КИМ ВАСИН Сабля атамана РАССКАЗЫ

О СЕБЕ

Когда меня спрашивают, почему в моем творчестве такое большое место занимают произведения на историко-революционную и краеведческую тематику, я отвечаю: «Да потому, что я люблю родной край, потому что славен он делами и подвигами своих сынов и дочерей, потому что нам, марийцам, есть чем гордиться, вспоминая прошлое и рассказывая о настоящем».

Родился я 14 марта 1924 года в деревне, расположенной в северной части Марийской АССР, невдалеке от большого села Сернур. В этом селе в детстве жил известный советский поэт Николай Заболоцкий. «Удивительные были места в этом Сернуре и его окрестностях! — пишет он в автобиографии. — Мои первые неизгладимые впечатления природы связаны с этими местами… Чудесная природа Сернура никогда не умирала в моей душе и отобразилась во многих моих стихотворениях». Сказанное русским поэтом-земляком целиком могу повторить и я. Картины природы сернурской стороны — тихие, светлые речки, бесшумно текущие мимо густых зеленых рощ, деревни, виднеющиеся среди березняков, узкие проселочные дороги, бегущие по полям ржи из одной деревни в другую до самого Сернура, — навеки запечатлелись в моей памяти. И когда теперь сажусь за письменный стол, когда начинаю писать, то словно наяву вижу перед собой сернурские поля, частые лесочки, слышу песни, которые пели на праздниках сернурские марийцы…

Деревня, где я родился, называется Шоркенер, в переводе на русский язык «Овечий источник».

По рассказам стариков, когда-то деревня стояла на возвышенности, за рекой. Но пришла в наши края страшная болезнь — то ли чума, то ли холера — и большинство жителей вымерло. Оставшиеся в живых переселились к реке, и покинутые разрушающиеся избы долго пугали прохожих своим зловещим видом.

Но и на новом месте шоркенерцы, как и прежде, жили в страшной нужде. Ютились в курных избушках, сохами ковыряли тощую землю. Плохо обработанная, бедная земля давала скудный урожай, с середины зимы бедняки начинали есть кору и мякину.

Редко звучало в деревне веселое слово. И даже тогдашнее марийское приветствие было печально:

— Илет? Жив еще?

— Иле-ем… Живу…

Замученные голодом и нищетой, шоркенерские крестьяне нередко не могли в срок уплатить подати. Царское правительство в таких случаях присылало в деревни солдат, и те собирали подати силой.

Весной 1899 года в Уржумский уезд, куда входила наша деревня, была направлена карательная экспедиция под командованием вятского вице-губернатора Ратькова-Рожнова. Каратели бесчинствовали, грабили народ, секли непокорных. Тогда до полусмерти засекли Тараса, брата моего деда.

Тарас был бобылем, не имел земельного надела и за ним не числилось недоимки, но во время сбора налога он сказал что-то против начальства и был жестоко наказан. (Он послужил прототипом деда Игнатия в рассказе «Слово поэта».)

Вместе с полицейскими в марийские деревни приходили попы-миссионеры, стремившиеся обратить язычников-марийцев в христианство. А. И. Герцен в книге «Былое и думы» описывает, как некий священник Курбановский при помощи команды вооруженных солдат насильно окрестил марийцев нескольких деревень Сернурской волости. В числе их была и наша деревня.

Тогда был окрещен мой прадед Ба́са, мариец из рода Эшты́мов. При крещении поп дал ему христианское имя Иван, а языческое имя, происходящее от тюркского слова «бас» — «голова», стало его фамилией. Но чиновники, не разбиравшиеся в значении языческих имен, сочли, что «Баса» происходит от русского имени Вася, и в официальных документах записали его Васиным.

Отцу моему — Кириллу Васину с малых лет пришлось испытать немало жизненных невзгод. Семи лет он остался сиротой. Отец с детства тянулся к знаниям, но вместо школы очутился мальчиком на побегушках в сушечной купца Соломина в селе Кукарке, потом батрачил в родной деревне. А когда началась гражданская война, семнадцатилетним пареньком вступил в партию, ушел в ряды Красной Армии, отважно сражался с бело-бандитами и дезертирами, командовал продотрядом, был ротным политруком, чекистом.

Еще задолго до моего рождения, в суровом и голодном двадцать первом году, вернувшись домой из армии, отец первым делом расщепал на лучину иконы и передний угол украсил творением заезжего художника — портретом, изображавшим гоголевского Тараса Бульбу. Односельчане, заходя в наш дом, долго дивились на лихого запорожского казака, державшего в одной руке кремневое ружье, а в другой знаменитую люльку и голубой кисет. Бывало и так: мужики принимали Тараса Бульбу за икону — крестились на него, отвешивали поклоны.

Расправившись с христианским богом, отец вместе с друзьями вышел рубить марийскую священную рощу, веками служившую местом языческих молений. Людей, осмелившихся рушить Старое, сельские кулаки и их подголоски называли антихристами, смутьянами, угрожали расправой.

Отец вскоре стал избачом и организатором артели взаимной помощи в деревне. Слова «кооперация», «Крестьянская газета», «партячейка» звучали у нас дома привычно, по-родному.

Мне помнится один день зимой 1929 года.

На улице бушевал буран.

Поглядишь в застывшее окно: не видать ни неба, покрытого серыми облаками, ни поля, где стоит одинокая сосна, — снежная пурга все заслонила. Вихри разбушевавшегося снега, словно сказочные белые кони, мчатся вдоль по улице. Пушистые сугробы растут прямо на глазах и тяжелой громадой наваливаются на тощие заборы из жердей.

Я, забравшись с утра на теплую печь, прислушиваюсь к шуму пурги. В печной трубе воет ветер, а на крыше дребезжит жестяной флажок. Отец называл его флюгером, но флажок, не в пример другим флюгерам, указывал лишь на юг, в сторону полуденного солнца. Этот жестяной флажок с алой звездочкой наперекор всем ветрам и непогодам настойчиво звал к солнцу…

В тот день, несмотря на отчаянную вьюгу и бездорожье, в нашем доме с утра собрались односельчане, друзья и знакомые отца. Пришли и мужики из соседних деревень. Я знаю их всех, они не раз приходили к отцу. Вон тот — в зеленой шинели с алыми полосками на груди — бывший красный командир, а вон тот — высокий бритоголовый мариец с умным взглядом — учитель.

— Единственный правильный путь для нас, — доносится до меня его глухой бас, — это вступать в колхозы!

Щедро сыпля непонятными мне «учеными» словами, учитель начинает что-то объяснять мужикам, а те одобрительно кивают головами…

Споры и шумные разговоры, которые велись в нашей избе, не прошли даром: в деревне был создан колхоз. Председателем выбрали учителя из соседней деревни, а счетоводом поставили отца.

В один из весенних дней вся деревня была разбужена странным гулом. По улице забегали люди.

— Трактор! Трактор! — слышались голоса.

Вскочив с постели, я прильнул к оконному стеклу. На улице, среди толпы народа, медленно и неповоротливо двигался маленький трактор, сделанный руками путиловских рабочих. Он был маломощный и неуклюжий, этот первенец советского тракторостроения, и ему теперь место лишь в музее, но тогда, в бурные дни коллективизации, такая машина была великим событием в жизни крестьянства.

Я выскочил из избы и вместе с гурьбой деревенских мальчишек побежал за трактором.

На машине сидел смуглолицый парень в синем комбинезоне.

Не в силах скрыть радости, он кричал:

— Дорогу! Дорогу! Коммунизм идет!

Через несколько дней над деревней впервые пролетел самолет. Ребятишки, увидев железную птицу, побежали, думая догнать, но — куда там!..

Трактор, автомобиль, аэроплан для ребят сегодняшнего дня давно уже не редкость и не новинка, и трудно понять сегодняшнему школьнику-пионеру всю силу впечатления, произведенного появлением этих машин в глухом марийском крае. Но стоит только вспомнить тогда еще недалекое дореволюционное прошлое народа, и сразу поймешь, сколько нового принесла революция в наш край.

По вечерам отец любил рассказывать мужикам-соседям о славных днях первых лет революции. Я слушал эти рассказы, стараясь не проронить ни одного слова. Я видел, как, подобно ветру, несутся на лихих конях красные бойцы, как геройски умирают за Советскую власть. И казалось мне, не вечерний закат алым светом красит окошко избы, а багровое пламя далеких пожаров охватило небо…

Из рассказов отца особенно запомнились мне его воспоминания о тех днях, когда белые подходили к Вятке, о том, как в годы создания Марийской автономной области он в Казани и в Йошкар-Оле встречался с И. Петровым, В. Мухиным, М. Товашевым — выдающимися общественными деятелями.

Однажды летом 1932 года отец принес с почты районную газету «Коммунар». В ней было напечатано сообщение, что в одной деревне недалеко от нас кулаки выстрелом из обреза убили председателя колхоза.

— Нелегко дается нам победа, — сказал отец. — Ох, как нелегко…

Я научился читать пяти или шести лет и читал подряд все, что попадалось под руки, начиная от сказок Пушкина и детских рассказов Л. Толстого до популярных книг по политграмоте и инструкций по дорожному строительству. И, конечно, читал произведения марийских писателей — тоже все подряд, так как детских книг на марийском языке тогда почти не было.

Отец был знаком со многими марийскими писателями. Драматург А. Конаков был его школьным учителем. Он дружил с Константином Егоровым — одним из первых марийских художников, знал Йывана Кы́рлю — поэта и артиста, талантливо сыгравшего роль Мустафы в кинофильме «Путевка в жизнь». К. Егоров в 1936–1937 годах часто заходил к нам посидеть, поговорить с отцом. Мне очень нравились его картины из прошлого народа мари: «Древнее городище», «Совет старейшин», «Старинный праздник в лесу». Его живопись напоминала картины Васнецова и была навеяна марийскими сказаниями и легендами.

Отец хорошо рисовал, в начале двадцатых годов он даже сделал попытку поступить в московский ВХУТЕМАС, пробовал писать. Его заметки и информации о социалистическом строительстве печатались в областных газетах, один очерк был опубликован в марийском журнале «У илыш» («Новая жизнь»), его небольшую пьесу, написанную в 1927 году, ставили самодеятельные актеры на школьной сцене.

У нас дома, в шкафу, лежали целые пачки книг, и я, когда оставался дома один, доставал их, перебирал, читал. Многие марийские книги, изданные в годы гражданской войны, были напечатаны на шершавой оберточной бумаге. Но я не обращал внимания на их внешний вид. Словно чудесные песни, звучали стихи Сергея Григорьевича Чава́йна — основоположника марийской литературы, Николая Мухина, Осыпа Шабда́ра…

И вдруг среди старых сборников и брошюр я нашел книгу рассказов Чавайна под названием «Детям». Открываю одну из страниц книги и вижу рассказ: «О прошлом народа мари». В рассказе говорилось о том, как марийцы участвовали в крестьянских войнах, руководимых Разиным и Пугачевым. Я читал, и за каждой строкой рассказа вставали картины народного бунта. Каждая строка книги напоминала предания, слышанные мною от стариков.

Легенды о разинцах и пугачевцах, сражавшихся в марийском крае, можно было слышать в каждой деревне. Марийцы активно участвовали в крестьянских восстаниях, руководимых Разиным и Пугачевым, выдвинули из своих рядов талантливых вольных атаманов.

Историко-революционные книги полюбились мне тем, что они показывали героическое прошлое нашей Родины и рассказывали о том, какой ценой досталась трудо́вому народу наша сегодняшняя жизнь.

Когда я писал свои первые рассказы, то мне не пришлось долго думать над тем, как и о чем писать. Вспомнились рассказы отца, пришли на ум песни и сказания стариков. В 1939–1940 годах, еще будучи школьником, я написал рассказы «Эчук», «Жар-птица», «Сын коммуниста», вобравшие в себя многое из воспоминаний отца. В основу последующих произведений — повести «Апай» (1941), «Песня патыров» (1942), «Ветлуга шумит» (1943) легли исторические документы, народные легенды и предания.

Но в писательском деле всегда решающее слово остается за живой жизнью. Прежде чем стать писателем и ученым, я работал в республиканской газете «Марий коммуна» и во время многочисленных поездок по заданию редакции своими глазами увидел весь марийский край, повидал сотни людей. Среди этих моих знакомых были сельские механизаторы, знатные лесорубы, деревенские учителя, самодеятельные актеры и музыканты, мастера различных прикладных искусств. Увиденное и услышанное послужило материалом для очерков, путевых записок, рассказывающих о людях марийской земли, об их трудовых подвигах, творческих дерзаниях. Немало произведений я посвятил своей родной Сернурской стороне.

В 1948 году я поступил учиться в Марийский педагогический институт, после окончания которого преподавал литературу в том же институте, потом работал редактором в местном издательстве, несколько лет был консультантом в Правлении Союза писателей Марийской АССР. С 1963 года работаю научным сотрудником сектора литературы Марийского научно-исследовательского института.

Биография писателя — это прежде всего его творчество, его книги. Говорить о себе — значит рассказывать о своих книгах. А их у меня вышло более тридцати. Назову некоторые из них: «Мы — тимуровцы» (1943), «Жар-птица» (1950), «Воссоединение» (1956), «Солнце» (1961), «Письмо» (1962), «Слово поэта» (1966), «Серебряный клубок» (1969). В них отображены события, оставившие след в памяти народа: присоединение к Русскому государству в середине XVI века, участие в крестьянских войнах Разина и Пугачева, установление Советской власти в Поволжье.

Почти все мои книги написаны для детей, поэтому в переводе на русский язык они чаще всего печатались в издательстве «Детская литература». Отдельные произведения переведены на татарский, чувашский, мордовский, башкирский, удмуртский, кара-калпакский, бурятский, финский, венгерский языки. Некоторые очерки издавались на английском, французском, немецком и испанском языках.

Научно-исследовательская работа дала мне возможность глубже понять события прошлых лет, найти документальный материал для своих художественных произведений. Мною написан ряд исследований о развитии марийской общественно-политической мысли, о судьбах реализма в марийской литературе, проанализировано творчество ее зачинателей. Разделы о марийской культуре, о марийской литературе, написанные мною, опубликованы в многотомных изданиях: «История многонациональной советской литературы», «История философии СССР», печатались в научных изданиях Украины, Эстонии, Татарии, Чувашии, Мордовии и Удмуртии.

Большое место занимает в моем творчестве работа над переводом произведений писателей братских народов на марийский язык. Мною переведены произведения А. Пушкина, Н. Гоголя, А. Чехова, М. Горького, Н. Телешева, П. Павленко, М. Шолохова, А. Фадеева, А. Первенцева, А. Гайдара.

КИМ ВАСИН

ЧЫМБЫЛАТ МОГУЧИЙ

Среди древних марийских лесов, где, подняв до неба вершины, стоят вековые дубы и могучие сосны, есть курган. Высоко вознесся он над широкой рекой, которая вольно и плавно течет у его подножия.

Звенят над рекою веселые песни: поют в лугах косари, поет молодежь, собираясь в праздничный день под кудрявыми ветлами. Но возле кургана всегда тишина.

Только порой старики, усевшись на обомшелый камень, ведут здесь неторопливый рассказ о давно минувших временах и событиях, а молодежь, притихнув, чутко слушает их…

Вот одно из сказаний, услышанных мною у древнего кургана…

В давние-давние времена, много сотен лет тому назад в курной избушке бедного марийца-охотника родился мальчик. Громким криком закричал младенец.

Тогда взяла его на руки бабка-повитуха и сказала:

— Ох, какой горластый! Сразу видать — быть ему богатырем…

Но отец недоверчиво покачал головой:

— Где уж сыну бедняка быть богатырем? И то хорошо, если достанет у него силенки натянуть охотничий лук…

Но мальчик, которого назвали Чымбыла́том, и вправду рос богатырем, как предсказала бабка-повитуха. В двенадцать лет он уже был сильнее всех парней в деревне.

Соседи удивлялись необычайной силе Чымбылата, а один парень, по имени Сюзлову́й, хилый телом, но хитрый умом, ему позавидовал.

Однажды Сюзловуй говорит Чымбылату:

— Послушай-ка, Чымбылат, что я тебе скажу. Вчера видел я в овраге за деревней лохматого барана. Поймаешь его и приведешь в деревню — твой будет…

Поверил Чымбылат по простоте душевной хитрому Сюзловую и пошел в овраг. А там лохматый медведь ворочает пни.

— И впрямь баран! — проговорил Чымбылат и крепкими руками схватил медведя за уши.

Рванулся медведь, но не тут-то было: сильной рукой придавил Чымбылат медведя к земле. Туго пришлось косматому, притих медведь, и поволок его Чымбылат в деревню.

Увидели люди Чымбылата с медведем, разбежались с перепугу кто куда. Сюзловуй зарылся в стог сена, только ноги наружу торчат.

Одна лишь старая бабка-повитуха никуда не побежала. Покачала она сокрушенно головой:

— Экий ты дурень, Чымбылат… Сила у тебя велика, а ума-разума нет. Глупая у тебя сила. Зачем людей пугаешь?

Отпустил Чымбылат косматого зверя и сказал бабке-повитухе:

— Рад бы я быть умнее, да не учен. Поучи меня, бабушка, уму-разуму.

Стара, седа бабка, в глубоких морщинах ее лицо, в черных трещинах руки — много повидала старуха на своем веку, ох много поработали ее руки: есть ей чему поучить парня.

Но бабка Чымбылату ответила так:

— Возьми-ка, внучек, котомку за плечи и пойди поброди по белому свету. Посмотри, разузнай, где и как люди живут. Это будет тебе самая лучшая наука…

— И то ладно, — согласился Чымбылат, — пойду.

— А еще запомни один завет: где бы ты ни был, не забывай родной край и отчий дом. Тогда ты всегда найдешь обратный путь на родину…

Стал Чымбылат собираться в дорогу.

— Куда ты, сынок? — спрашивает отец. — Я-то надеялся, что будешь мне помощником, а ты уходишь, покидаешь наш дом…

— Нет, отец, не бегу я от работы и буду тебе всегда верным помощником, — ответил Чымбылат. — А иду я бродить по белому свету, искать-набираться ума-разума, чтобы больше знать и больше уметь.

Собрал Чымбылат котомку и встал перед отцом-матерью:

— Благословите меня в путь-дорогу.

— Так и быть, — сказал отец, — от хорошего дела не буду тебя отговаривать — иди, и пускай путь твой будет счастливым, пусть дорога перед тобой стелется белым полотном.

Обняла мать Чымбылата, заплакала:

— Помни нас, сынок…

А седая бабка-повитуха сказала:

— Если в небе увидишь белых лебедей, то знай — это посылает тебе привет родной край. Затоскует сердце, увидев лебедей, значит, зовет тебя родимый дом…

Собрались на проводы соседи, и завистливый Сюзловуй пришел:

— Куда ты, Чымбылат? Если за золотом, то возьми меня с собой. Только богатство, чур, пополам.

— Нет, не золото добывать я иду, а иду я за умом-разумом.

Скривился Сюзловуй:

— Не нужен мне ни ум, ни разум, с меня моей хитрости хватит…

Распрощался Чымбылат с родными и соседями, тронулся в дальний путь.

Шагает Чымбылат по дороге; белая рубаха, белые штаны и белая шапка на солнце сверкают, серебряные серьги в ушах блестят, через плечо висит лук из упругого, гибкого вяза, за спиной котомка, а в котомке каравай хлеба.

Шагает Чымбылат и поет:

Идет по белому свету Чымбылат, идет через поля, леса, заходит в деревни. Чуден мир — много в нем незнакомого да невиданного.

Знал у себя дома Чымбылат, как на зверя охотиться, как пчел в бортях держать, а здесь люди не охотники, а все больше хлебопашцы.

Однажды утром увидел он, как возле дороги два марийца трудятся: один деревянной лопатой землю роет, другой каменным топором бревно отесывает.

Устали мужики, пот с них градом льет, а дело не спорится: лопата в землю не идет; каменный топор дерево не берет.

Подошел к ним Чымбылат:

— Надо бы вам топор поострее да лопату покрепче.

— Так-то так, нужны и топор поострее, и лопата покрепче, да откуда их взять? — говорят мужики.

А Чымбылат и сам не знает откуда. Простился он с мужиками, пошагал дальше и опять запел свою песню:

Видит Чымбылат: сидит мужик-мариец и одним камнем растирает на другом зерна ржи — муку мелет.

Устал мужик, вспотел, видать, давно трудится, а муки смолол всего две пригоршни.

— Не много проку от твоей работы! — громко сказал Чымбылат.

Недовольно взглянул на него мужик:

— Разве твои родители по-другому мелют зерно?

— Так же, — вздохнул Чымбылат. — Только знаю я, надо как-то по-другому молоть.

— Если знаешь, научи.

Покачал Чымбылат головой:

— Я сам иду у людей учиться.

Обидно Чымбылату, что не может он помочь своим землякам, и поэтому уже грустнее звучит его песня:

Идет Чымбылат все дальше и дальше.

И вышел он на берег великой реки, что зовется Волгой, дошел он до мест, где живут русские люди.

Стоят русские города, огороженные стенами из крепких бревен, сверкают золотом-серебром крыши княжеских хором. А вокруг городов раскинулись деревни и широкие поля.

По полям идут за сохою пахари. По широкой Волге, словно стаи лебедей, плывут караваны белопарусных судов. Дует ветер — надувает паруса.

Вошел Чымбылат через ворота в город. Идет он, оглядывается, дивится на высокие дома, на златоглавые церкви, на шумные, полные народа улицы.

Остановил Чымбылат одного человека:

— Скажи, добрый человек, к кому бы мне наняться в работники, чтобы выучиться ремеслу?

— Какому же ремеслу хочешь ты выучиться?

— Я хочу научиться делать крепкие лемеха к сохам, острые и крепкие лопаты и топоры.

— Что ж, тогда иди ко мне в ученики, — отвечает человек. — Я кузнец, выучу тебя ковать железные лемеха, топоры и лопаты. Но знай наперед: наше кузнечное ремесло нелегкое и не любит ленивых. ...