Драгутин Малович Рыжий кот

Дорогие ребята!

Эта книга познакомит вас с творчеством современного югославского писателя Драгу́тина Ма́ловича. Лирично и задушевно рассказывает автор о своём нелёгком детстве, об отце, коммунисте-подпольщике, о младших братьях и сёстрах. Действие повести происходит в Югославии в небольшом, расположенном на границе с Венгрией, городе Суботице, во второй половине 30-х и начале 40-х годов.

Часть первая * РЫЖИЙ КОТ

Я тебе рассказывал про Рыжего кота? Нет? Тогда слушай.

Рыжий кот был барон, а может быть, виконт или граф. Сейчас трудно установить его титул. Одно достоверно известно — он был рыжим. Именно это и отличало его от других котов. Ну и красавец он был — всем котам кот! Второго такого кота на всём белом свете не сыщешь. Уж ты поверь мне, сынок, и не слушай того, кто вздумает с этим не согласиться.

Мать его звали Анна-Мария-Розалия. Тебе смешно? Но я вовсе не шучу. Благородным кошкам всегда дают несколько звучных имён. И чем благороднее её происхождение, тем больше у неё имён. Разумеется, у Анны-Марии-Розалии было ещё семь имён, просто я их забыл. Однако её хозяйка, высокородная графиня Ало́йза Ле́нер Хо́фманстал, всегда называла кошку полным именем.

В середине тысяча девятьсот тридцать третьего года мы приехали в графское поместье. Графиня велела нам ждать её возле за́мка — она желала взглянуть на нас. В назначенное время мы пришли к за́мку, наивно полагая, что графиня выйдет к нам, но, видно, негоже графине якшаться с простыми людьми — во двор она не вышла, а только подошла к балкону. Рядом с ней стоял бледнолицый щербатый мальчик, смотревший на нас столь же высокомерно, как и графиня. Тяжко, сынок, вспоминать эти взгляды, полные презрения, брезгливости и отвращения, которые, точно помои, выплёскивались на нас из высоких окон старинного замка графини Ленер Хофманстал.

— Таращится на нас, как на дохлых рыб, — сказала Ми́лена.

— А графиня косая, — заметил Вита. — И мальчишка тоже.

Мать улыбнулась и тихо проговорила:

— Наверно, это у них семейное. Не то чем бы графы отличались от простых смертных?

Графиня долго наводила на нас лорнет в золотой оправе. Наконец взгляд её остановился на мне. Я смутился и, словно устыдясь самого себя, печально опустил голову.

Отец толкнул меня в спину:

— Ты что, оглох? Тебя зовёт графиня. Может, возьмёт на службу в замок.

По широкой лестнице я поднялся в покои графини. Я шёл словно во сне: кругом ковры, картины в золочёных рамах, столы, стулья, шкафы и кресла — всё сверкает позолотой. И среди этого блеска и роскоши в огромном массивном кресле, точно на троне, восседает большая толстая кошка.

— Как тебя зовут? — спросила графиня.

Я сказал. Графиня вздохнула и задумалась.

— Гм, гм… — заговорила она вдруг. — Пожалуй, я возьму тебя в услужение. Каждый день будешь водить на прогулку Анну-Марию-Розалию, а по средам и субботам будешь её купать.

Среди разбросанных по полу пёстрых подушек сидел мальчик, которого я незадолго перед тем видел в окне. Посмотрев из-под ресниц на графиню, он показал мне язык и весело рассмеялся. Я сделал вид, что не замечаю его.

— А кто эта Анна-Мария-Розалия? — поинтересовался я.

— Моя единственная радость, — ответила высокородная графиня Ленер Хофманстал, показывая на дремавшую в кресле кошку. — Не правда ли, она прелесть?

«Вот так кошка, — подумал я. — Целая лиса… Какая пушистая… А хвостище!..» Когда я вошёл, она лениво открыла глаза, и мне почудилось, будто в них мелькнуло то же надменное выражение, с каким смотрели на нас графиня и мальчик.

Я сердито глянул на кошку, едва удерживаясь от искушения дать ей хорошего пинка. Но графиня иначе истолковала мой взгляд — она решила, что я пленён красотой Анны-Марии-Розалии, и сказала с нескрываемой гордостью:

— Чистая ангорская порода!

— Значит, я буду гулять с кошкой? — спросил я.

— Кошатник! Кошатник! Кошатник! — закричал мальчик.

Графиня погрозила ему пальцем, и он замолчал.

— Будешь гулять с ней по часу утром и вечером. Так предписал доктор Кальман.

Мне отвели крохотную, но очень уютную комнатушку в правом крыле замка. В тот же день дядюшка Иштван сшил мне ливрею, какие носили все слуги графини. Вечером пришёл отец, он принёс мои книги и кое-что из одежды. Увидев меня в этом наряде, казавшемся мне парадным генеральским мундиром, он разразился гомерическим смехом.

— Забодай меня корова, если ты не рождён лакеем! Эта дура графиня сделала из тебя чучело гороховое! Повернись! Ха-ха-ха, сзади ты ещё смешнее!

— А где вы устроились? — спросил я, когда он прекратил свои насмешки.

— Тут поблизости. В одном роскошном бараке. Не стану описывать тебе все его прелести, скажу только, что на крыше растут фиалки и подснежники. Словом, не жизнь, а малина — живём как в сказке. Да к тому же окон и дверей открывать не надо, потому что таковых вообще не имеется.

— Здесь хорошо, — грустно сказал я, — но я не привык жить один. Жаль, что я не с вами.

— Жаль, конечно. А впрочем, мы не за горами, барак наш у колодца. Заходи, когда поведёшь гулять эту чёртову кошку.

Незаметно пролетело несколько месяцев. Графиня Ленер Хофманстал была мною очень довольна. Вручая мне шёлковый поводок, она обычно говорила: «Немного на свете таких людей, кому бы я могла доверить своё сокровище». И, сощурив свои близорукие глаза, как бы добавляла, какая это для меня честь нежить и холить Анну-Марию-Розалию. Я ненавидел графиню не меньше, чем Анну-Марию-Розалию, и всегда старался поскорее покинуть её душные, пропылённые покои.

Итак, я терпеть не мог кошку и её хозяйку, но это ничуть не мешало мне ежедневно в одно и то же время выводить на прогулку Анну-Марию-Розалию по избранному графиней маршруту. Всей душой ненавидел я эту унизительную для меня службу. Однако она меня не слишком утомляла, и я мог часами сидеть за книгой или предаваться другим занятиям. Поэтому обязанности свои я выполнял терпеливо и безропотно. Между тем Анна-Мария-Розалия начала вдруг вести себя очень странно. Она ни за что не хотела идти на прогулку, а если к ней кто-нибудь подходил, то фырчала, выгибая спину, скалила зубы и выпускала когти, не делая исключения даже для сиятельной графини Ленер Хофманстал.

Не на шутку встревоженная графиня пригласила доктора Кальмана. Он прибыл в посланной за ним большой карете, запряжённой четырьмя рослыми белыми жеребцами.

Доктор Кальман был седой, сгорбленный старик, вечно жаловавшийся на ревматизм и другие недуги. Сейчас, после долгого пути по жаре, он был особенно брюзглив и раздражителен.

— Где пациентка? — крикнул он, едва выйдя из кареты. — Где больная кошка? Ты что, глухой? А ты, братец, пожалуй, вор! Того и гляди, влезешь в карман! Долго я буду стоять посреди дороги? Гм… гм!.. За тобой смотри в оба — не ровён час, лишишься ещё золотых часов. Знаю я вас, мошенников! Да веди же меня, осёл!

Я отвёл его к графине. Он учтиво поклонился, поцеловал ей руку и начал извлекать инструменты из большой кожаной сумки, жалуясь на свои хвори и немощи и на все лады кляня лето и пыльные сельские дороги. Потом он подошёл к Анне-Марии и стал её осматривать. Графиня внимательно следила за каждым его движением.

— Ну что? — нетерпеливо спросила она. — Надеюсь, ничего серьёзного?

— Поздравляю, поздравляю! — воскликнул доктор, подходя к графине и протягивая ей руку. — Скоро у вашей прекрасной кошки появятся котята!

Но графиня не выразила никакой радости.

— Что?.. — едва слышно пролепетала она. — Невероятно… Ничего не понимаю…

Вдруг графиня повернулась ко мне и, гневно сверкнув глазами, начала щедро награждать меня пощёчинами и подзатыльниками, после чего кулаки её загуляли по моей спине.

— Злодей, злодей! — кричала она в ярости. — Для того я тебя кормила и одевала? Ты совсем не смотрел за ней! Осёл, дубина, болван…

Тут она рухнула на пол.

Доктор Кальман склонился над ней и приоткрыл ей веко.

— Ничего страшного, — сказал он. — Приступ истерии. Скоро придёт в себя. — И, поманив меня пальцем, шёпотом спросил: — Позволь-ка полюбопытствовать, чем ты досадил графине?

— Я каждый день водил на прогулку Анну-Марию-Розалию, — ответил я, глотая слёзы. — Клянусь вам, я не отходил от неё ни на шаг! Я тут ни при чём.

Доктор Кальман погладил меня по голове:

— И всё же тебе лучше не ждать, пока графиня очнётся. У бедняжки не все дома, но это не помешает ей задать тебе хорошую порку. Так что дуй-ка отсюда со всех ног.

Я мигом добежал до лачуги на хуторе и рассказал отцу о случившемся. Он равнодушно пожал плечами.

— Кошки для того и существуют, чтоб приносить котят. И этому не помешает ни графиня Ленер, ни граф Чано, ни даже сам господь бог! Впрочем, посмотрим, как пойдут дела. Хочешь верь, хочешь нет, но я чертовски любопытен.

Через несколько дней графиня прислала нам со слугой письмо, в котором заявляла, что мы не заслуживаем её милостивого внимания и потому она просит нас покинуть её имение. «При сём сообщаю вам, — писала она дальше, — что Анна-Мария-Розалия родила двоих котят, один из которых тут же сдох. Второго, рыжего котёнка, посылаю вам — делайте с ним что хотите. Сиятельная графиня Алойза-Кристина Ленер Хофманстал».

— Ну и чудеса! — рассмеялся отец. — Теперь в нашей семье есть граф.

Мы погрузили свой скарб на телегу и в тот же день двинулись в путь через Тиссу.

НА ТИССЕ

Рассказать тебе про Рыжего кота? Да? Ну слушай.

Итак, в прошлый раз я остановился на том, как мы переправлялись через Тиссу. Трудный это был путь, сынок. Много часов ехали мы вдоль берега в тщетной надежде найти мост, чтоб переправиться на ту сторону, в Бачку. Местами Тисса разлилась так широко, что нам приходилось огибать огромные поймы, над которыми поднимался пар и раздавался утренний переклик обитавшей здесь птицы. Как зачарованные любовались мы этим прекрасным зрелищем.

— Вид тут, конечно, дивный, сказочный, волшебный, — с улыбкой проговорил отец, — но нам нужен мост.

Наша телега равномерно покачивалась, навевая на нас лёгкий сон. Временами мы просыпались и с удивлением замечали перед собой тот же самый пейзаж: слева по-прежнему катила свои волны синевато-зелёная Тисса, а справа тянулась безбрежная равнина, на которой, точно грибные шляпки, рдели красные кровли домов. Всё это огромное пространство было безлюдно, и мы тщетно старались заглушить шутками и смехом щемящее чувство тоски и одиночества.

Только к полудню попался нам крестьянин с косой на плече.

— Скажи-ка, приятель, есть тут поблизости мост? — поздоровавшись, спросил отец.

Крестьянин окинул нас недоверчивым взглядом.

— Говорят, есть возле Кани́жы.

— Ух, брат, да ведь до Канижы целых сто километров!

— Говорят, что побольше будет, — не моргнув глазом заявил крестьянин.

Отец поблагодарил его, и мы снова тронулись в путь.

— Таких болванов следовало бы сдавать в музей, — сердито проворчал он, когда мы немножко отъехали. И, с минуту помолчав, добавил: — Чёрт меня побери, если нам не придётся тащиться в Канижу!

— Как-нибудь доберёмся, — сказала мать. — Мы уже привыкли.

— Да я не о вас пекусь, а о господине графе!

Словно поняв, что речь идёт о нём, Рыжий кот мяукнул. Ах, какой у него был дивный голос! Как у львёнка или тигрёнка.

Мы с восхищением посмотрели на нашего красавца. Он мяукнул ещё раз.

— Спасибо, ваше сиятельство! — сказал отец, снимая шапку и сгибаясь перед ним в поклоне. — Спасибо.

— Есть хочется! — захныкал мой маленький брат Ла́зарь. — Дайте поесть.

— Поешь, когда придёт время, — сказал отец.

— А когда придёт время?

— Когда будет еда. А сейчас ложись и спи. Или полюбуйся рекой. Делай что хочешь, только не думай о еде. Тогда забудешь про голод.

— Папа, а ты здорово умеешь разговаривать с малышами, — заметил я.

— Начал учиться, когда ты появился на свет, — сказал он и легонько щёлкнул меня по лбу. — А потом ежегодно расширял свои познания.

Я рассмеялся. Отец взглянул на меня и тоже засмеялся, но как-то невесело.

— Над чем смеёшься, маленький мудрец?

— Правда, у нас чудная семья?

— И большая. И бедная. И упрямая, и неутомимая… Видишь, если постараться, то можно о ней кое-что порассказать.

Уже много лет подряд семья наша скиталась по Сербии, следуя какому-то странному плану, известному только отцу. Мы появлялись на свет во время этих скитаний, иногда прямо в телеге, в разное время года. Росли под солнцем и ветром, и перед глазами у нас вереницей проходили края, то улыбчивые и плодородные, то каменистые и мрачные. Мы привыкли к путям-дорогам, и кочевой дух, впитанный с молоком матери, всегда манил нас в синие дали.

Переезды казались нам делом вполне естественным, и мы никогда не задавались вопросом, почему так должно быть. Тогда я впервые подумал об этом и сразу же ощутил во всём теле холодную дрожь.

Было около двух часов дня, когда мы увидели паром, привязанный к большому пню на берегу. Паромщик лежал на песке. Его лицо, руки и всё большое и могучее тело были покрыты старыми газетами, которые качались на нём, точно на волнах.

— Из его носа так дует, что можно простудиться! — шепнул отец, склоняясь над ним. — К тому же он и рот закрыть забыл!

Мы засмеялись.

— Эй, сударь! — крикнул отец. — Сударь!

Но паромщик продолжал беззаботно храпеть, убаюканный ласковыми лучами солнца, пробивавшегося сквозь густой ивняк.

— Думаешь, он согласится перевезти нас бесплатно? — тихо спросил я.

— Может, у него доброе сердце, — ответил отец. — Сударь, сударь, проснитесь!

— А я и не сплю, — сумрачно буркнул паромщик и вынырнул из-под газет. — Чего вам? — Увидев нагруженную телегу, на которой сидели мать, братья и сёстры, он прибавил: — Три динара за телегу, по два за лошадей, по динару с каждого из вас, egy, kettő… kilenc, tiz…^[1] Итого четырнадцать динаров!

— Немного, — усмехнулся отец. — При нынешней дороговизне просто даром! Я бы и двадцати не пожалел… — Тут он вздохнул, развёл руками и, взглянув на небо, снова обратил свой взор на паромщика. — Но у меня, милостивый государь, и гроша ломаного нет. Ни гроша, ни крейцера, ни сольдо, ни марьяша. Ничего! — И для вящей убедительности отец вывернул все карманы. — Вы когда-нибудь видели карманы пустее моих?

Паромщик таращил на него свои большие глаза. Вдруг он заморгал и стал было снова устраиваться на песке, но отец так настойчиво тормошил его и уговаривал, что в конце концов он сдался. Сошлись на том, что вместо денег мы дадим ему кое-что из наших вещей.

Паромщик долго ходил вокруг телеги, рылся, высматривал, вынюхивал. Наконец пробурчал:

— Я возьму два стул и котёнок. Я люблю кошка.

Я задрожал. Отец тоже огорчился.

— Возьмите лучше ещё один стул, — предложил он. — Рыжий кот — граф, а кроме того, у моих детей нет других игрушек. Послушайте, сударь, возьмите все четыре стула, только оставьте нам Рыжего кота. Мы все любим этого дурашку.

Но паромщик не склонен был торговаться. Он презрительно махнул рукой, улёгся на песок и начал накрываться газетами.

— Отдай ему котёнка, Ми́лутин, — взмолилась мать.

Паром оттолкнулся от берега и стал быстро пересекать реку. Обливаясь слезами, простились мы с Рыжим котом. Мы стояли на берегу до той поры, пока паром не вернулся на банатскую сторону и паромщик с двумя стульями на плечах и котёнком за пазухой не скрылся за высокой насыпью.

— Куда теперь? — озабоченно спросила мать.

Отец долго вглядывался в необозримую равнину Бачки. На лице его была написана тревога…

— Едем прямо, — сказал он, силясь улыбнуться. — Прямая дорога — самая верная!

Он дёрнул поводья, и лошади тронулись. Я сидел на задке телеги и с грустью смотрел на Тиссу и на противоположный берег, куда жестокий паромщик увёз моего любимца. Увижу ли я его когда-нибудь?

НА ФЕРМЕ

Через день мы прибыли на ферму, хозяина которой звали Ла́йош. А может быть, он был Янош? Помню только, что был он необыкновенно толстый, такой толстый, что не мог сам подняться со стула — ему помогали двое слуг. Я уверен, сынок, ты ещё не видывал такого толстяка! Я и сейчас ещё смеюсь до слёз, когда вспоминаю его пунцовое лицо, жабьи глаза и огромные обвислые губы.

— Сударь, — обратился к нему отец со смиренным поклоном, — мы бедные люди и хотели бы у вас работать. Мы не переборчивы, согласны на любую работу.

Га́зда Лайош, или Янош, кивнул головой, а потом что-то пробормотал себе под нос.

Отец повернулся и устремил на нас вопрошающий взор.

— Кто-нибудь понял, что он сказал?

Мы все отрицательно мотнули головой.

— Гм… — произнёс отец, снова поворачиваясь к газде Лайошу, или Яношу. — По рукам, сударь, мы согласны.

— Ммм… — промычал газда Лайош, или Янош, тяжело вздыхая.

— Будете получать два динара в день, — перевёл нам слуга, стоявший по правую руку газды Лайоша, или Яноша. — Плата невелика, зато на харч у нас не жалуются.

— Это я сразу заметил, — сказал отец, глядя на хозяина. — А что мы будем делать?

— Ходить за свиньями! — вставил левый слуга.

— Всё? — удивился отец.

— Ага! — ответил правый слуга (по всему было видно, что он важнее левого). — Ферма большая.

— А когда мы будем получать эти два динара? — спросил отец.

— Szombat^[2], — значительным тоном проговорил газда Лайош, или Янош.

Правый слуга перевёл:

— По субботам, после вечерней мессы.

— Он сказал только «по субботам»! — вмешался я. — А «после вечерней мессы» вы сами прибавили!

Отец бросил на меня довольный взгляд и улыбнулся.

— Наш хозяин, — заговорил левый слуга, — рассчитывается с батраками после вечерней мессы. Так повелось со времён Иштвана Фенеши и так будет до скончания века!

— Я не возражаю, — добродушно сказал отец. — Где мы будем жить?

Правый слуга кликнул со двора работника и, показав на нас пальцем, велел проводить нас к нашему жилью.

Телега медленно катилась по пыльной, ухабистой дороге. Отец погладил меня по голове и восхищённо произнёс:

— У тебя, сынок, талант к языкам! Может, ты знаешь, что говорил газда Лайош, или Янош, в самом начале?

— Ещё бы! — самоуверенно воскликнул я. — Он сказал: «Мне нужен свинопас!»

— В жизни бы не додумался! — искренне сказал отец. — Чёрт бы его побрал, этого жирного борова! ...