Заложница своей воли

Часть 1. Ее звали Эмилия Винтерс.

Глава 1

Эмилия

Каменная стена холодила руку. Я остановилась лишь на миг, перевести сбившееся дыхание. В груди кололо от душивших рыданий, и успокоиться никак не получалось. Хотя и пыталась убедить себя, что ничего непоправимого не случилось. Подумаешь, дешевая безделушка пропала!

Всхлипы вновь сжали горло, и, оттолкнувшись от стены, побежала дальше, подгоняемая едва тлевшей надеждой найти потерянное.

Мне совсем не все равно, нет сил даже притворяться.

Вмиг взбежала по винтовой лестнице, что была гордостью старинного женского монастыря Святой купели. Похожие изрезали раскинувшийся у подножия горы каменный замок, ввинчиваясь в самую высь. Каждая отличалась своим узором на деревянных перилах, мозаикой или мраморной плиткой. Красивые и равнодушные. В этом месте нет ни капли уюта и тепла. Разве так должно быть рядом с Создателем?

Красный алькон, ненавистное платье послушницы, путалось в ногах, отчего несколько раз думала, что скачусь со ступеней. Наконец, показался коридор, ведущий в жилую часть замка, по которому пронеслась, не смотря под ноги.

Тяжелая дверь в спальню подалась неохотно, словно даже она против моего существования и строит злые козни.

Ищущим взглядом пробежалась по четырем заправленным кроватям, слишком близко стоявшим друг к другу и небольшим закрытым ящикам с вещами. Где же искать? Вещей у послушниц не много, любые излишества запрещались и изымались. Но не перерывать же все подряд.

Я кинулась к кровати, спешно сунув руку под подушку и покрывало. Проведя по холодной и влажной от сырости ткани, ничего не нашла.

— Эмилия, — зайдя, не заметила соседку.

Так и выглядел человек оторвавшийся от молитвы: злорадно усмехался, следя за моими поисками.

— Ты почему не на кухне? Тебя отправили работать в кладовой.

Бросила на нее лишь хмурый взгляд и присела на кровать, спиной к Бесси, явно желавшей подразнить.

Мое имя Эмилия Винтерс. А если точнее, герцогиня Эмилия Винтерс. Такой титул я должна была получить после смерти отца три года назад, только вот не сложилось. А теперь холодные стены монастыря стали домом.

— Не хочешь отвечать? — гнусаво спросила соседка и снова, не дождавшись ответа, фыркнула. — Подумаешь… Будто бы я не знаю.

Мне удалось сдержаться и не закричать на нее, знала ведь, оттого станет лишь хуже. Три года в монастырском приюте научили уживаться.

Когда впервые ступила за порог Святой купели, старинного монастыря, воздвигнутого чуть ли не во время визита Создателя, четыре сотни лет назад, разум не желал принимать такую реальность.

Я провела детство в герцогском поместье, в моем доме бывали люди вхожие в близкий круг короля, устраивались балы и приемы, а теперь оказалась там, где жили в основном отказники, никому не нужные дети от пьяниц и проституток и те, кого не могли прокормить или вылечить. Раньше таких людей видела лишь издалека, во время благотворительных поездок отца.

Они были дикими, пугали своими резкими манерами, громкими выкриками и рукоприкладством. Меня толкали и шпыняли, лишь за то, что держала плечи прямо, а голову высоко поднятой.

Было больно, когда нежная кожа рук облезала от соли и железных щеток, которыми чистила посуду. И страшно, когда сбившиеся в толпу сироты, поглядывали в мою сторону.

Но потерять последнюю вещь, связывавшую с мамой, было невыносимей всего прожитого. Просто не могла поверить, что допустила такую глупость. Девчонкам лишь дай повод насолить. А то, что это дело их рук, а в частности зачинщицы Кары, знала точно.

Когда сегодня утром отрабатывала свое послушание, готовя для матери-настоятельницы обед и перебирая кладовую с продуктами, заметила шушуканье девчонок кидавших снег за окном. Я была в теплой кухне, а они трудились на морозе.

Кухню все любили: когда монахиня, присматривающая за работницей выходила, можно было урвать кусочек жареной курицы или похрустеть зеленым кучерявым листом, с сочной горчинкой, таких не давали детям и послушницам.

Замотанная в платок высокая девушка с худым лицом вплотную подошла к стеклу, практически прижавшись носом, и усмехнулась. Кара никогда не упускала случая зацепить меня. Она подняла руку и показала кулак.

Первым же неосознанным стало желание отойти подальше. Сколько раз, загоняя в угол, они колотили меня кулаками, или, поймав в кольцо, толкали и трепали как безвольную куклу. И некому было жаловаться и даже плакать нельзя.

Но не отвела взгляд. Стало обидно, когда поймала себя на мысли, как легко сломать воспитанную аристократку суровой жизнью. Подбородок упрямо поднялся вверх. Все же, я оставалась дочерью герцога Винтерса.

Сквозь щели в оконной раме донеслись смешки и обрывки фраз:

— …нашли твою…

— …вот получишь….

Ощутила, как нахмурились брови, прокладывая морщинку на лбу.

Кара, заметив мое смятение, обхватила пальцами шею и провела вниз, рисуя дугу вокруг.

Секунда замешательства, крик вырвался непроизвольно. Сердце подпрыгнуло, выписывая неведомый кульбит, и рухнуло в пропасть. В глазах стало темнеть, а стены словно сдвинулись. Я сунула дрожавшую руку в тайный кармашек между слоями ткани в рукаве. Перетрясла всю одежду, уже зная, что не найду, но не теряя надежду. Ничего так и не выпало. Цепочка с кулоном в виде маленькой серебряной ласточки, доставшаяся от мамы, пропала.

Бросив все, под смех наблюдавших девиц, выскочила в коридор, и побежала по пути, как шла сюда. Слезы застилали глаза, впервые за три года нахлынуло чувство бесконечного отчаяния и одиночества. Больше в этом мире для меня ничего не осталось.

— И чего ты потоп устроила? — Кара, зашла в комнату, видимо бежала следом, чтобы насладиться горем.

Она подошла вплотную, в ноздри ударил неприятный запах пота и навоза, и грубо схватила руки, оттаскивая от лица.

— Это не освобождает от работы, неженка. Ручки устали? Ножки болят?

Не только ответить, я даже вздохнуть нормально не могла, лишь урывками хватала ртом воздух.

— Отстаньте от меня! Пожалуйста, отстаньте!

— Вставай! — Кара снова тряхнула за плечи, голова безвольно тряслась как у болванчика, но стало как то все равно.

Усталость захватила все тело, сковав. Есть ли смысл бороться дальше? Ради чего? Мне никогда не вернут ту жизнь, даже титул больше не принадлежит. Навеки останусь в этих стенах, а затем закопают с северной стороны в промерзлой земле. Какая разница когда?

Даже на похоронах папы, не было так одиноко. Я четко поняла, что сегодня сломалась. Это был первый раз, когда слабость вышла наружу и сил скрывать ее больше не осталось.

Кара раздражено цокнула, оглянулась на дверь и снова тряхнула так, что я привалилась к стене.

— Нашли-таки твою птичку? — ее лицо исказила злая улыбка.

Знакомое слово звонко задело чувства, я притихла, схватив очередную порцию воздуха и со свистом выдохнула, но лишь для того, чтобы почувствовать новый прилив истерики и уже самой наброситься на Кару.

— Это ты! Я так и думала! Ты, завистливая…

Девушка была выше и сильнее, куда с ней бороться. Она без особых усилий усадила меня обратно на кровать, держа на расстоянии вытянутой руки.

— Кто? — глаза нахально блестели, — Давай, белоручка! Что, язык не поворачивается? Куда уж вам, воспитанным. И что изволите делать, миледи? — послушница присела в насмешливом неуклюжем книксене.

Я с криком вскочила, замахиваясь сразу двумя руками, но в тот же миг двери открылись, и в проходе показалась низенькая высохшая женщина в белом, одна из монахинь Святой купели.

— Прекратить! — ее сухой голос, вызывал лишь желание сглотнуть слюну, смочив горло.

— Послушница Кара, два часа поклонов Создателю, вместо ужина.

Та сникла, сжавшись, явно желая стать ниже меня, так и стоявшей с занесенными руками.

— А с тобой, — женщина с прищуром окинула таким взглядом, что затряслись поджилки — поговорит мать-настоятельница.

Внутри все резко похолодело. Дело плохо, если сама матушка вызывает к себе. Коленки дрожали, предчувствуя часы стояния на высушенном горохе и мольбы о прощении души. Самое обидное, что ни я, ни наказывавшие монашки не верили, что это действительно помогает душе. Разве Создатель хочет боли своим детям?

Это место буквально сквозило лицемерием. Ничего общего с чистотой души и святостью оно не внушало. Раньше, дома, я молилась по вечерам, верила, но лишь попав сюда, буквально в горницу Создателя, стала люто его ненавидеть.

Кровь отлила от лица и рук, в пальцах блуждали иголочки, а ноги едва плелись за провожатой по длинным лабиринтам замка.

Кабинет матери-настоятельницы был на самом верху главной башни. Большая просторная комната, с выкрашенными в белый цвет стенами, стеллажами книг, мягкими креслами и камином. В центре у окна стоял стол, за которым мать-настоятельница принимала посетителей. В углу маленькая винтовая лестница, упиравшаяся в дверь, там скрывались личные покои.

— Проходи, дитя, садись, — неожиданно благодушно обратилась ко мне хозяйка кабинета и жестом велела монашке уйти.

Осторожно прошла внутрь, и не найдя ничего другого, стала рядом с мягким креслом, повёрнутым к столу, склонив голову. Ничего хорошего от разговора я не ждала.

— Садись, Эмилия, — теперь это звучало как приказ, ноги словно подкосились, и я рухнула в объятья обивки. Как же сильно отвыкла от удобной мебели! С удовольствием провела рукой по мягкому бархату, на миг забывая о проблемах. Но взгляд матери-настоятельницы вернул в реальность.

— Матушка Агата,

Вновь ощутила себя как в первый день, когда она разглядывала меня внимательно, словно лошадь на продажу. В то время я была так обескуражена, что молча последовала в монастырь, когда дядя сообщил, что не имеет возможности меня содержать. А потом Агата впилась своим взглядом, словно силилась найти во мне тот изъян, из-за которого выкинули из приличного общества.

Пряча глаза, разглядывала портрет за ее спиной. Безликий старик в церемониальных красных одеждах, изображенный в профиль. Практически плоская чеканка на монете, а не портрет. Лишь символы церкви: красный камень, кроваво-алая ряса, золотые узоры были прописаны ярко. Я знала, что это его святейшество, именно так принято изображать кардинала, потому что важен не человек, а его вера.

В руках женщины вдруг блеснула знакомая цепочка, вырывая из задумчивости.

— Не ты ли потеряла?

Глаза расширились от ужаса, зрачки следили за качавшейся, как маятник, ласточкой, выдавая, но я все равно упрямо покачала головой и затем уткнулась взглядом в пол.

— Значит, это можно выкинуть? — матушка Агата равнодушно подкинула ласточку на ладони и сжала.

Тело содрогнулось от всхлипа.

— Пожалуйста, матушка Агата, простите.

— Так-то лучше. Значит, нужна безделица? Мне принесли ее твои соседки, сказав, что это выпало из твоего алькона. Они уверены, ты позволяешь себе носить украшения, девочка.

Подбородок упрямо нахмурился, губы сжались в линию. Все равно уже попала, надо идти до конца. Во мне кровь основателей Ристании, чтобы так легко позволять упрекать себя.

— Я не носила его. Это память о маме. Единственное, что осталось от нее. Девчонки просто оговорили, они меня ненавидят.

Матушка Агата не спеша разлила по кружкам чай из заварника и пододвинула в мою строну. Рот наполнился слюной, чувствуя душистый запах горных трав и меда. А рядом на блюдце еще и лежало печенье. То, что нам подавали за ужином, и чаем сложно было назвать. А потому с удовольствием попробовала терпкий напиток.

— За что им тебя не любить? — словно ни о чем не догадывалась мать-настоятельница.

Эта женщина умела вводить в заблуждение. Они выглядела добродушной хозяйкой, словно настоящая матушка для всех чад. Но только когда ей это было нужно. Я знала, каким колким и цепким бывает взгляд ее черных глаз. Как сильно могут сжимать крючковатые пальцы, и с какой легкостью она обращается с магии, а ведь даже целительством можно делать больно.

Сейчас она явно пыталась быть хорошей, только я не могла понять, зачем это нужно. В мою защиту все равно некому стать.

Женщина все еще ждала ответа, и пришлось поддаться:

— Я благородная. Высшая аристократка со всеми вытекающими. Образована, воспитана, — излишне гордо вскинув голову и едва не опрокинув чашку на себя, заявила я.

Матушка Агата посмотрела осуждающе. Ее зрачки опасно блеснули, как у хищной птицы, собравшейся спикировать на добычу. Но отступать было поздно.

— Я не росла в трущобах, не питалась объедками, не спала с клопами в грязных тряпках. Все тут считают, что жила в раю, до того как попала в монастырь. Виновна без права помилования, — невеселая усмешка искривила губы. По-настоящему я не улыбалась уже очень давно.

— Счастливые обычно так и живут: лишаются всего привычного взамен на холодные стены и алькон с платком.

Мать настоятельница вздохнула, хотя я и не верила в ее сочувствие.

— Не надо так, Эмилия. Это не тюрьма, это место спасения души. Здесь ты в безопасности, здесь о тебе позаботятся. Но меня пугает другое, — она вновь подняла цепочку с маленьким кулоном.

— Ты знаешь, что это такое?

Первым желанием было кивнуть, это ведь моя любимая вещь, без него я чувствую себя голой. Но я ощутила, что вопрос намного глубже и промолчала.

— Ты ведь посещаешь проповеди? — вопрос риторический, конечно, но я кивнула, — А значит, слышала историю о величайшей ошибке Создателя?

Мне не нравилось, куда клонил этот разговор. Все что касалось порицаемой в нашем обществе магии, старых легенд о расколе стран и возведении стены, вызывало у меня неприятную дрожь. Да никто в здравом уме не хотел бы обсуждать эту тему. Каждая проповедь служителя церкви была для нас хлыстом, взмывающем, и ложащимся на спины, как незаживающая рана для выживших и не исправивших ошибку.

— Создатель любил своих детей. Слишком сильно, — связки от волнения сжались и голос не слушался.

— Он и сейчас нас любит. Но что случилось? Как ты это понимаешь?

— Создатель хотел подарить людям немного чуда и послал к ним ласточку, что на своем хвосте несла часть его силы. Она должна была нести по миру и дарить по крупице, Но в полете у птицы выпало перо из хвоста, и источник силы упал на землю. С тех пор стали рождаться маги.

— И почему же это плохо, по-твоему?

Я замялась. Мне вообще не нравилось, когда требуют высказываться на столь трепетные темы.

— Это ошибка. Из-за маленькой ласточки люди получили больше, чем способны контролировать. Магия должна быть лишь у Создателя, и присягнувших ему. Простой человек развращается всесилием.

Сказала, не отрывая взгляда от матушки Агаты, следя за ее реакцией. Та удовлетворенно кивнула и я немного расслабилась.

— Да, Эмилия, в мире полно опасных людей, хотя церковь всячески и пытается нас от них спасти. Потому ласточка не очень хороший символ, моя дорогая.

— Это всего лишь птица, — буркнула я, опустив глаза.

— Я знаю, и лишь потому возвращаю тебе. Но будь осторожна, многие могут неправильно понять. Ведь именно ласточка изображена на гербе Фолинтийского короля, который поддерживает неугодную Создателю ошибку.

— Я понимаю. Матушка Агата, — решилась на то, о чем долго думала. Мне уже почти двадцать. Остался месяц до совершеннолетия.

Женщина впилась в меня своим тяжелым взглядом.

— Да, моя дорогая, скоро тебе нужно будет пройти важный ритуал.

Она говорила с таким нажимом, что захотелось отступить.

— Я хочу домой. А как только стану полноправной, уйду, — с каждым словом запал затихал, и голова вжималась в плечи, я словно ждала гнева.

Глаза монахини опасно сузились, она чуть поддалась вперед, а затем снова вздохнула и неожиданно тепло улыбнулась.

— Разве ты не хочешь принять обет? Ведь это благо, дорогая, — голос матушки Агаты был обманчиво мягок. — Куда ты пойдешь? Ты утратила право на имя, семье не нужна. У тебя нет дома и денег. Дядя ведь отказался даже от той доли, что ему завещана, лишь бы тебя от него забрали, так? Какой будет твоя судьбы за стенами, думала?

Я хотела было ответить, но Агата махнула рукой прерывая.

— Ни твое образования, ни умения никому не будут интересны. Хочешь жить нищенкой или торговать телом в трущобах? Для такой как ты, это верная смерть.

Мать-настоятельница выдержала паузу и миролюбиво добавила:

— А Святая Купель защитит тебя от всех.

От ее слов стало горько, но я знала, что эта правда, и в мире нет ни души, которой было бы до меня дело. Но все равно, мечтала о свободе.

Матушка Агата протянула руку и отдала цепочку, сжав пальцы мои пальцы.

— Держи и никому больше не показывай, дитя. И помни, тебя здесь любят. Это единственное место, где безопасно.

***

Несколько дней ловила на себе настороженные взгляды. Девчонки с предвкушением ждали, что последует за выходкой, пока однажды у них на глазах меня не вызвали снова наверх. А вернулась лишь к отбою и видела не скрытое злорадство в глазах соседок. Жажда отмщения хорошенькой аристократке была удовлетворена.

На самом деле, меня забрали сразу после завтрака и снова проводили в главную башню, только вот не к матери-настоятельнице, а на соседнюю лестницу, сплошную, без комнат на этаже до самого чердака. Там на пороге встретила знакомая, высохшая в лице монашка.

— Ветошь, вода, щетки, — она указала на стоявшие рядом инструменты. — Приведи в порядок эту комнату, здесь очень давно не водили мокрой тряпкой, — скрипуче хихикнула монахиня и ушла, стараясь не дышать пылью, поднимавшейся от каждого шага по каменным ступеням.

Я подозревала, что ничего приятного не ждет, но все равно в ужасе вскрикнула, а затем чихнула от неосторожно втянутой носом паутинки.

Чердачная комната была похожа на старый заброшенный подвал, окно оказалось так далеко и завалено хламом, что стояла кромешная тьма. Нашарив среди ведер и швабр подсвечник и мешочек со свечами и огнивом, осмотрелась.

Стало светлее, но не лучше. Половые доски скрипели от каждого шага, слева стояла большая кровать без матраса со сломанным балдахином, окно подпирал старинный перекошенный шкаф, к которому и подходить то страшно было, так криво он завалился на сломанной ножке, на люстре, которая давно не работала: все отверстия для газа забились грязью, не хватало подвесок, а еще жило целое семейство пауков.

Один из насекомых, проявив любопытство, спустился на длинной паутинке прямо перед моим носом, заставив завизжать. Я бездумно носилась по комнате, поднимая в воздух столбы пыли, размахивая руками, пытаясь отбиться от жутких созданий.

Чем больше носилась, тем хуже становилось: паутина, что была тут на каждом выступе, сплелась в комок, катавшийся по полу, в воздухе летали частички пыли и даже клочки пуха.

Запыхавшись, остановилась, смахнув с лица невесомое нечто и передернула плечами. По кожи побежали мурашки.

Так или иначе, а начать уборку с чего-то придется. И чем раньше, тем быстрее избавлюсь от мерзкого ощущения на лице. Со вздохом намочила тряпку и начала работу. На самом деле задачу дали не такую уж и сложную, хоть и неприятную.

Других вон розгами пороли, а меня кое-как берегли. В общем-то бить аристократию было запрещено, а даже без титула я ею оставалась, по рождению. Перед детьми же объяснялись, что чахлая, к лихорадке склонна, как и умершая мать. А монастырю было крайне невыгодно, чтобы субсидии от короны и доля в наследстве на содержание перестали приходить.

Только вот все равно не нравилась мне так жить. Скажи несколько лет назад, что на руках будут сломаны ногти, кожа загрубеет, а пальцы станут возить грязной тряпкой, протирая пыль, я бы очень удивилась. Тогда вообще не знала, как это происходит. Кошмарный сон будущей герцогини, наследницы рода.

Монахиня заглянула спустя несколько часов проверить результат, поцокала и, выходя, бросила:

— Еще час и можешь быть свободна. Завтра вернешься после обеда и завершишь. Нужно поспешить, монастырь посетит важный гость. У него поручение от самого святейшего кардинала!

Я замерла, как стояла. Что делать посланнику самого Августа Анфийского на задворках королевства. Не в тех ли слухах дело?

Говорят, в городах стало не спокойно. Незаконные маги то и дело нападают на церковные владения, инквизиция так малочисленна, что не справляется.

— Странно все это, — задумчиво пожевала губу и вернулась к работе.

Поздно вечером, возвращаясь в свою комнату, услышала голоса, что удивительно, один был мужским.

Интуиция возмущенно вопила идти к себе, а ноги потянули на звук, и действовали отдельно от разума до тех пор, пока не обнаружила себя стоявшей у приоткрытой двери кабинета матери-настоятельницы в темном коридоре.

Сама не понимала, зачем это делаю. Хотела спешно убежать, но люди внутри молчали, и эхо шагов непременно донеслось бы. А когда заговорили вновь, уйти уже не смогла.

Единственным желанием было ворваться в кабинет и с восторженным детским визгом обнять говорившего человека, таким родным он казался. Словно родственник, вернувшийся из далекой страны спустя много лет.

— Лорд Пирс, подлить вам чаю? Сбор прекрасный, мы сами готовим, такого нигде больше не найти.

Мужчина ободрительно хмыкнул и шумно отхлебнул.

— Налоги, значит, стали выше? Я слышала, слышала. Говорят, король Грегор задумал очередное реформирование. Что ж не живется спокойно-то…

— До вас в такой-то глуши удивительно хорошо доходят слухи, — тембр лорда был мягок и певуч, такой обычно ожидаешь услышать от статного молодого мужчины. Хотя Рирэнцо Пирсу было далеко за сорок, голос его не выдавал.

— Ну не совсем же мы дикие. Почта приходит, грамоты королевские. Да и гости бывают изредка, такие как вы.

— Как я, вряд ли, — шумно водрузив чашку на стол, лорд Пирс откинулся в кресле.

— Да, милорд, мы благодарны вам за щедрое пожертвование. Пришлось как нельзя кстати. Продукты дорожают, а детей в приюте становится лишь больше, да и болеют часто.

Лорд не скрываясь, усмехнулся.

— Слышал, вы землю купили неподалеку, матушка Агата, строительство начали.

— Не я, а монастырь.

— Но планируется к строительству жилой дом, в живописной долине у подножья гор? Зимой там красиво. А летом восхитительно. Не каждый позволит себе выкупить столь дорогу землю. Кажется, у его величества где-то неподалеку есть охотничий домик.

— Старые кости нужно где-то греть, стены замка для них вредны, а в доме будет прекрасная печь — сухо отрезала матушка Агата. — Вы интересовались другими вещами, милорд.

Тот понимающе хмыкнул и немного помолчал, я вся обратилась в слух, уж слишком осторожными фразами они бросались, словно прощупывали друг друга.

— Как девочка? Ее отец был мне хорошим другом, душа болит о ее судьбе.

— Болит, так возьмите дитя под собственное покровительство.

Голос, который раньше казался приятным, приобрел резкие интонации.

— Не забывайтесь, матушка Агата, вы говорите с графом, это я снабжаю вашу обитель. На милостыню короны вы бы так не жили. И лично вам немало помогаю. Вы помните наш договор?

Агата что-то произнесла, но так тихо, что до меня донесся лишь звук вдоха.

— С девочкой все хорошо. Здорова, трудолюбива. Старается, — помедлив, добавила, — как может, не отлынивает.

— Ей тут хорошо?

Уши начинали гореть, а сердце бешено биться, так печально прозвучал вопрос, с теплой заботой.

— Как и всем. Ей тяжело среди других девушек, но иных неудобств нет.

— Она ведет себя… нормально?

Сердце стукнуло где-то в районе горла и замерло, ожидая ответа, на столь странный вопрос. Я не знала почему, но услышать это было страшно и в то же время жизненно необходимо.

— Ничего примечательного, что вас могло бы заинтересовать. Ведет себя тихо, на провокации никак не реагирует. Она не опасная и совершенно обычная девочка, — дрожащим голосом заверила матушка Агата.

Не опасная? Внутри похолодело. Так говорят с инквизицией, когда проверяют человека. Не опасен, значит, не одарен. Но меня проверяли, метка на ладони говорит о пройдённом в детстве ритуале. Никакой меркой магии у меня быть не может, зачем же дядя Рирэнцо спрашивает.

— Я, пожалуй, сам решу, насколько Эмилия особенная. Покойный Себастьян Винтерс не зря доверил мне в последнем письме заботу о дочери. Знаете, однажды он сообщил кое-что еще, не для сторонних ушей. У девушки есть тайна, потому ее и засунули в эту дыру, подальше от глаз короля и Церкви. До по поры до времени.

Это уже было слишком. Дядя Энцо, просто забери меня с собой, не бросай в стенах из камня. Может он потому и не помог мне, что думал, я могу обладать даром. Но ведь это не правда.

Я поспешила уйти оттуда, но диалог все еще прокручивался голове.

***

Ранним воскресным утром еще не открыв глаза, нежилась в теплом луче, гревшем лицо. Так редко удается поймать солнце зимой.

Монастырь располагался на севере, дальше лишь горы и ледники, за которыми океан. А на пути к столице леса.

Мое родное герцогство тоже было северным, хотя и находилось чуть в стороне и было не очень большим. Я любила и снег с его веселыми забавами, и могучие взмывавшие к небу вершины елей, темных и основательных, под которыми легко спрятаться во время игр. Но все это было раньше, теперь ощущался только холод вокруг.

Но сейчас было так хорошо, что легко смогла забыться, представив себя в детских покоях, где стены выкрашены бежевой пастелью, а занавески чистые и свежие, колышутся перед заставленным цветами окном. Всю стену занимает длинный книжный шкаф, филиал библиотеки, собранный мной и учителем.

По другую стену расположился удобный письменный стол, с приготовленными тетрадями, чернилами и перьевой ручкой. На тумбу уже поставили завтрак, любимые круассанны и имбирный чай. Воздух пахнет утренней свежестью врывавшейся из распахнутого окна, выпечкой и цитрусом: служанка положила апельсиновую цедру на подоконник, чтобы запах разлетался по комнате, пробуждая маленькую госпожу.

— То же мне, принцесса, — вырвали из грез, от которых невольно улыбалась, грубо пихнув.

Я открыла глаза и резко встала в кровати: другие девчонки собрались у окна и чистили апельсин, один на всех, и тот явно украденный с кухни. Ну конечно, со мной делиться и думали.

Спустила ноги, отвернувшись спиной к шушукавшимся девушкам, и нашарила носком тапочки. Вскользнув в обувь, вышла из комнаты, стараясь не дышать щекочущими нос ароматами, от которых рот наполнялся слюной.

Стало дико обидно, что мне и не подозревавшей о подобной нужде в лакомствах, приходится, пряча злые слезы, отсиживаться в туалете, только бы не дразнить себя. Умывшись, посмотрела в глаза своему отражению и невесело усмехнулась.

Лицо вытянулось, не осталось больше округлости, ушла раньше срока вместе с детством. Слегка раскосые глаза казались большими для лица, слишком наивные и отчаявшиеся.

Захотелось ударить по стеклу, стерев этот удрученный образ.

Я вскинула голову, расправила плечи, словно в прошлой жизни призраком прошлась по бальному залу, где встречали восхищенными взглядами, а я с виду равнодушно и гордо держала лицо, а на самом деле по-девичьи ликовала от обожающих взглядов кавалеров и прятала дрожавшие коленки в пышных юбках.

Как не хватало этих эмоций! Как солнца, без которого желтели листья на цветах.

В зеркале отражалась все та же Эмилия Винтерс, наследница северного герцогства. Она проступала в чертах и манерах. Порода видна в осанке и взгляде, ее не спрятать в монашеском альконе. Конечно, девчонки с их одутловатыми или обтянутыми кожей резкими лицами, с большими, раздавленными работой руками, будут таить злобу чужеродной для них красоте. И нет никого более жестокого, чем лишенные радостей дети.

— Когда-нибудь… — тихо пообещала.

Смахнув щекотавшую кожу слезу, отвернулась. Я спешно накинула на голову, лежавшую до этого на плечах косынку, низко собрала волосы, полностью спрятав под тканью, и набросила капюшон. Не к чему эти локоны и фарфоровая кожа. Я не герцогиня, а обычная простолюдинка, жизнь которой либо свяжется с монастырем, либо тяжелой работой в деревне. А возможно все вместе.

Прятаться долго было нельзя, и я нехотя зашагала в спальню. В задумчивости не заметила и врезалась в монашку. Это была полная добрая женщина с молодым лицом, по которому невозможно определить возраст.

— Эмилия, деточка, у меня для тебя сюрприз.

Она недоверчиво подняла взгляд на лучившееся жизнерадостностью лицо тетушки Анны. Приятных сюрпризов я припомнила давно.

Женщина зашерудила в складках ткани и выудила золотистую коробочку, перевязанную лентой.

— К матушке Агате приезжал гонец, а это передали для тебя. Уж не знаю, кто именно, кажется один из твоих родственничков, будь они не ладны, — Анна цокнула языком. Она всегда хорошо относилась ко мне, оказавшейся в такой сложной ситуации. Жалела и иногда поила сладким чаем и сухарями с изюмом у себя в келье.

Не сложно было догадаться, кто этот таинственный «родственничек».

Испытывая теплое предвкушение, аккуратно взяла коробку двумя руками как сокровище и, узнав любимые шоколадные конфеты, и прижала к сердцу. Захотелось расцеловать Анну в обе щеки и еще крепко обнять.

— Спасибо, спасибо! — восторженно запрыгала, не сдержав эмоций.

— Как мало надо ребенку для счастья, — покачала головой тетушка Анна, ласково улыбаясь. — Ну, я пошла, и ты беги, скоро завтрак.

Уже предвкушая приятный день, пошла в спальню, хотелось поскорей распаковать желанный подарок, ведь знала что там.

Прекрасно помнила, что за позолоченным картоном скрывается такая же фольга, которая приятно шелестит и совсем не режет пальцы, а под ней в отдельных кружевных бумажных салфетках лежат присыпанные орехами конфеты в шоколадной глазури.

Не видя никого и нечего, забралась на кровать, едва сбросив тапочки и сложив ноги в позу лотоса, водрузила конфеты. Первой слетела лента, развязанная одним изящным движением, после которого рука замерла. Поддев ногтем, раскрыла коробку.

— Что это у тебя? — раздалось прямо над ухом.

— Так, так, так. Маленькая жадная обжорка, — донесся с другой стороны голос Кары.

Я и не заметила, что все три соседки стояли рядом, а две их подруги-близняшки из соседней комнаты уставились прямо от двери.

— Вы со мной никогда не делитесь, — сказала из упрямства, уже понимая, что так просто не отделаюсь

Пальцы впились в картон, сминая его.

— Когда такое было, девочки? — просила вдруг Кара насмешливо.

— Наглая ложь!

Две нездешние девушки поддакнули.

— Да вот же, — я указала на яркую кожуру, а сама распрямила ноги, готовясь встать.

Круг девчонок начинал сжиматься.

— С такими занудными неженками делиться вредно, вы тогда становитесь еще гадостнее, — хихикнула Кара, с ее лошадиной челюстью это был не смех, а ржание. — Вос-пи-та-ние, монахини говорят, нужда полезна, — и потянула руку, собираясь забрать подарок.

— Нет! — в ужасе вскочила на кровати и задрала руки вверх, надеясь, что никто не достанет.

Но куда мне с таким ростом до этих девиц. Кара тут же вскочила прямо в обуви, оставляя серые следы на постели. Еще две девчонки последовали ее примеру. Последними запрыгнули близняшки Дина и Мина, но не успели даже подняться во весь рост, как хлипкая кровать затрещала и провалилась.

Девушки кубарем полетели в разные стороны, Я же успела одной рукой ухватиться за изголовье и удержалась, хотя и отсушила ноги. К несчастью, Кара оказалась такой же смышленой.

— Отдай, кому говорю! Волосы повыдираю, все равно эти космы не к чему больше. Миледи, какую прическу изволите сегодня, — криво приседая в реверансе и наматывая мышиного цвета волосы себе на висках, — издевалась Кара.

Подружки, кто на полу, кто, успев встать, залились хохотом.

Я лишь продолжала беспомощно моргать и прижимать к груди смятую коробку. Бежать? Они загородили собой выход. Ситуация была безвыходная.

— Значит, хочешь по-плохому…, - заявила оторва и кинула приспешницам. — Дина, Мина, держите ее. За руки! — и без предупреждения меня скрутила резкая боль от удара в живот.

Благородных леди не учат драться, за них всегда есть кому заступиться, они не привыкли толкаться на базаре и даже ругаться с сестрами и братьями с помощью физической силы. У меня шансов в этом бою не было, но безумно хотелось оставить подарок себе, как частичку родного и близкого, дома, где все было мирно и сладко.

Я вцепилась в нее, словно та могла спасти от боли и разъярённых соседок. Даже не закрывала лицо, по которому попали пару ударов наотмашь. В ход пошли и ноги.

Несчастная растоптанная коробка, наконец, вылетела из рук и по ней тут же пробежались три пары ног, спешивших добавить свой удар. Дыхание перехватывало, судорожно хватала воздух, со свистом, захлебывалась собственной слюной и чем-то с привкусом железа. Кривясь, я сплюнула вязкую жидкость, и на полу появилось красное пятно.

Но девушки разъяренные отказом и не думали отступать. Они в азарте схватили меня за руки и ноги, распяв в разломанной кровати.

— Святая Эмилия, ваше святейшество, — измывалась Мина, выкручивая запястье.

— Великая мученица, — вторила ей сестра. — Тебя будут помнить.

— Вас накажут, — прохрипела я из последних сил, от боли тошнило и темнело в глазах.

— Пару ударов розгами за твою попорченную шкурку мы потерпим, — ответила Кара за всех. — Ты, — она указала на коротковолосую брюнетку Фролу, с расплющенным словно лопатой носом. — Держи ей горло, вот так, — Кара показала душащее движение. — Сильнее!

Воздуха в легких становилось все меньше, сознание покидало, вместо окружающих девчонок я видела лишь белые мушки.

— Она бледнеет, смотри. А вдруг того…

— Прикидывается, еще давай.

Закричала как могла, хрипя и раздирая собственно горло, все внутри горело огнем и эта боль нарастала.

А говорят, смерть это быстро. Но она не облегчала страдания, а делала лишь сильнее. Агония захватила сознание.

Что это такое? Ни удары, ни толчки не могли сравниться с этой разрывавшей душу силой. Меня словно вывернули наизнанку, порезали ну куски, а затем стали снова мучительно собирать обратно. Все тело трясло в припадке, по венам струилась раскаленная лава. Я мечтала лишь потерять сознание. Окончательно впасть в темноту, лишь бы не чувствовать поглощавший плоть жар.

— Тише вы! Глаза, смотрите!

— Да сосуды лопнули, бывает, нечего орать так.

— Но они белые!

— Северная леди, все такие они бледнолицые.

— Да нет же! — Дина верещала в истерике, — Белые как снег, а раньше серые были.

— И кожа! — подхватила Мина. — Сияет, блестит. Волосы!

Кара скривилась и близоруко сощурилась.

— Глупости. Кровь отлила, хватит душить, ослабь чутка, — осторожно произнесла она, уверенности в голосе стало меньше.

Я слышала их и одновременно не понимала, голоса доходили как через трубу, их заглушал барабанный стук в ушах.

Секунда и все прекратилось. Словно все то, происходило было не со мной. Тело, освободившись от убивавшей его боли, стало слишком легким, и было готово воспарить. Я сделала глубокий надрывный вдох и выдохнула, выпуская напряжение.

Я постаралась отползти от них дальше, но спрятаться было негде.

— Вот видите, все нормально с ней, — усмехнулась Кара и практически сразу взвыла.

Удар прилетел сбоку, где стояла Мина. Та со стеклянными глазами надвигалась на подругу и замахнулась снова.

— Эй. Ты чего. Да все, не будем колотить ее, пускай живет.

Дверь распахнулась, оказывается, одна из соседок выскочила в начале драки, и вот теперь вернулась. В ее руках блестел наточенный кухонный нож, а лицо перекошено от злости.

— Давайте добьем, крови попила, гадина, — зашипела она и двинулась в мою сторону.

Тело трясло в поступавшей истерике, слезы ужаса застилали обзор. Понимая, что девушки себя не контролируют и этот нож, просто станет концом, я дико завизжала и закрылась руками, единственный способ защититься.

Я все же не хотела погибнуть, пусть жизнь не сладкая, но смерть пугала больше. Оставалось лишь умолять.

— Не меня, не меня! — закричала, срывая голос, — Не меня!

И вдруг, нападавшая стала опускать руку, словно проникшись сочувствием, и лишь в полете резко развернув и воткнув в горло ошеломленно моргавшей Дине.

Булькающее клокотание сменилось грохотом упавшего тела.

Мы замерли, никто больше не кидался на меня. Закусившую губу, чтобы снова не завизжать. Даже странное сияние метки на руке не пугало меня сейчас так сильно, как труп.

Кара немигающее смотрела на подругу, а затем вдруг повернулась ко мне. Под ее глазом наливался синяком, видно все же зацепила ногой, когда брыкалась. Я хихикнула не сдержавшись, но было не до смеха.

— Это Прорыв. Магия… Зовите матушку Агату! — прошептал Кара.

Все девушки с визгом кинулись прочь от меня, как от прокаженной. Все понимали, что это значит. Магия среди простых людей, не имевших церковного сана запрещена. Каждый, кто допустил применение подлежал доставлению в столицу на формальный суд крови, после чего ждала неминуемая казнь.

Я осталась одна, раскачиваясь и в ужасе рассматривая свои руки, там, где раньше был шрам, говоривший о запечатывании магии.

Отметина внутри ладони исчезла.

Глава 2

Валдор

В небольшом окошке мелькнули лучи заходящего солнца. Такого холодного, как обычно бывает зимой, когда оно выглядывает из-под тяжелых облаков.

Раздраженно задвинув изъеденную молью занавеску, я вздохнул и вернулся к кровати, рядом с которой были свалены неразобранные сумки. Трогать их не было ни малейшего желания, тем более что собираюсь уехать при первой же возможности.

Только вот настоятельница монастыря не спешила меня принять. Разместили, проводили. А мне бы отдать послание и отправиться своей дорогой. В кои-то веки дали возможность отдохнуть. Я и не помнил, когда в последний раз удавалось попасть домой.

Да и не рвался туда вовсе. После всех этих лет, проведенных в инквизиторском ордене, родовое поместье казалось чужим. Но в этот раз я должен был туда наведаться.

С последнего задания я вернулся весьма помятым, но скорее морально, чем физически. Это была очередная группка магов рыскавших по королевству в поисках Источника.

Провел ладонью по лбу, словно желая смахнуть эти мерзкие мысли, как паутина налипшие на голову.

— Избавь Создатель от греха сомнения, — прошептал, приложив к губам два пальца.

На руках все еще были красные перчатки. Ощутил удушливый запах крови, хотя они и были абсолютно чистыми. С раздражением, стянул мягкую кожу, отбросив в темный угол и уставился в потолок. Я понимал, что не должен позволять себе погружаться в темные мысли, но удержаться было сложно. Закрывая глаза, тут же слышал душераздирающий крик.

И вот снова: уши заложило от срывавшегося в хрип голоса. Они всегда просили пощады, прощения, торговались, уговаривали. Если не удавалось победить инквизитора, отрицали вину и давили на жалость. И нещадно врали. Сколько лжи уже слышал за эти восемь лет работы.

И никогда прежде не прислушивался с голосу мрака, что вещал из этих одаренных. Сила моей веры незыблема.

— Сила моей веры незыблема, — повторил я вслух.

Нет ничего проще, чем знать правду.

Ристания идет по пути Создателя, окруженная предателями, поддавшимися человеческой слабости. С востока земли язычников, что отрицают единого бога. Дикари.

Вдоль всей южной границы Фолинтия, отступники принявшие магию у людей как нечто обыденное.

И лишь Ристания, отделенная магическим щитом, стойко стоит на своей вере. Лишь кардинал бережет их от тьмы. А инквизиция как цепные псы святейшего кардинала чистят землю от скверны. И все это возможно благодаря защите Источника.

— Незыблема, — прошептал я как мантру и через мгновения скривился, словно почувствовал физическую боль. — Ересь какая-то.

И снова перед глазами картина упавшего на колени мужчины средних лет. Рядом лежат два трупа, тех, кто пытался сопротивляться, маги, сковать которых смог лишь своей силой. Из глаза широко распахнуты от ужаса, а позы неестественно вывернуты: умирали корчась от боли. Вокруг еще несколько мертвецов с оружием в руках, этих уже сразил острый клинок.

Сел на неразобранной постели, оперившись головой на ладони.

Нужно просто добраться домой и поспать. Не думать о работе, о кардинале с его странными поручениями, о погибших людях. Я сглотнул вязкую горьковатую слюну и выдохнул, резко, словно выбивая отравленный воздух из легких. Так и поступлю.

В дверь вежливо постучали, и пришлось впустить.

Кто бы удивился, ужин мне принесли прямо в «покои». Чтобы лишний раз не бродил по коридорам женской обители.

— Милорд, библиотека на пролет ниже. Лестницей пользоваться будете только вы. Во дворе по ней же можете ходить без ограничений.

Захотелось раздраженно закатить глаза, но сдержался. Все же, здесь я не в своем праве.

— Это все распоряжения? — все же в голосе прорезалась угроза.

Уловив интонацию, монахиня поджала губы, но не спасовала.

— Лорд инквизитор, вы сейчас здесь не от имени Ордена, а потому ваши полномочия несколько меньше обычных. Придется соблюдать правила. Это все.

Невольно хмыкнул, женщина оказалась стальной. Мало кто рисковал так грубо говорить с инквизитором. Нам то и в глаза люди старались не смотреть, боясь всех этих сказок о выжигании души за темные помыслы. Если бы все было так просто.

Искать нарушителей церковных законов приходилось вручную, думать, исследовать. Лишь уже открывшийся дар мы могли увидеть, проверяя человека. Мысли же, увы, оставались тайной.

Не знаю, что больше пугало людей, эти мистические россказни, или реальная способность причинять боль. Вот она-то не была выдумкой.

Но монашка все равно рискнула, даже по удаляющейся спине было видно негодование от моего присутствия. Она, недовольно шлепая квадратными каблуками туфель, вышла из чердачной комнаты, оборудованной под спальню.

Я сбросил обувь и вернулся к кровати. Неожиданно сменилась погода, поздним вечером пошел снег, и сон накинулся сам с собой.

Утром меня все же приняла настоятельница. Она говорила сухо и резко, словно не терпелось избавиться от гостя, только вот никак не удавалось: за ночь дорогу замело, и я был все равно вынужден задержаться.

Сидя в ее кабинете, старался не показывать, что злит подобный прием. И все таки я инквизитор, а не заехавших с тракта торгаш, и не по своей воле тут торчу.

Мать Агата была высокой крупной женщиной, с упрямыми тонкими губами и буравящим взглядом, выглядевшей полностью соответствовавшей должности.

Я положил на стол конверт, не желая передавать из рук в руки, дабы не коснуться ненароком ее кожи. Трогать одаренных, даже в перчатках, то еще удовольствие для инквизитора, словно молнией прошибает все тело. И колючие иголки еще долго блуждают в мышцах.

Женщина одним пальцем притянула к себе и, распечатав ножом, развернула. Для прочтения ей хватило лишь взгляда, не больше пару секунд. Послание явно было коротким.

Она тут же подозрительно на меня посмотрела, словно желала узнать, не читал ли я. К счастью дар чтения мыслей, как мне известно, был лишь у кардинала. Монашка была обычной целительницей. Убедившись, что мое лицо непроницаемо, она поджала губы и убрала листок в стол.

Хотелось бы узнать, что такого передал кардинал, что нельзя было доверить посыльным. ...