Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
Андалусская поэзия
© Состав, предисловие, переводы, отмеченные знаком *, примечания, оформление. Издательство «Художественная литература», 1988 г.
Предисловие
Андалусская, или арабо-испанская поэзия — неотъемлемая часть литературного наследия арабов. Первые ее образцы появились с приходом мусульман в Испанию, которую арабы называли «аль-андалус», она развивалась параллельно с поэтическим искусством восточных областей Арабского халифата, прежде всего Ирака и Сирии, и продолжала существовать вплоть до XV века, времени падения Гранады — последнего мусульманского оплота в Испании.Андалусские поэты писали только по-арабски: на литературном арабском языке и позже — на разговорном арабском диалекте, близком к разговорному языку сирийцев, составлявших большую часть войска завоевателей. Иногда в стихотворения, относящиеся к жанрам строфической поэзии, вводились отдельные слова или короткие предложения на «романсе», староиспанском языке, что считалось модным и изысканным. Этим, а также широким распространением жанра «описаний» и так называемых аль-андалусийят («андалусских») — стихотворений, оплакивающих падение Валенсии, Кордовы, Севильи и других городов, которые вновь становились владениями исконных жителей Испании в ходе реконкисты — «обратного завоевания», пожалуй, и ограничивается местный колорит андалусской поэзии. Эта поэзия — один из важнейших элементов «мавританской» культуры в Испании, созданной как потомками арабов-завоевателей, так и мувалладами — арабизированными представителями местного населения, предками нынешних жителей южных и центральных областей Испании. Арабы впервые появились на Пиренейском полуострове в начале VIII в., когда небольшая часть арабского войска, наводнившего Северную Африку, переправившись через пролив, высадилась у Гибралтарской скалы, получившей свое название от имени Тарика — предводителя арабского передового отряда (Джабаль Тарик — буквально «гора Тарика»). Арабские средневековые хроники рассказывают, что причиной нападения Тарика на испанские города и селения было будто бы вероломство некоего Юлиана — испанского вельможи (по другим источникам — богатого купца), желавшего отмстить Родерику, тогдашнему королю Испании, обесчестившему его дочь. Существует также легенда, повествующая о том, что король Родерик, вопреки запрещению мудрецов, открыл некое помещение, на стенах которого были изображения неведомых людей, вооруженных луками и копьями. Этим Родерик как бы высвободил разрушительные силы, и чужеземцы, в точности похожие на эти изображения, захватили его королевство. Однако можно с полным основанием предположить, что все обстояло так же, как и в других странах, включенных в состав Арабского халифата: арабы рассылали лазутчиков, и они приносили мусульманским полководцам самые подробные сведения, в данном случае рассказали, как пишет Ибн аль-Кутыйя, потомок испанской принцессы и арабского эмира: «О богатстве Андалусии и мирном нраве ее жителей». Местное население почти не оказало сопротивления арабам: власть готов, тоже чужеземцев в Испании, правивших там более двухсот лет, не была популярной, и после разгрома войск короля Родерика мусульмане захватили большую часть полуострова и дошли до юга Франции, но были разбиты при Пуатье в 715 году. Столицей Андалусии — новой провинции халифата — стал город Кордова, где правили вначале наместники арабских халифов, чья резиденция находилась в Дамаске, затем, после падения в 750 г. династии Омейядов и воцарения новых правителей — Аббасидов, в Андалусию бежал Абд ар-Рахман Омейяд, который стал правителем независимого эмирата. В 929 г. омейядский эмир Андалусии Абд ар-Рахман III, провозгласив себя халифом, принял титул «Повелитель мусульман», как бы бросая вызов багдадскому Аббасидскому халифу, именовавшемуся «Повелитель правоверных». Это время высшего расцвета Андалусии, игравшей заметную роль в Европе не только как могущественная держава, успешно отражавшая натиск своих христианских соседей и морские набеги «магов» или «северных язычников» — норманнов, но и как центр рафинированной культуры. В конце X в. власть андалусских Омейядов слабеет, и подлинным правителем становится хаджиб (высшая придворная должность в Андалусии) аль-Мансур, прославившийся как талантливый государственный деятель и полководец. Однако после смерти аль-Мансура в 1002 году и кратковременного правления его сына, а затем внука, андалусский халифат распадается на множество мелких феодальных государств, которыми правили эмиры, происходившие из знатных арабских семей, бывших придворных халифов или аль-Мансура и его потомков. Кордова переживает время «великой смуты», как называли андалусцы 20-е — 30-е годы XI в. Воспользовавшись отсутствием крепкой власти в Андалусии, на полуостров переправились отряды североафриканских берберов, прельщенные рассказами о богатстве столицы андалусцев. Берберы направились к Кордове и осадили ее. Горожане пытались обороняться, но у них не было ни вооружения, ни продовольствия, ни полководцев, так как все, кто имел оружие и коня, бежали из города. Берберы захватили Кордову, разграбили ее, подожгли и разрушили загородные резиденции халифов — города аз-Захира и аз-Захра, построенные Омейядами и аль-Мансуром. В огне пожаров сгорели знаменитые кордовские библиотеки, где хранились сочинения не только андалусских, но и восточных арабских прозаиков и поэтов, переводы на арабский язык трудов великих античных ученых. Захват Кордовы берберами, которые вскоре оставили город и вернулись в Северную Африку, положил окончательный конец власти омейядских халифов в Андалусии, где почти каждый город представлял собой отдельный самостоятельный эмират. Среди этих крошечных государств наиболее значительными были Сарагоса, где правили эмиры из рода Бану Худ, Севилья, находившаяся под властью эмиров из рода Бану Аббад, в Кордове установилась своеобразная патрицианская республика, во главе которой был род Бану Джахвар. В канун XI в. Кордова была захвачена аль-Мутамидом, эмиром Севильи из рода Аббадидов, который сумел объединить под своей властью обширные области юга и центра Андалусии. При аль-Мутамиде, который собрал при своем дворе наиболее известных и талантливых поэтов и ученых Андалусии, бежавших из разоренных смутой областей, Севилья стала крупнейшим культурным центром Андалусии, особенно после захвата Сицилии норманнами, когда в столице Аббадидов нашли приют многие сицилийские мусульмане. Однако расцвет аббадидского эмирата был недолгим. В это время после бесконечных феодальных усобиц и распрей между различными правителями Магриба (Северной Африки) в Марокко образовалось арабо-берберское государство Альморавидов (от слова «аль-мурабитуна» — борцы за веру). Берберы, казалось бы, естественные союзники андалусцев в их борьбе против христиан, стремились, однако, захватить владения андалусских эмиров. Когда аль-Мутамид вместе с другими эмирами, потерпев поражение в битве с королем Кастилии, попросил о помощи Юсуфа ибн Ташуфина, предводителя Альморавидов, тот переправился в Андалусию с огромным войском, разбил христиан при Заллаке (1086 г.), а затем овладел землями не только эмира Севильи, которого отправил в изгнание в североафриканский город Агмат, но и многими другими андалусскими городами, и принял титул халифа. После победы Альморавидов темп реконкисты несколько замедлился, но вскоре христиане вновь захватили Сарагосу (1118 г.), Лиссабон (1147), Алракос (1195) и многие другие города и области. В XII в., когда короли и князья христианской Испании были заняты внутренними усобицами, мелкие андалусские правители попытались укрепить свою власть и восстали против альморавидского халифа. Образовавшиеся в Кордове, Мурсии, Валенсии, Бадахосе, Альгарве мусульманские государства платили дань королю Кастилии. В 1150 г. эмир Бадахоса, с согласия других андалусских эмиров, призвал на помощь берберов-Альмохадов (от слова «аль-муваххидуна» — сторонники единобожия), сменивших в Северной Африке династию Альморавидов, и войска вождя Альмохадов Ибн Тумарта захватили почти всю Андалусию. Власть мусульман, казалось бы, надолго упрочилась после их победы в битве при Аларкосе в 1195 году, однако уже в 1212 г. испанцы разбили андалусские войска при Лас Навас де Толоса, и с этого времени уже никакие усилия не могли сдержать натиск реконкисты. С 1236 по 1262 г. мусульмане потеряли почти все свои земли с городами Кордова, Валенсия, Севилья, Кадис, Картахена, Хаэн и другие. Из всех обширных владений мусульман остался лишь Гранадский эмират, куда, кроме Гранады, входили Малага и Альмерия. Двухсотлетнее правление гранадских Насридов оказалось завершающим этапом развития мавританской культуры. Окруженное со всех сторон врагами, маленькое мусульманское государство то платило дань кастильским королям, то становилось временно независимым, с помощью североафриканских единоверцев одержав верх в многочисленных сражениях с христианами. И наконец в 1492 году, после объединения Испании Фердинандом и Изабеллой Католическими и победоносного наступления испанских войск, последний мусульманский андалусский правитель эмир Боабдил (сокращенная форма имени Абу Абдаллах) покинул Гранаду. Более семи веков насчитывает история мусульманской культуры в Испании, особенности которой становятся яснее при сравнении с культурой северных соседей арабов. Фейхтвангер в своей «Испанской балладе» сумел уловить эти особенности, впрочем, несколько идеализируя мусульман, ставших в его романе воплощением рафинированного рыцарского духа и образованности в противовес грубым варварам-христианам. Различие культур зримо воплощается в тяжелых и приземистых храмах севера Испании, мрачной готике соборов Бургоса и других северных городов и в причудливых арабесках и воздушных арках гранадской Альхамбры, стройных колоннах кордовской мечети, вызывающих прямые ассоциации с античными храмами. Изменяясь на протяжении столетий, андалусская культура сохранила главную свою особенность — светский характер, своеобразную широту. Андалусцы, уже к концу IX века составлявшие определенную этническую общность, были как бы носителями духа античности, прежде всего римской, форпостом предвозрождения. Именно этим объясняется притягательная сила Андалусии для средневековых европейцев, знакомившихся с фрагментами светской латинской литературы и научными сочинениями лишь в монастырских библиотеках, в то время как те же произведения, переведенные на арабский язык, стали у мусульман достоянием всего образованного сословия, не облекаясь в покровы мистических комментариев. Мавританская культура Испании, конечно, не была однородной ни в течение семисот лет, ни даже в рамках какого-нибудь одного временного отрезка. Берберские завоевания влекли за собой обычно усиление религиозного ригоризма, влияние наиболее строгого и нетерпимого маликитского толка (от имени его основателя Малика ибн Анаса) — одного из четырех ортодоксальных толков суннитского ислама, ослабление интереса к придворной поэзии — ведь многие берберские правители плохо знали литературный арабский язык или даже совсем не знали его. Они держали при себе поэтов лишь для престижа, поскольку те прославляли их победы, но были совершенно неспособны понять поэтические тонкости и по достоинству оценить чье-либо поэтическое искусство. В одной из средневековых андалусских хроник рассказывается, что некий поэт (утверждают, что это был эмир аль-Мутамид) посвятил Юсуфу ибн Ташуфину, предводителю Альморавидов, стихи, в которых были такие строки:
Без тебя стали черными мои дни,
А с тобою белыми были мои ночи.
Андалусская поэзия
Абд ар-Рахман
Абд ар-Рахман (ум. в 788) принадлежал к племени корейшитов, к этому же племени принадлежали Мухаммед, основатель ислама, аббасидские халифы и свергнутые ими Омейяды. Был прозван «Соколом корейшитов». Спасаясь от преследований аббасидов, бежал в Северную Африку, а оттуда с группой своих сторонников переправился в Андалусию, где основал эмират со столицей в Кордове. Абд ар-Рахман прославился стихами, в которых оплакивал судьбу рода Омейядов и вспоминал далекую родину — Сирию. Перевод В. Потаповой* * *
В Ко´рдове, в царских садах, увидал я зеленую
Пальму-изгнанницу, с родиной пальм разлученную.
«Жребии наши, — сказал я изгнаннице, — схожи.
С милыми сердцу расстаться судилось мне тоже.
Оба, утратив отчизну, уехали вдаль мы.
Ты чужестранкой росла: здесь чужбина для пальмы.
Утренним ливнем умыться дано тебе благо.
Кажется звездной водой эта светлая влага.
Жителей края чужого ты радуешь ныне.
Корень родной позабыла, живя на чужбине».
* * *
«Плачь!» — говорю. Но не плачешь ты, пальма немая,
Пышной главою склонясь, равнодушно внимая.
Если б могла ты сочувствовать горю собрата,
Ты зарыдала б о пальмах и водах Евфрата.
Ты очерствела, лишенная почвы родимой.
Близких забыл я, Аббасовым родом гонимый.[1]
* * *
Примчавшись на родину, всадник, ты сердцу от бренного тела
Привет передай непременно!
Я западу тело доверил, востоку оставил я сердце
И все, что для сердца священно.
От близких отторгнутый роком, в разлуке очей не смыкая,
Терзаюсь я нощно и денно.
Господь разделил наши души. Но если захочет Всевышний,
Мы встречи дождемся смиренно.
Аль-Газаль
Аль-Газаль (770–864) — прозвище поэта, означающее «газель». Так его прозвали за необыкновенную красоту. Аль-Газаль был придворным поэтом и секретарем кордовских эмиров, выполнял различные дипломатические поручения. Особенно известна его поездка к норманнам. Легенда повествует, что он влюбился в норманнскую королеву, которой посвятил стихи. Аль-Газаль был последователем багдадской поэтической школы, во главе с Абу Нувасом, старшим современником андалусского поэта. Друзья аль-Газаля рассказывали, что он выдавал некоторые свои стихи за произведения Абу Нуваса и признавался в своем авторстве лишь после того, как стихи получали всеобщее одобрение.* * *
Перевод М. ПетровыхКогда в мое сердце вошла любовь,
От прежних страстей не осталось примет.
Норманнку-язычницу я полюбил,
Ее красота — лучезарный рассвет.
Но чудо живет в чужедальном краю,
Куда не найдешь, не отыщешь след.
Как юная роза, она хороша,
В жемчужные росы цветок разодет.
Она мне дороже и сладостней всех,
Вдали от любимой мне жизни нет.
С другими сравнить ее — значит солгать,
А ложь непривычна мне с малых лет.
Любимая шутит: «Твои виски
Белы, словно яблони вешний цвет!»
А я отвечаю: «Ну что ж, не беда, —
Иной жеребенок с рожденья сед».
Смеется она, а ведь я и хотел,
Чтоб рассмешил ее мой ответ.
* * *
Перевод Б. Шидфар«Я люблю тебя», — лгунья твердит без стыда,
Хоть давно поседела моя борода;
Но я знаю: не любит никто старика,
Легковерных обманешь, меня ж — никогда.
Кто поверит тебе, коль похвалишься ты,
Что на ветер надета тобою узда,
Что замерз полыхающий жарко огонь,
Иль охвачена пламенем в речке вода?
* * *
Перевод Б. ШидфарТы с забвеньем вечным не смирился,
Хоть уж близок час твоей кончины.
Повелел воздвигнуть на кладбище
Каменные плиты-исполины.
Как тебя тщеславье ослепило!
Видишь — смерть витает над тобою.
Неужели хочешь и в могиле
Над чужой глумиться нищетою?
Встали рядом — пышная гробница
И раба нагого погребенье;
Но законы смерти справедливы:
Всех удел — могильный червь и тленье,
Как же мне с судьбой не примириться?
Вижу я, напрасны ухищренья:
Те дворцы, что строились веками,
Бури разрушают за мгновенья.
Проросла трава в костях истлевших.
Как теперь узнаешь среди праха
Богача и нищего бродягу,
Воина, певицу иль монаха?
Где надеждой сердце трепетало, —
Ныне лишь сырой песок и глина,
Как узнать эмира и вельможу,
Различить раба и господина?
Нищего рассыпались лохмотья,
И парча румийская истлела.[2]
Как узнать, кого нужда терзала,
Кто в шелках бесценных нежил тело?
Всех поглотит алчная могила.
Все уснут до часа Воскресенья.
Что же стоит знатность и богатство,
Если нам от смерти нет спасенья?
* * *
Перевод Б. ШидфарК тебе, невежда, льстец и мот
Бегут, едва блеснет восход.
За подаянием к тебе
Спешат гадатель, виршеплет.
Лжецов, бездельников, глупцов
В твоих покоях — жадный рой;
И каждый норовит развлечь
Тебя пустою болтовней.
Но ты им в лица посмотри —
Кто их, скажи, людьми назвал?
Вот морда хитрая лисы,
Вот волка хищного оскал,
Вот злой шакал, а вот хорек,
А этот — словно жирный кот,
Что изготовился к прыжку
И мышь в потемках стережет.
* * *
Перевод М. ПетровыхКогда на дружеском пиру мы допили вино,
Под мышку взяв пустой бурдюк и распалив отвагу,
Я к винной лавке подошел, хозяина позвал, —
Тот рысью побежал ко мне, не убавляя шагу.
Он дни и ночи служит тем, кто тешится гульбой,
Кто ценит выше всех даров наполненную флягу.
Я крикнул властно: «Эй, живей!» Он налил мне вина,
Я плащ и платье дал в залог за пламенную влагу.
«Но дай мне что-нибудь надеть, — торговцу я сказал, —
Я ни с одной из жен моих, клянусь, в постель не лягу,
Пока с тобой не разочтусь!» Но я ему солгал,
Аллах свидетель, — я солгал, я обманул беднягу.
Вернулся я в кружок друзей с тяжелым бурдюком,
И мы смеялись, говоря, что мой обман ко благу.
* * *
Перевод М. ПетровыхКлянусь Аллахом я, что стало мне завидно
На тех, что по земле свой краткий путь прошли.
Я столь давно живу, что затерялся где-то,
Среди живых людей — я ото всех вдали.
Расставшись с кем-нибудь, не думаю, чтоб снова
На этом свете мы друг друга обрели;
Увидит он меня, завернутого в саван,
Иль место, где мой прах когда-то погребли.
Взгляни и убедись: как мало их осталось,
Таких, чтобы мой гроб к могиле понесли.
Все заняты собой: они, еще живому,
Швыряют мне в лицо сухую пыль земли.
* * *
Перевод М. ПетровыхЛюди — созданья, что схожи друг с другом во всем,
Только деяньями разнятся те и эти.
Все обо всех говорят и правду и ложь,
Судят по зыбкой черте, по неточной примете.
Каждый — поступок другого рад осудить,
Каждый — проступки свои держит в секрете.
Совесть его отягчают сотни грехов,
Но за малейшую малость ближний в ответе.
Каждый доволен собой, счастлив собой
И наслаждается жизнью беспечно, как дети.
Злобное слово жалит подчас, как змея,
Сплетни сплетаются в нерасторжимые сети.
Если отравленным словом ты не убит,
Радуйся — ты счастливее всех на свете.
Саид Ибн Джуди
Саид Ибн Джуди (ум. в 897) — представитель знатного рода арабов-сирийцев, прославился стихами традиционного жанра «восхваление своего племени», в данном случае — чистокровных арабов, которых он противопоставляет мувалладам — коренным жителям Испании, принявшим ислам. Был убит во время восстания мувалладов. Перевод С. Липкина* * *
Кознелюбивы и хитры, военной вы пошли тропой,
Но вы нашли в конце тропы позорной смерти водопой.
Восстанье ваше подавив, мы правую свершили месть,
Мы разгромили вас — рабов, отринувших закон и честь.
Рабы и сыновья рабов, вы раздразнили львов и львят,
Что верность братьям, и друзьям, и соплеменникам хранят!
Сгорите ж в пламени войны, упрямства буйного сыны, —
Теперь пылают и мечи, враждою к вам раскалены!
Сражался с вами ратный вождь, которого послал халиф:[3]
Он славы жаждал — и погиб, сердца друзей испепелив.
Пришли мы с мщением за тех, чья жизнь для славы рождена,
Их возвышают с детских лет великих предков имена.
Погибель тысячам из вас мы принесли, ведя борьбу,
Но разве смерть вождя равна той смерти, что дана рабу!
Вы изувечили его, а он с почетом принял вас.
Вам страх пред ним не помешал убить его в кровавый час.
Вы в верности ему клялись, злодеи, черные сердца,
Предательством напоены, вы умертвили храбреца.
Наипрезреннейшим рабам, вам вероломство помогло,
Убийство совершили вы, призвав себе на помощь зло.
Всегда от благородных раб той отличается чертой,
Что раб не соблюдает клятв, для низких клятва — звук пустой!
Поэтому да поразят везде, и всюду, и всегда
Клятвопреступников-рабов гнев, и возмездье, и вражда!
Был полководец храбрым львом, опорой башен крепостных,
Он был защитой бедняков, оплотом слабых и больных,
Он кротость сочетал с умом, бесстрашье — с мудрой добротой.
Кто в мире обладал такой душой — отважной и простой?
О Яхья, мы сравним тебя с богатырями прежних дней…[4]
О нет, и витязей былых затмил ты славою своей!
Да, бог тебя вознаградит и место даст тебе в раю,
Что уготован для мужей, погибших в праведном бою.
* * *
Печаль меня объяла, когда она запела:
Изгнанницею стала, ушла душа из тела!
Я о Джейхан мечтаю, хотя мечтать не смею,
Хотя еще ни разу не виделись мы с нею.
Ее твержу я имя и плачу, потрясенный,
Я — как монах, что шепчет молитву пред иконой.
* * *
Терпенье, друзья! Пусть свобода — не скоро,
Терпенье — сердец благородных опора.
Немало томилось в цепях бедняков,
Но вызволил узников бог из оков.
И если я ныне — беспомощный пленник,
То в этом повинен презренный изменник;
И если б я знал, что случится со мной,
Пришел бы с копьем и в кольчуге стальной.
Соратники, верьте словам моим правым:
Я — ваш знаменосец в сраженье кровавом!
О всадник, тоскуют отец мой и мать,
Привет им от сына спеши передать.
Жена, я тебя никогда не забуду,
С тобой мое сердце всегда и повсюду;
Представ перед богом, достигнув конца,
Сперва о тебе вопрошу я творца.
А если зарыть меня стража забыла,
У коршуна будет в зобу мне могила.
Ибн Абд Раббихи
Ибн Абд Раббихи (860–940) — один из самых знаменитых кордовских прозаиков и поэтов. Прославился своей антологией «Чудесное ожерелье», куда включил прозу и стихи, в том числе собственные стихотворения разных жанров — васфы (описания), философскую и любовную лирику. Ибн Абд Раббихи был одним из первых в Андалусии сторонников «прекрасного нового стиля» («аль-бади»), отличающегося обилием «поэтических красот». Ибн Абд Раббихи всю жизнь прожил в Кордове, был придворным поэтом Омейядских правителей Андалусии.* * *
Перевод М. Кудинова ...Все права на текст принадлежат автору: .
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.