Гонзо-журналистика в СССР

Глава 1, в которой приходится прыгать с балкона

первая часть здесь

https://author.today/work/207786

Глаза мои открылись внезапно. Я что — спал? Ощущение чистого постельного белья на коже, подушка под головой, сумерки за окном — всё это говорило в пользу такой версии. Стоп! Белье! Пододеяльник — хлопчатый, хрустящий, крахмальный... Я не крахмалил своё белье ни-ко-гда! Ни в этой жизни, ни в будущей. И заниматься этим в моем доме было некому. И я, и Гера Белозор — оба мы были бобылями. Но пододеяльник — это полбеды! Подушка пахла валерианой! Совершенно точно под наволочкой лежала пара соцветий этого растения... Тоже — идея абсолютно мне не свойственная. А в окне — широком, с занавесками и тюлем, виднелись кроны деревьев. Тюль!

Ненавижу тюль, что за дебильное изобретение? Вот какую функцию, скажите на милость, выполняет тюль? Шторы — это понятно! Шторы — они от солнца, от чужих взглядов, ну, и как дополнительное утепление тоже... В конце концов — это бывает просто красиво! А тюль? Что красивого в кусках дырявой марли? И какой практический смысл носит их отвисание на карнизе?

Это совершенно точно был не мой дом! Я проснулся в квартире этаже эдак на втором-третьем. Скорее всего — в хрущевке, судя по высоте потолков и слышному сбоку и сверху храпу соседей. Лежал я на диване — один... Та-а-ак, но вот вторая подушка и черный длинный волос на ней, как и откинутое с той стороны одеяло заставили мое сердце похолодеть. Откуда-то из коридорчика донослись шум воды и женский голос: кто-то, напевая, принимал душ! Пошарив взглядом по комнате, я увидел настенные часы — большие и квадратные. Шесть! Наверняка утра, а не вечера.

Черт бы меня побрал, последнее, что я помнил — это ресторан "Полесье" и рюмка коньяка "Арарат", поднятая с товарищем Сивоконем! И где теперь Анатольич? И где этот сукин коньяк? Опять — коньяк! Опять он! Не-е-ет, ни капли больше! Если в себе я всегда был уверен, у меня с алкоголем установились уважительные, упорядоченные отношения, то вот Белозор... В будущей жизни добрая четверть южных кровей давала мне неплохой иммунитет к этиловому спирту, а вот славянская полесская генетика Геры Белозора в жизни нынешней, похоже, оказалась весьма восприимчива к этому коварному яду. Никакого алкоголя... Ладно. Кому я вру? Никакого коньяка — вот это будет реалистичнее.

По крайней мере, труселя были на мне. Это утешало. Но больше ничего не было — это настораживало. Стараясь не шуметь, я вылез из-под одеяла и принялся обследовать комнату в поисках своей одежды. Одежды не обнаружил, зато нашел дверь на балкон. Одного взгляда хватило, чтобы понять — я всё еще был в Дубровице, в тех самых семидесятых... Ну, в Дубровице мне и море по колено, тут я из чего угодно выпутаться смогу... Наверное.

Поиски одежды продолжились и привели меня в крохотный "хрущевский" коридорчик — точнее, в его отсутствие. И, слава Господу, тут-то и стояли мои боты, висели на крючке брюки-карго и рубашка. Носки, носки... Где же носки? Черт с ними, с носками! Я увидел, что дверь в ванную приоткрыта и не удержался — заглянул.

Что ж, стоило признать — зрелище было завораживающим и пугающим одновременно. Почему завораживающим? Потому что там, в клубах пара, под обжигающе-горячими струями воды нежилась некая брюнетка с замечательными природными данными. Высокая, стройная, с осиной талией и круглой попкой — вот уж дал Бог и предки, бывает же такое загляденье... Но генетика — генетикой, однако, было очевидно — еще два, три, пять лет, и отсутствие занятий спортом и специфический образ жизни оставят от этой поистине художественной красоты лишь ее жалкое подобие... В общем, понятно, почему привлекательная женщина, которую я увидел, показалась мне пугающей.

Это ведь была Май!

***

— Что, милок, никак муж не вовремя вернулся? — бабулечка заботливо подала мне штаны, когда я слез с березы.

Почему с березы? Потому что Мария наша Батьковна, которая Май, выключила воду и принялась вытираться большим махровым полотенцем, и я, выяснив, что входная дверь заперта, а ключей в сквозном замке нет, не придумал ничего лучшего, как выбросить с балкона одежду и сигануть следом, надеясь, что удастся вцепиться руками в одну из веток.

Удалось. Благо — этаж был второй, и я, повиснув, просто спрыгнул на пожухлую, уже почти осеннюю траву.

А бабуся в белом платочке и с клюкой помогла мне собрать одежду. Обожаю бабусечек. Наверное, точно такая же в святой своей простоте подбирала рассыпавшиеся веточки из костра для аутодафе Яна Гуса и подкладывала их обратно.

— Иди уже, герой!- усмехалась она, глядя, как я убегаю за дом — туда, где Май меня точно не увидит.

Удивленный возглас из распахнутой настежь балконной двери квартиры Машеньки только подстегнул меня, и босые ноги с новой силой зашлепали по асфальту.

Одевался я уже на детской площадке, за кустами. Меня, если честно, поколачивало — похмелье начинало давать о себе знать, да и холодно было — третье сентября на дворе, температура, как говорят в Беларуси — каля нуля! Я понятия не имел, где живет Машенька Май, но районов хрущевок у нас в Дубровице было три — Снежкова, Болото и Центр. Если это Болото — то рассчитывать на спасение можно только в связи с безбожно ранним утром понедельника.

Довольно быстро одевшись, я подвигал руками и ногами, разминаясь и разгоняя по жилам кровь, отравленную парой промилле алкоголя и слишком долгим присутствием рядом с этим телом токсичной женщины. Сориентироваться удалось по указателям на домах — улица Достоевского! Очень символично. Роман "Идиот", издание второе, исправленное и дополненное.

Достоевского — это всё-таки район Снежкова, так что опасаться внезапного гоп-стопа практически не приходилось, и потому я быстрым шагом двинул в сторону центра. Напиваться вечером воскресенья — ну, о чем я думал? А всё этот старый конь Сивоконь!

Вообще-то это было страшно: ни черта не помнить. Не знаю, как с Белозором — со мной такого раньше не случалось. Последние воспоминания: Анатольич праздновал рождение внука, а в одиночку он не пил — считал зазорным. Потому пригласил меня. Не знаю, как так вышло, что именно со мной сдружился этот матерый водила и просто прожженный мужик, но — общались мы, пожалуй, поболее, чем любые два других сотрудника редакции. Поэтому я не счел для себя слишком большой наглостью заявиться к нему с утра пораньше. Нужно же было выяснить, как я оказался в квартире у Май!

***

Анатольичу тоже не спалось. Он сидел под подъездом на лавочке и курил, щуря от дыма заспанные глаза. На часах было около семи утра.

— О! К нам приехал, к нам приехал... Герман Викторович да-а-а-арагой! — пропел он сиплым голосом, — А ты что — тоже про Исакова вспомнил?

Ох, мать! Вот теперь — вспомнил. Исаков организовал пресс-тур для журналистов областных и республиканских изданий, чтобы показать, чем живет дубровицкая нефтянка. Одна из самых молодых и перспективных отраслей народного хозяйства БССР, между прочим! Он за эти три месяца, что прошли после его назначения на должность заместителя генерального директора НГДП "Дубровицанефть", много внимания уделил культуре труда и быта на предприятии и теперь спешил похвастаться результатами своей бурной деятельности. Вот уж кого не обвинишь в излишней скромности! Но мне это было только на руку. Пусть все знают, что в Дубровице работать лучше всего, и начальство у нас — самое-самое... Я его так распишу — Геббельс позавидует!

— О, вижу — вспомнил. Что, Гера — так плохо?

— Очень плохо, Анатольич. Ты как меня до такого состояния опоил, признавайся?

— Я-а-а-а? — Сивоконь сделал честные глаза, что, учитывая его прапорское прошлое, выглядело очень подозрительно, — Да ты сам — хлопнул сто, потом еще двести, потом снова сто — и пошел на переговорный пункт в Мурманск звонить! Я тебя остановить пытался — в дверях стал, да куда там! Ты меня за плечи взял — и переставил. И пошел!

— Да?- растерянно почесал затылок я, — Так переговорный пункт же не круглосуточный вроде?

— А я тебе о чем толковал? Но тебе, если вещи своими именами называть, было до сраки! Вынь да положь тебе межгород с Мурманском. И ушкандыбал ты в ночь широкими шагами... Не буду я больше с тобой коньяк пить, Белозор, он на тебя оказывает негативное влияние.

— Я вообще больше к коньяку не притронусь, Анатольич... Проснулся черт знает где, черт знает с кем... Тьфу, тьфу, думать страшно...

— Вот даже как? — он докурил и выбросил окурок в мусорку, — Ну,пошли вместе до гаража, а потом — в редакцию за аппаратурой. У тебя-то с собой ничего нет?

— Еще и издевается... Сам-то чего на улице в такую рань сидишь? Тоже не от хорошей жизни, наверное?

Мы шли по улице Ленина в сторону типографии — там стоял редакционный гараж. Под ногами бугрился асфальтовый тротуар, сквозь трещины в котором пробивалась уже тронутая желтизной трава и редкие подорожники. Опиленные весной ясени обросли и уже напоминали не бритых рекрутов, а местных модников — с растрепанными неряшливыми патлами. В следующем году их кроны уже будут походить на прически-афро, а еще через год их снова опилят до того самого, уродского состояния...

— Жена меня на улицу выгнала, представляешь? — пыхтел на ходу Юрий Анатольич.

Как все профессиональные водители он не очень-то любил ходить пешком, и теперь семенил, пытаясь угнаться за мной. Шагал я быстро — было сыро и по-осеннему прохладно, да и башка во время ходьбы трещала куда меньше.

— Пришел я, конечно, поздно, и под этим делом, — вещал Сивоконь, — Ну, а она сидит на кухне и ест борщ. Увидела меня — давай ругаться. Мол, дети были — за детьми доедала, внуки появились — за внуками доедает, муж — балбес, прийти вовремя не может, за ним тоже подъедать приходится... А я ей говорю: заведи поросенка!

— И что?

— Она говорит — и за ним доедать, что ли, тоже?

Я посмотрел на него и загыгыкал, он тоже расхохотался, радуясь своей шутке, смеялся смачно, до слез, вытирая их ладонями, потом успокоился и сказал:

— А если серьезно — спину крутит, на погоду. Не спится. Дерьмовая ночь была.

— Это уж точно...

***

Я уже здорово обжился в белозоровском кабинете: у меня тут имелась смена одежды, кое-что из продуктов, пара запасных кассет для "Sony" — сейчас бесполезных, ибо диктофон (я надеюсь!) остался дома, и еще всякая всячина — так сказать, дублирующий состав привычного барахла, которое я имел обыкновение таскать в рюкзаке или в карманах. А еще — лекарства! Приняв две таблетки цитрамона за раз, я почувствовал себя гораздо лучше, и, в принципе, был готов к труду и обороне ровно в восемь. Я успел к этому времени перекусить отвратительным кофе и восхитительным бутербродом и даже побриться в мужском туалете — благо, пришел практически одновременно с уборщицей, времени на всё хватило.

— Гера! — раздался голос шефа, когда я уже собирался бежать, — Зайдите ко мне!

Ох уж этот комиссарский тон, бр-р-р-р! Как будто сейчас отправит затыкать собой амбразуры или бросаться под танки... Не знаю, что он хотел предъявить мне на этот раз, но в последнее время Сергей Игоревич завел моду нахлобучивать меня по поводу внешнего вида — и карго ему не нравились, и в причастности к движению стиляг он меня обвинял, ну надо же... Где я и где стиляги? Однако сейчас он цепким взглядом из-под очков оглядел меня с ног до головы и, кажется, остался доволен.

— К Исакову? Идите-идите. К конторе НГДП приедет автобус из Гомеля, там будут все остальные... А телевизионщики — своим транспортом... Ну, удачи!

И чего вызывал? Это же тысячу раз обговорено-переговорено.... Я уже уходил и взялся за ручку двери, когда главред вдруг спросил:

— Гера! Вы как вообще? Самочувствие, настроение? Может быть, вам в отпуск нужно?

— Да нормально вроде всё, Сергей Игоревич, спасибо, что поинтересовались... А в чем дело? Я что-то не так делаю, не справляюсь?

— Справляетесь, справляетесь, даже более чем... Не знаю, это может показаться странным, но... Мне показалось, что я видел вас в одних трусах шарящего по кустам примерно в районе улицы Достоевского, часов около шести утра...

Вот тебе на! Никогда Штирлиц не был так близок к провалу. А что он сам-то делал в районе улицы Достоевского в шесть утра? Дом-то у него совсем в другом конце города!

— М-м-мда? Странно, очень странно. Вот он я, здесь — можно сказать, даже при параде. И с чего бы мне бегать по Достоевского в трусах?

— Действительно — с чего бы? — уставился на меня шеф, — Но если соберетесь в отпуск — я буду не против, у вас еще двадцать один день остался вообще-то, а лето кончилось!

— Летом мне и в Дубровице хорошо! — махнул рукой я, — Ну, не поминайте лихом!

— Тьфу-тьфу-тьфу, — сказал член райкома коммунистической партии и постучал по деревянной столешнице, — Не дай Бог! Идите уже!

***

У крыльца большого, выполненного в стиле советского хай-тек здания пара рабочих докрашивали металлический макет нефтекачалки, еще двое — из шланга поливали ступени. Молодая строгая женщина в стильном деловом жакете и узкой юбке выговаривала:

— Сейчас уже приедут! Ну всё, сворачивайтесь! Степаныч, давай, командуй своим — меня они не слушают!

— Не переживайте,- сказал я, — Они приедут через семнадцать минут.

— А вы откуда знаете? — удивилась она.

— Так я вроде как один из них? — пришлось помахать корочкой журналиста, — Но я местный, из "Маяка". Так что не переживайте.

На крыльцо выскочил Исаков — в отлично пошитом костюме и белой рубашке, как всегда роскошный, загорелый, белозубый и искрометный.

— Гера? Вот это я понимаю! Самый первый! Ну — раз самый первый, то я тебе расскажу, что у нас сегодня намечается и угощу тебя шоколадкой... — он и вправду сунул руку в карман пиджака и достал плитку горького шоколада,- Будешь?

И мы стояли на ступенях и грызли шоколад, и я слушал про полевой лагерь сейсморазведчиков, буровую установку на рельсах, строительство ветки трубопровода и нового детского лагеря, который примет пионеров уже следующим летом. У меня даже осталось время почирикать в блокноте — без диктофона было ужасно непривычно, будто в каменный век вернулся. Я сделал пару шикарных снимков Владимира Александровича — улыбающегося, красивого, на фоне только что подкрашенного макета нефтекачалки.

В этот самый момент подъехал желтый ПАЗ с надписью "УТТ" на борту, остановился, хрюкнул, кашлянул, с лязгом открыл двери, и из автобусика посыпались журналюги.

— Белозор, Гера! Нехорошо! Пользуешься местным непотизмом в рабочих целях? — это был Артёмов, из Петрикова, отличный фотокор и замечательный парень: худощавый, живой, с пронзительными голубыми глазами и острыми чертами лица.

— Владимир Александрович, это Дима Артемов, лучший фотограф в области. "Петрыкаўскія навіны"- единственная белорусскоязычная газета у нас, между прочим! — представил я его второму лицу Нефтегазодобывающего предприятия.

— А-а-а-а, знаю-знаю! — откликнулся Исаков и продекламировал широко известную в узких кругах шуточку: — "Петрыкаўскія навіны" — які раён, такія i навіны!

Мы втроем громогласно рассмеялись, и видит Бог, Артемов в этот момент успел заснять Владимира Александровича, и получился у него портет с первого раза наверняка куда как лучше, чем у меня, грешного после десяти минут съемки ...

— А вы ведь бывали на Петриковщине, да?- подмигнул начальнику Артемов, — Разбираетесь в теме!

— У меня бабушка из Турка! — улыбнулся в ответ Исаков, и тут же повысил голос: — Ну, товарищи журналисты, прошу за мной! Начнем с экскурсии по конторе, потом — поедем в поля! Возражения есть? Возражений нет! Рысью, марш-марш!

***

Я трясся в пахнущем бензином "пазике" рядом с Артемовым и другими журналистами и блаженно улыбался: эффект бабочки работал! Исаков на посту первого заместителя директора НГДП — то есть, по сути, второе лицо в Дубровицкой (читай — белорусской) нефтянке — это был настоящий прорыв! Он за три месяца успел накрутить хвосты такому количеству людей, что пресса просто подметки на ходу рвала ради одной только возможности получить комментарий от молодого-перспективного начальника. А тут — пресс-тур! "Советская Белоруссия", БелТА, "Гомельская правда", даже вроде как из минского корпункта "Комсомольской правды" кто-то был, не говоря уже об отраслевой прессе нефтяников... Неплохая такая информационная бомба получится. Зная Владимира Александровича — акулы пера уедут влюбленными в него, в Дубровицу и в НГДП. А там еще и Волков на информационном горизонте появится, и тогда...

— А вы не Герман Белозор случайно? — звонкий девичий голос отвлек меня от мечтаний о Нью-Васюках, и я вздрогнул.

На меня смотрели широко раскрытые удивленные карие глаза:

— Я Зоя Югова, "Комсомолка"...

— Студентка, спортсменка и просто красавица? — на всякий случай уточнил я у этой рыжей симпатичной миниатюрной девчушки лет двадцати трех.

Артемов вовсю пихал меня локтем в бок — он тоже оценил минскую коллегу весьма положительно.

— Нет! То есть — да! Спортсменка, но уже не студентка, могилевский журфак я год назад окончила! "Комсомольская правда" вообще-то! — наморщила нос она, — Что вы меня путаете? Я хотела у вас вот что спросить: вы комсомолец?

— Комсомолец. До двадцати девяти лет имею право!

— Это же просто отлично! Как насчет интервью? — захлопала ресницами она.

— В смысле? — моему удивлению не было предела, — Какого интервью?

— Ну, у вас! Могу я у вас взять интервью?

— Ы-ы-ы-ы... — только и смог выдавить я.

Автобус дернулся, зафырчал и остановился.

— Приехали! — голос водителя позволил мне избежать неловкой ситуации: все двинулись к выходу.

Только интервью мне сейчас и не хватало!

Глава 2, в которой пахнет булочками и болотной тиной

Раздались три свистка, и вдруг земля дрогнула, пытаясь уйти из-под ног. Четыре килограмма тротила — не шутки! Я защелкал фотоаппаратом — из скважины рванул целый фонтан черной жижи, должно было получиться эпичное фото!

Нет, нефть так не добывают. Так сейсморазведчики возбуждают упругие колебания — при помощи взрывных работ. Кажется, отличный кандидат на мой личный конкурс конченых заголовков: "Как в Дубровице возбуждают упругие колебания: весьма специфичный опыт сейсморазведчиков".

Пока народ с фото и кинокамерами третировал Тихого — главного инженера Управления сейсморазведки НГДП, я пытался скрыться от многозначительных взглядов комсомолки Юговой и сделать это одновременно с поиском источника умопомрачительного запаха свежего хлеба.

Меня интересовали в первую очередь дубровчане, которые работают здесь, в полевом лагере. Про начальников и достижения напишут и другие — тут хватало талантливых писак и без меня, а потому я аккуратно слился с интервью, и, подчиняясь своему обонятельному инстинкту, двинул на запах выпечки.

Ароматы сдобы привели меня к обычному белому вагончику. Именно здесь располагалась кухня. Тут же, под навесом, стояли огромные деревянные катушки, переоборудованные под столики, и аккуратные чурбачки, которые служили табуретами. Я поднялся по железным ступеням, отворил дверь, и в лицо мне шибануло сытными запахами борща, тушеного мяса, овощей... И никаких булочек!

— Добрый день! Я из газеты "Маяк", вот хочу написать про то, как сейсморазведчики в полях питаются!

Две миловидные женщины-поварихи неопределенного возраста тут же разулыбались, застеснялись, но при этом принялись наводить лоск в своем хозяйстве: тут — смахнуть крошки, здесь — аккуратнее расставить кастрюльки...

— Мы хотим, чтобы всё было по-домашнему! — хором заговорили они и рассмеялись.

Обе оказались уроженками Дубровицы и с удовольствием рассказали и про меню, и про особенности полевой кухни.

— А когда холодно — то у нас есть еще и вагончик-столовая... Их с кухней спаривают, — они переглянулись и снова принялись хохотать.

— Это замечательно, а булочками вот пахло, это откуда?

— Это от нас! Пирожки с мясом, с яйцом и рисом, с грибами, с картошкой, капустой, со сгущенкой и повидлом. Печеные, не жареные!

— А...

— А все уже разобрали! Очень наши мальчики их любят!

Зараза! Конечно, материал будет неплохой, и поварихи должны были на фото получиться просто огонь, но пирожки проплыли мимо меня. Я выбрался из вагончика и растерянно повертел головой: всё-таки булочный запах определенно витал в воздухе!

И в этот самый момент я встретил его! Этот посланец небес шел в ореоле солнечного света, сверкая великолепной лысиной и слегка сутулясь, потому как руками прижимал к груди бумажный пакет, полный пирожков!

— А-а-а-а! Пресса! А чего ты с Тихим не беседуешь? Там же все ваши?

— То не наши, то ихние... Евоные... Черт, в общем: это я наш! А они не наши!

— А чего это ты — наш?

— Так я ж дубровицкий, из "Маяка"!

— Шкловский что ли?

— Белозор!

— А-а-а-а, Гера Белозор! Пирожок с повидлом будешь, Белозор? Ты тоже молодец, про народные дела пишешь... Я больше про спорт люблю, но как ты коммунальщиков песочишь и в горсовете бодаешься, тоже почитываю...

— Буду! — я наконец оказался обладателем вожделенной выпечки и тут же впился в пирожок зубами.

Яблочного повидла тут было полно, начинки не жалели! Не то, что в мое время, когда можно было уже наесться теста до отвала, прежде чем наткнешься на капельку варенья...

— Шпашыба! — прошамкал я, — А вы иж Дубровычы?

Пирожок не давал мне говорить нормально, но лысый всё понял и кивнул:

— Да-а-а! Карпов Тимур. Инженер-механик. Оголодал ты, однако! Пошли в вагончик, чаем тебя напоим и пирожков вместе поедим!

Конечно, я пошел с ним в вагончик и напился сладкого чаю, и наелся пирожков, и пообщался с целой компанией дубровицких дядек: электроников, сейсмиков, взрывников, наладчиков и геодезистов. Отснял и их, и условия жизни. Бытовку свою они только хвалили. Мол, тепло, светло и мухи не кусают. И кровати у них нормальные — это Исакову спасибо, и вообще, такая новая метла как он, которая по-новому метет именно таким образом — это просто находка для всего предприятия. О людях думает, а не о себе.

Я не стал их разочаровывать. О людях Владимир Александрович, конечно, тоже думал. Но со своей эгоцентричной точки зрения. Ему жутко нравилось всем нравиться, он любил когда его любят!

Прощался с сейсморазведчиками по-доброму:

— Ну, ищите себя в газете! — пожимал я одну за другой крепкие ладони.

— Смотри, чтоб рожа кривая не получилась! — улыбнулся Тимур, — Бывай, журналист!

***

Югова стояла у ПАЗа, и выжидающе глядела на меня:

— И где вы были, товарищ Белозор?

— Работал! — сказал я, стряхивая крошки с груди, — Напряженно.

И поковырялся в зубах.

— Эм-м-м... Скажите, а как это у вас получается — вот так вот напряженно работать и попить-поесть при этом, и материал хорошо сделать, и оставить всех довольными?

— Что? А... Материал... Вот вы где были?

— Ну, можно сказать, что на мини пресс-конференции главного инженера — первого зама управления сейсморазведки Владислава Тихого, а что?

— И много там с вами было коллег?

— Все... Кроме вас, товарищ Белозор!

— Во-о-от! А я где был?

— Да судя по всему — перекусывали! — она даже кулачки уперла в бока...

Ну да, не в бока, а в такую стройненькую талию, которая постепенно переходила в такую кругленькую... Такс, это всё нюансы, а суть в том, что...

— Перекусывал, именно. Чай пил. И общался с дубровчанами-сейсморазведчиками. И будут у меня люди труда: инженеры, сейсмики, механики, геодезисты. Живые, с улыбками, байками и хохмочками. А у вас у всех — один Тихий. Кто молодец?

— Во-о-о-от как! То есть, вы не разгильдяй, вы — молодец?

-Только так.

— Так согласны на интервью?

— Не-а. У меня в Слободке под мостом стихийная свалка, надо сфоткать и критику написать. Какое интервью? Люди гадят, мастера ЖЭКа невесть куда смотрят, участковый спит, наверное...

— Один вы в белом пальто красивый?

— Почему это в белом пальто? В брезентухе, на "козлике" с прицепом и с мешками для мусора! Какой толк критиковать, если ничего не делаешь?

— И что вы предлагаете?

— Убрать мусор вместе со мной и спрашивать всё, что захотите!

Зоя Югова ошарашенно смотрела на меня.

— Но я...

— Пресс-тур часов до двух, потом обед в одном из городских заведений, потом полно времени. Вы ведь без водителя?

— Да, я поездом обратно...

— Поезд в двадцать три ноль девять, Гомель-Калинковичи-Минск. После трудового подвига обещаю отвезти вас в городскую баню помыться и в ресторан — покушать.

— Вот так сразу — в ресторан? — попыталась пококетничать она, явно всё еще пребывая в состоянии шока.

— Ну почему же — сразу? Мусор уберем, отвезем его на свалку или на пункт вторсырья... Рабочую одежду я вам предоставлю. Не в этом вот же вы пойдете...

Вельветовые брючки в обтяжку, легкомысленная блузка и полуботинки на каблуках явно для уборки мусора не годились. На мой взгляд — и для пресс-тура тоже, но у каждого свои тараканы. Кто-то любит пирожки, а кто-то — ходить по говнищу на каблуках.

— Я согласна! — вдруг выдала Югова, — Но есть одно условие.

— М-м-м-мда? — я, если честно, надеялся, что журналистка назовет меня кретином и поедет со всем пулом корреспондентов в Гомель, чтобы отчалить в свои столицы оттуда на прямом поезде, ан нет!

— Мы будем на "ты".

Вот так вот, значит? Ну ладно, дополнительные рабочие руки мне не помешают. Если уж откровенничать до конца — сегодня мне больше хотелось залезть в баньку и вытравить алкогольные токсины, а свалкой я планировал заняться завтра, но давши слово — держись! Банька подождет, будем бороться с похмельем тяжким физическим трудом.

***

С пресс-туром мы успели посмотреть много всякого интересного, но и из-за буровой ЗУБРа, и на выставке кернов и образцов нефти, которую устроили геологи — везде торчали уши Исакова, и журналисты по два, три, пять раз наматывали себе на ус — без Владимира Александровича тут до сих пор бы на хромых кобылах катались и рукавом вытирались. А нынче — вон бытовые условия какие! А техника вся сверкает, покрашена, обслужена — фантастика! Сплошные достижения и галочки, много галочек в сфере охраны труда, роста культуры труда и быта, и здоровой обстановки в коллективе. Не начальник — ангел небесный!

Но ангелов небесных в СССР по определению водиться не должно было. На них сразу же натравили бы пропагандистов научного атеизма. И плевать, что у них нимб и крылья. Не положено!

Ангел или не ангел — но обедом нас накормили. Накрыли отличный стол в ресторане "Полесье", правда — без спиртного, поблагодарили за пресс-тур, и Исаков лично пожал каждому руку и выразил надежду, что скоро увидит отличные материалы в газетах и на телевидении. И усвистал в закат.

Столичные коллеги товарища Юговой не сразу поняли ее финт ушами с задержкой в Дубровице, но Зоя сослалась на визит к родственнице и заверила, что поедет в Минск на ночном поезде. Они подозрительно косились на нее, а персонал "Полесья" — на меня. Мне было стыдно за вчерашнее, и я прятал глаза, пока ко мне не подошла пожилая официантка и не шепнула на ухо:

— Машину Пашка к Третьему магазину отогнал. Вот ключи.

У меня как камень с души свалился! "Козел" был жив!

***

"Козла" мне сбагрил Стельмах, когда мы с ним ездили пристреливать мою новенькую вертикалку ИЖ-12. Он-то теперь ездил на новенькой "Ниве". Конечно не своей, а БООРа!

— Оформляй покупку через комиссионку, справка-счет есть, как положено. Всё нормально, — заверил меня Ян Генрикович, — Я договорился. Считай это братской помощью от советских охотников советским же журналистам.

Я в этих местных схемах вообще не шурупил. К кому надо подойти, от кого привет передать, какую шоколадку занести и как кого назвать — это было дикой дичью, и оставалось только положиться на людей прожженных и ушлых. А Стельмах точно был одним из наиболее преисполнившихся житейской мудрости персонажей. Он умудрился списать машину и сделать так, чтобы я оказался первым и единственным желающим в автокоммисионке. Стыдно? Да не очень, если честно.

Ну да, обычный пролетарий стоял в очереди на то, чтобы получить право стать в автоочередь лет пять, а потом покупал за несколько тысяч рублей "москвич" или "копейку" — того цвета и той комплектации . "Волга" как у Таси доставалась далеко не всем и не всегда, это была машина для избранных. Одни равны, другие — ровнее, всё классически...

Мне машина была нужна для дела. Даже — для ДЕЛ! Во-первых, работа. Во-вторых — космические корабли, которые бороздят просторы Вселенной. То есть — попаданец, который собрался менять историю, пусть и в локальном масштабе. Эдакое построение развитого социализма с человеческой физиономией в отдельно взятой провинции... Без железного коня делать это несподручно.

Ну ладно, не коня — козла. Козел он и есть козел — бодливый, прыгучий, вонючий и строптивый. Но пока я справлялся, даже на дерюге под днищем валялся всего два раза... Деньги из тех самых 25% от клада у меня были — много ушло на перестройку дома, но и оставалось еще прилично, на машину хватало и в Большой Советской Энциклопедии на букву "Д", там, где Деньги — тоже лежала довольно пухлая пачечка.

В отличие от привычных мне инфляционных скачков тут всё было стабильно: цены не росли, деньги не обесценивались. Кажется — так будет еще три-четыре года, потом какая-то то ли реформа, то ли подорожание... В общем — пока я мог за это не переживать. А за что переживать было нужно?

За товарища Югову, конечно. Она чуть ли не двумя пальчиками пыталась открыть дверь моего "козла" — и, конечно, ничего у нее не получалось. Пришлось проявить галантность:

— Присаживай..ся!- я с хрустом открыл дверцу и пропустил даму внутрь.

Внутри в салоне всё было прилично. Новая обивка, аккуратные коврики, чистота и порядок. Усевшись на переднее сидение, рыжеволосая красотка стала с интересом оглядываться. Вот бывают же такие барышни: забралась в машину к незнакомому провинциальному чудиле под два метра ростом и ничего — в ус не дует. Нет потому что у нее усов! Вертит себе прехорошенькой башкой, ресничками хлопает...

Нам, мужчинам, такая храбрость даже и не снилась... Как там у классика — безумие нашего бесстрашия? Или проще: слабоумие и отвага. Хотя, тупицей она явно не была. Отучилась же как-то, в "Комсомолку" попала... Авантюристка, наверное.

***

От "Полесья" до Дома Культуры — километра полтора по Советской. Проехали их не спеша, я рассказывал Юговой про знаковые места нашего города и исторические здания — благо их было немного. Она слушала, что-то даже помечала в блокнотике.

Я еле сдержался, чтобы грязно не выругаться, когда увидел на крыльце ДК знакомую стройную фигуру. Да она что, круглые сутки тут курит? Что у нее вообще с легкими, если я, кажется, без сигареты с мундштуком видел ее только голую в душе? Какого хрена эта стерлядь должна тут стоять в этот самый момент?

С другой стороны, глаза Машеньки Май, которыми она провожала "козлик", меня и Зою на переднем сидении, того стоили. Мне казалось, что она сейчас или лопнет от негодования, или ущипнет себя, чтобы убедиться, что это не сон! Я бы тоже охренел, пожалуй: с утра был в ее постели, потом исчез внезапно, а в обед уже рассекает по городу с какой-то рыжей неизвестной!

— Это кто был? — спросила рыжая неизвестная.

— Одна вздорная особа, — откликнулся я.

— Красивая.

— Вздорная, говорю же.

— У вас что-то было? — подняла тонкую бровь Зоя.

— Что, прости? — сказать хотелось совсем другое, типа "не охренела ли ты, подруга, спрашивать такие вещи?", но я сдержался.

— Ой...

Не знаю, на что она рассчитывала, когда я пригласил ее в дом, со всех сторон окруженный строительными лесами, но, кажется, рабочий брезентовый комбинезон, панамка и перчатки стали для нее всё-таки неожиданностью.

***

— ... исходим из того, что советский человек почему-то обязан читать то, что мы написали. Но скажи, Зоя, ты сама читаешь те полотна на целую полосу о трудовых победах и достижениях? С одним-двумя маленькими черно-белыми фото, написанные вязким официальным языком, мелким шрифтом?

Пахло тиной, мутные речные воды плескались о поросшие водорослями опоры полуразрушенного моста, тянуло сыростью и прохладой.

— Ну... Пробегаюсь по диагонали, — Югова уже часа полтора проявляла стойкий нордический характер и сейчас придерживала края мешка, пока я укладывал туда бесконечные стеклянные бутылки.

Где те бичи, когда они так нужны? Тут, под старым мостом, были целые залежи стеклотары — народ бухал здесь с завидной регулярностью. Вот и собирали бы, и денежки зарабатывали...

— А ты хочешь, чтобы твои статьи читали или пробегались по диагонали? — продолжил саботировать ее интервью я.

— Ну, чтоб читали...

— И что ты для этого делаешь?

— А что я должна делать? Мне дают задание — я еду и пишу! Как будто ты делаешь что-то особенное?

Я сунул в мешок еще штук пять бутылок, удерживая их между пальцами, и испытующе глянул на нее.

— Погоди... Ты сам создаешь себе поводы? Напишешь про то, как журналистка из Минска вместе с тобой разгребала Дубровицкий мусор? Стой-стой, Белозор, ты ведь не скажешь, что и с кладбищем, и с массовой дракой на пляже, и с браконьерами, и лесными пожарами... — она даже ротик приоткрыла от открывшейся ей якобы истины.

— Ну, ты уж из меня сатану не делай! Я ж не совсем рехнулся — пожары для статьи устраивать, — усмехнулся я, — Но мыслишь в правильном направлении... Вот сейчас еще и фоточки сделаю в стиле было/стало. Гляди, какая после нас красота. Сейчас еще грабельками пройдусь — вообще чудесно будет. Не иллюстрация, а сказка!

— Так ты честолюбец и эгоист! — воскликнула она, и мешок с бутылками в ее руках звякнул.

В "Козлике" лежали еще пять таких: два со стеклом, один с жестянками и еще два со всякой дрянью, которая точно отправится на мусорку. Зоя не унималась:

— И ты, и ваш Исаков — оба одинаковые! Самовлюбленные павлины, ужас!

— М-да? А какая разница?

— Как это — какая разница? Да ты...

— Да что угодно. Смотри — берег чистый. А у сейсморазведчиков — отличная кухня и удобные кровати. Так кто молодец?

— Белозор, ты просто... Просто... — она вдохнула так глубоко, что ее небольшая аккуратная грудь уже норовила вырваться из-под гнета хлопчатой футболки. Отследив мой взгляд, она медленно выдохнула: — Мо-ло-дец!

— Ага, — сказал я, — Поехали стеклотару сдавать. Авось, на ужин в ресторане как раз хватит.

Глава 3, в которой шеф хихикает

Телефон задребезжал внезапно, я дернулся и с испугу ляпнул по клавишам печатной машинки, рычаги с буквочками хором ринулись атаковать лист бумаги. Вот же черт!

— Алло! Отдел городской жизни, газета "Маяк". Да, Белозор. Да, слушаю вас внимательно! — я плечом прижал к уху трубку, тщетно пытаясь расцепить рычаги, которые сплелись покрепче пары змей.

Такие читатели есть у каждой газеты... Для начала он перечислил все свои регалии, начиная от медали за трудовые заслуги и заканчивая грамотой за первенство в лыжных гонках в третьем классе. Потом — рассказал сколько лет читает "Маяк" — по всему выходило, что родился он году эдак в тысяча восемьсот двенадцатом, до нашей эры. Поведал о чувстве глубокого родства и солидарности с нашей редакцией и о безмерном уважении ко мне лично. И только после этого перешел к делу.

Оказывается, я допустил досадную ошибку в названии улицы. Улица названа в честь революционера, чекиста и разведчика Евгения Мицкевича, а не в честь поэта Адама Мицкевича. А у меня в статье об асфальтировании тротуаров на дорогах, ведущих в учреждения образования, указано — имени А. Мицкевича, а не имени Е. Мицкевича. Польский поэт эпохи романтизма, страстно мечтавший о возрождении Речи Посполитой "от можа до можа" аж по самый Днепр, и большевик, который рубался с этими самыми поляками в войне 1919-1921 годов — это, конечно, две большие разницы.

— Виноват, исправлюсь! — отчеканил я, скрипя зубами.

— Уважающая себя редакция должна бы написать опровержение и попросить извинения у родных и близких Евгения Петровича, некоторые из них всё еще живут в Дубровице, — продолжал напирать собеседник, — И если они и не заметили такой ошибки — то им обязательно передадут!

Однако какой замечательный ужасный человек! Ну, то есть он кругом прав, но по-хорошему — таких въедливых читателей один-два и обчелся. Того же Адама Мицкевича, несмотря на весь его литературный талант, знают едва ли пять процентов дубровчан. А про Евгения Мицкевича даже сами жители тамошней улицы не особенно были в курсе, но факт остается фактом. Уел меня титулованный читатель.

С мрачной рожей после отповеди о своем непрофессионализме я пошел ставить чай. На кухне сидел Даня Шкловский и ел мельхиоровой ложечкой вишневое варенье из перламутрового блюдечка. Косточки он выплевывал в перламутровую же чашку, из которой выпил весь чай.

— Ты чего такой грустный, Гера? Отпуск ведь еще не скоро, впереди так много любимой работы! — лучезарно улыбнулся он.

— Вот-вот. Работа любимая, читатели внимательные — что может быть лучше?

— Что — опять? Этот звонил?

Я насторожился.

— Какой — этот?

— Ну, который награжден всеми медалями в мире и читает нас триста сорок семь лет! О! По выражению лица вижу, что да. Он такой полезный дядечка, но меня уже бесит, если честно. Иногда указывает на ляпы действительно дельные, а иногда... Ты представляешь, он мне полчаса рассказывал о том, что тыкву нельзя причислять к бахчевым культурам, поскольку ее родина — Америка, а настоящие бахчевые — это именно дыня и арбуз, так как произрастают в местности, где как раз употреблялась слово "бахча" — в Средней Азии! Это же какой-то кошмар! Вот как мне понять — прав он или нет? Я на биологический факультет звонил, в Гомельский государственный университет, так знаешь, что оказалось?

— Что? — мне правда было интересно.

— Что биологи могут материться не хуже сапожников, а такого понятия, как "бахчевые" в науке вовсе не существует. А еще оказалось, что Тыквенные или Cucurbitáceae — это семейство двудольных цветковых растений, к которым относятся не только арбуз, дыня и тыква, но еще и огурцы! А также переступень, люффа и лагенария. Вот!

— Однако! — только и смог проговорить я, — Мы же не можем материться на своих читателей и публиковать после каждой ошибочки заметки про эти твои кукурибитакеэ, или как оно правильно... А сколько у нас таких въедливых примерно?

— Да человек десять-двадцать, не больше. Остальные вроде как относятся снисходительно к нашим опечаткам... Гера, мы ж вроде стараемся! Ну, вот смотри: я пишу статью, потом ее перечитываю. Потом ее читает шеф, потом — корректоры, потом Арина — перед тем, как в номер давать, и в сверстанной полосе — дежурный по редакции. И всё равно — попадается... И ладно, когда такой Мицкевич или вот эти бахчевые... А как я Сазанца нашего Сазаном обозвал? Вроде опечатка, а вроде и дело ужасающей важности! И нет у нас против этого рецепта...

В это время на кухню зашла, цокая каблучками, Арина Петровна. Свеженькая, аккуратно, в меру накрашенная, в приличном деловом костюмчике, она отлично выглядела, о чем мы со Шкловским не упустили возможности ей сообщить. Она вообще стала выглядеть лучше, когда ее муж — остолоп Гришенька — снова уехал на свои севера.

— Спасибо, ребята, подняли с утра настроение, — разулыбалась Езерская, — А что вы это тут обсуждаете так оживленно?

— Средство от въедливых читателей. Белозору вон этот звонил, который орденоносец.

— А-а-а-а... С месяц слышно не было — и вот опять. Что, Гера, букву перепутал и теперь повинен смерти?

— Грешен, грешен.... Аз есмь червь, а не человек, поношение человеков, — откликнулся я.

А потом мне в голову пришла одна замечательная мысль. Точнее — воспоминание из той, будущей жизни. Я даже рассмеялся от удовольствия.

— Эй, Белозор! Ты чего ржешь-то? — удивился Шкловский.

— И правда, чего смешного? — Ариночка Петровночка принялась осматривать свой костюмчик в поисках причины смеха, даже подошла к зеркалу и проверила макияж.

— Да всё с вами в порядке и даже более чем, товарищ ответственный секретарь. Я придумал средство от таких читателей!

На самом деле это не я придумал, а одни развеселые ребята из конкурирующего коммерческого издания в Дубровице двадцать первоо века, но решение было изящным и остроумным:

— На последней полосе нужно в рамочке мелким шрифтом давать следующее объявление: "Редакция газеты "Маяк" доводит до сведения читателей, что умышленно вставляет ошибки в публикуемые материалы в рамках конкурса "Самый внимательный подписчик". В конце подписного года будут подведены итоги соревнования, вручены грамоты и памятные призы". Ну, или что-то в этом духе.

— О! — сказал Даня.

— А мне нравится! — встрепенулась Арина Петровна. — Пойдем к шефу?

— Может — без меня?

— Ну не-е-е-ет, кто у нас в редакции главный чудила?

— Кто? — состроил дикую рожу я.

Езерская фыркнула и, поманив меня пальчиком, снова зацокала каблуками — в сторону кабинета Рубана.

***

Сергей Игоревич сидел за своим шикарным столом в мягком кресле и хихикал.

— Хи-хи-хи! — его лицо покраснело, он платочком утирал слезы, выступившие в уголках глаз и весь трясся, — Ой, хи-хи-хи...

Даже нас не сразу заметил, а когда заметил — то вдруг принялся грозить мне пальцем и потрясать какими-то фотографиями:

— Гера! Хи-хи-хи! Гера, как это у тебя получается? Откуда у тебя такой, хи-хи-хи, талант — создавать такие абсурдные ситуации, а? Эхехехе! Везет тебе на золотых девочек, Гера! Эх-х-х, женить тебя надо! Ой, хе-хе!

Мы с Ариной Петровной смотрели на него с недоумением. В какой-то момент я разглядел, что за фотки. Там мы с Зоей Юговой прибирались под старым мостом. А что? Симпатично она выглядела: в комбинезоне, платочке, перчатках... И чего хихикать-то?

— Ну, чего пришли? — отсмеявшись, наконец выдавил из себя шеф.

— Тут у Белозора идея по поводу конкурса для внимательных читателей возникла...

— Ну, излагайте! — кивнул он.

Я изложил, чем вызвал новый приступ дурного смеха. У шефа явно было хорошее настроение. Он откинулся в кресле и смеялся навзрыд. Такое поведение — оно обычно не зависит от уровня юмора, оно у человека глубоко внутри. Скопилось напряжение — нашелся триггер, который спровоцировал его выход при помощи смеха. А мог бы наорать, расплакаться... Лучше пусть смеется.

— Ариночка, идите, идите, можете реализовывать эту... Охо-хо... Идею! А мы с Германом нашим Викторовичем тут еще кое-что обсудим...

Езерская, пожав плечами, удалилась. Я успел заметить, как в приемной она переглянулась с Аленой и покрутила пальцем у виска, кивнув головой в нашу сторону. Рубан не заметил — и хорошо.

— Так что, Белозор, как вам удалось заставить племянницу редактора "Комсомолки" мусор в Дубровице убирать?

— А? — меня проняло, — В смысле — племянницу ре...

— А ты думал, двадцатилетняя пигалица собкором может просто так устроиться? Да не в Джезказгане где-нибудь, а в Минске! Нет, девочка талантливая, пишет бойко, по всей республике катается, не боится ни черта, но... "Комсомолка" — это "Комсомолка". Считай — номер один! А ты ее — бутылки сдавать. Хе... Хе... — остатки смешинки выходили из него постепенно, выдох за выдохом, — Но молодец, молодец. Колись давай, как это получилось?

— Так интервью она хотела. Пристала, как банный лист к... Хм! Пристала, в общем, во время пресс-тура к нефтяникам. Я так от нее отделаться хотел — а она ни в какую. Мол, вынь да положь ей интервью...

Кажется, я морозил несусветную дичь, потому что шефа опять скрючило пароксизмом хохота:

— Пристала, говоришь? Вынь да положь, говоришь? И что — дал? Вынул?

— Э-э-э-э... Сергей Игоревич, давайте, я потом зайду? ...