Андрей Шварц И сгинет все в огне

Andrew Shvarts

IT ENDS IN FIRE

Copyright © 2021 by Andrew Shvarts

Originally published by Little, Brown and Company

Published by arrangement with Pippin Properties, Inc. through Rights People, London and The Van Lear Agency

Иллюстрация на переплете – Рене Бартанг

© Крючков В., Блонский Д., перевод на русский язык, 2022

© Издание на русском языке, оформление.

ООО «Издательство «Эксмо», 2022

Глава 1 Настоящее

Уже половина первого, а повозки до сих пор нет. Бандиты начинают беспокоиться. И я тоже. Последние два часа мы сидим, скорчившись, в зарослях леса Дунрейвен, укрывшись среди высоких папоротников недалеко от грунтовой дороги. Погода довольно хороша: солнечный свет струится сквозь кроны высоких дубов, и где-то неподалеку красная птица напевает веселую мелодию. Но у меня болят икры, ноет спина, и, если эта повозка в ближайшее время не появится, меня ждут большие неприятности.

– Что-то долго, Алка, – говорит Дрелл.

Это главарь бандитов, здоровенный громила с полным ртом золотых зубов и татуировкой черепа, набитой на затылке лысой головы. Я целую неделю изучала таверны Нью-Финли, оценивая всех головорезов и подонков, прежде чем остановилась на нем. Возможно, Дрелл слишком груб и от него постоянно несет скисшим пивом, но он не так уж плох для разбойника с большой дороги. Он все продумывает, слушает, когда я говорю, и не сделал мне ничего плохого.

– Ты уверена, что наводка была хорошей?

– Да, – отвечаю я, хотя на самом деле совсем в этом не уверена.

Шепот сказала, что карета проедет здесь утром, а уже почти полдень.

– Хорошо. – Дрелл кладет волосатую руку на рукоять сабли, висящей на его бедре. – Надеюсь, так и есть. Ты мне нравишься, Алка, но ребята не обрадуются, если их время потратят впустую.

«Ребята» – именно то, что больше всего меня беспокоит. В подобном деле было не обойтись без команды. Вот они: Лиланд, долговязый и бледный, хмуро смотрящий в мою сторону с арбалетом в руках; Файз, ситхарский наемник со шрамами и патронташем ножей на груди; и Григгс, громоздкий Велкшен с огромным топором.

Я могу убить всех, если до этого дойдет. Но предпочла бы не подвергать себя этому испытанию.

Лиланд снимает напряжение резким вдохом.

– Приближается, – рычит он, натягивая арбалет. – Занять позиции.

Слава Богам, он прав. Сейчас и я услышала цокот копыт и скрип колес повозки по грязи. Мы садимся на корточки, затаиваем дыхание, расчехляем оружие. Ну, точнее, они расчехляют. У меня оружия нет, по крайней мере, такого, какое они могли бы увидеть. Насколько известно Дреллу и его «ребятам», я всего лишь бродячая мошенница, предложившая им работу, кокетка из таверны, ищущая немного золота.

Они и понятия не имеют, на что я способна.

Деревья на дороге зашелестели, и в поле зрения появилась повозка. Это и правда богато украшенная деревянная карета с закругленной крышей и позолоченными колесами, запряженная двумя коренастыми пятнистыми лошадьми. Кучер сидит в передней части, лицо его скрыто за широкополой шляпой, а меч, висящий сбоку, говорит о том, что он также телохранитель. Окна закрыты ставнями, так что я не могу заглянуть внутрь, но печать рычащего тигра в обрамлении красного солнца на боку повозки говорит все, что мне нужно. Фамильный герб семьи Девинтер. Моя цель.

Дрелл кивает мне. Пора. Я делаю глубокий вдох, собираясь с мыслями, и вот я уже несусь сквозь папоротники прямо к дороге.

– На помощь! – кричу я, вскидывая руки. – Прошу вас, сэр! Помогите!

Кучер дергает поводья, и от резкой остановки его лошади пятятся назад.

– Боги! – рявкает он. – Кто ты, черт возьми, такая?

– Прошу вас, – всхлипываю я. По моим щекам текут настоящие слезы. Это довольно убедительное представление, если мое мнение в счет. – Вы должны мне помочь. На мою семью напали разбойники чуть выше по тропе. Я едва вырвалась. Все они… все они… – Я падаю на колени, преграждая путь повозке, и одним глазом вижу, как мои бандиты окружают ее, занимая позиции. – О, Боги! Они все мертвы.

Кучер скептически приподнимает бровь в мою сторону. Я практически вижу, как крутятся шестеренки в его голове, пока он оценивает меня. Мне семнадцать, но я выгляжу моложе, ростом чуть больше пяти футов. Мои темно-каштановые волосы растрепаны по плечам, на мне длинное розовое платье с оборками на рукавах, заляпанное грязью и разорванное по бокам.

Этого недостаточно.

– Извини, девочка, – говорит кучер, пожимая плечами. – Я занят. Если тебе нужен констебль, следуй по дороге в Нью-Финли.

– Путь туда займет не меньше дня! – взмаливаюсь я. – Пожалуйста, сэр. Умоляю вас! Смилуйтесь!

– Милосердием не заплатишь за эль, – усмехается он. – А теперь отойди с дороги, пока я… – Но он так и не закончил фразу, потому что Файз, облокотившись на борт повозки, прижал острие кинжала к нижней части его горла. Кучер отшатывается, его рука тянется к мечу, но Файз его останавливает, поднимая лезвие вверх, выпуская струйку крови, когда оно врезается в мягкую щетинистую плоть шеи.

– Я бы этого не делал, – говорит Файз. – Не стоит, если дорожишь жизнью.

Вокруг нас появляются другие бандиты: Лиланд с поднятым арбалетом, Григгс с обнаженным топором и Дрелл, уверенно шагающий по дороге. Глаза кучера бегают из стороны в сторону, но он выглядит совсем не таким обеспокоенным, как мне бы хотелось.

– Это ограбление, приятель, – кричит Дрелл. – Делай, что говорят, и никто не пострадает.

Я поднимаюсь на ноги, вытирая слезы рукой, а кучер рычит на меня с таким злым взглядом, что он мог бы разрезать камень.

– Ты совершаешь ошибку, – говорит он. – Серьезную ошибку.

Лиланд дергает дверь повозки, но она не поддается.

– Заперто.

– Дай-ка сюда ключи, дружище, – говорит Дрелл. Его голос спокоен, мягок, даже когда он полностью серьезен. – Нам нужен твой товар, а не твоя жизнь.

Я надеялась, что кучер облегчит мне задачу, но он не сдвигается с места, что впечатляюще для человека, по чьей шее струится кровь.

– Мой товар, – повторяет он, качая головой. – Вы понятия не имеете, что здесь, да?

Лиланд снова дергает за ручку, но это все так же бесполезно, и теперь Дрелл наконец достает свой меч. Это дорогая изогнутая сабля с островов Киндрали, ее лезвие сияет золотом в тусклом свете.

– У тебя есть последний шанс открыть ее, – говорит он. – А потом все станет куда хуже.

Затуманенные глаза кучера сужаются.

– Теперь слушай сюда. Я нахожусь на службе у генерала Грейсона Девинтера, его династия признана Сенатом. В этой карете его дочь. Дочь-Волшебница. Вы понимаете, что это значит, придурки? Вы хоть представляете, что с вами будет, если не отпустите нас?

Бандиты с беспокойством смотрят на меня.

– О чем это он? – шипит Лиланд.

– Он лжет, – говорю я, но мой голос на мгновение прерывается. – Это блеф. Единственное, что есть в этом фургоне, – это мешки с золотом.

– Кучка Смиренных убивает Волшебника? Сенат этого просто так не оставит, – продолжает кучер. – Они будут охотиться за вами, куда бы вы ни пошли. Они сдерут кожу с ваших костей. Убьют ваших жен, матерей, детей. Это ваш последний шанс.

– Нет, это твой последний шанс, – восклицает Дрелл. Он понимает, даже если другие бандиты не понимают: к этому моменту уже не имеет значения, что является правдой. Мы слишком далеко зашли, чтобы повернуть назад. – Григгс. Ломай дверь.

Григгс одобрительно хмыкает и выходит вперед, отталкивая Лиланда. Он откидывает топор назад, готовый нанести мощный удар.

Тогда я почувствовала это. В воздухе повеяло холодом, неестественным для летнего дня. Жужжащим звуком, похожим на рой саранчи. Карету окутала тьма, как будто весь свет вокруг нее потускнел, а она укрылась в тени. Другие этого не видят, но я вижу, и мой желудок сжимается.

Скопление магии. Надвигающийся шторм.

Все летит к черту.

Изнутри кареты раздается раскат грома, и ее стенка взрывается, разлетаясь волной зазубренных осколков, разрывающих Григгса на кровавые клочки. Его так и не использованный топор отлетает обратно в кусты, а тело, то, что от него осталось, с мокрым шлепком ударяется о деревья. Пыль наполняет воздух, ослепляя и жаля. Сила взрыва сбивает меня с ног, отбрасывает Дрелла в лес и заставляет Лиланда пошатнуться, нащупывая свой арбалет. Внутри разрушенной повозки раздается движение, треск света, звук скрежета металла, и раскаленная черная полоса прорезает воздух с невероятной скоростью. Секунду голова Лиланда держится на плечах. Но через мгновение отлетает в кусты.

– Назад! – кричит мужской голос, дрожа от страха.

Это Файз, он стоит посреди дороги, держа перед собой кучера, как щит, к горлу которого по-прежнему прижат кинжал. – Назад, или твой слуга умрет!

На мгновение воцаряется тишина, долгая и напряженная, а затем из-за борта кареты появляется фигура. Как только пыль рассеивается, я могу ее разглядеть. Леди Алайна Девинтер. Мы никогда не встречались. Она понятия не имеет, кто я такая. Но я знаю о ней все. Последние три года я думала только о ней. Ее имя крутилось в моей голове каждую ночь, когда я засыпала. Алайна Девинтер, Алайна Девинтер, Алайна Девинтер.

Алайна – девушка моего возраста в длинном голубом платье, с длинными каштановыми волосами, спадающими по спине в чудесно переплетенных косах, и золотым ожерельем с массивным рубином, сверкающим у основания шеи. Она глубоко погружена в Пустоту: ее глаза абсолютно черные, темные, как ночное небо, сверкающие десятками пляшущих точек света, похожих на светлячков. Файз с кучером уставились на ее лицо, а я смотрю прямо на ее руки, оценивая локусы. Волшебные палочки, одинаковые, по одной в каждой руке. Судя по виду, из черного дерева, с заостренными наконечниками из слоновой кости и кожаными рукоятками. Дорогие. Профессиональные. Могущественные.

Мое сердце колотится о ребра, а дыхание перехватывает. Согласно моей наставнице Шепот, Алайна считалась неподготовленной, новичком, которая никогда даже локусов в руках не держала. И вот, пожалуйста, – высекает боевые глифы.

– Я не шучу! – повторяет Файз, подталкивая кучера вперед. – Брось эти палочки, или твой слуга умрет!

– Прошу вас, миледи, – умоляет кучер, вот теперь выглядящий действительно испуганным. – Я прикрывал вас, так ведь? Я делал, как мне было велено? Я на вашей стороне!

Губы Алайны кривятся в жестокой ухмылке – и вот судьба кучера решена. Он вполне мог быть на ее стороне. Но, в конце концов, он просто еще один одноразовый Смиренный, а она Волшебница, у которой не задался день. Ее руки взлетают вверх, неуловимо быстро, четким зазубренным пятном, когда она высекает глиф в воздухе перед собой. Кучер едва успевает закричать, как из земли у его ног вылетает каменное копье, вонзающееся в его грудь, в спину и в Файза, стоящего позади. Оба мужчины стоят, ошеломленные, хватая ртом воздух, а затем копье взрывается, не оставляя от них ничего, кроме пыли и тонкого красного тумана.

Мерцающие ночные глаза Алайны устремляются на меня. Я откидываюсь на руки, прижимая их к пояснице, просовывая их под платье, к кожаному поясу на талии, к его скрытым ножнам. Ладони находят две рукояти и крепко сжимаются. У меня есть один шанс, всего один шанс выбраться отсюда живой. Алайна склоняет голову набок, изучая меня, как насекомое. И так же сильно, как я хочу ударить, так же сильно, как все мое тело кричит: «В атаку!», так же сильно, как мое предплечье покалывает, пульсирует, горит, я знаю, что должна подождать и позволить ей сделать первый ход.

Левая рука Алайны взмывает вверх, поднимая локусы. Сейчас.

Я издаю рев, вскакиваю на ноги и вытягиваю руки, обнажая два коротких ножа, вырезанные из кости, с острыми как бритва краями, рукоятки которых магически пульсируют. Мои локусы не такие великолепные, как у Алайны, но они сделают свое дело.

Я соскальзываю в Пустоту.

Мир вокруг меня тает, и время замедляется. Яркая зелень леса, голубое небо над головой, алая кровь, разбрызганная по деревьям, – все это исчезает в серой дымке, как будто сцену, окружающую нас, поглотил туман. Черный пепел летает в воздухе, словно падающий снег. В Пустоте нет ни единого звука, кроме биения моего сердца и оглушительного рева магии. На одно мгновение, на один жизненно важный момент все остальное исчезает. Остаемся только я и Алайна, противостоящие друг другу.

Я вижу, как ее глаза расширяются от шока в тот момент, когда она понимает, кто я, но уже слишком поздно. Она уже вырезала первые две линии глифа, и они парят в воздухе перед ней на конце ее левого локуса, призрачные, элегантные и ярчайше-красные. Длинная линия вытянулась вниз под углом в сорок пять градусов, разделенная посередине вертикальным разрезом. Основа Огня. И, судя по тому, как она поднимает правый локус, по повороту запястья, я предполагаю, что она собирается обвести его для второй формы, создавая единый пылающий взрыв.

Это базовый глиф атаки. Такой, какой бы использовали, убивая беззащитного, съежившегося Смиренного. Это определенно не то, что нужно применять против другого Волшебника, но для Алайны уже слишком поздно. Она уже начала вырезать этот глиф, и, если остановится сейчас, он взорвется у нее перед носом. Опытный Волшебник мог бы его перенаправить, возможно, найти другую форму из этой основы, но Алайна далеко не так хороша. Поэтому, даже если она знает, что это не сработает, даже если она знает, что обречена, все, что Алайна может сделать, – это поднять правую руку и завершить его.

Пустота пульсирует вокруг, дымящаяся и темная. Я поднимаю локусы и с помощью двух костяных ножей вырезаю в воздухе перед собой собственный глиф атаки. Мои клинки глубоко вонзаются в кожу мира. Треугольник с тремя штрихами для основы Льда и заштрихованный шестиугольник вокруг него для второй формы прочного щита. Он сложнее, чем у Алайны, но это не имеет значения, потому что в Пустоте время движется медленно и работает в пользу обороняющегося. Огненный шар Алайны уже формируется перед ней, воздух вокруг колеблется от жара, но, прежде чем он добирается до меня, я закрываю шестиугольник, и мой глиф готов. Идеальный шестиугольный щит из голубого льда висит в воздухе, вращаясь, словно монета.

Я моргаю, перемещаясь обратно в Реальность. Цвета и звуки возвращаются в мгновение ока, как и привычное течение времени. Огненный шар Алайны несется на меня, как метеор, но мой ледяной щит устремляется ему навстречу, оставляя следы сверкающего инея в грязи под ним. Лед встречается с огнем, и лед побеждает. Огненный шар в полете растворяется в пар. И мой щит проносится мимо него, таран из светящегося синего, который невозможно остановить. Алайна издает короткий крик, когда он ударяет в нее, а затем проходит сквозь нее, в нее. Ее кожа синеет, а кровь замерзает в венах. В волосах потрескивает иней. Ее лицо так и застывает в выражении ужаса, даже когда глаза стекленеют, а дыхание замерзает на губах.

Щит в основном рассеивается при ударе, но несколько полосок льда со свистом улетают в лес, разбиваясь о деревья и замораживая кустарник. Алайна мгновение стоит, как статуя, а затем падает и неподвижно лежит, по-прежнему держа в ледяной хватке свои локусы.

Я судорожно выдыхаю, падая на колени. Все мое тело дрожит, колени подкашиваются. Левый рукав задран, и Божья метка пылает на предплечье. Это больно, так больно, как будто вся рука наполнилась льдом, что, наверное, недалеко от правды.

Меня резко поражает осознание. Я выиграла. Я действительно победила. Алайна не первая, кого я убила, но первая, кого я убила таким способом. Первый Волшебник, лицом к лицу, глиф против глифа. Моя первая настоящая дуэль против другого Волшебника, и я победила, оставшись без единой царапины. Я издаю дикий звук, что-то среднее между смехом и вздохом, и чувствую, как в груди разгорается чувство гордости. Видят Боги, я действительно победила.

Тут я слышу металлический щелчок позади себя. Это Дрелл. Он выбрался из кустов с кровоточащей царапиной на щеке. Он поднял арбалет Лиланда и целится им прямо в меня. Он не шутит.

– Она была Волшебницей, – говорит он, глядя на тело Алайны. Его голос тихий, ошеломленный, и я вижу, что арбалет едва заметно дрожит. – Она была Волшебницей. И ты убила ее.

– Да. Убила. Я спасла нам жизни. – Я изо всех сил стараюсь говорить спокойно и дружелюбно, даже когда мои глаза сосредоточены на острие арбалетного болта. – Расслабься, Дрелл. Опусти арбалет.

– И ты… ты тоже Волшебница, – говорит он. – Во что, черт возьми, ты меня втянула?

– Полегче, Дрелл, – говорю я, и, хотя я не хочу причинять ему боль, мои руки тянутся к локусам. – Послушай меня. Все это – часть плана. Мы позаботимся обо всем. Никто не узнает, что ты имел к этому какое-то отношение.

– Часть плана? – повторяет он. – И ты знала об этом с самого начала, да? Ты все это подстроила! – Тихое ошеломление исчезло. Остался только гнев и удивительно много боли. – Ты из них! Ревенант! Проклятый мятежник!

– Дрелл, прошу, – умоляю я, и я действительно не хочу причинять ему боль. Он не святой, но он порядочный человек, во всяком случае, для бандита. И это моя вина, что он вообще здесь оказался. – Опусти арбалет, и я все объясню. Мы оба можем избежать этого.

– Нет. – Его лицо хмурится. – Только не ты.

Он нажимает на спусковой крючок, и я попадаю в Пустоту.

Время здесь замедляется, но не останавливается. Я вижу звон тетивы в арбалете Дрелла, когда он стреляет. Вижу, как стрела вылетает из древка и летит на меня. Она движется очень медленно, как будто под водой, но все равно достигнет меня секунд через двадцать, в лучшем случае тридцать. Я взмахиваю ножами и высекаю наипростейший глиф: четыре насечки для основы Ветра, окруженные формой Круга для толчка. Он пульсирует слабым белым светом, достаточным для того, чтобы я могла видеть сквозь пепельную дымку и различить выражение чистейшей ненависти на лице Дрелла.

Я возвращаюсь в Реальность. Порыв ветра вырывается из меня, и раздается мощный концентрированный взрыв. Этого достаточно, чтобы остановить стрелу в воздухе и отправить ее в сторону с безвредным свистом. Этого достаточно, чтобы разорвать арбалет на части. И этого достаточно, чтобы сбить Дрелла с ног и швырнуть спиной об дерево, где его лысая голова ударяется о ствол с ужасно громким треском.

Черт.

Он лежит, привалившись к стволу дерева, его ноги подергиваются, серые глаза широко раскрыты, а губы дрожат. Длинная полоса крови бежит по стволу к его затылку, который треснул, как блюдце, по которому слишком сильно ударили. Он еще жив, но это ненадолго.

– Ох, Дрелл, – говорю я, подходя к нему. Его глаза метнулись на меня, практически выскакивая из головы, и я вижу, как он напрягается, чтобы заговорить, заставить свое тело работать, заставить губы двигаться. Он молит о пощаде? Или угрожает мне, оскорбляя и проклиная мое имя? Если бы его руки могли двигаться, обхватил ли бы он ими мое горло?

Полагаю, это не имеет значения. В любом случае он заслуживает лучшего. С усталым вздохом я присаживаюсь на корточки рядом с ним и соскальзываю в Пустоту, чтобы высечь последний глиф в виде круга для жизни с полумесяцем вокруг. Затем возвращаюсь в Реальность и дую, совсем чуть-чуть. Глиф растворяется в пыли, сверкающей зеленой пыли, которая ослепляет, как звезды, и мягко плывет по лицу Дрелла, омывая его и погружаясь в него.

Этот глиф используется для того, чтобы помочь детям заснуть, подарить момент безмятежности и спокойствия. Во время глубокого вдоха грудь Дрелла вздымается, а глаза закрываются. Голова падает набок, и он лежит, неподвижный, умиротворенный.

Легкая смерть – меньшее, что я могла бы сделать.

Глубоко сглотнув, я поднимаюсь на ноги и отворачиваюсь. Я не могу себе позволить грустить о нем, не могу позволить себе что-то чувствовать. Не сейчас, не тогда, когда я так близко. Я закрываю глаза, вдыхаю один, два, три раза и хороню это чувство глубоко внутри.

«Мы на войне, – сказала бы Шепот. – А во всех войнах есть жертвы».

Прямо сейчас. Возвращаюсь к миссии. Теперь, когда все мертвы, у меня немного больше времени, чем я планировала, но рано или поздно кто-нибудь еще проедет верхом по тропе. Я возвращаюсь к карете, к замороженному трупу Алайны. Это мой первый шанс по-настоящему хорошо ее рассмотреть, и я понимаю, почему она была выбрана мишенью Шепот. Мы определенно похожи. Моя кожа на тон темнее, чем у нее, легкий загар от моей матери-Изачи, а ее глаза светло-карие, тогда как мои – ярко-зеленые. Но у нас одинаковые худощавые черты лица, тот же острый подбородок, та же небольшая россыпь темных веснушек. Мы сошли бы за сестер. Могли бы сойти в любом случае.

Я переступаю через нее и наклоняюсь к дыре в боку кареты. Есть еще одна вещь, которая мне нужна, прежде чем я сожгу все это дотла. Чемодан Алайны лежит на мягком сиденье, где она сидела, и я открываю его. Там одежда… книги… несколько элегантных драгоценностей… и…

Вот оно. На самом дне. Хрустящий конверт, дорогой на вид, с элегантным почерком на лицевой стороне и светящейся восковой печатью. Печать, конечно, уже взломана, поэтому я открываю ее и вытаскиваю письмо. Вверху на бумаге изображен возвышающийся замок, обрамленный полной луной, с пятью символами вокруг него: корона, меч, перо, чаша и весы. Но мой взгляд направляется к тексту ниже.

Леди Алайна Девинтер!

Для меня большая честь пригласить Вас посетить Академию магии Блэкуотер на наш предстоящий осенний семестр 798 года. Вся униформа и материалы будут предоставлены, однако разрешается привезти свои локусы. Если Вы желаете поступить в этом семестре, встреча назначена на 9-е число осени в доках Лодердейла. Чтобы получить допуск на паром, Вам необходимо предоставить это письмо.

Ваша семья заслужила место в наших уважаемых залах, леди Девинтер, и я с нетерпением жду возможности с Вами познакомиться.

Искренне Ваш,

директор Магнус Абердин

У меня по-настоящему дрожат руки. Вот для чего все это было. Десять лет тренировок. Десять лет крови, пота и боли. Так много отнятых жизней. Так много брошено, так много потеряно, и все это ради этого момента.

Академия Блэкуотер – самая элитная школа магии в Республике. Любой Волшебник, который что-то собой представляет, учился в ее залах. Сенаторы, генералы и высшие священнослужители, мудрейшие ученые и самые могущественные лидеры, знать, которая превратила мир в такой чертов беспорядок. Академия Блэкуотер – истинное средоточие власти в Республике Маровии, а может, и во всем мире, где целые поколения формируются в мощную, несгибаемую, бескомпромиссную аристократию. Академия Блэкуотер – это место, где становятся Волшебниками.

И я приду за каждым из них до последнего.

Глава 2 Прошлое

В семь лет был последний хороший день в моей жизни.

Я живу с семьей в Лароке, небольшом прибрежном городке на западном побережье Республики. Здесь пахнет рыбой, и в магазинах нет сливы, но мне нравится Ларок, по крайней мере, больше, чем последние несколько мест, где мы жили. Он лучше, чем Нью-Сейлем с его темными страшными трущобами, и Уошберн с его угрюмыми шахтерами и запахом серы. В Лароке у нас хорошая квартира на первом этаже на окраине города, достаточно близко расположенная к океану, чтобы чувствовать запах соли в воздухе, когда стоишь у окна. Она маленькая, но уютная, и у меня есть полка, полная резных животных. А сплю я на маленькой кроватке в ногах кровати родителей. Это лучший дом, который у меня когда-либо был.

Даже в семь лет я знаю, что есть вещи, в которых мне не следует сомневаться. По всем стенам развешаны защитные чары, паутина красных нитей, украшенная разноцветными кристаллами. Работа отца, на которой он пропадает днями, работа чрезвычайной важности, о которой мне никто не рассказывает. Тяжелый деревянный сундук под кроватью, тот самый, со сдвигающимся замком, на который больно смотреть. А на моем предплечье метка, точно такая же, как у отца, метка, которую я должна вечно скрывать во что бы то ни стало.

В тот день, в тот последний хороший день я просыпаюсь чуть позже восхода солнца от запаха завтрака. Мама все еще спит, свернувшись калачиком на боку в постели, а младшая сестра Сера спит рядом с ней, храпя с широко открытым ртом. Но отец уже встал, стоит на кухне и раскладывает все мои любимые блюда на нашем маленьком круглом столике: деревянную миску с оливками, жестяную кружку молока и, что лучше всего, несколько булочек из пекарни ниже по улице, покрытых сахарной глазурью и начиненных яблоками. Я бегу за стол еще в ночной рубашке, и отец смеется при виде того, как я целиком запихиваю булочку в рот.

– Твои любимые, да, обезьянка? – говорит он, хватая кофейную чашку. Он уроженец южной Маровии, с бледной кожей, растрепанными рыжими волосами и небольшой россыпью веснушек на заостренном носу. Невысокого роста, как и я, на добрые полголовы ниже большинства мужчин, и носящий изящные золотые очки, которые мгновенно выдают в нем ученого. – Я всегда любил с черникой.

– Яблочные лучшие, и все это знают, – отвечаю я, кроша повсюду кусочками булочки. Отец лишь улыбается и качает головой, поворачиваясь обратно к чайнику, стоящему на плите. Он ставит чашку и берет свои локусы, тонкие палочки из зеленого дерева с выгравированными прядями плюща, палочки, с которыми я хочу поиграть больше всего на свете. Я не вижу, как он вырезает глиф, потому что еще не умею соскальзывать в Пустоту, но вижу, как его руки неуловимо быстро порхают, а затем чайник свистит от мгновенного нагревания.

– Тебе обязательно идти сегодня? – спрашиваю я, заранее зная ответ. На нем костюм, тот, что с маленькой бабочкой и цепочкой от часов. Он надевает его только на работу.

– Обязательно. Долг зовет. – Он заканчивает варить кофе, затем подходит и садится на корточки рядом. – Но я обещаю, что буду дома к ужину. – Он наклоняется, чтобы поцеловать меня в лоб. – Веди себя хорошо. Повеселись.

Я невольно усмехаюсь:

– Я не могу сделать и то и другое.

Это наша маленькая шутка, и я понятия не имею, когда она появилась, просто мы говорим ее всякий раз, когда расстаемся.

– Пока, обезьянка, – говорит он и уходит с доброй и теплой улыбкой.

Мама просыпается через полчаса, спросонья протирая глаза. Она Изачи, одна из Рассеянных людей, с загорелой кожей, вьющимися черными волосами и глазами глубокого темно-карего цвета. Она идет босиком, потому что всегда так ходит, и пьет чашку кофе, которую оставил ей отец, так, как будто это нектар Богов. Она пытается двигаться тихо, но Сера все равно просыпается, резко выпрямляется в постели и мгновенно устремляет глаза на меня.

– Булочки? – спрашивает она. – Ты оставила мне булочку?

– Нет, – вру я в шутку, но, вместо того чтобы рассмеяться, она опускает голову, убитая горем. – Ну, то есть да! Конечно! Я пошутила! – Я бросаюсь к ней, протягивая последнюю.

– Несмешная шутка, – ворчит она, даже когда откусывает кусочек. Сере только исполнилось шесть, и если я похожа на маму, то она вся в отца. У нее его бледная кожа и веснушки, огромные голубые глаза и ученый нрав. Но что действительно бросается в глаза – это ее волосы. Они ярко-красные, как закат, и каскадом ниспадают по спине до самой талии прекрасными локонами, похожими на волны в океане. Каждый незнакомец, которого мы встречаем, говорит об этом, и я бы солгала, если бы сказала, что не завидую.

Но у меня есть кое-что, чего у нее нет. Метка на левом запястье, татуировка, светящаяся ярко-красным и золотым. Запястья Серы такие же чистые, как у мамы. Я лишь единожды спрашивала, почему у меня она есть, а у нее нет. В тот момент лицо отца помрачнело.

– Потому что ей повезло, – ответил он.

– Полагаю, мне ты не оставила булочку? – спрашивает мама, и моя виноватая гримаса в сахарной глазури – единственный ответ, который ей нужен.

Мы втроем одеваемся и отправляемся по делам. Мы идем на рыночную площадь, заполненную десятками стендов, залитую шумом кричащих продавцов. Запасаемся хлебом, фруктами и соленым мясом. Мама покупает для Серы книгу со стихами и маленькую деревянную лошадку для меня.

– Его зовут Боуншенкс, и я люблю его! – кричу я, к всеобщему изумлению и великому веселью мамы. Затем мы идем в библиотеку, небольшое здание с дюжиной книжек с картинками. Сера спокойно сидит и читает их, пока я бешено ношусь по проходам. Мы обедаем в районе Изачи, любимое мамино блюдо из говядины со специями, которое слегка обжигает язык, и проводим по меньшей мере полчаса, наблюдая, как жонглер бросает мячи, посохи и ножи. Это особенно впечатляет, потому что он обычный Смиренный, никакой магии.

Поскольку мы вели себя хорошо, наш день заканчивается прогулкой по пляжу – моей самой любимой части Ларока. Я скачу по песку с Боуншенксом, гоняюсь за Серой в грохочущих волнах, зарываюсь по пояс и притворяюсь болотным гоблином. Мама просто сидит рядом, глядя в бесконечную синеву.

Такой я ее всегда буду помнить. Отдыхающей у кромки воды на хрупком сером песке, с легкой улыбкой на лице, в то время как я делаю колесо вокруг нее. Ее глаза полны доброты и любви, а в глубине – невыносимая ноющая печаль. Это она, навсегда.

Наш обратный путь ведет мимо доков, и это ошибка. Доки всегда неприятны, забиты сердитыми ворчащими матросами и воняют рыбой, но сегодня они особенно многолюдны. В порт зашел огромный корабль, гигантский галеон с большими развевающимися парусами и бронзовой русалкой на носу, поэтому в доках еще больше народу, чем обычно. Их так много, что я крепко держусь за мамину руку, пока мы пробираемся. Но это еще не все. Что-то витает в воздухе, что-то не так, ощущение злобы и напряжения, запах разложения и пламени. Все хмурятся, потеют, озираются. Метка на моей руке начинает гореть, и я крепко сжимаю рукав.

Мы продвигаемся вперед, на площадь у края причала, и я вижу, из-за чего весь этот переполох. Статуя Явелло, Бога Коммерции, возвышается над нами, глядя вниз на внутренний двор своими восемью блестящими глазами. Под ним на грязном булыжнике стоят трое мужчин, привязанные к столбам для порки, их руки скованы толстыми металлическими зажимами. Их подтянутые мускулистые спины обнажены. Смиренные моряки. Вокруг них и другие мужчины, мужчины, не выглядящие счастливыми. Городские стражники в кожаных доспехах сдерживают толпу с дубинками в руках, отталкивая любого, кто подходит слишком близко к краю площади. Перед ними на возвышении стоит грузный пожилой Волшебник в плохо сидящем черном костюме и дергает себя за воротник покрытой кольцами рукой. Но все взгляды устремлены на Инфорсера, молча стоящего за связанными мужчинами. Она одета в обтягивающую черную мантию, ее лицо скрыто за пустой серебряной маской, и в каждой руке по самому зловещему на вид локусу, которые я когда-либо видела. Скрюченные костяные палочки с зазубренными наконечниками и маленькими вырезанными черепами на рукоятях.

Мама крепко сжимает меня одной рукой, а Серу – другой.

– Нам не стоит здесь быть, – говорит она, отстраняясь, но идти некуда. Позади нас толпа, а впереди площадь. Так что все, что нам остается, это стоять и смотреть.

– Как заместитель председателя торговой компании Ларока, я нахожу этих людей виновными в лени, трусости и дезертирстве! – Ревет Волшебник на возвышении. Его голос груб и флегматичен. Пот струится по его заросшему щетиной лицу, хотя на улице прохладно. – Их мятежные действия в море не только потопили захваченное судно, но и стоили мне груза почти на четыре тысячи вальмарков! Четыре тысячи! За такую сумму я вполне мог бы приговорить вас всех к смерти!

Двое матросов стоят твердо, но третий, самый младший, начинает рыдать.

– Прошу вас, сэр, смилуйтесь, – умоляет он. – Это не наша вина! Мы должны были покинуть корабль, иначе нам пришлось бы пойти ко дну вместе с ним во время шторма! Прошу!

– Смилуйтесь. – Волшебник пережевывает это слово, как горькую траву. – Да, я полагаю, что каплю милосердия вам могу предоставить. И вы будете служить гораздо лучшим примером. – Он машет рукой Инфорсеру. – Дай им плеть.

Инфорсер поднимает два локуса, скрестив руки на груди, в то время как мужчины стискивают зубы.

– Закройте глаза, – шепчет мама. Сера слушает, а я нет. Я не могу. Я наблюдаю, как Инфорсер напрягает руки и делает вдох, а затем чувствую это, впервые в жизни, зов Пустоты, чувство, как будто меня тянет к этой женщине, к ее локусам. Как будто что-то в теле вытягивается через кожу, вырывается из меня, из реальности, куда-то еще. Мой желудок сжимается, все плывет перед глазами, и моя рука вспыхивает ужасной жгучей болью, как будто в ней тысячи игл, и они начинают прорываться.

Я издаю короткий крик, а мама крепко закрывает мое лицо рукой. Я не вижу всего, что происходит дальше сквозь щели между ее пальцами, но мне видно достаточно. Я вижу, как воздух потрескивает и колеблется позади мужчин, вижу, как завитки туманного зеленого света вырываются из концов этих костяных локусов, вижу, как спины мужчин разрываются, когда их поражают сотни невидимых крючковатых шипов. Я чувствую запах крови, слышу крики и чувствую этот пульсирующий болезненный скачок магии внутри меня, пытающийся вырваться на свободу, разрывающий меня изнутри, как ураган, и мое тело едва ли может сдержать это.

Позже, когда мы, взявшись за руки, идем обратно в квартиру, ко мне возвращается дар речи.

– Почему? – спрашиваю я маму. – Почему Волшебники сделали это с теми людьми?

Мама бросает на меня быстрый взгляд, и даже в свои семь лет я понимаю, что она действительно не хочет это обсуждать.

– Потому что законы Республики позволяют Волшебникам наказывать Смиренных так, как они считают нужным, – говорит она, стиснув зубы, тщательно подбирая каждое слово. В выражении ее лица, в ее глазах пляшет гнев, и он пугает меня.

– Но почему? – спрашивает Сера. – Почему они это делают?

– Потому что они обладают властью, – отвечает мама. – Потому что они контролируют правительство, торговые компании, школы и законы. Потому что в их крови заложена способность формировать мир, вызывать пламя и лед, приносить жизнь и смерть. Потому что они сильные, а мы слабые.

– Но… – спрашиваю я, прекрасно зная, что не должна. – Я же Волшеб… – и я так и не успеваю закончить вопрос, потому что она сжимает мою руку так сильно, что мне становится больно.

Отец ждал нас дома, и я подбегаю к нему, чтобы обнять так сильно, что он едва не падает. Пока мама на минутку уходит в себя, любуясь закатом с внутреннего дворика, отец садится со мной и Серой на кухне, чтобы заняться уроками. При мерцающем желтом свете свечи мы читаем историю о маленькой овечке, у которой не было друзей, и делаем несколько страниц арифметики. Сера занимается старательно, не пропуская ни одного упражнения, в то время как я дико ерзаю на месте и смотрю в окно. Но даже я включаю внимание позже, когда мы прижимаемся к отцу, пока он читает нам главу из «Саги о Нафлейне», этой тяжелой книги с загнутыми уголками со всеми историями о принцах, ведьмах и созданиях глубин. Мне нравится слушать его чтение, такое терпеливое и спокойное, мне нравится, как он обнимает нас, прижимая к груди, и как он озвучивает глупыми голосами всех персонажей.

На ужин у нас простое тушеное мясо с хлебом и луком. Мы сидим у огня и говорим о прошедшем дне. Родители терпеливо кивают, пока я разглагольствую о том, что Боуншенкс – волшебный конь, который может летать сквозь время. Затем они укладывают нас, гасят свет и наклоняются, чтобы поцеловать меня в лоб, пока я засыпаю.

– Я люблю вас, девочки, – говорит отец. – Больше, чем вы можете себе представить.

Всю оставшуюся жизнь мне хотелось, чтобы в тот день я подольше не ложилась спать. Жаль, что у меня не было еще одного дня, еще одного часа, еще одной минуты. Еще одной истории от отца. Еще одного объятия от мамы. Даже если бы мы подрались, даже если бы им пришлось пригрозить, что на следующий день угощений не будет, даже если бы все закончилось тем, что я плакала бы и топала ножками.

Я проведу остаток своей жизни, желая отдать все, что угодно, чтобы просто провести с ними больше времени.

Но вместо этого я засыпаю и просыпаюсь только потому, что все кристаллы в нашей квартире звенят.

Я вскакиваю с постели. Середина ночи, но квартира ярко освещена, потому что все обереги отключаются, эти перекрещенные паутины дрожат и трепещут, кристаллы вспыхивают красным, зеленым и синим. Я все еще сонная, но знаю достаточно, чтобы испугаться, да так, чтобы броситься на кухню, где находятся родители, которые уже встали. Сера стоит прямо за мной, плача от страха.

– Что происходит? – кричу я, перекрывая шум. – Что случилось?

– Они нашли нас, – огрызается в ответ мама. Я не знаю, кто такие они, но понимаю, что это нехорошо. Отец взмахивает локусом в воздухе, и все кристаллы замолкают. Его лицо бледное, бледнее, чем обычно, а по лбу струится пот.

– Как, черт возьми, они нас нашли?

– Я не знаю, – говорит отец. Он берет один из кристаллов в руку, крепко его сжимает, и выражение его лица становится еще более серьезным. – Их четверо. Они уже близко. И он с ними.

– О, Боги, – шепчет мама, и мне страшнее, чем когда-либо в жизни. – Нам нужно бежать. Сейчас же.

– Бежать некуда, – отвечает отец, не в силах посмотреть ей в глаза. – Они следят за нами. Если мы сдвинемся с места, они нанесут удар. – Он делает долгий, глубокий вдох. – Мы у них в руках, Кейлин.

Родители обмениваются тяжелым взглядом, таким взглядом, который означает целый бессловесный разговор. Взгляд, которым ты принимаешь решение, которое даже не можешь произнести. Затем мама кивает, бросаясь вперед, чтобы прибрать в комнате, в то время как отец присаживается на корточки рядом со мной и Серой.

– Послушайте, девочки, – говорит он, выдавливая из себя улыбку. – У нас небольшие неприятности, но все будет хорошо. Сюда приедут очень серьезные люди, и они хотят поговорить со мной и вашей мамой. Главное, чтобы они не знали, что вы здесь, хорошо?

– Нет! – плачу я. – Мне очень страшно, папочка…

– Я знаю, обезьянка, – говорит он, сжимая мои плечи; его глаза блестят за стеклами очков. – И мне очень жаль. Простите, что мы втянули вас в эту историю. Простите за мир, в который мы вас привели. Простите за все. Но прямо сейчас, если мы сохраним спокойствие, все будет хорошо.

Он наклоняется и зацепляет пальцами щель в половицах, приподнимая ее, открывая крошечное подполье под ней.

– Вы двое должны спрятаться там, хорошо? Сидите и не издавайте ни единого звука. Я просто скажу этим людям то, что они хотят услышать, а потом они уйдут, и мы вас достанем.

– Но… но… – заикается Сера, – я не понимаю.

– Я знаю, – отвечает он и обнимает нас так крепко, что почти незаметно, как он дрожит. – Когда-нибудь вы все поймете. Обещаю. – Он отходит, прочищает горло. – Теперь послушайте. Я думаю, все получится. Но если вдруг нет… если все пойдет плохо… если кристаллы начнут звенеть… Мне нужно, чтобы вы двое выползли обратно через этот маленький туннель и побежали так быстро, как только сможете. – Он достает сложенный листок бумаги и засовывает его в карман моих брюк. – Здесь написан адрес. Доберитесь туда. Попросите позвать Шепот и скажите, что вас послал Петир Челрази. Они поймут.

Мама смотрит в окно.

– Я вижу, как они приближаются. Нам нужно подготовиться. Сейчас же.

Отец смахивает со щеки слезу и берет себя в руки.

– Что бы ни случилось, девочки… Как бы все ни обернулось… Мне нужно, чтобы вы знали, что мы с мамой любим вас больше всего на свете. Что все это стоило того, все это стоило того времени, что мы провели вместе. Вы – самое лучшее, что когда-либо с нами случалось. – Он проводит рукой по моим волосам и наклоняется, чтобы поцеловать в последний раз. – Алка… тебе предстоит нелегкий путь. Сражайся за тех, кто в этом нуждается. Веди себя хорошо, моя обезьянка. Веди себя хорошо. И Сера, моя маленькая Сера… – Слезы текут по его щекам, так много, что остановить их уже невозможно. – Присматривай за сестрой. Будь сильной и храброй. Будь доброй. – Он наклоняется, мягко направляя нас в подполье. – А теперь прячьтесь.

Внизу пыльно, темно и, скорее всего, полно пауков, но я не говорю ни слова, потому что, хотя я ничего не понимаю, я чувствую, что все очень серьезно. Сера вползает первой, скользит к задней стенке, а я иду за ней. Я лежу на спине в этом темном маленьком туннеле, в котором едва хватает места для семилетнего тела, а отец наклоняется, чтобы поставить доску назад. Мне все еще что-то видно, кое-как, сквозь щели между досками, но этого достаточно, чтобы видеть кухню и маму с отцом. Он крепко обнимает ее, а она прижимается к нему. Они просто стоят, обнимаясь и глубоко дыша.

Раздается стук в дверь, чья-то рука стучит по дереву.

– Петир Челрази! Открывай! – кричит голос.

– Входите, – говорит отец. Его голос меняется. Он становится ниже, более взрослым и серьезным, менее искренним.

Дверь распахивается, и в квартиру входят четыре человека. Трое из них – Инфорсеры, облаченные в доспехи, лица которых скрыты за пустыми серебряными масками. Я узнаю в одной из них женщину из доков, обладательницу костяных локусов, а двое других – мужчины, один низкий и худощавый, а другой высокий и крепкий. Инфорсеры ступают на кухню, сотрясая половицы и пуская пыль мне в лицо, и на одно ужасное мгновение мне кажется, что я вот-вот чихну. Но я сдерживаюсь, слава Богам, даже когда родители отходят назад, а Инфорсеры встают по краям комнаты.

Третий человек явно главный. Он Волшебник, и, возможно, наиболее впечатляющий из всех, кого я когда-либо видела. На нем аккуратно подогнанный халат с плюшевой меховой отделкой, в свете свечей переливающейся черным и золотым. Его бледные пальцы украшают кольца с гигантскими драгоценными камнями, а на шее болтается ожерелье с золотой луной. Он Маровианец и выглядит примерно ровесником моего отца, с каштановой бородой, которая заостряется книзу, а вьющиеся темные волосы спускаются по спине в аккуратную косу. Он входит с улыбкой на лице, хотя его серые глаза сверкают угрозой.

– Петир, – говорит он. – Сколько лет!

– Так и есть, старый друг. – Отец выдвигает стул. – Чему я обязан такой честью?

– Полагаю, ты отлично знаешь, почему я здесь, – говорит Волшебник, кивая в сторону Инфорсеров. – Передай свои локусы. Сейчас же.

Отец смотрит на мать и кивает. Она тянется к шкафчику и протягивает отцовские палочки из зеленого дерева. Женщина-Инфорсер выхватывает их у нее из рук и засовывает в набедренную сумку. Я по-прежнему не знаю, что происходит, не знаю, почему они здесь, но я надеюсь, что они не заберут локусы навсегда.

– Разумная предосторожность. Уверен, ты понимаешь, – говорит Волшебник.

– Конечно, – отвечает отец. – Могу я предложить вам чего-нибудь выпить? Может, чаю или вина?

– В данный момент нет. – Волшебник садится за стол напротив отца, сплетая свои длинные узкие пальцы. – Кажется, я не вижу здесь одного члена вашей семьи. Девочка семи лет?

Я? Он ищет меня? Почему? Я-то здесь при чем? И почему он не спрашивает о Сере? Но у меня нет времени даже подумать об этом, потому что отец немедленно лжет.

– Ее здесь нет. Мы отправили ее погостить к подруге, далеко отсюда.

– Правда? – говорит Волшебник. Черты его лица резкие, угловатые, как будто вырезанные из плиты холодного камня, а его голос источает презрение. – Значит, если я прикажу Инфорсерам обыскать дом, они ее не найдут?

– Боюсь, что нет, – говорит отец, затем наклоняется вперед и почти шепчет: – Послушай. Моя жена не имеет к этому никакого отношения. Тебе нужен я. Так почему бы мне не уйти сейчас с твоими Инфорсерами, и, если ты просто отпустишь Кейлин, я все тебе расскажу.

– Все, – повторяет Волшебник. – О чем конкретно?

– О Ревенантах, – говорит отец, и все Инфорсеры замирают. – Об их планах. Об их лидерах. Обо всем.

Впервые холодный фасад Волшебника, кажется, ломается.

– Значит, это правда. Ты действительно стал бунтовщиком.

– Боюсь, что так.

– Черт возьми, Петир, – рычит Волшебник. – Я надеялся, что это было просто личное. Что ты сбежал от своих обязанностей, чтобы быть с семьей. Что ты просто струсил. Но нет. Ты продал нас всех кучке Смиренных террористов. После всего, через что мы прошли вместе, всего, что мы построили, ты предал все, за что выступает Республика!

Когда в разговор вступает мой отец, его голос холоден, как лед.

– Все, через что мы прошли, – ложь. Все, что мы построили, – мерзость. Единственное, за что выступает Республика, – несправедливость и угнетение.

Ноздри Волшебника раздуваются, между бровями прорезаются глубокие морщины, и кажется, что он собирается нанести удар… Но затем его выражение лица резко меняется, и губы кривятся в жестокой улыбке.

– О, Петир, – говорит он, – ты почти одурачил меня. Но, похоже, ты что-то упустил.

Все вслед за ним глядят на пол, всего в нескольких дюймах от места, где я прячусь. Я вижу это одновременно с остальными, и мой желудок сжимается. Это Боуншенкс, мой деревянный конь. Мы забыли его спрятать.

Волшебник поднимается с места, методично шагая к лошади, ко мне.

– Если вашей дочери здесь нет… тогда что это? – говорит он, а мама с отцом обмениваются обеспокоенными взглядами, потому что стоит ему наклониться, чтобы поднять лошадь, как он посмотрит сквозь половицы и увидит меня. Я не знаю, что это будет значить, но уверена, что будет очень, очень плохо, и задаюсь вопросом, не должна ли я начать ползти, но не могу заставить свое тело двигаться. А позади меня Сера начинает плакать, и мое сердце колотится, и вот Волшебник прямо надо мной тянется вниз….

Но он так и не добирается до лошади, потому что мама хватает со столешницы нож и вонзает ему в поясницу.

В воздухе ощущается пульсация, гнетущий, мучительный рывок магии, и впервые в жизни я полностью соскальзываю в Пустоту. Комната, дом, город, все исчезает, погружая меня в этот серый, пепельный мир. Там, в затянувшейся оглушительной тишине, время движется ползком, и я вижу, как все начинают действовать. Инфорсеры поднимают локусы. Волшебник, раненый и воющий, достает свои. Мама отпрянула назад, потянувшись за новым ножом. А отец откидывается на спинку стула, поднимая руки, и два спрятанных локуса, два маленьких зазубренных лезвия, выскальзывают из его рукавов.

Воздух потрескивает и гудит, раскаты силы проносятся по комнате, загадочные геометричные решетки танцуют и сверкают. Мир замирает, дрожит и трясется. Глифы сражаются с контрглифами. Вспышки света прорезают тьму. Я чувствую запах земли и вкус крови, чувствую, как внутри меня нарастает ужас, вырываясь наружу во время последнего боя моих родителей.

Все закончилось меньше чем за секунду.

Я возвращаюсь в Реальность, дрожу, потею, задыхаюсь под половицами. Кухня надо мной превратилась в развалины. Стол перевернут, потолок обгорел, в стене пробита гигантская дыра. Обугленные листы бумаги, остатки любимых книг отца, порхают в воздухе, а слой сверкающего льда покрывает пол.

Двое Инфорсеров, женщина и крепкий мужчина, мертвы, их почерневшие тела тлеют в дальнем конце комнаты. Третий, низкий мужчина, выглядит не лучше: он лежит на улице, провалившись через дыру, и стонет от пронзившего грудь копья. Их лидер, Волшебник, еще жив. Но он лежит, склонившись, спиной ко мне, кашляя, задыхаясь и воя от боли.

А мои родители…

Мама уже мертва. Она лежит, прислонившись к дальней стенке, опустив голову, а на месте ее груди зияет дыра. Маленькая струйка крови стекает по ее губам, а руки бесполезно дергаются по бокам. Отец лежит рядом с ней, еще живой, но умирающий. У него нет правой руки, она оторвана, а лицо покрыто ледяной паутиной, как будто замороженное изнутри. Он рвано дышит, каждый следующий вдох короче предыдущего.

У меня щиплет глаза. Сердце бьется так сильно, что, кажется, вот-вот выскочит из груди. Мне хочется кричать, рыдать, выть, сражаться, но тело не слушается, поэтому я просто остаюсь там, задыхаясь под полом, парализованная, пойманная в ловушку. Этого не может быть. Не может. Не может, не может, не может.

Волшебник, тот, по чьей вине все это случилось, встает первым, хромая в сторону отца. Он опрокидывает его на спину и опускается на колени, надавливая коленом ему на грудь. Волосы Волшебника растрепаны, опалены, а правая половина лица – покрытое шрамами пузырящееся месиво. Его глаз полностью выжжен, а мамин нож по-прежнему торчит из его поясницы. Но, несмотря на все это, он все еще каким-то образом идет, как будто по его венам течет чистейшая ненависть.

– Ты мелкий ублюдок, – шипит он, сплевывая кровь отцу в лицо. – Ты и правда думал, что сможешь так поступить со мной? Со мной? – Он рывком поднимает отца за воротник, их лица оказываются всего в нескольких дюймах друг от друга. – Послушай сюда, Петир, и слушай внимательно. Я найду твою дочь. Выслежу ее. И я позабочусь о том, чтобы она умерла самой медленной, самой мучительной смертью, которую ты только можешь представить. Я заставлю ее страдать, Петир. Очень сильно страдать.

У меня леденеет кровь, а дыхание замирает в горле. Я никогда в жизни не была так напугана. Но отец просто улыбается жесткой, надтреснутой улыбкой, которая отнимает у него последние оставшиеся граммы силы.

– Нет, ты этого не сделаешь, – говорит он Волшебнику. – Потому что ты уже мертв.

Затем он бросает взгляд на меня сверху вниз, чуть краем глаза, а я смотрю на него, по-настоящему, в последний раз. На своего отца, моего героя, мой мир.

– Беги, – произносит он губами.

И вот он появляется над ним, вспыхивая, как тлеющий уголек, пробуждающийся к жизни. Глиф, вырезанный на нашем потолке, достаточно большой, чтобы покрыть всю его поверхность, не замеченный никем до сих пор. Это сложно описать словами, полдюжины пересекающихся кругов, соединенных, как звенья цепи, змея, поедающая собственный хвост. Глиф исчезает… а затем вновь светится ярче и жарче, чем солнце.

Чистый инстинкт берет верх. Я все еще не понимаю, что произошло, едва начинаю осознавать это, но мое тело знает, что нужно следовать приказу отца. Я хватаю Серу за руку и тяну вперед. Мы вдвоем забираемся под половицы, как пара мышей, пробираясь через узкий грязный туннель, и я слышу, как колокола звонят все громче и громче, слышу, как Волшебник кричит в ужасе, слышу, как стены вибрируют и жужжат от шума собирающейся магии. Мы с Серой выскакиваем через небольшое отверстие под стеной дома на темную, тесную улицу, и вот я бегу, таща за собой Серу, у меня болит в боку, глаза горят, все мое тело движимо не чем иным, как отчаянной потребностью убраться подальше от этого дома.

Я не вижу, как он взрывается. Мне этого и не нужно. Я слышу оглушительный взрыв, громче самого громкого раската грома, чувствую, как обжигающая волна жара проходит сквозь меня, чувствую, как земля содрогается под ногами. На одно мгновение ночь становится светлой, как день, когда столб клубящегося, воющего пламени высотой в пятнадцать этажей взмывает в небо. Стекло разбивается вдребезги. Кирпичи трещат. Город воет голосами сотен людей, вопящих от страха.

Я не останавливаюсь. Я не могу. Я должна продолжать двигаться, хотя мои ножки уже пылают, хотя я босая и почти уверена, что наступила на какое-то стекло, хотя я понятия не имею, куда направляюсь. Я должна продолжать бежать, потому что, если остановлюсь хотя бы на секунду, то, что только что произошло, окажется реальностью, а этого не может быть. Этого не может быть. Так что я бегу дальше, по переулкам и улицам, мимо шумных таверн и ночных базаров. Семилетняя девочка в крови, в опаленной одежде и с дикими глазами. Семилетняя девочка, внезапно ставшая ответственной за свою сестру. Семилетняя девочка, мир которой только что перевернулся.

Мы выбегаем из города. Улицы заканчиваются, и мы попадаем на пляж. Тот самый пляж, на котором мы сидели всего несколько часов назад. Я бегу к краю берега и падаю на мокрый песок, уставившись на это бескрайнее пространство холодной, неведомой тьмы. Сера сидит рядом со мной и, застыв, молчит. Она не говорит, не плачет, не двигается. Как потушенная свеча.

А я – огонь, бушующий жарче солнца. Я выплескиваю эмоции наружу, издавая воющий яростный крик, полный злости, отчаяния, потерянности и страха одновременно. Крик, который длится до тех пор, пока не пропадает голос и не разрывается горло. Это крик ярости и отчаяния, крик, который убил бы всех в этом городе, если бы мог, крик, который я никогда не забуду.

В тот день я тоже умираю вместе со своими родителями. Девочки, которой я была, той, что играла с маленькой лошадкой, чувствовала себя в безопасности и под защитой, думала, что худшее, что может случиться, – это что отец задержится на работе, ее больше нет, она сгорела вместе с тем домом.

Все, что от меня осталось, – крик.

Глава 3 Настоящее

Паром в Академию Блэкуотер отправляется в полночь, но я не хочу опаздывать, поэтому добираюсь туда на закате, а это значит, что мне придется стоять в одиночестве в доках Лодердейла добрых три часа, прежде чем кто-то вообще прибудет. Лодердейл – приятнее большинства городов, в которых мне довелось побывать. Это небольшое скопление элегантных поместий и высококлассных рынков на южном побережье. От нахождения в таких приятных местах мне становится не по себе; деньги и магия всегда идут рука об руку. И мне действительно не хочется привлекать внимание, стоя в одиночестве под фонарем в жарком платье. Ничего мне не хочется так, как вскарабкаться на крышу и разведать обстановку, притаиться в тени с локусами в руках, в готовности нанести удар. Но вместо этого я должна ждать здесь. У всех на виду. Как дурочка.

К одиннадцати начинают подтягиваться остальные. Они медленно стекаются в доки, сначала поодиночке, а затем толпами, оставшаяся часть будущих абитуриентов Академии Блэкуотер. Они выглядят достаточно безобидно – подростки, одетые в строгие костюмы и сверкающие платья. Я различаю представителей всей Республики: южане с бледной кожей и рыжевато-каштановыми волосами, северяне Велкшены с ледяными голубыми глазами, высокие долговязые Ситхарцы с черными волосами, заплетенными в косы из бисера, пара островитян Киндрали с бритыми наголо головами, увешанные золотыми украшениями, сверкающими на их черной коже. Некоторые студенты идут в одиночку, застенчивые и нервные. Другие общаются, прогуливаясь по пирсу, явно уже знакомые друг с другом. Глядя на них, вы никогда бы не догадались, что всего через десять лет они станут одними из самых могущественных людей в мире. Глядя на них, вы никогда не поймете, насколько они все опасны.

Убийцы. Тираны. Монстры, многие из них.

Я чувствую внезапный укол неуверенности. Это моя последняя возможность повернуть назад, мой последний шанс убежать, прежде чем забраться в логово льва. Это точка невозврата.

Хотела бы я, чтобы Сера была здесь. Хотела бы я сделать это вместе. Боги, как бы я хотела, чтобы она была со мной.

Но нет. Я сама по себе, и я зашла так далеко не просто так. Поэтому, глубоко вздохнув, я беру себя в руки и иду прямо в шеренгу врагов.

Я мгновенно сливаюсь с ними, проскальзывая прямо вглубь. И неудивительно, ведь на то, чтобы принарядиться, ушла большая часть недели, не говоря уже о последних монетах. Я покрасила волосы в более темный черный, пошла в один из тех дорогих салонов, где тебе чистят ногти, и купила длинное красивое платье, из тех, какие носят богатые девушки-Волшебницы, с кружевной отделкой, маленькими нефритовыми застежками и вышитыми вдоль рукавов цветами. Не то чтобы мне оно не нравится. Оно мне нравится, особенно то, как оно шелестит, когда я кружусь, и то, как точно желтый свет фонарей передает фиолетовую ткань. Но что-то неправильное есть в том, чтобы так наряжаться на самую важную миссию в моей жизни. Я чувствую себя в ловушке.

Толпа пробирается вдоль пирса, и я теряюсь в суматохе их болтовни, смеха и предвкушения. Обычно моя осанка сгорбленная, скрытая, старающаяся не привлекать к себе внимания, но здесь я пытаюсь ходить как они: с высоко поднятой головой, длинными уверенными шагами, продвигаясь вперед, как будто мне принадлежит весь мир. Толпа спешит, ничего не подозревая, и подходит к массивному парому, стоящему на якоре в конце причала. Это самый красивый корабль, который я видела в своей жизни. Достаточно большой, чтобы вместить несколько сотен человек, со свежим слоем ярко-красной краски и двумя огромными гидротурбинами, вращающимися по бокам. В центре каждой турбины находится стеклянный шар, а в этом шаре вращается столб танцующего огня, закупоренная буря пламени. Десятки и десятки глифов украшают шар, светящийся серебряным, красным и переливчато-фиолетовым, генерируя тепло и удерживая его внутри.

Я не могу не таращиться на него, и я такая не одна. Конечно, я и раньше слышала о кораблях с волшебными двигателями, но никогда не думала, что увижу их вживую. Это самые изысканные и дорогие артефакты в Республике, требующие тысяч часов труда от самых могущественных Волшебников. И они используют его для нашей переправки в кампус. Я знаю, что посещение Блэкуотера – огромная честь, но мне все еще трудно это осознать.

Мы поднимаемся на борт один за другим, и во время подъема я вижу крепкого лысого мужчину на краю трапа, по бокам которого стоят пара Инфорсеров, проверяющих документы каждого студента, прежде чем их впустить. Мужчина одет в помятый черный плащ, свисающий, как саван, а на его бородатом лице кажется навсегда запечатлелась хмурая гримаса. Процесс выглядит достаточно простым, нужно всего лишь передать приглашение, но я не могу не беспокоиться: что, если я что-то упускаю, что-то, о чем Шепот не знала, вроде секретного пароля или особого подмигивания? Но уже ничего не поделаешь, тем более когда какой-то студент вжимается в мою спину, так что я тяжело сглатываю и достаю бумагу, которую взяла из кареты Алайны.

Мужчина опускает взгляд на письмо, внимательно читает и смотрит прямо на меня. У него глубокие морщины на лбу, пятнистый шрам вдоль щеки, а черные глаза-бусинки надменно сужены.

– Алайна из Дома Девинтер? – спрашивает он, слегка заплетаясь в словах.

– Да. Все верно, – отвечаю я. Правильно ли я сказала? Так ли ответила бы Алайна?

Он переворачивает письмо, прищуриваясь, как будто ищет признаки подделки.

– Не вижу здесь твоей семьи, – ворчит он, и взгляды Инфорсеров направляются в мою сторону. Моя рука медленно опускается вниз, к спрятанным под платьем ножнам, которые пристегивают мои локусы к бедрам. Я не знаю, что произойдет дальше, но, клянусь Богами, я не уйду без боя.

Но мужчина не нападает, а Инфорсеры не пытаются меня арестовать.

– Дай взглянуть на Божью метку, – говорит он вместо этого.

Конечно. Божья метка – самая ценная валюта Сената, главный источник власти, линия, разделяющая мир надвое. После рождения ребенка родители могут подать прошение в Сенат о праве на то, чтобы ребенку была дана Божья метка, чтобы он стал Волшебником. Если оба родителя Волшебники, просьба обычно удовлетворяется; если Волшебник в семье только один, то это зависит от ее положения в Сенате. Дети Смиренных родителей обычно даже не рассматриваются, за исключением случаев, когда кто-то из них отличился на службе Республике. Это высшая награда, великий стимул для Смиренных. Верно служи нам, говорят Волшебники, и ты сможешь стать одним из нас.

В детстве я всегда задавалась вопросом, почему у меня метка есть, а у Серы нет. Я думала, может быть, я какая-то особенная, больше в отца, избранная. Теперь я знаю, что я была совсем ни при чем. Когда я родилась, отец еще был любимчиком Сената. Лишь год спустя он стал беглецом.

Но сейчас это не имеет значения. Что важно, так это попасть на паром. Поэтому я закатываю рукав и выставляю левое предплечье. Вот она светится, прямо над моим запястьем, татуировка Божьей крови, которая дарует мне магию: два бриллианта, пульсирующие нежно-голубым, со змеевидной полосой, проходящей через их сердцевины. Метка Волшебника.

Лысый мужчина, прищурившись, смотрит на нее, затем кивает.

– Что ж, все в порядке, Алайна Девинтер. Похоже, ты все-таки попадешь на борт.

– Я первая, отмеченная по своей линии, – объясняю я, хотя зачем я это говорю? – Первый Девинтер, который стал Волшебником.

– Ха! – смеется он. – Ты еще не Волшебница, мисси. Не раньше, чем закончишь школу. А, глядя на тебя, я бы держал карман шире. – Он сует письмо обратно мне в руки и дергает головой вверх по трапу. – Ну так проходи. У нас нет времени, чтобы всю ночь тут глазеть.

Несколько студентов вокруг хихикают, и я вежливо улыбаюсь мужчине, как будто мне понравилась шутка, хотя на самом деле сгораю от ярости. Я знаю, что на самом деле я не Алайна Девинтер, но я также знаю, что мне не нравится, когда надо мной смеются, особенно какой-то пьяный старый Волшебник, исполняющий обязанности паромщика. И мои локусы издали бы глубоко удовлетворяющий хруст, если бы я вправила их ему в череп.

В другой раз. Я продолжаю дружелюбно улыбаться и прохожу мимо него, поднимаюсь по трапу на палубу корабля. Это действительно впечатляющее судно. На сцене играет оркестр, а на длинном буфете стоят подносы с солеными устрицами и кубиками сыра. Остальные студенты слоняются вокруг, облокотившись на перила и сидя на скамейках, беззаботно болтая. Я знаю, что только что преодолела главное препятствие, и мне стоит расслабиться, но моя шея все еще напряжена, сердце колотится, а волосы на руках стоят дыбом. Я провела последние десять лет в страхе перед Волшебниками, убегая от них, укрываясь в тени, пока они выслеживали меня. Как же мне расслабиться, когда я окружена ими?

Я иду по палубе к самому дальнему месту, которое могу найти, к пустому участку перил на носу корабля, откуда открывается вид на бескрайнее пространство залитого звездным светом океана. Ночной ветерок обдувает меня, я закрываю глаза и хватаюсь за перила, наслаждаясь его прохладой на коже, тем, как он пробегает по волосам, словно лаская их. Где-то позади меня лысый мужчина кричит: «Все на борт!» – а остальные студенты хлопают и радуются.

Раздается глухой стон, когда массивные водяные колеса оживают, рассекая воду, как гигантские плуги, когда они выталкивают лодку из доков, в открытое море, в ночь.

Где-то там нас ждет Академия Блэкуотер.

– Ты и правда первая по линии, кто получил метку? – спрашивает женский голос у меня за спиной.

Я оборачиваюсь и вижу, что она сидит на платформе в нескольких футах от меня. Это другая студентка, с бледной кожей и узкими черными глазами.

– Да, – осторожно отвечаю я. Кто она, черт возьми, такая и что ей нужно? Она что, проверяет меня?

– Вот это да, – говорит она. У нее в руке полная ладонь орехов, и она небрежно кладет один в рот. В ней есть что-то странное, неряшливость, которая выделяет ее среди сверстников. Черные короткие волосы чуть ниже ушей подстрижены по-мальчишески. На ней строгий костюм с коротким красным галстуком, черные перчатки и пара высоких кожаных ботинок. Она красива, так красива, что не слишком старается понравиться. – Я думала, что Сенат прекратил раздавать метки новым линиям еще в поколении наших родителей.

Ох, она определенно проверяет меня. Хорошо, что я знаю историю Алайны лучше, чем свою собственную.

– Они все еще делают исключения для тех, кто отличился на службе Республике, – уверенно отвечаю я. – Мой отец – награжденный генерал, который помог подавить восстание Ситхарцев. Сенат позволил мне получить метку в награду за его доблесть.

– Вот оно что. Так мило с их стороны. – Девушка доедает орешки, спрыгивает с платформы и приближается ко мне. – А мой отец только и делал, что разрушал семейный бизнес. – Она протягивает руку. – Филмонела Поттс. Но ты можешь звать меня Фил.

Я осторожно опускаю взгляд. Я все еще не уверена, что за игра здесь ведется и в чем она заключается. Но меньше всего мне сейчас хочется устраивать сцену и привлекать к себе внимание, поэтому я протягиваю руку в ответ и крепко ее пожимаю.

– Алайна Девинтер, – говорю я.

– Алайна Девинтер… – повторяет она, как будто пробуя это имя на вкус. – Откуда ты родом?

– Нью-Кеншир. Это остров у побережья Ситхара.

Девушка – Фил – издает тихий свист.

– Ты далековато от дома, я погляжу? Насколько? Месяц пути?

– Два, – отвечаю я, отступая от сценария, который держала в голове. – Корабли Волшебников не ходят в Нью-Кеншир, поэтому нам приходится добираться по старинке.

– Два месяца пути от дома. – Фил склоняет голову набок, изучая меня так, как необычный экземпляр. – Выходит, ты никого здесь не знаешь?

– Ни души, – отвечаю я, и это первая правда, которую я сказала. – А что в этом такого? Ты многих знаешь?

– Ну конечно. – Фил прислоняется спиной к перилам, глядя на шумную толпу студентов на палубе. – Большинство из нас выросли вместе в Арбормонте. Мы ходили в одни и те же школы, общались в одних и тех же кругах, напивались на одних и тех же вечеринках… – Она устало вздыхает. – Я, наверное, могла бы назвать три четверти присутствующих здесь людей. ...