в Петрограде. 30 марта 1918 года К. Т. Свердлова (Новгородцева) была утверждена Центральным Комитетом партии помощником секретаря ЦК РКП(б) и работала в Секретариате ЦК. После 1920 года работала на руководящей издательской работе и в системе народного просвещения.

В работе над книгой, помимо личных воспоминаний, К. Т. Свердловой (Новгородцевой) широко использованы партийные документы, архивные материалы и многочисленные воспоминания старых большевиков.

Литературная запись воспоминаний К. Т. Свердловой и подготовка прижизненных изданий книги к печати осуществлены сыном Якова Михайловича и Клавдии Тимофеевны — А. Я. Свердловым.

Издательство благодарит за помощь в подготовке настоящего издания книги В. Я. Свердлову и Н. Н. Подвойскую-Свердлову.

Глава первая Товарищ Андрей

Первая встреча

Впервые мы встретились с Яковом Михайловичем Свердловым на Урале, в Екатеринбурге (ныне Свердловск), в далекие, незабываемые дни первой русской революции.

…Шел октябрь 1905 года. По всей стране катилась волна массовых политических стачек и демонстраций. Пролетариат России поднимался на вооруженную борьбу с царским, самодержавием. В деревнях пылали пожары крестьянских восстаний.

В эти дни, в середине октября, я была до суда освобождена из екатеринбургской тюрьмы, где просидела около полугода. Арестовали меня еще весной в связи с провалом нашей подпольной типографии, в работе которой я как член Екатеринбургского комитета РСДРП принимала активное участие.

Очутившись на воле, я, соблюдая всяческие предосторожности, прежде всего связалась с товарищами из Екатеринбургского комитета. Основной вопрос, который нужно было решить, и решить безотлагательно, был — что делать дальше? Мне казалось, что работать в Екатеринбурге, где меня слишком хорошо знали местные жандармы и шпики, я уже не смогу. А в том, что они меня действительно хорошо знали, хотя им и не была известна моя принадлежность к комитету, я окончательно убедилась еще в день ареста. В тюрьму меня тогда доставил сотрудник охранки, в присутствии которого дежурный надзиратель принялся заполнять тюремную анкету. Я сидела, накинув на голову большой вязаный платок, и односложно отвечала на многочисленные нудные вопросы. Когда дело дошло до примет, надзиратель предложил мне снять платок, намереваясь разглядеть, какого цвета у меня глаза и какой формы нос (все эти вопросы стояли в тюремной анкете), но сотрудник охранки перебил его.

— Пусть себе сидит! — заявил он с издевкой. — Нам ее приметы наизусть известны. Я тебе все сам перечислю и не глядя в лучшем виде!

Этот разговор я не забыла. Ну как, думалось мне, смогу я дальше работать в Екатеринбурге, как буду поддерживать связь с товарищами, рискуя ежеминутно провалить каждого, с кем придется встретиться? Как и многие рядовые работники партии, я не сразу осознала те изменения, которые произошли в нашей стране, в каждом ее городе за несколько месяцев 1905 года. Я не отдавала себе полностью отчета, насколько изменились условия партийной работы в связи с бурным подъемом революционного движения.

Как ни жалко было расставаться с родным городом, где прошли мое детство и юность, где впервые я окунулась в гущу революционной борьбы и вступила в ряды большевистской партии, где жили друзья и товарищи, решение мое казалось мне единственно правильным: из Екатеринбурга надо уезжать! Надо перебраться в другой город, где охранка меня не знает. Связаться там с партийной организацией и возобновить работу на новом месте.

С этим я и пришла к товарищам, с которыми удалось встретиться, и с моими доводами согласились. Вопрос о моем отъезде был решен. И вот, когда все сомнения были уже позади и со дня на день я собиралась покинуть Екатеринбург, мне неожиданно передали, что я должна встретиться с товарищем Андреем.

Товарищ Андрей! Это имя я слыхала, хотя сама не видела товарища Андрея ни разу. Под этим именем Яков Михайлович Свердлов появился в Екатеринбурге в конце сентября 1905 года, будучи направлен на Урал Центральным Комитетом партии в качестве представителя, или, как тогда говорилось, агента ЦК.

О появлении в Екатеринбурге нового агента ЦК мне стало известно еще во время пребывания в тюрьме. Как ни старалось тюремное начальство нас изолировать, сведения с воли, пусть неполные и отрывочные, к нам все же проникали. То одному из заключенных большевиков ловко переправляли коротенькую записку, то другому говорили пару слов при свидании, и мы в общих чертах знали, что делается в городе, в партийной организации.

Товарищи с воли сообщали, что новый агент ЦК — товарищ Андрей за короткий срок перевернул всю работу екатеринбургской партийной организации. Передавали, что он замечательный организатор, агитатор и пропагандист, что он всюду побывал, со всеми перезнакомился, ответил на многие недоуменные вопросы.

Агенты ЦК и ранее приезжали на Урал. Центральный Комитет партии постоянно направлял лучших партийных работников в качестве своих агентов в различные районы страны для организации на местах партийной работы и помощи местным товарищам, но ни об одном из агентов ЦК, бывавших до этого в Екатеринбурге, сдержанные и скупые на похвалу уральцы так горячо не отзывались, как о товарище Андрее.

Твердили об Андрее и комитетчики, с которыми удалось повидаться по выходе на волю. Тем более неразумным показалось мне предложение о встрече с ним. В самом деле: вопрос о моем отъезде решен, мнение комитета известно, работать в Екатеринбурге мне больше не придется. Так зачем же товарищу Андрею встречаться со мной? Просто из любопытства? А что, если я наведу шпиков на его след? Стоит ли рисковать провалом такого ценного работника из-за одной-единственной встречи, которая никому ничего не даст? Примерно так я рассуждала и так ответила товарищу, который передал мне о предстоящей встрече.

Однако все мои доводы не возымели ровно никакого действия. Мне ответили, что товарищ Андрей обязательно беседует с каждым партийным работником, уезжающим из Екатеринбурга, и тем более считает необходимым встретиться со мной, поскольку я являюсь членом Екатеринбургского комитета. Что же касается опасности провала, то надо вести себя крайне осторожно, во что бы то ни стало избежать слежки и не дать филерам выследить товарища Андрея. Все это и комитет, и сам товарищ Андрей предусмотрели, необходимая конспирация будет при встрече обеспечена, в остальном же товарищи полагаются на меня.

Указания были достаточно твердые, и несколько дней спустя в назначенное время я направилась в условленное место, где меня должен был ждать один из членов нашей организации. По дороге я основательно плутала, пробираясь с улицы на улицу проходными дворами, и пришла к месту встречи, только убедившись, что слежки за мной нет.

Товарищ уже ждал. Он взял меня под руку, и мы, словно гуляющая парочка, направились на главную улицу и смешались с шумной праздной толпой.

Невдалеке от плотины через реку Исеть мой спутник указал мне на прогуливавшегося с независимым видом молодого, очень молодого человека, совсем юношу. Внешний вид юноши ничем на первый взгляд не привлекал внимания. Был он среднего роста, стройный, подтянутый. Густые волнистые черные волосы упрямо выбивались из-под слегка сдвинутой на затылок кепки. Сухощавую фигуру ловко облегала простая черная косоворотка, на плечи был накинут пиджак, и от всей складной подвижной фигуры так и веяло юношеским задором. Все на нем было поношено, но выглядело чисто и опрятно.

Общее впечатление было благоприятным. Однако до чего же молод! Неужели это и есть тот самый товарищ Андрей, о котором столько говорили? Я вопросительно взглянула на своего спутника. Он молча, чуть приметно кивнул головой, отпустил мою руку и, замедлив шаг, начал отставать. В свою очередь, товарищ Андрей, заметив нас, свернул в тихий переулок, и вскоре я присоединилась к нему.

Разговор сразу начался живо и непринужденно, будто мы не впервые встретились, будто давно и хорошо знали друг друга. Поистине обаятелен был голос Андрея — глубокий и мягкий бас, поначалу никак не вязавшийся с его некрупной фигурой. Но уже через несколько минут впечатление несоответствия сглаживалось, физический облик Андрея как бы сливался с его духовным обликом, и казалось, что иначе этот человек говорить и не мог.

Много лет прошло с тех пор, забылись детали этого свидания, стерлись в памяти отдельные мелочи, отдельные штрихи, но разве забудешь то неизгладимое впечатление, которое с первой же встречи произвел на меня Яков Михайлович Свердлов!

— Что же, — начал Андрей, — собираетесь удирать с Урала?

Удирать? Удирать я не собиралась. Спокойно и обстоятельно я изложила ему все свои доводы, неопровержимо, как мне казалось, доказывавшие необходимость отъезда из Екатеринбурга.

Андрей умел внимательно слушать, умел сразу ухватить самую суть вопроса, вовремя подсказать нужное выражение, слово.

— Начнем с того, — заговорил, выслушав меня, Андрей, — что партии сейчас особо нужны люди, знающие местные условия. Вы вели кружок на заводе Ятеса, знаете Верх-Исетский завод, знаете людей, специфику местной работы. И вас знают рабочие, знают в организации. Где же вы принесете больше пользы: здесь или на новом месте? Ответ ясен. Интересы партии требуют, чтобы вы сейчас работали в Екатеринбурге.

Опасность провала? Угроза слежки? Невозможность посещать конспиративные квартиры, рабочие собрания, встречаться с людьми? Справедливо. Но справедливо для вчерашнего дня. Ваши рассуждения совершенно правильны, если исходить из прежних условий, но сегодня обстановка иная. Завтра она изменится еще больше. Поднимается мощная революционная волна. Движение растет и ширится по всей стране, растет на Урале, в Екатеринбурге. Буквально ежедневно в него вливаются все новые и новые массы, прежде всего передовых рабочих. Если даже количество шпиков увеличится — а это так быстро и просто не сделаешь, — то и тогда шпикам за всеми не уследить. Они будут сбиты с толку, вынуждены будут кидаться от человека к человеку, со следа на след. Значит, наша задача облегчается. Кроме того, — улыбнулся Андрей, — шпики для того и существуют, чтобы их водить за нос. Чем более вы уверены в возможности слежки, тем умнее и осторожнее будете действовать, тем ловчее проведете шпиков. А кому, как не вам, родившейся и выросшей здесь, в Екатеринбурге, знающей каждый двор и каждый закоулок, оставлять их в дураках!

Решение комитета об отъезде? Мы уже говорили с товарищами. Кое-кто поторопился, соглашаясь с тем, что вам необходимо уехать. Сейчас комитет решил, что уезжать вам не следует и надо оставаться в Екатеринбурге.

От всего стройного здания моих рассуждений и решений не осталось и камня на камне. Андрей разбил все мои резоны, представляя факты в новом, неожиданном для меня свете, делая в этом простом на первый взгляд и обыденном разговоре такие глубокие и ясные обобщения и выводы, что мне самой мои собственные позиции уже казались нелепыми и беспомощными.

Не прошло и получаса, как я поняла, что решение мое об отъезде было неправильно, что надо оставаться в Екатеринбурге. Оставаться не просто потому, что принято новое решение, но потому, что это решение глубоко правильно, а все мои рассуждения были ошибочны.

Смело и решительно ломал Андрей сложившиеся у меня, да и у многих других уральцев понятия о требованиях конспирации, разъяснял, что в новых условиях эти требования могут стать тормозом в работе. После беседы с ним стало ясно, что подъем революционного движения ставит новые задачи, которые нужно по-новому решать.

В этом коротком разговоре Яков Михайлович, которому едва исполнилось тогда двадцать лет, осветил нашу работу с позиций общероссийской борьбы пролетариата и крестьянства и сумел открыть передо мной новые горизонты.

Я осталась в Екатеринбурге.

Так началась наша совместная работа с товарищем Андреем — Яковом Михайловичем Свердловым.

Урал

Революционная работа на Урале была в те годы, в начале XX века, сопряжена с рядом особых, характерных именно для Урала трудностей, отличалась значительным своеобразием, связанным с особенностями развития уральского пролетариата, его историей и условиями существования.

Урал был первым в России центром отечественной металлургии. Еще во времена Петра, в начале XVIII века, возникли на Урале крупные металлургические заводы и горнорудные предприятия. С развитием капитализма в России центр металлургической промышленности перемещался на юг, где создавались оснащенные более совершенной техникой передовые предприятия. На южных заводах царили чисто капиталистические порядки. Рабочий был связан с хозяином тем, что продавал ему свою рабочую силу. Иначе обстояло дело на Урале.

После отмены в России крепостного права рабочие Урала перестали быть собственностью хозяина, были освобождены от обязательных работ на заводах, но весь Урал, огромнейший район страны, на площади которого свободно могли бы разместиться несколько европейских государств, был опутан крепкими цепями многочисленных пережитков крепостничества. Рабочие уральских заводов были прикованы к заводчикам полукрепостной зависимостью, связаны с хозяином тысячами вековых предрассудков. В отличие от рабочих Петербурга и Москвы, юга и запада России рабочие уральских горнозаводских предприятий родились и выросли на заводах, где до этого жили в постоянной кабале их отцы, деды, прадеды, работавшие на отцов, дедов и прадедов нынешних хозяев уральских заводов.

Только в марте 1863 года рабочее население Урала было освобождено от обязательных работ на заводах. Рабочие были наделены приусадебными участками, покосами на заводских дачах, им было предоставлено право пользования хозяйским лесом и ловли рыбы в заводских прудах и озерах. Все это привязывало рабочего к заводу не менее крепко, чем крепостное право.

В то же время ни приусадебный участок, ни покос не могли прокормить рабочую семью, и основным средством существования оставался заработок на заводе. А заработать становилось все труднее и труднее. Южнорусская металлургическая промышленность успешно конкурировала с уральскими заводами, и, чтобы сохранить барыши, уральские заводчики стали устанавливать новые машины, переоборудовать производство, сокращать количество рабочих.

Росла безработица. На ряде заводов рабочие вынуждены были работать неполную неделю, неполный рабочий день. Заработки резко падали, а идти на новые места в поисках новых заработков было трудно: держал свой домишко, приусадебный участок, покос.

Среди рабочих усиливалось озлобление, росло стремление к борьбе с существующими порядками. Между тем такие испытанные средства борьбы, как стачка, забастовка, не всегда на Урале давали результаты. На ряде предприятий сам хозяин был не прочь сократить рабочий день или даже остановить завод на два-три дня. Успех могла принести только хорошо организованная, длительная и упорная забастовка.

Сложность заключалась и в том, что уральские заводы не концентрировались в городах, но были разбросаны по всему Уралу, отстояли зачастую на десятки и сотни верст друг от друга, от железных дорог, от крупных населенных пунктов.

Понятно поэтому, с каким неодобрением относились мы, уральские большевики, к попыткам отдельных приезжих товарищей мерить уральские условия на общий аршин.

Тем временем и до Урала докатились отзвуки залпов, прогремевших 9 января 1905 года на Дворцовой площади в Петербурге. Общий подъем революционного движения в стране находил живейший отклик среди уральских рабочих. Забастовки, пусть не всегда удачные, вспыхивали то здесь, то там, перекатывались с завода на завод, пожаром классовой борьбы охватывали весь Урал.

Почти пять месяцев без перерыва бастовали рабочие Сысертского завода. Вызов казаков на завод, угрозы заводоуправления — ничто не могло сломить рабочих, они упорно и настойчиво добивались удовлетворения своих требований. Забастовки происходили в Лысьве, Чусовой, Юсове, Перми, Алапае…

В разных концах Урала звучали призывы к борьбе. Поднимался рабочий Урал, расправлял свои могучие плечи, решительно вставал на путь борьбы с царским самодержавием.

Перед уральскими социал-демократическими организациями стояла задача — повернуть накопившуюся веками ненависть к предпринимателям-заводчикам и к представителям царской власти — полиции, чиновникам — на путь организованной классовой борьбы. Для этого нужно было вести неослабную борьбу с эсерами, меньшевиками, анархистами, вырвать из-под влияния мелкобуржуазных элементов ту часть уральского пролетариата, которая еще недостаточно разобралась в обстановке и прислушивалась к эсерам и меньшевикам.

Организация — вот что прежде всего нужно было уральским большевикам, широким рабочим массам и всем трудящимся Урала.

А этого-то как раз нам и не хватало! К началу первой русской революции, к 1905 году, на Урале имелась сравнительно развитая сеть социал-демократических организаций. Но организации эти были разобщены, распылены, не связаны единым руководством, действовали зачастую порознь.

Розалия Самойловна Землячка,^[1] работавшая тогда агентом ЦК и приезжавшая на Урал в начале 1905 года от Бюро комитетов большинства, писала 16 февраля Надежде Константиновне Крупской: «Здесь я застала дела в ужасном виде. Комитет целиком провалился. Оказались группы по разным городам без комитета».

В ряде партийных организаций Урала царили разброд и шатания, не было четкой политической линии, не велось должной борьбы не только с меньшевиками, но даже с эсерами. Кое-где бытовали граничившие с оппортунизмом примиренческие настроения.

В условиях, когда стремительно развертывавшиеся революционные события требовали полного напряжения сил, огромной энергии, глубокого понимания политической обстановки, умения правильно оценить текущие события и использовать революционные выступления рабочих для подъема всего движения на новую, высшую ступень, местные уральские комитеты РСДРП еле успевали справляться с повседневной работой. Комитеты выпускали листовки, руководили отдельными забастовками и выступлениями, выводили в ряде мест рабочих на демонстрации, даже приступали кое-где к созданию боевых групп, но организующей силой, направляющей все движение в целом, стать не смогли. Общеуральского партийного центра не было. Именно поэтому так нужны были Уралу опытные организаторы, агитаторы и пропагандисты, которые знали бы и понимали местные условия, сумели бы найти общий язык с уральскими рабочими, сплотить и объединить партийные организации Урала.

Вожак уральских рабочих

Все это, конечно, понимал Ленин, знал и учитывал Центральный Комитет. Поэтому ЦК и направил на Урал такого опытного, несмотря на свою молодость, сильного и уже проверенного на большой практической работе организатора, каким был Яков Михайлович Свердлов.

«В эту эпоху, — говорил Ленин в речи, посвященной памяти Я. М. Свердлова, — в самом начале XX века, перед нами был тов. Свердлов, как наиболее отчеканенный тип профессионального революционера…» Именно такой человек и нужен был Уралу.

Вскоре после приезда Свердлова сначала Екатеринбург, а затем и весь Урал почувствовали присутствие крупного организатора.

Поселился Свердлов в Екатеринбурге, старом административном центре горного Урала. В те дни Екатеринбург был и революционным центром для близлежащих крупных заводов. Отсюда давались указания, посылалась литература, направлялись агитаторы на Сысертский, Алапаевский и другие заводы, в Челябинск, Тюмень, Златоуст, Нижний Тагил…

С жизнью и работой партийной организации Яков Михайлович ознакомился очень быстро.

В первые же дни после приезда он побывал на занятиях кружков, на квартирах ряда товарищей, на заседании комитета. Он обладал такой памятью, что стоило ему раз встретиться с человеком, как образ нового товарища отчетливо запечатлевался в ней на многие годы. Я не раз поражалась, наблюдая, с какой легкостью и быстротой Яков Михайлович, не имея никаких записей, восстанавливал в памяти буквально все о товарище, которого видел лет десять-двенадцать назад.

Уже тогда, в 1905 году, в Екатеринбурге проявилась и другая отличительная черта Якова Михайловича — его редкая интуиция, умение с первого взгляда определить сущность, наклонности, способности человека и найти каждому такое дело, на котором он мог бы наиболее полно проявить себя.

Побывав в рабочих кружках, Свердлов начал смело выдвигать на активную партийную работу молодежь из числа рабочих-кружковцев.

Скоро вокруг Якова Михайловича сплотился надежный актив из опытных подпольщиков, вышедших в октябрьские дни из тюрьмы, и молодых большевиков-организаторов, непосредственно связанных с рабочими. Среди них были Н. Н. Батурин, Н. Е. Вилонов, Сергей Черепанов, Мария Авейде, Камаганцев (Кузьма), Ф. Ф. Сыромолотов, А. Е. Минкин и ряд других.

Николай Николаевич Батурин и Михаил Вилонов были к тому времени уже закаленными большевиками, прошедшими большую школу революционной борьбы.

Батурин был направлен на Урал Центральным Комитетом партии и работал в Екатеринбурге в качестве агента ЦК.

Немалый опыт имел за плечами и Михаил Вилонов. Его хорошо знал и высоко ценил Ленин. В 1909 году Владимир Ильич писал Горькому, что русский рабочий класс «выкует превосходную революционную социал-демократию в России, выкует скорее, чем кажется… Такие люди, как Михаил (Вилонов. — К. С.), тому порукой».

Сереже Черепанову было всего 24 года. До 1905 года он работал техником на екатеринбургской электростанции. В 1917 году он был одним из популярнейших агитаторов среди солдат Петроградского гарнизона. Он участвовал в организации большевистской «Солдатской правды» и в работе Военной организации при ПК и ЦК большевиков, был активным участником Февральской революции и июльских событий 1917 года.

После Октября Черепанов работал в Томске, был председателем Томского губсовнархоза, членом Сибирского областного комитета партии. Затем был направлен ЦК РКП(б) для революционной работы в колчаковский тыл, в Тюмень. В августе 1918 года Сергей Черепанов был схвачен колчаковцами и расстрелян.

Мария Оскаровна Авейде была из тех людей, которые на всю жизнь связали себя с партией, и не было такого положения, при котором она хотя бы на время прерывала партийную работу. Молодая, невысокого роста полная блондинка, со спокойными, на первый взгляд даже несколько ленивыми движениями, всегда ровная, она брала на себя самые рискованные, самые опасные партийные задания и выполняла их легко и просто. Был, например, такой случай. В январе 1906 года в Самаре (ныне Куйбышев) театр, где происходил митинг, оцепили казаки. Собравшихся выпускали по одному и каждого из выходивших обыскивали — искали оружие. Многим угрожала опасность. Мария не растерялась. Она накинула на плечи большую шаль, спрятала под одежду сколько было возможно оружия, оказавшегося у товарищей, и смело направилась к выходу.

Столь по-детски наивно было миловидное лицо Маруси, столько простодушия было во всей ее фигуре, что стоявшие у входа казаки просто вытолкнули ее из театра, приняв за любопытную бабенку, случайно попавшую на митинг. Все сошло благополучно. А ведь при малейшем подозрении Мария Авейде была бы обыскана, и тогда ей грозил неминуемый расстрел. «Послужной список» молодой революционерки был исключительно богат и говорил за себя сам: многочисленные аресты и обыски, участие в боевых дружинах и вооруженных выступлениях — чего только не было в этом списке! Каким мужеством нужно было обладать, чтобы, зная, что тебе грозит, так спокойно пройти со скрытым под одеждой оружием мимо казачьих постов!

После Октябрьской революции, в 1918 году, М. О. Авейде работала в Самаре. С захватом Самары белочехами Мария Оскаровна стала одним из руководителей большевистского подполья. Она располагала крупными партийными суммами, но сама постоянно жила в крайней нужде, чуть не впроголодь.

Белочешская разведка выследила Оскаровну, арестовала и отправила в Сибирь, но Мария Оскаровна сумела бежать из колчаковского эшелона смерти. Она добралась до Екатеринбурга и сразу же взялась за работу. А в Самаре в это время у нее оставались трое маленьких детей, которых она горячо любила. В Екатеринбурге Мария Авейде вновь была арестована, подвергалась зверским пыткам и издевательствам и перед отступлением колчаковской армии была расстреляна белыми. Так окончилась чудесная, светлая жизнь нашей Оскаровны.

Вот такие-то люди и составили осенью 1905 года ядро большевистской организации Екатеринбурга, стали ближайшими товарищами и помощниками нашего Андрея — Якова Михайловича Свердлова.

Выйдя из тюрьмы, я вскоре почувствовала, как изменилась работа организации, как по-новому пошло дело. Прежде всего бросалось в глаза, что появилось много новых людей, организация выросла. Каждый член организации имел от комитета или своей партийной группы определенное задание. Не было человека, кто не знал бы, что ему делать. Появилась уверенность, что, справившись с заданием, каждый получит сейчас же новое. Все как-то особо дорожили порученным делом: пропагандисту хотелось, чтоб его хвалили члены кружка; разносчик прокламаций хотел, чтоб весь завод или вся улица говорила о том, как ловко разбросаны прокламации. Я заметила, что товарищи, которых я знала и раньше, теперь выполняли несравненно более сложные поручения. Мне казалось, что наши люди сильно выросли, пока я сидела в тюрьме.

Быстро росло количество кружков. Кружковцы стали выступать на летучих митингах у заводских ворот, когда смена уходила с работы. Агитация в городе развертывалась все шире. Стали созывать многолюдные митинги, которые проводились преимущественно за городом, большей частью на так называемых Каменных палатках, сохранившихся и поныне. Яков Михайлович постоянно выступал на митингах. Даже глубокой осенью, невзирая на дождь и слякоть, рабочие охотно ходили за город послушать Андрея. Он становился любимым оратором екатеринбургских рабочих.

Помню один из первых больших митингов, на котором я была вместе с товарищем Андреем. Митинг состоялся вблизи вокзала, там, где теперь высятся корпуса Уралмашзавода. Яков Михайлович пришел на митинг одним из первых, уж такая была у него привычка. Переходя от одной группы рабочих к другой, он знакомился с рабочими, оживленно разговаривал, задорно шутил. Говорил Андрей с каждым как с добрым знакомым, держался очень просто, по-товарищески. Самые замкнутые люди, беседуя с ним, быстро оживлялись и становились разговорчивыми. Простота Андрея была настолько естественна, так подкупала, что быстро располагала к нему и вызывала на откровенность любого собеседника.

Митинг начался. Андрей призывал рабочих к решительной борьбе с самодержавием, разъяснял политику партии. Он говорил так же просто, как беседовал с людьми до митинга. Его жесты были скупы, речь понятна и убедительна. Она захватывала слушателей с первых же слов, зажигала сердца жаждой борьбы, верой в победу.

Каждому, кто попадал в те дни на заседание Екатеринбургского комитета, бросалось в глаза, что руководит в комитете молодой Свердлов, волевой, организованный, энергичный.

Казалось просто невероятным, что этот юноша сумел так быстро сосредоточить в своих руках все нити руководства организацией, добился такого успеха. Никакого чуда в этом, конечно, не было. На Урале имелись все объективные предпосылки для перелома в партийной работе и мощного подъема революционного движения. Они состояли как в общем подъеме революционной волны по всей стране, неизбежно влиявшем на ход событий на Урале, как в том, что в периоды революционных бурь и потрясений сознание масс проясняется с неслыханной быстротой и все новые и новые слои втягиваются в активную революционную деятельность, так и в том, что всем ходом предшествующих событий уральский рабочий класс и трудовое крестьянство были подведены вплотную к суровым, решительным боям с царизмом.

Но сами по себе объективные условия не дадут желаемых результатов, не приблизят победы, если не суметь глубоко их понять и не использовать на благо революции.

Якова Михайловича Свердлова и отличало от многих из нас, уральских работников, умение правильно оценить обстановку, увязать практические задачи сегодняшнего дня с общими задачами революционной борьбы российского пролетариата. Поэтому его приезд и внес так быстро перелом во всю нашу работу.

Влияние, которое оказал Яков Михайлович на развитие и укрепление большевистских организаций Урала, на рост революционного движения, объяснялось и тем, что уже ко времени приезда на Урал у товарища Андрея был за плечами немалый опыт организационной партийной работы.

Опыт практической организаторской работы сочетался у Якова Михайловича со значительными теоретическими познаниями. Революционную теорию он изучал неустанно, используя полученные знания в своей повседневной практической деятельности. «Книгу, — говорил он, — проверял жизнью, жизнь — книгой. Такова была моя учеба».

С первых дней своей революционной деятельности Свердлов воспитывался на ленинской «Искре», на работах Ленина и трудах Маркса и Энгельса.

Каждую статью Ленина, появлявшуюся в большевистских газетах «Пролетарий», затем «Новая жизнь», доходивших до нас, Яков Михайлович рассматривал как партийную директиву; старался извлечь непосредственную пользу для нашей повседневной работы из каждой ленинской статьи, каждой работы. Этого он требовал от всех партийных работников Урала.

С исключительным вниманием относился Яков Михайлович к письмам, которые мы изредка сначала в Екатеринбурге, затем в Перми получали из ЦК. Писала эти письма, как правило, Надежда Константиновна Крупская, ближайший помощник Ленина, много лет ведавшая связью большевистского ЦК с местами.

Исключительное внимание к ленинским указаниям многократно увеличивало силу и быстроту ориентировки Якова Михайловича, помогало ему успешно решать все вопросы текущей работы.

Всю свою сознательную жизнь, даже в годы сурового подполья и строжайшей конспирации, Свердлов был тесно связан с широкими народными массами, беспрестанно общался с рабочими, не только учил их, но и сам постоянно учился у передовых рабочих.

Пройдя большую и всестороннюю школу подпольной работы в Нижнем, Сормове, Костроме, Ярославле, Казани, Яков Михайлович прекрасно понимал значение организации, роль организационной работы. Воспитанный на ленинских принципах организационного построения партии, неумолимый враг всякой расплывчатости и неопределенности, он глубоко усвоил ленинские слова: «Дайте нам организацию революционеров — и мы перевернем Россию!»

Яков Михайлович был человеком редкого личного обаяния. В бытность на Урале ему постоянно приходилось ночевать где придется, бывать на десятках квартир, у десятков товарищей. Он часто бывал у рабочих и вскоре стал желанным гостем в рабочих семьях. Если ждали его прихода, хозяйка до блеска чистила самовар, убирала и мыла квартиру, доставала все лучшее из своих скудных запасов. Сам Яков Михайлович, придя в рабочую семью, всегда находил ласковое слово для хозяйки, забавную шутку для ребят, помогал ставить самовар, затопить печь, качал люльку. Яков Михайлович покорял людей своей страстностью и искренностью убеждений, был чуток и внимателен к товарищам, уважал чужое мнение. Он был прям и правдив, не хитрил и не обманывал, не занимался интригами и политиканством. Никогда и никому ничего не обещал он зря, а уж если обещал, то свои обещания выполнял непременно.

Если Андрей говорил, что он будет на том или ином митинге или собрании, на занятии того или иного кружка, все знали, что он непременно будет. Если Андрей обещал кому-нибудь материальную помощь, то каждый знал, что как бы трудно ни было, но помощь будет оказана.

Борьба за интересы трудящихся, за дело партии была целью и смыслом всей жизни Якова Михайловича, в этой борьбе он находил свое счастье. В одном из писем Яков Михайлович писал: «Борьба людей за господство новых начал жизни полна захватывающего интереса. Принять участие в этой борьбе — огромное наслаждение». Так мыслил, так чувствовал Яков Михайлович, и его чувства передавались товарищам, в общении с ним отходило на второй план, забывалось все мелкое, узколичное, эгоистическое, хотелось работать и работать, целиком отдавая себя делу революции.

Яков Михайлович превосходно умел ободрить приунывшего товарища, вдохнуть в него энергию, столь нужную уверенность в собственных силах. Ему верили, к нему шли с самыми разнообразными вопросами, не только деловыми, но и личными, интимными. Был, например, у нас в организации молодой активист, рабочий, фамилии его не помню. Работал он хорошо, с душой, пользовался авторитетом среди товарищей, только дома дела у него никак не ладились. Жена, женщина недостаточно развитая, ела его поедом.

— Пропадешь со своими собраниями, — бушевала она, — куда я с малыми детьми денусь? Не бросишь политику — один конец! Ребят в омут покидаю и сама туда головой…

Как он ни бился, как ни пытался ее вразумить, ничего не получалось — чем дальше, тем хуже. И товарищам признаться не хотел: стыдился несознательности собственной жены. Только когда стало уже совсем невмоготу, пришел к товарищу Андрею и выложил все как есть. Внимательно выслушал Яков Михайлович товарища и день-два спустя сам отправился к его жене. Та поначалу и слушать его не хотела, чуть кипятком не ошпарила, только Яков Михайлович не отступил. Ласково, терпеливо разъяснял он озлобившейся, замученной нуждой женщине, чем занимается ее муж, для чего. Говорил о ее тяжкой доле, о будущем ребятишек, за счастье которых надо бороться. И убедил. После нескольких бесед с Яковом Михайловичем она разрешила мужу заниматься «крамольными» делами, а там и сама стала выполнять различные поручения партийной организации.

Сережа Черепанов горячо полюбил молоденькую учительницу, как и он, активную большевичку Марусю. Но Сергей считал, что любовь несовместима с революционной работой, пытался подавить в себе искреннее чувство, мучился сам и мучил Марусю. От наблюдательности Якова Михайловича не укрылась разыгравшаяся между молодыми людьми драма. Он вызвал Сергея на откровенный разговор и быстро убедил его, что хорошая, настоящая любовь дает человеку новые силы и не может мешать революционной борьбе. Вскоре Сергей и Маруся поженились и создали дружную, крепкую семью. Яков Михайлович был одним из самых веселых и шумных гостей на их свадьбе.

В пермской организации работала шестнадцатилетняя Шура Костарева. Несмотря на свою молодость, Шура зарекомендовала себя сметливой, преданной девушкой. Комитет решил поручить Шуре работу в «технике», то есть в подпольной типографии. Это означало, что ей придется перебраться на конспиративную квартиру, где помещалась типография, жить там неделями, неделями ни с кем не встречаться и никуда не выходить. Шура гордилась оказанным ей доверием, рвалась к работе, но возникло неожиданное препятствие. Отец Шуры, кадровый мотовилихинский рабочий, человек крутой и суровый, мог выгнать Шуру из дому, если бы она исчезла неведомо куда, неведомо насколько. Причины же своего исчезновения Шура, по соображениям конспирации, не могла объяснить даже отцу. Как тут быть? С кем посоветоваться? И Шура поделилась своим горем с Андреем.

Через два-три дня вечером Яков Михайлович зашел к отцу Шуры. Он, конечно, ничего не сообщил ему о типографии, но сказал, что Шуре по делам надо будет на время уйти из дому. В тот же вечер старик отец заявил Шуре:

— Иди, доченька! Иди, коли Андрей говорит. Он плохому не научит.

Яков Михайлович отличался неистощимой бодростью и жизнерадостностью. За четырнадцать лет совместной жизни и работы я не помню его хмурым, угрюмым, раздраженным. Он, казалось, не знал, что такое усталость, уныние, растерянность. Помню, как много позже Яков Михайлович рассказывал нам, близким товарищам, как он однажды чуть не погиб при побеге из нарымской ссылки, когда лодка, на которой он находился, перевернулась среди бушующей Оби. Вспоминая этот эпизод, Яков Михайлович на минуту задумался, весело улыбнулся и, встряхнув своей пышной шевелюрой, сказал:

— О чем я думал в этот момент, на самом пороге смерти? Да о том, что все-таки мне повезло. Ведь смерть-то могла быть и похуже!

Где бы Яков Михайлович ни находился, вокруг него постоянно группировался народ. Несмотря на всю его требовательность и деловую суровость, с ним было радостно и легко работать.

Мы, конечно, не знали тогда, как оценивали каждого из большевиков царские жандармы, неотступно следившие за активными работниками большевистской партии. Только после Октябрьской революции стали нам известны документы охранки.

Начальник Пермского охранного отделения писал в Пермское губернское жандармское управление: «„Товарищ Андрей“ или „Михайлович“ (под кличкой „Михайлович“ Я. М. Свердлов был известен в Перми. — К. С.), после объявления всемилостивейшего манифеста 17 октября 1905 года руководил всеми происходившими в Екатеринбурге беспорядками и постоянно председательствовал и ораторствовал на всех происходивших там митингах революционного характера…»

А события между тем нарастали. Газеты, товарищи, приезжавшие из центральных районов страны, сообщали все новые сведения.

«Барометр показывает бурю!.. — писал 18 октября 1905 года в „Пролетарии“ Ленин. — И не только барометр показывает бурю, но все и вся сорвано уже с места гигантским вихрем солидарного пролетарского натиска. Революция идет вперед с поразительной быстротой…»

В начале октября всю страну охватила всеобщая политическая стачка, докатившаяся и до Урала. Перед нашей партийной организацией, как и перед всей партией, встали новые задачи.

•

Всеобщая стачка нанесла сокрушительный удар царскому самодержавию. Русский царизм зашатался. Насмерть перепуганное размахом революционной борьбы пролетариата, царское правительство вынуждено было пойти на некоторые уступки.

17 октября 1905 года появился пресловутый царский манифест, провозглашавший свободу слова, собраний и союзов. Была объявлена амнистия политическим заключенным.

Манифест этот привел в восторг лишь либеральную буржуазию да меньшевиков, мечтавших о депутатских мандатах пусть хоть в совещательной думе. Большевики, передовые рабочие прекрасно понимали, чем было вызвано опубликование этого куцего манифеста и какие цели он преследует. Недаром такую популярность завоевали тогда смелые, хлесткие стихи:

Нужно было раскрыть глаза рабочим массам и всем трудящимся на лживость и фальшь царских обещаний.

В ночь после опубликования манифеста Екатеринбургский комитет партии отпечатал прокламацию, разъяснявшую истинный характер манифеста, разослал агитаторов на заводы, дал лозунги для изготовления знамен и призвал все население Екатеринбурга на общегородской митинг.

Утром 19 октября Екатеринбург был охвачен небывалым оживлением. Главные улицы заполнились возбужденным народом. Полиции нигде не было видно, но порядок соблюдался безупречный. На центральной городской площади было особенно людно. Сюда по призыву городского комитета партии собрались рабочие екатеринбургских заводов, много было учащейся молодежи, немало служащих, даже приказчиков. Комитетчики, партийные активисты собирали пустые ящики и сооружали из них самодельную трибуну. Среди всех, конечно, был и Андрей. Он подбадривал товарищей, весело шутил, давал последние указания.

Боевая дружина, созданная в Екатеринбурге еще летом 1905 года, получила указание комитета обеспечить порядок на митинге и охрану ораторов. А об охране нужно было очень крепко позаботиться.

Я не была в эти часы на площади и невольно стала свидетельницей того, как в прилегающих закоулках готовилась к выступлению черная сотня.

Используя объявленные в манифесте «свободы» и амнистию, комитет решил ускорить освобождение из тюрьмы наших товарищей. В николаевской тюрьме, в Нижней Туре, содержались активные работники комитета: Вилонов, Батурин и ряд других. Зная нравы николаевских полуроток (так называлась эта тюрьма), мы боялись за жизнь наших товарищей, и комитет поручил мне отправиться к прокурору Казицыну и на основании манифеста добиваться их немедленного освобождения. Сперва я побывала в окружном суде, но, не застав там прокурора, прошла к нему на квартиру.

После продолжительных препирательств мне удалось добиться от Казицына, чтобы он дал специальную телеграмму начальству Николаевки насчет наших товарищей, копию которой я взяла себе, чтобы переправить Михаилу Вилонову.

Еще подходя к квартире прокурора, находившейся там, где теперь помещается дом № 3 по улице 8 Марта, я заметила сидящих возле домов на скамеечках и просто на панели и прохаживающихся взад и вперед людей, весь облик которых выдавал погромщиков. Большинство из них было одето в поддевки, в руках у многих были тяжелые палки и увесистые дубины.

Бесчинства черной сотни грязной, кровавой волной катились в эти дни по России, о них было известно всякому, кто хоть раз держал в руках даже буржуазную либеральную газету. Увидев этих людей поблизости от площади, где должен был состояться митинг, я поняла, что стягиваются силы черносотенцев и готовится нападение на митинг. Получив копию телеграммы, я настойчиво попросила Казицына подойти к окну и показала ему вооруженных бандитов, собиравшихся прямо под окнами прокурорской квартиры. Господин прокурор пренебрежительно пожал плечами:

— Ну что же, гуляют люди и гуляют. День воскресный, погода хорошая. Ваши товарищи тоже небось сегодня по улицам гуляют. А если человек пошел погулять, то почему не взять тросточку?

Прокурор находил, по-видимому, совершенно естественным, что «тросточки» эти весили никак не меньше пятнадцати-двадцати фунтов каждая и скорее напоминали оглобли! «Наивность» господина прокурора была понятна. Погромщики действовали при прямом попустительстве властей, полиции, больше того, именно власти и полиция были организаторами и вдохновителями погромов. Когда черносотенцы встречали серьезный отпор, на помощь им спешили обычно казаки.

Позже мы узнали, что екатеринбургских черносотенцев благословил на «ратные подвиги» сам архиерей.

Пока я сидела у прокурора, пока передавала в тюрьму копию телеграммы, митинг начался. Открытие его долго откладывали, ждали, когда подойдут рабочие самого крупного в Екатеринбурге Верх-Исетского завода. Но верхисетцы задерживались, а народ стал волноваться, и пришлось начинать, так и не дождавшись их.

Первым поднялся на трибуну товарищ Андрей. Не успел он сказать и нескольких слов, как толпа погромщиков ринулась из близлежащих улиц на площадь, размахивая дубинками и оглашая воздух омерзительной бранью. Они рвались к трибуне, к Андрею. Однако пробиться было не так-то просто. Вокруг трибуны сгрудились дружинники, кое у кого из них были револьверы. Грянуло несколько выстрелов. Погромщики опешили, попятились назад, иные бросились наутек. Храбры они были только тогда, когда не встречали никакого сопротивления, при малейшем же отпоре сразу терялись. Но и наши боевики действовали робко, нерешительно. Им не хватало боевого опыта, они не были как следует подготовлены к серьезным схваткам. Погромщики оправились и перешли в наступление, а на подмогу им уже спешили казаки.

Воспользовавшись временным замешательством нападавших, наши товарищи отступили к зданию Волжско-Камского банка, выходившему на площадь. Из банка мелкими группами, по два-три человека, они вышли через задние двери во двор и оттуда на соседние улицы.

В тот же вечер было назначено собрание Екатеринбургского комитета с активом организации.

Многие из нас шли на Верх-Исетский завод, где проводилось собрание, с поникшими головами. После жестокого поражения, нанесенного нам черносотенцами, тяжко было смотреть друг другу в глаза, кое-кому казалось, что все потеряно.

Впервые я увидела тогда Якова Михайловича в момент поражения, в минуту неудачи. И вот тогда, пожалуй, мне до конца стало ясно, почему так быстро признали его уральцы. Яков Михайлович вел собрание, и ни тени растерянности не было ни в одном его слове, жесте. Он был спокоен и бодр. Начал Яков Михайлович с того, что указал нам на недопустимость вешать нос из-за отдельных поражений. Революция-то на подъеме, говорил он, революция нарастает, и разгром отдельного митинга ничего не может изменить.

С большевистской прямотой Яков Михайлович вскрыл причины нашей неудачи. Он сказал, что винить нам, кроме самих себя, некого. Кто, в самом деле, виноват, что наиболее сильный рабочий коллектив Екатеринбурга — Верх-Исетский завод, который мог бы разогнать погромщиков, из-за плохой организации дела опоздал на митинг? Особо подчеркнул Яков Михайлович недостаточную готовность, нерешительность и слабость боевой дружины.

С ядовитым сарказмом обрушился Яков Михайлович на одного из боевиков, Ивана Бушена, потрясенного тем, что своим выстрелом он ранил черносотенца, и закатившего в начале собрания настоящую истерику.

— Ты что же, Ванюша, — говорил Яков Михайлович, — революцию в белых перчаточках хочешь делать? Без крови, без выстрелов, без поражений? Тогда, голубчик, ступай к либералам, с рабочими тебе не по пути!

Собрание прошло спокойно, по-деловому. Было решено направить в боевую дружину лучшие силы. Начальником боевой дружины назначили Федора Федоровича Сыромолотова.

В дни погрома Яков Михайлович был как никогда собран, подтянут, во всю нашу работу вносил атмосферу спокойствия, уверенности. Он не давал товарищам впадать в панику, старался извлечь уроки из временных поражений. Выступление черной сотни против мирной демонстрации многим открыло глаза. Сговор между погромщиками, полицией и духовенством вызвал возмущение не только среди рабочих, но и в широких общественных кругах, среди интеллигенции и даже части либеральной буржуазии. Всколыхнулись самые глубокие, стоявшие ранее в стороне от общественного движения низы. Желание во всем разобраться, понять суть происходящих событий было огромно. Обстановка все более благоприятствовала развертыванию работы в массах. Так было по всей России, так было и у нас на Урале.

«Условия деятельности нашей партии коренным образом изменяются, — писал в эти дни Ленин. — Захвачена свобода собраний, союзов, печати… необходимо использовать самым широким образом теперешний, сравнительно более широкий простор».

В Екатеринбурге началась полоса открытых многолюдных митингов и собраний, народ валил на них валом. Екатеринбургский комитет учитывал обстановку, руководствовался указаниями Ленина и все шире развертывал работу. Два больших театра в городе фактически оказались в руках комитета РСДРП.

Первая неудача с митингом научила нас предусмотрительности, заставила лучше и тщательнее готовить каждое выступление. Теперь перед каждым митингом заранее намечались ораторы, распределялись темы выступлений, организовывалась охрана. Помещение всегда заполнялось до отказа, преимущественно рабочими и крестьянами. Яков Михайлович не пропускал ни одной возможности выступить перед многолюдным собранием, выступал чуть ли не ежедневно, а нередко и по нескольку раз в день. Он выступал не только перед рабочими, но и на собраниях городских мещан, а то и приказчиков, учитывая тягу самых широких слоев населения к борьбе за демократические преобразования. Но на первом плане всегда оставался, конечно, пролетариат.

Говоря о повседневной борьбе рабочих за улучшение экономического положения, Яков Михайлович подчеркивал связь ее с политической борьбой русского пролетариата, разъяснял программу социал-демократии, горячо призывал готовиться к решающей борьбе с самодержавием.

Как верный ученик Ленина, он развертывал перед слушателями перспективы перерастания буржуазной революции в революцию социалистическую, говорил, что демократическая республика «…лишь этап на пути осуществления конечных целей социал-демократии — замены капиталистических производственных отношений социалистическими».

Слушали Андрея затаив дыхание, слушали Батурина, Черепанова, Авейде, других большевиков. В эти дни десятки тысяч уральских рабочих и крестьян в первый раз услышали правдивое большевистское слово. У многих из них жизнь повернулась по-новому. Те из молодежи, кого ранее увлекали трескучие фразы эсеров и анархистов, после социал-демократических митингов брались за социал-демократическую литературу, поворачивались спиной к эсерам и анархистам. Пользуясь «свободами», Екатеринбургский комитет большевиков, руководимый Я. М. Свердловым, собирал тысячи уральских рабочих и крестьян под боевое ленинское знамя. Влияние большевиков росло на глазах.

Яков Михайлович нередко бывал на заводах, выступал перед рабочими непосредственно в цехе. Вот как описывает одно из таких выступлений бывший рабочий Верх-Исетского завода старый большевик П. З. Ермаков:

«На Верх-Исетском заводе в листовом цехе собрался митинг, человек более двухсот. Корпус был длинный. Хоть весь завод собирай. Никаких механизмов нет, только железо лежит в тюках. Здание светлое, одна сторона кругом в рамах.

Собрались прямо после работы. Митинг открылся. Предоставили слово Андрею.

Его внимательно слушали, очень уважали Андрея. Я заранее расставил патрули по всем проходным, чтобы полиция нас врасплох не застала. Рабочие вооружились кто железиной, кто камнем, кто чем. Кой-кто из дружины имел браунинги. У меня был маузер. Вдруг вбегают, кричат: „Полиция!“

Мой брат, Алексей Захарович, схватил одежду рабочую, шапку, закутал Андрея, подмазал его маленько и через котлы, через задний двор и заднюю проходную будку вывел его на Китайскую гору».

Популярность Андрея среди рабочих росла с каждым днем. Он стал не только любимым оратором, но и признанным председателем всех крупных митингов и собраний. А председатель он был незаурядный. Несколькими спокойными словами он мгновенно утихомиривал разбушевавшиеся страсти, своим могучим голосом перекрывал любой крик и шум наших противников, пытавшихся сорвать собрание.

Как-то в конце ноября 1905 года эсерам удалось захватить Екатеринбургский городской театр. Они широко разрекламировали свой митинг. Рабочие пришли охотно, и помещение быстро заполнилось до отказа. По сцене самодовольно расхаживал вырядившийся в красную шелковую косоворотку местный эсеровский «лидер» и потирал руки, предвкушая успех. Как только водворилась тишина, он открыл собрание и предложил избрать председателем одного из самых «почтенных» эсеров Екатеринбурга. Но не тут-то было!

— Долой! — гремел зал. — Товарища Андрея председателем, Андрея, Андрея!

— Позвольте, — лепетал растерявшийся эсер, — это наш митинг. Мы, эсеры…

Голос его тонул в нарастающем гуле.

— Председателем Андрея! — неслось со всех сторон.

Свердлов появился на трибуне, и зал разразился аплодисментами. Яков Михайлович по-хозяйски, как ни в чем не бывало повел собрание, в конце которого единодушно была принята большевистская резолюция. Таких случаев было немало.

Охрана митингов и поддержание порядка на них были возложены на боевую дружину.

После печального урока, данного нам 19 октября черносотенцами, работа дружины была перестроена. Руководствуясь решениями III съезда партии, обязавшего все партийные организации «принять самые энергичные меры к вооружению пролетариата», Екатеринбургский комитет возглавил всю деятельность боевой дружины. Работа по вооружению рабочих развернулась во всю ширь. В отряды были направлены наиболее стойкие, надежные партийные работники.

Яков Михайлович тщательно наблюдал за организацией и обучением боевой дружины, за подбором кадров боевиков. Дружинники не ограничивались тренировкой в стрельбе, как раньше, но изучали тактику уличного боя, технику вооруженной борьбы. Все женщины, члены партии, проходили курс первой медицинской помощи, практиковались в больницах.

III съезд партии призвал партийные организации приступить «к выработке плана вооруженного восстания». План восстания был составлен и у нас, в Екатеринбурге. Оружие добывалось при помощи сочувствовавших нам инженеров с Ижевского оружейного завода, причем перевозка его производилась так конспиративно, что не было случая, когда транспорт с оружием попал бы в руки полиции.

Крупные партии оружия поручалось провозить наиболее смелым, находчивым товарищам. Как-то одному товарищу пришлось везти большую, тяжелую корзину с оружием, поднять которую было не под силу одному человеку. Тогда наш боевик вырядился богатым купцом, раздобыл свадебное убранство для одной из девушек — работника партийной организации, игравшей роль невесты. «Молодые» сложили оружие в объемистый сундук, в какие укладывали приданое купеческие дочери. На вокзале «купец» подозвал носильщиков, обещал им щедро заплатить и предупредил, чтоб они были поосторожней, так как в сундуке хрусталь, серебро и другая ценная утварь. Взявшись под руки, весело улыбаясь, шли разряженные товарищи за носильщиками, жандармы им козыряли, никому и в голову не приходило, что за «приданое» лежит в богатом купеческом сундуке.

Результаты перестройки работы дружины сказались быстро. Дружинники так решительно пресекали всякие попытки сорвать наши собрания, что черносотенцы вскоре стали не на шутку бояться дружинников. Дисциплина дружины и ее вооружение — многие дружинники имели даже винтовки — производили надлежащее впечатление даже на полицию.

Однажды группа пьяных погромщиков пыталась ворваться в Верх-Исетский театр, где шел большевистский митинг. Бывшие настороже дружинники моментально окружили черносотенцев, угрожая оружием, загнали их в холодную пустую комнату, продержали там несколько часов и выпустили только тогда, когда митинг окончился и театр опустел.

Весь октябрь и ноябрь 1905 года Яков Михайлович почти безвыездно работал в Екатеринбурге. Екатеринбургский комитет за это время провел большую работу по подготовке кадров пропагандистов и агитаторов из среды рабочих и учащейся молодежи, создал крепкую боевую дружину, развернул профсоюзную работу, организовал Совет рабочих депутатов. Число членов партии росло изо дня в день. Рабочие почувствовали силу организации, лучшие, передовые из них вступали в партию.

В городе ранее существовала сеть кружков разных типов. Теперь все кружки повышенного типа объединили и по инициативе Якова Михайловича создали рабочий университет, или партийную школу, как ее по-разному тогда называли. Человек тридцать пять, отобранных из рабочих кружков и из учеников Уральского горного училища, изучали в этой школе программу и тактику партии, политическую экономию, историю рабочего движения на Западе. Одним из основных преподавателей университета был Н. Н. Батурин. Он читал историю рабочего движения. Яков Михайлович вел занятия по тактике и программе партии. Вся теоретическая подготовка пропагандистов была насыщена актуальным политическим содержанием.

Среди рабочих и ремесленников города ширился интерес к профессиональным союзам, которых до 1905 года на Урале было очень мало. Комитет всемерно поддерживал этот интерес, помогал организовать новые профессиональные союзы. Яков Михайлович неустанно разъяснял рабочим, каким мощным оружием в борьбе против капиталистов является объединение рабочих в профессиональные союзы. Он говорил: «Рабочие должны организоваться в союзы по профессиям для защиты своих профессиональных интересов. Эти союзы должны поставить своею целью борьбу с капиталом за лучшие условия труда».

В октябрьские дни, в разгар борьбы с царизмом, повсеместно стали создаваться Советы рабочих депутатов.

Екатеринбургский Совет был создан и начал свою работу под руководством Якова Михайловича. На многолюдном митинге Свердлов призвал рабочих всех екатеринбургских заводов послать своих представителей в Совет. «Избирайте от каждых 50―100 человек по одному депутату, и пусть они наметят план борьбы, — писал Яков Михайлович в воззвании Екатеринбургского комитета РСДРП к рабочим. — В единении ваша сила. Составьте Совет рабочих депутатов и поручите ему руководить вашей борьбой».

Наша коммуна. Конец конституционных «свобод»

В дни «свобод» изменился и наш быт, что было особенно важно для Михаила Вилонова, Николая Николаевича Батурина и Якова Михайловича, так как они были, пожалуй, самыми бездомными и неустроенными из всех нас — екатеринбургских комитетчиков.

Яков Михайлович приехал в Екатеринбург с подложным паспортом. Профессиональному революционеру паспорта приходилось менять часто, не только при переезде из города в город, но нередко и в одном городе при неизбежных переменах квартир. Постоянного жилья у Якова Михайловича не было, одежда у него была ветхая, питался он кое-как, где и чем попало.

Когда полицейский гнет после царского манифеста несколько ослаб, группа членов Екатеринбургского партийного комитета решила объединиться и зажить коммуной. Поселились мы в Верх-Исетском поселке, возле завода. Участниками нашей коммуны, кроме Якова Михайловича и меня, были Н. Н. Батурин, М. О. Авейде, Михаил Вилонов, Крысин (Леший), еще кое-кто из товарищей. Кроме того, постоянно жили товарищи, приезжавшие из различных городов и с заводов Урала. Жили мы без прописки. Хозяин дома сочувствовал революционерам и охотно предоставил нам помещение.

Совместная жизнь дала возможность наладить быт и организовать более или менее регулярное питание. Товарищи, недавно перенесшие тяжелое тюремное заключение, подвергавшиеся побоям и пыткам — Батурин и Вилонов, — могли хоть немного окрепнуть.

В жизни нашей коммуны строжайше соблюдалась неписаная конституция. На каждый день назначалось двое дежурных, в обязанность которых входила уборка квартиры, занимавшей два этажа, и приготовление обеда и чая. Дежурили все члены коммуны по очереди. Мне постоянно приходилось дежурить в паре с Николаем Николаевичем Батуриным, и хлебнула же я с ним горя!

Николай Николаевич был образованнейший марксист, прекрасный, чуткий товарищ. Человек он был скромный, большой души, и все мы его горячо любили. Но в практической жизни он был неправдоподобно рассеян!

Никогда нельзя было предугадать, что именно «отчудит» наш Николай Николаевич. То, ставя самовар, он насыпал его доверху раскаленными углями и принимался усердно раздувать, забыв налить воду, и самовар распаивался. То ставил на плиту кастрюлю с супом, клал все, что надо, наливал воду, а потом забывал о кастрюле, и суп выкипал.

Но коммуна имела не только бытовое значение. Она стала подлинной штаб-квартирой комитета и намного облегчила работу. Теперь не надо было бегать друг за другом по городу, все регулярно собирались, сообща обсуждали наиболее важные вопросы, принимали нужные решения. Каждый день подводился итог проделанной работы и намечались планы на завтра.

С утра сюда приходили пропагандисты, агитаторы, боевики, рабочие — все, у кого было дело к комитету.

По вечерам квартира пустела. Все расходились по рабочим собраниям, по митингам. А по ночам многие, и в первую очередь Яков Михайлович, садились за книги.

К сожалению, наша коммуна просуществовала всего около двух месяцев, после чего нам вновь пришлось перейти на нелегальное положение и скрываться в разных местах.

•

В декабре 1905 года в небольшом финском городе Таммерфорсе большевики собрались на свою партийную конференцию. На конференции были представлены многие партийные организации России. Руководил работой конференции Ленин.

Уральские большевики избрали своим делегатом на Таммерфорсскую конференцию Я. М. Свердлова. Помню, как покидал он Екатеринбург, отправляясь в Таммерфорс. Впервые представилась Якову Михайловичу возможность участвовать в общероссийской конференции большевиков. Впервые мог он осуществить свою заветную мечту — встретиться с Лениным, вождем и учителем. Об этой встрече больше всего мечтал Яков Михайлович, о Ленине он беспрестанно говорил перед отъездом. Но мечтам его на этот раз не суждено было сбыться. В дороге Свердлова захватила вспыхнувшая по всей стране всеобщая железнодорожная забастовка. Яков Михайлович задержался в пути и прибыл в Таммерфорс, когда конференция уже закончилась и большинство делегатов разъехалось. Уехал и Ленин.

На обратном пути на Урал Свердлов стал очевидцем последних дней героического восстания московского пролетариата. Яков Михайлович выступал на многолюдных собраниях, в частности в «Аквариуме», но задерживаться в Москве он не мог — надо было скорее возвращаться на Урал.

В эти дни и на Урале разыгрался один из самых выдающихся эпизодов борьбы уральских рабочих с царизмом в революции 1905 года. 9 декабря стали крупнейшие на Урале мотовилихинские казенные пушечные заводы. По призыву Пермского комитета партии рабочие Мотовилихи дружно присоединились ко всеобщей политической стачке. Забастовка переросла в восстание. Губернские власти перетрусили не на шутку. 12 декабря управляющий Пермской губернией Стрижевский в панике доносил шифрованной телеграммой управляющему министерством внутренних дел:

«В Мотовилихе рабочие, руководимые революционерами, поддерживая железнодорожную забастовку, прекратили работы, захватили в свои руки завод, коим самовольно распоряжаются. Население призывается к вооруженному восстанию; ходят группы заводских парней, вооруженных ружьями. Полицейская власть бессильна…»

Было приказано любой ценой «водворить порядок» на мотовилихинских заводах. Против восставших рабочих были брошены полиция, казаки, войска. Два дня длилась героическая борьба рабочих против во много раз превосходивших сил противника. Но слишком неравны были силы. Мотовилихинское восстание было залито кровью. Лучшие люди Мотовилихи, вожаки мотовилихинских рабочих или погибли в боях, или были схвачены и брошены в тюрьмы. Спастись удалось одиночкам. Социал-демократическая организация Мотовилихи была разгромлена, начался разгром всей пермской организации.

Известия о мотовилихинских событиях дошли до Якова Михайловича, когда он был еще в Москве.

Поражение Декабрьского восстания в Москве, разгром восставших в Мотовилихе, повсеместный переход царского правительства в наступление на рабочий класс свидетельствовали о переломе в ходе революции. Было ясно, что царизм мобилизовал на подавление революции все силы.

Большевики, возглавляемые Лениным, трезво анализировали события. Они говорили, что революция была огромной школой для русского и международного пролетариата, показала силу и слабости русского рабочего класса, что из революционных событий надо извлекать все уроки, готовясь к грядущей борьбе за власть. Без паники, без растерянности, медленно и с боями отступали рабочие и крестьяне под озверелым натиском царизма и буржуазии.

Нужно было быстро перестроить партийные организации, готовить партию, рабочий класс, весь народ к новым, решающим битвам. Эти сложнейшие вопросы во весь рост встали перед Я. М. Свердловым во время его пребывания в Москве, они заполняли его мысли в долгие часы утомительного пути из Москвы на Урал. Положение было исключительно сложным.

«Российская социал-демократическая партия переживает очень трудный момент, — писал в феврале 1906 года Ленин. — Военное положение, расстрелы и экзекуции, переполненные тюрьмы, измученный голодом пролетариат, организационный хаос, усиленный разрушением многих нелегальных опорных пунктов и отсутствием легальных, наконец, споры о тактике, совпавшие с трудным делом восстановления единства партии, — все это неминуемо вызывает известный разброд партийных сил».

Яков Михайлович Свердлов всецело руководствовался ленинской оценкой текущего момента. Всю свою волю и энергию он сосредоточил на скорейшей перестройке уральской партийной организации. Он думал о том, как вывести из-под удара выросшие в революционных боях кадры партийной организации, как обеспечить наиболее безболезненный переход к нелегальным формам работы и получше расставить людей для борьбы в новых, более сложных условиях.

Уже по пути в Екатеринбург у Якова Михайловича сложился в голове план коренной перестройки уральских партийных организаций соответственно изменившимся условиям.

А Екатеринбург доживал последние дни конституционных иллюзий. Открытые митинги и собрания прекратились, выступать на публичных митингах большевики уже не могли.

Доклад о московских событиях Яков Михайлович сделал еще на широком партийном собрании, но это было последнее такое собрание в те годы.

Повальные обыски и аресты начались в Екатеринбурге в январе 1906 года, но нас они не застали врасплох.

Первый удар жандармы и полиция намеревались нанести нашей штаб-квартире, коммуне, рассчитывая сразу обезглавить комитет. Силы были мобилизованы немалые. Однажды ночью в Верх-Исетский поселок нагрянули жандармы, полиция, казаки. Весь квартал, где находилась коммуна, был оцеплен. Приостановили все движение на прилегающих улицах. Несмотря на позднее время, за оцеплением собирались толпы рабочих, и весть о налете на следующий же день разнеслась по городу.

На штаб-квартиру повели организованный штурм. «Стратеги» от жандармерии немало, видимо, постарались, составляя план операции. Пока одна группа полицейских ломилась в ворота, другие перелезали через забор и со всех сторон кидались на приступ. Уйти из дому не мог ни один человек. Пристав, руководивший налетом, заранее потирал руки и предвкушал похвалы начальства за поимку всего руководства большевистской организации Екатеринбурга. Ведь хорошо было известно, что все мы находились длительное время в этом доме.

Какова же была ярость пристава, когда дом оказался пустым! Не только никого из нас, но и ни единого клочка бумаги обнаружить в доме не удалось.

Своим провалом полиция была целиком обязана предусмотрительности Якова Михайловича Свердлова. Сразу же по приезде из Москвы он приступил к переводу организации на нелегальное положение, и начал он, естественно, с актива. По предложению Якова Михайловича возле штаб-квартиры было сначала организовано дежурство, а затем мы все перебрались на различные конспиративные квартиры, и гостеприимный дом опустел.

Работа по переводу организации на нелегальное положение облегчалась тем, что мы никогда особо не обольщались конституционными «свободами». Яков Михайлович неустанно разъяснял нам, что до окончательной победы революции далеко, что в ходе событий могут быть всевозможные повороты, к которым всегда надо быть готовыми. Государственный строй, говорил Яков Михайлович не в меру увлекавшимся товарищам, не изменился, помещичье-самодержавный режим с его бюрократией не ликвидирован. Охранка, полиция, тюрьмы не уничтожены, значит, и мы не имеем права ликвидировать наш нелегальный аппарат. Указания Якова Михайловича вытекали из установок Ленина, постоянно и настойчиво подчеркивавшего даже в дни наибольшего подъема революции, что нельзя чрезмерно увлекаться дарованными царем «свободами» и преждевременно говорить о ликвидации конспиративного аппарата партии.

Екатеринбургская партийная организация, руководствуясь указаниями Ленина, всемерно использовала легальные возможности, но сохраняла и нелегальный аппарат. В состоянии постоянной готовности поддерживались конспиративные и явочные квартиры, отрабатывались система связи, пароли, все мы были готовы в любой момент к переходу на нелегальное положение.

Екатеринбург к этому времени фактически уже становился центром всей партийной работы на Урале, поставщиком партийных кадров для многих уральских партийных организаций. Уделяя большое внимание подготовке организаторов, пропагандистов, агитаторов, создавая партийную школу в Екатеринбурге, Яков Михайлович думал обо всем Урале, а не только об одной екатеринбургской партийной организации.

По возвращении из Москвы Яков Михайлович сразу приступил к решительному перераспределению партийных кадров, к перестановке работников. Предложенный им план был детально рассмотрен и полностью одобрен Екатеринбургским комитетом партии.

Екатеринбургских большевиков, прошедших хорошую школу партийной работы, разослали в разные города и на различные заводы Урала. На смену им вызвали товарищей из других уральских городов.

Переброска, с одной стороны, способствовала укреплению местных партийных организаций, а с другой — сохраняла партийные кадры от преследования полицейских ищеек и от провала. Товарищи ехали на места, где они не были известны жандармам и шпикам, охранка теряла их след, и на новом месте они могли действовать спокойнее и увереннее. Революционная работа продолжалась без перебоев. Такого большого и смелого перераспределения партийных сил Урал еще не знал.

Когда екатеринбургская организация подвела итоги работы за последние месяцы, все единодушно признали, что работа проделана немалая. В организации сложились надежные группы пропагандистов из рабочих и группы боевиков, выделились хорошие организаторы на заводах. Эсеры окончательно потеряли авторитет в рабочей среде. Настроение рабочих масс, несмотря на начинающиеся репрессии, было бодрое. Надежда на конечную победу глубоко жила в сердцах рабочих.

После неудачной попытки захватить нашу штаб-квартиру местные власти начали проводить обыски по всему городу. Чтобы устрашить большевиков и всех, кто им сочувствовал, первые обыски производились с участием казаков. Оцепляли не только отдельные дома, но и целые кварталы. Прямо на улицах хватали множество людей, непричастных к революционной работе. Город был объявлен на военном положении. Полиция лихорадочно искала Андрея. Но все ее усилия были тщетны. В конце концов за голову Андрея была назначена награда — пять тысяч рублей, сумма по тем временам огромная. Однако и это не помогло. Ловко ускользая от расставленных повсюду сетей, сбивая со следа шпиков и вызывая неистовую злобу у жандармского начальства, Андрей оставался неуловимым. И хуже всего для полиции и жандармов было то, что он не исчез, не забился куда-нибудь в нору, не отсиживался в бесплодном ожидании лучших времен, а вел кипучую и энергичную работу, руководил всей деятельностью партийной организации, неустанно звавшей рабочих на борьбу с самодержавием.

Прощай, Екатеринбург!

Между тем вопрос о дальнейшем пребывании Якова Михайловича в Екатеринбурге волновал всех работников комитета. С каждым днем ему становилось все труднее и опаснее оставаться в городе. Ведь время «свобод» кончилось! Условия изменились. Если в период всеобщего революционного подъема можно было пренебречь тем, что местная охранка хорошо знала того или иного большевика, то теперь, когда реакция перешла в наступление и каждого из нас в любую минуту могли схватить, не считаться с этим было нельзя.

Все шпики Екатеринбурга, все филеры были мобилизованы на розыски Андрея. Их усердие подогревала обещанная награда. Да и не в них одних было дело. Слишком многие слышали товарища Андрея на митингах и собраниях в дни «свобод», слишком много екатеринбуржцев знало его в лицо, и в любой момент он мог быть опознан и задержан.

Якова Михайловича, конечно, тщательно оберегали. Мало кто знал, где он бывает, где ночует, с кем встречается. Каждая встреча проводилась при строжайшем соблюдении всех правил конспирации. Никогда и никому заранее не давался адрес, не обусловливалось место встречи. Тех, с кем нужно было повидаться Якову Михайловичу, проводили на явку особо доверенные товарищи. И все же оставаться ему далее в Екатеринбурге было слишком рискованно.

Взвесив все, комитет решил, что Андрею пора покинуть Екатеринбург и перебраться в Пермь. В Перми мало кто знал Якова Михайловича в лицо (хотя имя Андрея и там было известно), следовательно, меньше было вероятности, что его там обнаружат. Впрочем, это подсказывали и интересы работы.

Фактически к 1906 году Яков Михайлович возглавил работу уже по всему Уралу. Теперь он постоянно ездил по различным городам Урала, бывал на удаленных от крупных городов заводах, направлял всю деятельность уральской партийной организации. Сплочению ее он придавал первостепенное значение. Сейчас все предпосылки к организационному объединению большевиков Урала были созданы, во все основные пункты были направлены крепкие работники, и надо было завершить оформление областной организации.

Пермь тогда была губернским центром Урала. Почти весь Урал по административному делению входил в состав Пермской губернии, вблизи Перми находился крупнейший на Урале Мотовилихинский завод, и основывать областной партийный центр целесообразнее всего было тогда в Перми.

Вопрос был решен. Однако практически осуществить принятое решение было не так просто.

Прежде всего надо было снабдить Якова Михайловича надежными документами. Мы сами на Урале паспортов не изготовляли и пользовались обычно чужими паспортами, которые нам предоставляли сочувствовавшие партии, но находившиеся вне подозрения люди, чаще всего из числа либеральных интеллигентов. Некоторые из нас поддерживали личные отношения с такими либералами, и те охотно отдавали свои паспорта, вручавшиеся нелегалам по усмотрению комитета. Владелец паспорта через какое-то время заявлял о пропаже, платил штраф, получал новый, а по его паспорту в другом городе жил подпольщик. Облегчалась передача паспорта тем, что фотографий на них тогда не было.

Якова Михайловича снабдили паспортом, который пожертвовал комитету сын классной дамы Екатеринбургской женской гимназии, студент Петербургского университета Лев Герц. С этим паспортом Яков Михайлович и должен был выехать в Пермь. Но как выбраться из Екатеринбурга? В городе был всего один небольшой вокзал, где и надо было садиться на поезд, идущий в Пермь. Народу на вокзале бывало обычно мало, зато постоянно торчал специальный жандарм, прекрасно знавший приметы Андрея и неоднократно видавший его в дни «свобод». Он пристально осматривал публику, и миновать его было трудно. Вот этого-то жандарма и надо было как-то убрать во время посадки на поезд или хотя бы отвлечь его внимание. Эта задача была возложена на одного из самых ловких наших товарищей.

В назначенный день «взявший на себя» жандарма товарищ появился на вокзале. Он был одет в прекрасную барскую шубу с бобровым воротником. Из-под распахнутой шубы виднелся дорогой костюм, на внушительном животике поблескивала золотая цепочка. Все необходимое мы одолжили у одного богатого либерала, который сочувствовал революционерам и кое в чем помогал нам. Конечно, он не знал, какую службу сослужит в этот день одолженное им «обмундирование».

Небрежно постукивая по полу дорогой тростью с набалдашником слоновой кости, «барин» величественно вошел в зал первого класса и поманил пальцем вытянувшегося в струнку жандарма:

— Эй, любезный! Возьми-ка билет первого класса до Перми, да живо. Сдачи не надо!

Весь внешний облик, манеры, тон «барина», пухлый бумажник, который он небрежно вынул из кармана, давая деньги на билет, произвели на жандарма неотразимое впечатление. К тому же щедрый «барин» снисходительно кивнул в сторону буфетной стойки и разрешил жандарму выпить пару рюмок коньяку, швырнув буфетчику несколько серебряных монет.

Преисполненный рвения жандарм рысью кинулся к кассе, растолкал толпившихся возле окошечка пассажиров и сунул деньги кассиру. Надо сказать, что полицейские, жандармы и прочие «блюстители порядка» охотно и часто выполняли подобные поручения богачей.

Как ни энергично действовал жандарм, возня с билетом отняла у него минут пять-десять, а в это время неуловимый Андрей, повязанный платком, как человек, страдающий зубной болью, незаметно проскользнул к подошедшему поезду. В предотъездной толкучке «барин» передал билет другому товарищу, тот — Андрею, раздался третий звонок, паровоз дал прощальный гудок, и Свердлов благополучно покинул Екатеринбург, воспользовавшись билетом, купленным ретивым служакой — жандармом.

Мне было поручено подготовить пристанище в Перми. Выехав из Екатеринбурга на несколько дней раньше Якова Михайловича, я на первое время сняла номер в пермской городской гостинице — номерах, как тогда называли подобные гостиницы. Как и у Якова Михайловича, у меня были документы на чужое имя, и, пользуясь тем, что в Перми нас мало кто знал, мы могли рискнуть и остановиться в номерах на неделю-другую, хотя подпольщики, как правило, гостиницами не пользовались. К гостинице пришлось прибегнуть потому, что надежных конспиративных квартир партийная организация в Перми не имела, а помещать Якова Михайловича на квартире, которая была или могла оказаться на примете у полиции, было недопустимо.

Поселились мы с Яковом Михайловичем вместе, как до этого вместе жили в Екатеринбурге. Мы не оформляли официально наших отношений, да и нелегко было революционеру в царской России узаконить свой брак. Церкви, церковного брака мы, конечно, не признавали. Я уж не говорю о том, что стоило человеку, находившемуся на нелегальном положении, жившему по чужим документам, попытаться прибегнуть к церковному обряду и назвать свое настоящее имя, как его немедленно бы схватили.

Нас, однако, мало тревожило, что брак наш не был узаконен церковью. Наша семья была неизмеримо крепче тысяч семей, оформленных по всем законам царского времени. Отсутствие «законного» брака тяжело сказывалось лишь тогда, когда нас разлучали жандармы и мы лишены были возможности видеться, лишены права помогать друг другу.

Такова уж была судьба профессиональных революционеров.

По новому распределению партийных обязанностей на Якова Михайловича, помимо руководства работой по всему Уралу, было возложено налаживание организации в Перми и Мотовилихе, а я должна была заниматься только Пермью. ...