Игорь Владимирович Курукин На пути в Индию Персидский поход 1722–1723 гг.

^{Вступление императора Петра I Великого в Тарки 13 июня 1722 года. Картина Ф.А. Рубо. 1893 г. (Дагестанский музей изобразительных искусств им. П.С. Гамзатовой)}

Предисловие

Се знойные Каспийски бреги,

Где, варварски презрев набеги,

Сквозь степь и блата Пётр прошёл…

М.В. Ломоносов.

Ода на день восшествия на престол ея

императорского величества государыни

императрицы Елисаветы Петровны 1748 года

«…Тако в сих краях, с помощию Божиего, фут получили, чем вас поздравляем» — на радостях писал 30 августа 1722 года Пётр I в Петербург из только что открывшего ему ворота Дербента. Поход на Каспий стал отправной точкой «Кавказских войн», — длительного процесса присоединения к России территорий от Кубани и Терека до сложившихся в XIX в. границ с Турцией и Ираном. Неудивительно, что тогда же стали появляться первые исторические описания этого предприятия^[1], полковые истории^[2], труды биографического жанра^[3], порой содержавшие утраченные впоследствии или труднодоступные источники, и публикации документов, не потерявшие значения до нашего времени^[4].

В 1951 году вышла первая и единственная в советское время монография В.П. Лысцова, посвящённая этому петровскому «проекту»^[5]. Автор подробно рассмотрел предысторию военно-политической акции и её ход. Однако он сразу же подвергся критике за стремление выявить «якобы имевшие место» экономические цели петровского похода, в результате чего, по мнению рецензента, продемонстрировал не «прогрессивный характер присоединения неиранских народов», находившихся «под турецким игом и персидским гнётом», а «стремление [России] к захватам»^[6]. Добротно сделанная монография, однако, не исчерпывает всех имеющихся источников. С тех пор в отечественной историографии не было отдельных исследований по теме, за исключением очерков и экскурсов в работах военно-исторической тематики^[7] и в трудах, посвящённых внешней политике России XVIII столетия^[8]. В последнее время вышли публикации ряда документов и статей, характеризующих положение Низового корпуса^[9].

Другие аспекты пребывания российских войск и администрации в Прикаспии рассматривались в работах историков бывших советских союзных и автономных республик под углом зрения истории данного региона и народа и преимущественно с позиции совместной борьбы против турецких или иранских притязаний^[10]. Появлялись подобные исследования и позднее^[11], но уже с иными оценками: былые «содействие экономическому развитию» и защита «от грабежей и насилий иранских захватчиков и турецких наймитов» именуются оккупацией, а «измены сепаратистски настроенных местных феодалов» — «антиколониальными выступлениями в русской оккупационной зоне». Прежняя «помощь» со стороны России соответственно трактуется как реализация собственных планов или стремление к «порабощению» закавказских народов^[12].

Однако тема отнюдь не представляется «закрытой». По печальному признанию одного из известных специалистов, «прошлое народов Кавказа превращено в мозаику воюющих между собой национальных историй. Они исполнены мифами о "нашем" великом культурном и территориальном наследии, на которое якобы покушаются соседи — "варвары", "агрессоры" и "пришельцы"»^[13]. Однако более плодотворными представляются современные исторические подходы, выдвигающие на первый план новые «измерения» прошлого — военно-историческую антропологию, историю повседневности, изучение социальной психологии и представлений современников изучаемых событий.

Появившиеся в последнее время сочинения представляют собой беллетристические произведения^[14]либо поверхностные обзоры, в которых, к примеру, идёт речь о планах «завоевания Южного Кавказа» в духе так называемого «завещания» Петра I; о не имевших места в действительности занятии русскими Мазандерана, столкновениях с турецкими войсками и убийстве российского посла^[15]. Даже в научных работах можно встретить ошибочные утверждения о возвращении императора на юг в 1723 году и повторном занятии им Дербента^[16] или о захвате Астрабада войсками корпуса^[17].

Действия России на Востоке по-разному оцениваются в научной и педагогической литературе — как «военное столкновение с Персией»^[18], военная помощь шахскому Ирану^[19], своевременное предупреждение турецкого вторжения^[20], решение национальной задачи обеспечения безопасности юго-восточных рубежей^[21] или «колониальное освоение захваченных территорий» с целью завоевания Закавказья^[22]. Не случайно непроработанность этого сюжета приводит к «устранению» его не только из школьных учебников, но и из академических трудов^[23].

Автор стремился представить документированный рассказ о первой большой внешнеполитической акции Российской империи за пределами традиционной сферы её влияния. Персидский (или, как предлагали его называть некоторые историки, Каспийский) поход Петра I 1722–1723 годов стал попыткой реализации имперских задач внешней политики. Кроме того, петровский марш на Восток стал началом длительного процесса присоединения Кавказа. Не вдаваясь в споры о природе и содержании событий «Кавказской войны» в её привычных рамках, нам кажется справедливым мнение о наличии не одной, а нескольких таких войн в период с 1722 года до подавления последнего большого восстания в Чечне и Дагестане в 1878-м. А ещё точнее, не столько собственно войн, сколько сцепления разнохарактерных и разновременных конфликтов — внутреннего развития горских обществ, их сопротивления российскому продвижению на Кавказ, борьбы российских властей с набегами, межэтнических столкновений и непрерывных усобиц, наконец, столкновения различных цивилизаций и борьбы за раздел Закавказья между великими державами^[24].

Об устойчивом интересе к данной проблематике говорит появление в последнее время диссертаций по различным проблемам истории Кавказского региона и его взаимоотношений с Россией в XVIII веке^[25]. Свидетельством того, что подобная задача назрела, стало появление исследования дагестанского историка Н.Д. Чекулаева о российском присутствии на берегах Каспия в 1722–1735 годах, подготовленного на основе документов из фондов дагестанских архивов^[26].

Наша работа базируется на материалах центральных архивов, которые в значительной части ещё не вводились в научный оборот и способны добавить новые штрихи в освещение и понимание масштабной военно-политической акции петровской эпохи.

Это прежде всего документы Архива внешней политики Российской империи — указы и рескрипты дипломатическим представителям и командованию Низового корпуса, реляции и доношения последних о положении дел в завоёванных провинциях; переписка с турецкими и иранскими властями; рапорты о состоянии армии, в том числе черновой журнал похода 1722 года. Данные материалы дополняются и отчасти дублируются документами, отложившимися в фонде императорского Кабинета в Российском государственном архиве древних актов; бумаги Сената отражают процесс комплектования, снабжения и финансирования войск; дела из других коллекций содержат дипломатическую и частную переписку командующих корпусом, астраханского губернатора А.П. Волынского, информацию о доходах и расходах российской администрации на завоёванных территориях.

Документы Военной коллегии из Российского государственного военно-исторического архива содержат подробные данные о формировании контингента российских войск в Иране и их действиях по подавлению сопротивления местного населения. В РГАДА и РГВИА хранятся карты российских владений в Иране, составленные военными инженерами XVIII века.

Специфика источниковой базы состоит в том, что автору и читателю приходится иметь дело, с одной стороны, преимущественно с указами монарха и Коллегии иностранных дел, с другой — с доношениями и рапортами командования Низового корпуса. Эти документы «генеральского» уровня адекватно охватывают масштаб происходивших событий и освещают направление (или изменение) политического курса в отношении «новозавоёванных провинций», но в меньшей степени отражают повседневную жизнь солдат и офицеров и их контакты с местным населением. Многие из стоявших в Дагестане, Азербайджане и Гиляне полков были в XVIII веке расформированы, и их архивы исчезли. Практически не сохранились бумаги военных органов управления в Иране — местных провинциальных и судных канцелярий: после ухода в 1735 году российских войск с Кавказа и из Ирана они, скорее всего, были утрачены за ненадобностью. Содержавшаяся в них информация лишь частично входила в доношения вышестоящих лиц или прилагалась к ним. К сожалению, нет и сопоставимого с ними комплекса документов местного происхождения, что неизбежно обедняет исследование.

Многие же события из жизни российских солдат и офицеров на Востоке вообще не фиксировались документально и оставались только в памяти очевидцев и участников в виде семейных преданий, легенд и анекдотов. У поглощённых службой людей первой половины XVIII столетия ещё не появилась потребность вести дневники и писать воспоминания. Тем более ценными являются немногие подобные документы, исходившие от лиц с иным уровнем образования и культурными традициями, например мемуары участника похода 1722 года капитана артиллерии Питера Генри Брюса — двоюродного племянника знаменитого сподвижника Петра I генерала Якова Брюса^[27].

^{Вид Дербента. Рисунок XIX в.}

«Некоторые суда к тому походу не поспели»

Июльской ночью 1722 года на палубе корабля в Каспийском море Пётр I поделился планами с моряком и учёным Фёдором Соймоновым. «"Был ты в Астрабатском заливе?" И как я донёс: "Был", — на то изволил же сказать: "Знаешь ли, что от Астрабата до Балха и до Водокшана (Бадахшана в Афганистане. — И.К.) и на верблюдах только 12 дней ходу? А там во всей Бухарин средина всех восточных комерцей. И видишь ты горы? Вить и берег подле оных до самого Астрабата простирается. И тому пути никто помешать не может"»^[28].

Глядя на свою флотилию с десантной армией, император мечтал о пути в Индию. В 1716 году на восточном побережье Каспийского моря была основана Красноводская крепость, а в следующем в пустыню отправилась шеститысячная экспедиция капитана гвардии Александра Черкасского. Ей предстояло «склонить» хивинского хана к дружбе с Россией и… перекрыть плотиной Амударью, чтобы с пользой для империи пустить её воды по древнему руслу в Каспийское море и «до Индии водяной путь сыскать». Правда, доплыть в Индию через горные хребты Центральной Азии было невозможно, но тогда никто в Европе об этом ещё не знал. Царь мечтал «повернуть» на Россию проходивший через Иран и Турцию древний караванный путь шёлковой торговли. Прикаспийские земли поставляли бы его империи некое «эзенгоутово дерево» для флота, нефть, медь, свинец, табак, вино, сухие фрукты, пряности и, главное, персидский шёлк. В устье Куры царь собирался «заложить большой купеческой город, в котором бы торги грузинцев, армян, персиян, яко в центре, соединялись и оттуда бы продолжались до Астрахани».

Можно только удивляться размаху замыслов Петра: повернуть течение рек, проложить новый трансъевразийский путь с берегов Балтики в Индию; установить протекторат над Грузией и Арменией и всей Средней Азией, связав тамошних владетелей «союзными» договорами и учреждением при них гвардии из «российских людей».

Отряд Черкасского в 1717 году был истреблён войском хивинского хана. Но неудача не остановила Петра. Побывавший в Иране в качестве посла в 1717–1718 годах Артемий Петрович Волынский прямо призывал царя устроить поход на Персию: «… хотя настоящая война наша нам и возбраняла б, однако, как я здешнюю слабость вижу, нам без всякого опасения начать можно, ибо не токмо целою армиею, но и малым корпусом великую часть к России присоединить без труда можно, к чему нынешнее время зело удобно». В 1715–1720 годах морские экспедиции описали восточный и западный берега Каспия, что сделало возможным составление первой точной карты этого моря, которую Пётр в феврале 1721 года отправил в Парижскую академию наук.

В том же году победным миром для России закончилась Северная война, а соседний Иран оказался на грани распада — против бессильного шаха Султан Хусейна одна за другой поднимали восстания провинции. Годом ранее Пётр пожаловал назначенному астраханским губернатором Волынскому чин генерал-адъютанта и поручил ему координацию всей «персидской» политики на месте. Царь собственноручно дал ему указание об отправке в Шемаху офицера «бутто для торговых дел», а на деле затем, чтобы он «туда или назад едучи сухим путем от Шемахи верно осмотрел пути» и особенно «неудобной» участок возле Терков. Самому губернатору предписывалось поддерживать контакты с грузинским царём Вахтангом VI^[29], чтобы тот «в потребное время был надежен нам», а также «при море зделать крепость» с «зелейным анбаром» (пороховым погребом. — И.К.) и «суды наскоро делать прямые морские и прочее всё, что надлежит к тому по малу под рукою готовить, дабы в случае ни а чем остановки не было, однако ж всё в великом секрете держать»^[30].

В декабре 1720 года царь отменил последнее распоряжение — точнее, велел подождать со строительством «до предбудущего 1722 году, но зато потребовал от губернатора пристать «для пробы» образцы верблюжьей шерсти, «персидских кушаков» и «гилянских рогож». Кроме того, Петра интересовали иранские изюм и шафран, которые он предполагал сбывать в соседней Польше; царь, как опытный коммерсант, заметил, что стол польской шляхты не может обойтись без этих специй^[31]. Волынский же призывал Петра поддержать царя Вахтанга и послать ему пять-шесть тысяч российских солдат. Губернатор считал, что с таким подкреплением грузинам и при условии отправки российского «десанта в Персию тысячах в десяти или болше» Россия вполне могла получить приморский Дербент и богатую Шемаху^[32].

Скоро появился и предлог для начала военных действий. Повстанцы Ширвана во главе с предводителем Хаджи Даудом (Дауд-беком) и казикумухским Сурхай-ханом совершали набеги на Ардебиль и Баку, угрожали Дербенту. Волынский в июне 1721 года обнадёжил «бунтовщика» Хаджи Дауда секретным известием, что российскому государю «не противно, что он с персиянами воюет». Но иллюзий в отношении нового «приятеля» посол не питал: «Кажется мне, Дауд-бек ни к чему не потребен; посылал я к нему отсюда поручика (как я перед сим вашему величеству доносил), через которого ответствует ко мне, что конечно желает служить вашему величеству, однако ж, чтобы вы изволили прислать к нему свои войска и довольное число пушек, а он конечно отберёт городы от персиан, и которые ему удобны, те себе оставит (а именно Дербент и Шемаху), а также уступит вашему величеству кои по той стороне Куры реки до самой Гиспогани (Исфахана. — И.К.), чего в руках его никогда не будет, и тако хочет, чтоб ваших был труд, а его польза»^[33].

^{Виды Исфагана. Гравюры по рис. К. де Брёйна (Бруина). 1704 г. Из кн.: Voyages de Corneille Le Brun par la Moscovie, en Perse, et aux Index orientales. T. 1. 1718.}

В августе 1721 года повстанцы взяли Шемаху. Правитель провинции Гуссейн-хан был убит вместе с сотнями других горожан. При грабеже гостиных дворов русские купцы были «обнадёживаемы, что их грабить не будут, но потом ввечеру и к ним в гостиный двор напали»; некоторые торговцы были убиты, а все товары разграблены^[34]. По сведениям из «экстракта ис поданных доношений о том, коликое число было у купецких людей товаров в Шемахе и кого имяны», ущерб оценивался «на персицкие деньги 472 840 рублев на 29 алтын»^[35]. Волынский послал в Шемаху переводчика Дмитрия Петричиса, но предводитель мятежников заявил тому, что о возмещении убытков «и думать не надобно, чтоб назад было отдано для того, что у них обычай в таких случаях: ежели кто что захватит, того назад взять невозможно»; якобы даже ему самому не удалось получить свою долю того награбленного имущества шахского наместника^[36].

«По намерению вашему к начинанию законнее сего уже нельзя и быть причины», — убеждал Волынский царя в донесении от 10 сентября 1721 года; такое вторжение, считал он, теперь будет выглядеть выступлением «не против персиян, но против неприятелей их и своих». Он призывал Петра выступить в поход следующим летом, поскольку, «что ранее изволите начать, то лутче, и труда будет менее». Напористый губернатор был уверен: «.. невеликих войск сия война требует, ибо ваше величество уже изволите и сами видеть, что не люди — скоты воюют и разоряют». Он подсчитал, что судьбу операции решат максимум десять пехотных и четыре кавалерийских полка вместе с тремя тысячами казаков и «русской кураж и смелость». Успех гарантирован — «толко б были справная амуниция и довольное число провиянту»^[37].

В то время так думал не только он. Консул Семён Аврамов в донесениях также рисовал картину разложения шахской армии, бессилия правительства, которое рассчитывало в борьбе с мятежниками только на помощь самих же горских князей и Вахтанга VI, и делал неутешительный прогноз: «Персидское государство вконец разоряется и пропадает»^[38].

Зимой 1721/22 года был сформирован экспедиционный Низовой корпус; по указу Военной коллегии от 27 ноября 1721 года «за приписанием» Меншикова в него вошла половина личного состава двадцати армейских полков «финляндского корпуса» (начиная с капральств): 1-го и 2-го гренадерских, Воронежского Троицкого, Нижегородского, Московского, Санкт-Петербургского, Тобольского, Копорского, Галицкого, Шлиссельбургского, Казанского, Азовского, Сибирского, Псковского, Великолуцкого, Архангелогородского, Вологодского, Рязанского и Выборгского. Выделенные половины капральств объединялись в четыре роты, а последние составляли сводные батальоны, которые направлялись в Центральную Россию «ради облегчения здешних мест в квартирах». Помимо указанных двадцати батальонов пехоты к походу готовились Астраханский полк, половина Ингерманландского полка (в том числе все его гренадеры), по два батальона от обоих гвардейских полков (вместе с половиной всех гренадеров-семёновцев и бомбардирской ротой преображенцев) и семь драгунских полков (Московский, Архангелогородский, Рязанский, Ростовский, Астраханский, Новгородский и Казанский)^[39].

В поволжских городах (Угличе, Твери, Ярославле, Нижнем Новгороде, Казани) силами местных плотников и солдат направленных сюда армейских батальонов развернулось строительство транспортных ластовых судов и «островских лодок» (вместимостью по 30–40 человек); такелаж и паруса для их оснащения брали с кораблей на Балтике. ...