Марио Борегар Войны мозга. Научные споры вокруг разума и сознания

Mario Beauregard

Brain Wars. The Scientific Battle Over the Existence of the Mind and the Proof That Will Change the Way We Live Our Lives

Copyright © 2012 by Mario Beauregard.

© Сапцина У.В., перевод, 2017

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020

Вступление «Компьютер, сделанный из мяса?» Материализм и проблема разума и мозга

Будь у Декарта пудель, история философии сложилась бы иначе. Пудель бы объяснил Декарту: вопреки его учению, животные – не машины, а значит, и человеческое тело – не машина, навеки отделенная от разума…

Артур Кёстлер^[1]

Очень часто, возможно, гораздо чаще, чем может показаться, самые обычные люди приобретают необъяснимый опыт, выходящий за рамки и объяснения традиционной науки.

Пациенты с больными коленями – остеоартрит, иным без трости и шагу не ступить, всем показана операция, – участвуют в исследовании. Двойной слепой метод. Одним проводят настоящую операцию, а другим «дают плацебо», то есть делают псевдооперацию. И результаты поразительны: все пациенты сообщают о значительном снижении боли, а те, кому провели «операцию-плацебо», не просто ходят, но даже играют в баскетбол.

Однажды вечером после ужина, любуясь закатом за окном гостиной, преуспевающий врач и ученый-психиатр входит в мистическое состояние озарения, в котором кажется, что время исчезает. Через несколько минут он возвращается к привычному состоянию сознания, но его жизнь меняется навсегда.

С Марией, трудовой мигранткой, случился сердечный приступ. Медики в отделении кардиологии экстренно перезапустили сердце и спасли ей жизнь. Позже, в беседе с социальным работником, Мария рассказывает: пока ее сердце не билось, она смотрела на свое тело откуда-то с потолка и видела все, что делают врачи. А потом она выглянула в окно и заметила на карнизе соседнего здания кроссовку. Любопытный социальный работник ищет эту кроссовку и находит ее именно там, – и это место никак не увидеть с больничной койки.

Что за этим стоит?

Неужели пациентов с больными коленями, которым сделали операцию-плацебо, исцелила сила их веры? Или же артроскопическая хирургия попросту зря расхвалена?

Испытал ли психиатр влияние «Всего разума» – как называл это Олдос Хаксли? Слилось ли его сознание с источником Вселенной? Или ему привиделся сон наяву?

Покидала ли Мария свое тело? Парила ли под потолком? А если нет, как же ей удалось разглядеть ту кроссовку – ведь с койки ее не увидеть?

Возможно ли такое?

Вопросам, поднятым в книге, уже много веков. Верно ли то, что мы – всего лишь развитые животные? Откуда берется наше «я»? Есть ли разница между нашим мозгом и нашим разумом, или сознанием? Что происходит с нами после гибели тела? Сознание полностью исчезает? Растворяется в пустоте? И может ли разум существовать без тела?

В последние века почти все ученые Запада работали в строгих материалистических рамках и исходили из фундаментальной предпосылки: есть только лишь материя. Эта точка зрения стала призмой, сквозь которую почти все мы воспринимаем мир, осмысливаем его, взаимодействуем с ним и судим, что верно и что – нет. Специалисты в официальной нейробиологии – такие ученые, как я, изучающие мозг и его функции, – исходят из предположения о том, что все наши паттерны мышления и психический опыт объясняются и обуславливаются электрическими импульсами в мозге. Знаменитый молекулярный биолог Фрэнсис Крик, один из первооткрывателей молекулярной структуры ДНК, высказался сурово и резко: «И сами “вы”, и ваши радости, и горести, и воспоминания, и стремления, и ваше чувство собственной личности, и свобода воли, – в сущности, не более чем поведение обширного скопления нервных клеток и молекул, из которых они состоят»^[2].

И все же… на самом ли деле есть только лишь материя? Большинство людей, независимо от их религиозных убеждений, интуитивно чувствует, что наше сознание – наше «я», которое делает нас единственными в своем роде, – отделено от тела. В культурах всего мира, во все века, возникала идея о жизненном начале – о некоем средоточии разума, души и нашего «я», которое после смерти тела живет как отдельный дух или как часть мирового духа. В последние столетия ученым приходилось отодвигать в сторону свои исконные убеждения, чтобы выполнить точную и объективную работу. Да, это позволило совершить немало замечательных открытий, и благодаря этому методу мы многое обрели, но попутно наука, кажется, упустила из виду картину в целом: открытую дверь к возможности «невозможного».

С материалистической точки зрения все сущее – скопления частиц вещества. Все, что мы испытываем, – наши мысли, чувства, убеждения, намерения, ощущение «я», духовные озарения, – это итог электрохимических импульсов в мозге. И в этом мире люди, сообщающие о сверхъестественном опыте, – от внетелесного, как у Марии, до пророческих видений о вещах и событиях, неизвестных нам, и экстатических состояний слияния со Вселенной, – по определению бредят, или у них временно «сбоит» мозг.

Для меня, для неуклонно растущего числа ученых и, вероятно, для вас мышление такого рода не согласуется с тем, что мы чувствуем и испытываем ежедневно, а тем более – когда случай выходит за рамки обыденности. В сущности, усеченные материалистские представления о том, что значит быть человеком, зачастую мешают нам увидеть то, что находится прямо перед глазами. Врач и писатель Ларри Досси указывает на главную проблему: «Есть один [грустный] маленький секрет, в который ученые-ветераны никогда не посвящают молодежь: если идешь в науку, душу оставь за дверью. Дело в том, что разума и души в том виде, как их представляет большинство, в традиционной науке нет: такие проявления сознания, как выбор, воля, эмоции и даже логика считаются работой мозга под прикрытием»^[3].

Мы уже очень долго держим душу за дверью. Но неважно, считаем ли мы себя религиозными или даже духовными людьми. При виде того, сколь филигранно устроена природа и наши тела, многие просто чувствуют, что «должно быть нечто большее». Да, мы понимаем, что мозг управляет удивительными системами, поддерживающими наш организм в рабочем состоянии, но в то же время упрямо верим, что «мы» – то неосязаемое и неуловимое, что мы с собой отождествляем, – это нечто большее, чем мозг.

* * *

Мозг можно взвесить, измерить, просканировать, препарировать и изучить. Однако разум, который, как мы считаем, порожден мозгом, остается загадкой. Он не имеет ни массы, ни объема, ни формы, его не измерить в пространстве и времени, и тем не менее он так же реален, как нейроны, нейромедиаторы и синапсы. И сила его невероятно велика.

Множество научных исследований указывает: наши мысли, убеждения и эмоции влияют на то, что происходит в нашем мозге и теле, и играют ключевую роль в нашем здоровье и самочувствии. Так или иначе, мы собственным разумом создаем нашу жизнь, наше здоровье и наш мир. Об этих и многих других исследованиях вы прочтете на страницах книги. Они доказывают: сила разума реальна, просто мы ее часто не используем.

Если мы верим в эффективность псевдолечения – того, неэффективность которого доказана наукой, – это может стимулировать нашу способность к самоисцелению даже при таких тяжелых заболеваниях, как рак и болезнь Паркинсона. Эмоции влияют даже на то, «включены» или «выключены» определенные гены, – к примеру, те, что меняют реакцию нашего организма на стресс.

Мы можем намеренно менять процессы в нашем организме, которые обычно не поддаются сознательному контролю. Можем улучшить когнитивные функции, учась управлять электрической активностью нашего мозга посредством нейронной обратной связи (нейрофидбека). Можем посредством медитативных практик натренировать разум – и тем повысить активность областей мозга, вовлеченных в поддержание здоровья эмоциональной сферы, в сопереживание и в процесс внимания. А тренировка психики способна даже изменить структуру нашего мозга.

Под гипнозом люди могут увидеть разные цвета там, где на самом деле присутствует только один – серый. С помощью приемников мозговых волн можно передвигать предметы одной силой мысли. На самом деле невозможное возможно!

Как и все больше ученых с каждым днем, я горячо верю: материалистические принципы – это не наука. Все больше серьезных научных исследований показывает, что считать эти принципы научными – это не просто ограниченность, но и ошибка. По сути, мало кто из ученых, ведущих свою работу, «как все», в рамках научного материализма, сознает, что тот основан на ряде философских допущений, – то есть убеждений без доказательств. По меньшей мере три можно проследить до классической физики:

Физикализм – идея, согласно которой во Вселенной существуют лишь материя и энергия. Это означает, что жизнь, разум и сознание – просто случайные и несущественные побочные продукты сложных конструкций из материи (и энергии).

Редукционизм – принцип, согласно которому сложное можно понять путем сведения его к взаимодействию составляющих, или к более простым и фундаментальным вещам. Ключевые выражения для такой точки зрения – «всего лишь», «просто» и «не что иное, как».

Объективизм – учение, согласно которому ученые должны исследовать эмпирические факты объективно, полагаясь на телесные органы чувств и на технологии, те же микроскопы и телескопы.

Рассказ о том, как наука пришла к безусловному принятию этих идей, окажет неоценимую помощь в понимании не только того, почему они столь долго были нам полезны, но и того, почему ей пора выйти за рамки, возникшие еще в Древней Греции.

* * *

Древнегреческий философ Гераклит первым предположил, что человеческие существа состоят из тела и души и что душа отвечает за мышление и чувства. Немного позднее Платон развил эту идею и предложил дуалистический подход: тело – временное вместилище бессмертной и невидимой души, связанной с мозгом^[4]. (Запомните этот подход: мы к нему еще вернемся.)

Демокрит, творивший чуть раньше Платона, скептически относился к сверхъестественным объяснениям и выдвинул теорию, звучащую очень знакомо: все сущее образовано веществом и пустотой; мир состоит из базовых частиц вещества («атомов», то есть «неделимых»); люди материальны, и их жизнь обрывается, когда перестает действовать тело.

Идеи Демокрита стали чем-то вроде крутого поворота в споре о разуме и мозге. Его современник Гиппократ, «отец западной медицины», пошел еще дальше. При травме мозга могут нарушиться психические функции, утверждал он, значит, мозг должен вмещать сознание, интеллект и чувства. Несколько столетий спустя, во II веке нашей эры, римский врач и философ Гален предположил, что от мозга зависят такие умственные способности, как восприятие и мышление^[5].

В Средние века в Европе обрела могущество Церковь. Ее влияние простиралось повсюду. «Наукой» стала алхимия – мутная мешанина религии и суеверий. Свободные наблюдения и исследования не поощрялись, о причинах болезней и их лечении было мало что известно. В эпоху Ренессанса, в XV–XVI веках, вновь возник интерес к науке, отделенной от религии, а к XVII веку научная революция уже была в разгаре.

Французский философ и математик Рене Декарт возродил платоновскую концепцию дуализма души и тела. Прославивший себя фразой: «Я мыслю, следовательно, существую», Декарт считал человека слиянием материального тела и нематериальной души, а Бога – источником и души, и тела. С его точки зрения тело – это машина, и действует она по законам физики; душа же свободна от влияния этих законов, ибо природа ее не телесна. И еще Декарт строил теорию о том, что душа намеренно воздействует на тело. Большинство последователей Декарта, выдающиеся философы и ученые, отвергли его теорию: та не могла убедительно объяснить связи души и мозга. Как, вопрошали они, может нематериальная психическая сущность воздействовать на материальный мозг?

Открытия научного прогресса покончили с суевериями. Закон гравитации и законы движения планет показали нам, как устроен мир; математический анализ проявил то, что мир можно измерить и исчислить; в микроскоп мы увидели незримые миры, о которых даже не догадывались. Все эти инструменты, как и изобретение самого научного метода, заложили фундамент современной науки и подарили нам современный мир.

В XVIII веке, с началом эпохи Просвещения, религиозные откровения все чаще ставились под сомнение^[6]. Рациональность и наука отстаивались как главные источники авторитета и законности. Научно-технический прогресс позволил ученым увидеть, что происходит в крови, воде и других природных субстанциях: те кишели живыми организмами. Врачи начали выявлять различные возбудители болезней – бактерии, грибки, вирусы, – и по вполне понятным причинам сочли, что для лечения инфекционных заболеваний требуется лишь устранить эти факторы.

Промышленная революция с ее поразительной мощью машин, призванной преобразить мир, и революционной возможностью «прогресса» дала науке новую концепцию для пересмотра научного мышления. В теле уже не видели божественный образ и подобие – оно стало биологической машиной. Еда на входе, энергия на выходе. В этом мире роль медицины уже не сводилась к мольбам о милосердии, обращенным к Богу. Эта роль стала чисто механической: устранение неисправностей в организме^[7].

С появлением новых сведений о том, как действуют мельчайшие частицы жизни, прежние представления о причинах и следствиях стали терять свое значение. Результаты астрономических и иных наблюдений привели к тому, что новые философы начали описывать Вселенную как всего лишь холодный безликий детерминированный механизм из бездушных частиц материи, не обладающих ни сознанием, ни интеллектом и лишенных цели. Теория Дарвина навела некоторых на мысль: так неужели человечество – и правда нечто вроде эволюционной случайности? Немецкий философ Фридрих Ницше провозгласил, что Бог мертв, другие заявляли, что вера в сверхъестественное и в духовные сущности, – не что иное, как химеры религиозного воображения^[8].

Во второй половине XIX века был достигнут значительный прогресс в изучении влияния повреждений мозга на психические функции, – язык, память, мышление, восприятие… Это нанесло удар по идее дуализма. В среде ученых преобладающими стали взгляды, согласно которым умственная и психическая деятельность, а также поведение обусловлены исключительно мозгом, – что якобы подтверждалось в лабораторных условиях. Сознание уже не принадлежало к сфере необъяснимого. В 1874 году английский биолог Томас Гексли опубликовал статью, где предположил, что человеческие существа – это биологические машины, обладающие сознанием^[9].

К началу ХХ века эти материалистические взгляды господствовали в науке. Тем не менее некоторые философы и ученые не поддавались. В 1891 году философ из Оксфорда Фердинанд Шиллер предположил, что материя не порождает сознание, а ограничивает его^[10]. В 1898 году Уильям Джеймс^[11], отец американской психологии, указал на то, что ученые могут оценивать лишь корреляции: когда состояние мозга в некоторой степени меняется, изменения происходят и в психическом состоянии. Тот факт, что психические функции нарушаются при повреждениях мозга, не доказывает, что именно мозг порождает разум и сознание.

Прибегая к изысканной аналогии, к которой мы еще вернемся, Джеймс объяснял, что он имеет в виду: когда белый свет проходит сквозь призму, говорил он, призма дает ему возможность распадаться на все цвета спектра. Сама призма не является источником света, но позволяет нам увидеть свет в ином виде. Точно так же мозг, возможно, допускает, передает и выражает психические события и сознательный опыт, имеющие некий другой источник. Мозг их не порождает. Джеймс считал, что эта гипотеза могла бы объяснить и последствия воздействия наркотических веществ и повреждений мозга^[12].

По сей день ряд ученых и мыслителей пользуются обновленной формой аналогии Джеймса, чтобы проиллюстрировать взаимосвязь разума и мозга: приравнивать «разум» к «мозгу» – это так же нелогично, как послушать музыку по радио, потом уничтожить радиоприемник и сделать вывод, что музыку создавало радио.

* * *

В ХХ веке дуализм разума-мозга незаметно вернулся в научные круги. Это произошло в первую очередь благодаря трудам двух исследователей – Уайлдера Пенфилда и Джона Экклса.

В 1934 году канадский нейрохирург Уайлдер Пенфилд стал первым директором знаменитого Монреальского неврологического института. Как ни парадоксально, он начал научную карьеру с намерением доказать материалистский тезис, согласно которому разум является просто продуктом деятельности мозга. Для этой цели он разработал хирургическую процедуру, которую применял при лечении пациентов с тяжелой формой эпилепсии, удаляя ткани головного мозга, вызывающие эпилептические припадки. Перед тем как иссечь «эпилептические» ткани, Пенфилд стимулировал различные участки головного мозга электродами, составляя карту мозговых функций. Во время процедуры пациенты лежали на операционном столе, находясь в ясном сознании, но не чувствовали никакой боли, поскольку мозговая ткань не обладает чувствительностью.

Пенфилд составлял карты мозга на протяжении десятилетий, и составил их для более чем тысячи пациентов. Он выяснил, что чаще всего стимуляция мозга электрическим током вызывает элементарные ощущения или двигательные реакции; очень редко она приводила к галлюцинациям какого-либо рода. Поразительно то, что пациенты Пенфилда всегда могли отличить ментальные явления, возникшие по их воле, от тех, которые были вызваны электрической стимуляцией. К примеру, если воздействие электрода на двигательную зону мозга пациента вызывало простое движение руки, пациент говорил Пенфилду: «Это не я. Это вы меня заставили»^[13]. К концу своей научной карьеры Пенфилд заключил, что высшие психические функции – такие как сознание, мышление, воображение и воля, – мозгом не порождены: разум – нефизическое явление, взаимодействующее с мозгом^[14].

Австралийский нейрофизиолог Джон Экклс в 1963 году был удостоен Нобелевской премии по физиологии или медицине за свою работу, посвященную синапсам – крошечным местам контакта, по которым нервный импульс переходит от одного нейрона к другому. Экклс считал, что материалистические теории не в состоянии объяснить такое чудо, как человек: «Я утверждаю, что тайна человека неимоверно дискредитирована научным редукционизмом»^[15], – говорил он. Согласно теории Экклса, основанной на интеракционистском дуализме, люди обладают нематериальным разумом, принадлежащим к духовному миру, который воздействует на материальный мозг, принадлежащий к физическому миру, и в то же время сам подвергается воздействию со стороны мозга. Экклс, наперекор Декарту, утверждает, что нематериальный разум не является субстанцией. Более того, он выдвигает гипотезу о законах влияния психического на физическое, регулирующих влияние разума на мозг^[16].

* * *

Несмотря на признание их трудов, Пенфилд и Экклс оставались за пределами научного мейнстрима. А ученые-материалисты ХХ века, размышляя о проблеме разума и мозга, сформулировали ряд положений, среди которых особенно примечательны теория идентичности разума и мозга, элиминативизм и эмерджентизм.

Теория идентичности разума и мозга утверждает, что ментальные явления созданы мозговыми явлениями и идентичны им^[17]. Хотя мы воспринимаем наше собственное сознание и ментальные явления субъективно («я прекрасно себя чувствую»), явления в нашем мозге можно количественно оценить извне, объективным образом («после пробежки мой мозг произвел выброс эндорфинов»). Эта теория подразумевает, что наше чувство идентичности, наши убеждения и ценности, наши чувства, наш духовный опыт и даже наша свободная воля – не что иное, как электрические импульсы и химические реакции в нашем мозге.

Элиминативизм, занимающий более радикальную позицию, решает задачу разума и мозга, отрицая существование ментальных функций и явлений, и утверждая, что есть лишь физические состояния мозга. Согласно этим взглядам, ментальный мир – это иллюзия, и мы лишь воображаем себе, что у нас есть мысли, воспоминания, чувства и цели. Сознание, разум, свобода воли и «я» – донаучные концепции, относящиеся к области наивных представлений (прозванных «житейской психологией») о том, как работает мозг. Элиминативизм придерживается мнения, что рано или поздно эти концепции будут искоренены благодаря достижениям науки^[18].

Эмерджентизм, или эмергентный ментализм, предложенный нейробиологом Роджером Сперри, нобелевским лауреатом, стоит на том, что ментальные явления невозможны независимо от мозга. Однако Сперри полагал, что мысли, убеждения, намерения, чувства, желания, нравственные ценности и прочие ментальные явления – свойства высшего уровня, возникающие из низкоуровневых физических процессов в мозге (но не сводящиеся к ним). Кроме того, он предположил, что такие ментальные явления могут оказать каузальное влияние на те самые процессы в мозге, которыми порождены^[19]. Последователи Сперри развили многочисленные формулировки и положения эмерджентизма^[20].

Ни одна из этих теорий не объясняет того, что австралийский философ Дэвид Чалмерс назвал «трудной проблемой» сознания^[21]: почему и как субъективный внутренний опыт, такой как любовь и духовные прозрения, возникает из физических процессов в мозге. Поскольку свидетельства нейробиологии отнюдь не демонстрируют, что все психические явления без исключения вызваны только нейронными процессами, все больше людей, в том числе и сам Чалмерс, в настоящее время сомневаются в том, что эта проблема когда-либо будет разрешена материалистическими теориями разума.

Материализм остается преобладающим научным воззрением. Пионер в области искусственного интеллекта Марвин Минский выразил всю суть материалистической позиции в незабываемой фразе: «Мозг, – сказал он, слегка осовременив механистическую парадигму, – это лишь компьютер, сделанный из мяса». Впрочем, Минский не принимал во внимание бесконечные возможности, открытые новым революционным направлением физики – квантовой механикой (КМ). Она, в сущности, сокрушила научное материалистическое мировоззрение. И, как мы убедимся далее в этой книге, квантовая механика открывает новые безграничные возможности, вдребезги разбивающие материалистические рамки.

* * *

Материалистические теории, несмотря на их упрямую живучесть в научных кругах, не в состоянии разрешить задачу разума и мозга^[22]. Нам нужна иная модель, чтобы сквозь ее призму рассматривать силу разума и его центральную роль во Вселенной. Эта новая точка зрения должна быть свободна от материалистских догм, отживших свое и мешающих науке исследовать перспективы, все это время бывшие прямо перед нами.

Подобно Фредерику Майерсу (одному из первых исследователей психологии бессознательного, или «глубинной психологии», оказавшему заметное влияние на Уильяма Джеймса и швейцарского психиатра Карла Густава Юнга), я верю: можно достичь грандиозного прогресса, если мы, опираясь на фундамент научного метода, подойдем к проблеме разума и мозга эмпирически^[23], уделяя приоритетное внимание знаниям, полученным из наблюдений и свидетельств^[24]. В последующих главах вы встретите обилие свидетельств, связанных с впечатляющими способностями разума и его фундаментальной основы, не поддающейся упрощению.

Как вы убедитесь, многочисленные цепочки веских доказательств свидетельствуют о том, что ментальные явления действительно существуют и могут в значительной мере влиять на деятельность нашего мозга и тела. Кроме того, они показывают, что наш разум может воздействовать на события, происходящие за пределами нашего тела, и что мы можем осознанно достичь трансцендентных сфер – даже когда мозг явно не функционирует. И что самое важное, эти разнообразные цепочки доказательств указывают на то, что материалистические теории разума ошибочны: мы – не «всего лишь» сложные биологические машины и не компьютеры, сделанные из мяса. Реальность – обширная и сложная для понимания теория, которую мы только начинаем изучать. Она, как вы увидите в последующих главах, охватывает гораздо больше, чем просто физический мир.

Времена быстро меняются, особенно в том, что касается науки. Самые заманчивые и перспективные рубежи науки XXI века – квантовая механика, «облачные» вычисления, виртуальная реальность, – демонстрируют нам совершенно иные модели реального и возможного – в сравнении с теми, что допустимы в материалистической науке. Кроме того, они дают нам инструменты, с помощью которых мы можем исследовать природу взаимоотношений между нашим разумом – нашим сознанием, нашим «я» – и нашим мозгом. Великие достижения в науке делаются, когда мы следуем свидетельствам, куда бы они нас ни вели. Если наша цель и правда в том, чтобы достичь надлежащего научного понимания человеческого разума, значит, мы должны быть готовы принять во внимание все эмпирические данные по этому вопросу. На это и нацелены «Войны мозга», и я надеюсь, что к этому стремитесь и вы, читая эту книгу.

Глава 1 Способность веры исцелять и убивать Эффект плацебо/ноцебо

Плацебо – это призраки, населяющие наш дом биомедицинской объективности, это порождения тьмы, это обличители парадоксов и разногласий в созданных нами определениях того, что именно в лечении является действенным и реальным.

Историк медицины

Энн Харрингтон^[25]

В конце 50-х годов ХХ века пациент, которого психолог Бруно Клопфер называл «мистер Райт», умирал от прогрессирующего рака лимфатических узлов в больнице Лонг-Бич, Калифорния. В том, что он умирает, не было ни малейших сомнений: опухолевые образования размером с апельсин быстро росли у него на шее, в паху, в области груди и живота. Его селезенка и печень были чудовищно увеличены, раз в два дня из его груди приходилось откачивать от одного до почти двух литров жидкости, чтобы он сохранял возможность дышать. По прогнозам лечащих врачей, ему оставалось жить не больше двух недель^[26].

Однако мистер Райт не собирался умирать. Когда он узнал, что его лечащий врач, доктор Филип Уэст, участвует в тестировании нового препарата против рака, он возгорелся надеждой. Этот новый препарат, кребиоцен, поначалу казался чрезвычайно эффективным. Пациент уговорил доктора Уэста назначить ему эту революционную новинку. Тронутый отчаянием пациента и зная, что тот безнадежен, Уэст согласился.

Доктор Уэст сделал мистеру Райту инъекцию кребиоцена в пятницу днем. А в следующий понедельник врач с изумлением обнаружил, что его «умирающий» пациент разгуливает по отделению и перешучивается с медсестрами. Мистер Райт не просто выглядел так, будто ему лучше, – ему вправду полегчало. За выходные его опухоли начали таять, как снежки на раскаленной печи. Еще десять дней лечения экспериментальным препаратом – и практически все симптомы его заболевания исчезли. Казалось, кребиоцен одержал триумфальную победу, мистера Райта выписали из больницы, он вернулся к привычному образу жизни и, по всей видимости, исцелился.

Но через два месяца мистер Райт раскрыл газету и прочел статью, от которой мгновенно пал духом. Согласно предварительным отчетам, исследователи обнаружили, что кребиоцен не является эффективным в лечении рака. И, несмотря на предшествующее выздоровление, у мистера Райта сразу же начался рецидив, и опухоли появились снова.

Потрясенный таким поворотом событий, доктор Уэст в отчаянии прибег к последнему средству – обману. Убедительным и авторитетным тоном он объяснил пациенту, что газеты ошиблись и что кребиоцен – мощное средство против рака. Он объяснил мистеру Райту: его рецидив – следствие того, что назначенный ему препарат был из партии, испорченной во время хранения в аптеке, однако в больницу только что поступила новая – «суперочищенная, двойной концентрации», исцеляющее воздействие которой в два раза выше. Поверив ему, мистер Райт охотно согласился еще раз пройти курс лечения.

Исполненный надежды и веры, мистер Райт смотрел, как ему делают инъекции свежей дистиллированной воды – и верил, что это и есть чудодейственный кребиоцен. Эффект оказался таким же поразительным, как при первом введении препарата. Скопления опухолей опять рассосались, жидкость в груди исчезла, через несколько дней мистер Райт покинул больницу без каких-либо симптомов, полностью излечившимся.

В этом счастливом состоянии он пребывал еще несколько месяцев, до тех пор, пока не прочитал в газете отчет о финальном вердикте Американской медицинской ассоциации. В отчете подтверждались ранние предположения: кребиоцен совершенно неэффективен и бесполезен для лечения рака. Через несколько дней после прочтения этой статьи мистер Райт снова поступил в больницу в крайне тяжелом состоянии. Два дня спустя он умер.

* * *

Несколько лет назад журнал New Scientist опубликовал статью под заголовком «13 вещей, которые просто уму непостижимы»^[27]:в ней перечислялся ряд научных аномалий, явлений, которые попросту не имели смысла с точки зрения общеизвестных знаний. Эффект плацебо, наша способность к самоисцелению или облегчению боли просто в результате веры в эффективность лечения независимо от того, «реально» оно или нет, значился в этом списке под первым номером. Как в случае с мистером Райтом, по-видимому, чем тверже мы верим в конкретное лечение – будь то таблетка-пустышка, инъекция соленой воды, проклятие шамана или официально одобренный Управлением по санитарному надзору (FDA) медикамент, – тем выше вероятность, что лечение подействует.

Некоторые материалистически настроенные ученые считают эффект плацебо аномалией и пытаются оспаривать его существование. К примеру, датские исследователи Асбьёрн Робьяртссон и Питер Гёцше обнаружили некоторые изъяны в более давних исследованиях, где фигурировало применение плацебо. На основании этой информации они выдвинули утверждение: есть лишь незначительные свидетельства тому, что подобное лечение дает реальный продолжительный эффект, отличный от нормального течения болезни^[28].

Но действительно ли эффект плацебо – аномалия? Масса исследований, в том числе моих собственных, недвусмысленно указывает на то, что ментальные состояния, такие как убеждения и ожидания, могут быть чрезвычайно мощными^[29]. Эффект плацебо и его злой двойник, эффект ноцебо, – то есть неприятные и даже опасные для жизни симптомы, способные возникнуть после применения псевдолечения, – известны на протяжении веков, и подавляющее большинство врачей в наши дни воспринимает их как бесспорное явление.

Сила разума – не миф, не самообман и не колдовство, хотя все перечисленное, по-видимому, может быть по-настоящему полезным для стимуляции исцеления. Эффект плацебо, даже такой поразительный, как исчезновение опухолей за одну ночь, выглядит аномалией, только если исходить из предположения, что «разум» – это иллюзия, порожденная работой мозга. Однако наука с полной определенностью свидетельствует о противоположном.

«Плацебо» – латинское выражение, означающее дословно «я понравлюсь». В Библии оно появилось вследствие того, что святой Иероним неверно перевел первое слово девятого стиха Псалма 114. Вместо того, чтобы перевести с иврита «буду ходить пред лицем Господним на земле живых», он написал «placebo Domino in regione vivorum» («буду угождать Господу на земле живых»)^[30]. Кстати говоря, первыми «плацебо» были люди, а не таблетки. В Средние века, когда профессиональные плакальщики, получавшие плату, ждали начала молитвы об усопших на вечерне, они часто читали девятый стих Псалма 114 и в итоге получили прозвище «плацебо» в знак их неискреннего плача.

Плацебо-контроль – применение имитации действий, призванных отличить воздействие воображения от реальности – начали вводить в Европе в XVI веке в попытках прогрессивных католиков дискредитировать экзорцизм. Людям, якобы одержимым силами зла, давали ненастоящие святые предметы. Если человек откликался судорожными корчами, наблюдатели делали вывод, что его одержимость была лишь игрой воображения^[31].

В конце XVIII века слово «плацебо» использовалось в контексте медицины так же широко, как сейчас: им называли безвредное лечение, направленное на поддержку процесса исцеления. До 50-х годов XIX века врачи не располагали эффективными методами лечения заболеваний, и плацебо было основным средством, которое им приходилось предлагать пациентам. Врачи обнаружили, что зачастую пациентам было достаточно верить в лечение, даже если сами врачи в него не верили.

Подобно многим другим скачкам в познании, место эффекта плацебо в науке было определено благодаря открытию, сделанному практически на поле боя. Ближе к концу Второй мировой войны одна медсестра ассистировала американскому анестезиологу Генри Бичеру в военно-полевом госпитале, расположенном на юге Италии. Однажды из-за тяжелых потерь в госпитале иссякли запасы морфия. Это случилось в самое неподходящее время: Бичеру предстояло оказывать помощь тяжелораненому солдату, которому требовалась срочная операция. Медсестра быстро сообразила, как поступить. В шприце у нее была лишь соленая вода, но она объяснила солдату, что сейчас сделает ему укол сильнодействующего обезболивающего препарата. К изумлению Бичера, после псевдоинъекции состояние солдата быстро стабилизировалось и он, по-видимому, не страдал от острой боли во время последовавшей операции.

После войны Бичер вернулся к своей работе в Гарварде, но увиденное не забыл. В 1955 году он опубликовал статью под заголовком «Могущественное плацебо» в журнале Journal of the American Medical Association (JAMA)^[32]. В статье он рассказал о том, как эффект плацебо исказил результаты нескольких фармакологических испытаний, вызвав улучшения, которые по ошибке приписали тестируемым препаратам. Далее автор статьи заявлял, что примерно 35 % пациентов положительно реагируют на лечение с помощью плацебо, и утверждал, что добровольцы, получавшие во время испытаний реальное лечение, были подвержены воздействию эффекта плацебо. Поскольку сам акт приема лекарства, по-видимому, обладал неким терапевтическим действием, Бичер предложил при подсчетах истинной эффективности препарата вычитать улучшения в контрольной плацебо-группе из выявленного общего терапевтического эффекта препарата.

В 1962 году, после публикации авторитетной статьи Бичера, Конгресс США потребовал, чтобы в испытания препаратов включали контрольные плацебо-группы. Добровольцев предстояло распределять в произвольном порядке в группу получения либо испытываемого препарата, либо таблеток-пустышек, и ни исследователь, ни пациент не должны были знать, что именно и кто получает, пока не закончится испытание. Предложенное Бичером двойное слепое плацебо-контролируемое рандомизированное клиническое испытание было возведено на пьедестал как эталон для зарождающейся фармацевтической индустрии. Сегодня этот эталон занимает прочные позиции: новый медикамент должен одержать верх над плацебо по меньшей мере в двух достоверных испытаниях, чтобы завоевать одобрение Управления по санитарному надзору (FDA).

Однако Бичер способствовал преувеличению значимости эффекта плацебо, не сделав различия между реакцией на плацебо и другими факторами, искажающими результаты, например – случайными флуктуациями симптомов и спонтанной ремиссией^[33]. Мало того, в большинстве ранних исследований, упомянутых Бичером в статье, не фигурировала контрольная группа, не получавшая лечения. В отсутствие такой группы невозможно исключить вероятность того, что улучшение, показанное участниками плацебо-группы, произошло бы в любом случае, даже если бы они не получали никакого плацебо^[34].

С 90-х годов ХХ века в ходе ряда исследований изучался эффект плацебо с применением объективных физиологических измерений и участием групп, не получавших лечения. В целом результаты этих исследований показали, что убежденность, которую вызывает некое сильнодействующее лечение или вера во врача, будь то специалист, обучавшийся по методикам западной медицины, мастер акупунктуры или традиционный знахарь-целитель, по-видимому, мобилизует мощные внутренние механизмы самоисцеления^[35].

Вера, разумеется, имеет специфику в зависимости от конкретной культуры. Если вы американец, верящий в силу западной медицины, тогда символом эффективного излечения для вас могут быть шприц для подкожных инъекций, капсула с полосками или хитроумное устройство с рядом кнопок. А представитель живущего в труднодоступном районе туземного племени, возможно, сочтет более эффективным пережевывание какого-либо растения, собранного при полной луне^[36]. Но каким бы ни было это лечение, может наблюдаться купирование симптомов, потому что все, что повышает веру в конкретное лечение, усиливает способность этого лечения вызывать реакцию плацебо.

Под «всем» я подразумеваю действительно все что угодно. Ментальные процессы и социальные контексты, содействующие вере и надежде, позитивные ожидания и чувства, мотивация, предчувствие улучшения, видимо, тоже влияют на наш мозг, на наше тело и на наше поведение. В какой-то степени забота и внимание со стороны врача по отношению к пациенту может внести свой вклад в вызов реакции плацебо.

Есть такое чувство, что в клинических испытаниях на победу препарата над плацебо влияет географическое положение. К примеру, когда тестировался антидепрессант прозак, в США показанные им результаты были лучше, чем в Западной Европе и Южной Африке. Наряду с этим Дэниел Моэрман, профессор медицинской антропологии Университета Мичигана в Дирборне, обнаружил у немцев низкую плацебо-реакцию при гипертензии – заболевании, лечением которого недостаточно занимались в Германии. Но в испытаниях препаратов для лечения язвы желудка реакция была заметной^[37]. И более того, физические свойства таблеток – размер, цвет, форма, даже цена, – влияют на эффект, который они оказывают на организм^[38].

* * *

Большинство детей еще в раннем возрасте узнают, что если упал и ободрал коленку, мама «поцелует ее, и станет не так больно». В конце 80-х годов ХХ века провели одно очень интересное исследование – того, как ослабевает боль, если верить в эффективность псевдолечения. В нем принимали участие пациенты, перенесшие удаление зуба^[39].

После удаления зубов, чтобы снизить послеоперационные боли и воспаление, а также ускорить заживление, часто применяют ультразвук. В этом эксперименте пациентов разделили на группы, и в течение четырех-шести часов после операции одни не получали никакого лечения, других лечили ультразвуком, а третьих – псевдоультразвуком. Исследование проводилось двойным слепым методом, поэтому ни исследователи, ни пациенты не могли распознать, излучает ли прибор звуковые волны, ведь для человеческого слуха ультразвук неразличим. Исследователи провели оценку отечности лица через сутки после операции; пациентов просили оценить уровень болезненности по шкале от «нет боли» до «невыносимая боль». Результаты оказались весьма примечательны.

Группы, которые лечили с помощью ультразвукового прибора (как включенного, так и выключенного), сообщали о значительном снижении болей по сравнению с контрольной группой, не получавшей лечения. Примечательно, что пациенты, которых лечили с помощью выключенного прибора, сообщали о том же уровне снижения боли, что и те, которые получали надлежащее лечение ультразвуком. Более того, отечность значительно снизилась у тех, кто получал псевдоультразвук, – по сравнению с контрольной группой, которую не лечили. Благодаря таким исследованиям ученые теперь довольно отчетливо представляют, как плацебо успокаивает боль. Первое двойное слепое исследование для изучения именно этого вопроса было проведено Джоном Ливайном и его коллегами в 1978 году^[40]. Эти исследователи давали плацебо в качестве обезболивающего сорока пациентам после стоматологической операции. Пациенты сообщали о том, что боль стала меньше. Через час семнадцати произвольно выбранным пациентам дали еще одно плацебо, а другим 23 пациентам назначили налоксон – препарат, блокирующий эндорфины (вещества, которые вырабатываются мозгом и снижают боль, по химической структуре близкие к морфию). Как ни странно, пациенты, получившие налоксон, заявили, что им гораздо больнее, чем те, которым дали второе плацебо. Что же произошло?

Ливайн и его коллеги предположили, что налоксон предотвращал реакцию на плацебо, блокируя рецепторы морфия в мозге, и что выработка эндорфинов является механизмом, с помощью которого плацебо снижает боль. После публикации результатов этого новаторского исследования стало нарастать количество свидетельств тому, что облегчение боли с помощью плацебо в немалой степени зависит от его способности активизировать природные обезболивающие вещества мозга.

Недавнее визуализационное исследование мозга, которое провели нейробиолог Джон-Кар Зубьета и его коллеги в Университете Мичигана в Анн-Арбор, привлекло внимание СМИ и предоставило дополнительные свидетельства тому, что в плацебо-анальгезии участвуют естественные обезболивающие^[41]. Исследователи воспользовались позитронно-эмиссионной томографией (ПЭТ) – методом радионуклидного сканирования, который дает трехмерное изображение активности зон мозга, – для того, чтобы оценить действие естественных обезболивающих во время затяжных мышечных болей, вызванных у молодых здоровых мужчин инъекциями соленой воды в челюсть. Во время одного из сеансов сканирования методом ПЭТ исследователи дали добровольцам плацебо – инъекцию соленой воды, – но сказали, что участники получают медикамент, обладающий свойствами обезболивающего. Участники сообщили о снижении интенсивности боли. Сканы ПЭТ показали, что инъекция соленой воды – по сравнению с ее отсутствием – усиливала активность участков мозга, подавляющих боль с помощью действия естественных обезболивающих. ...