Братья Гордины Анархия в мечте: Публикации 1917–1919 годов и статья Леонида Геллера «Анархизм, модернизм, авангард, революция. О братьях Гординых»

Составление, подготовка текстов и комментарии Сергея Кудрявцев

При работе над книгой использовались материалы анархистской периодики с публичной страницы «Вольные архивы»

Благодарим библиотекаря РГБ Марию Валерьевну Заворохину за ценные консультации по изданиям на идише

Проспект братьев Гординых на идише «Наши сочинения» (Вильна, ок. 1913)

© Братья Гордины, наследники, 2019

© Леонид Геллер, 2019

© Книгоиздательство «Гилея», 2019

Страна Анархия Утопия-поэма

I. Я¹

Я возмущался существующим беспорядком. Невмоготу мне стал кнут закона, бич большинства. Не выношу принуждения. Не стерплю насилия.

– Нет! я дольше жить здесь не буду! – говорило во мне моё сердце, кричал во мне мой разум.

– Так жить не могу!

Я жажду воли. Противен мне лязг цепей. Подальше от страны оков и порабощения. Я венценосный царь, а тут государство рабов, чужое, враждебное, вражье царство, державие безличия и безволия.

Кругом тюрьмы, арестантские, полицейские, комиссариаты, судьи и судилища, парламенты, говорильни, где словом творят мир закрепощения и неурядицы – это невыносимо.

Меня манит даль. Меня зовёт счастье. Меня зовёт необъятность, бесконечное пространство, а тут – железная клетка… Держава, и я в ней зверь, подданный.

Я – личность. Кто смеет мне приказывать, повелевать?

– Я ухожу.

И стал я собираться в путь-дорогу.

– Пойду искать страну воли и свободы.

Что взять с собою?

Возьму с собою стремление. Единственный верный друг мой. С ним я не расстанусь.

Больше ничего не возьму. Я пойду налегке, чтобы легче было уйти и легче было прийти…

Я всё забуду. Забуду зло, забуду все дикие безобразные привычки, права и обязанности, царящие в стране безобразия и власти.

Возьму с собой забвение.

Я сжёг все книжки, которые лежали у меня на столе и которые находились в моей голове.

Я сжёг. И как я радовался огненным, беспощадным языкам…

Груда книг стала кучей пепла. Я дунул в пепел ветром сомнения, и пепел унёсся, рассеялся во все четыре стороны.

Я ухожу.

Проклятие тебе, страна кабалы, рабства, произвола, угнетения.

Проклятие тебе, страна беззакония, власти, тюрем, парламентов, царей, президентов.

Проклятие тебе, страна лжи и обмана, ограниченности ума и узости сердца.

Проклятие тебе, страна веры-безверия, знания-невежества, традиции, шаблона, рутины.

II. Рабочий

Я в пути. Иду горами, иду долами, иду полями, иду лесами.

Издали чернеет точка.

Я приближаюсь.

– Будто человек.

Боже, как он медленно плетётся, еле передвигая ноги.

Исхудалый, измученный, впалая грудь, мозолистые руки. Видно, рабочий.

На нём три огромных мешка. В одном лежат 5 миллионов избирательных голосов, а в другом – много книг, книжек, программ, резолюций, уставов.

В третьем – партии, центральные комитеты, исполнительные комитеты, районные комитеты, лидеры, главари, представители.

Он идёт, согнувшись в три погибели.

Я поравнялся с ним.

– Кто ты?

– Не знаю. Посмотрю в книжку, в программу. Или спрошу у комитетчика, что ездит у меня на спине, в мешке.

Я смеялся над ним.

Он обиделся и, желая поставить меня в неловкое положение, сказал:

– А ты кто?

Я, не смущаясь, ответил:

– Что за вопрос? Я – я.

Он растерялся. Видя его растерянность, я ему сказал:

– Ты, судя по твоим мозолистым рукам, рабочий. Не так ли?

– Да, я – рабочий. Я совсем было забыл… Лидеры зовут нас по-иному: меньшевик, большевик, социал-революционер и ещё уйма кличек и названий, так что я совсем запамятовал, что я рабочий и есмь. Спасибо, что напомнил, – добавил он скороговоркой.

– Откуда бредёшь?

– Я иду из страны капитала. Меня присудили там злые люди к вечным каторжным работам. Меня, мою жену и моих детей.

– За что?

– Ни за что. Говорят, за то, что мои предки не умели воровать, обвешивать, обмеривать, торговать. А в стране капитала, кто не умеет воровать, тот считается преступником.

– Куда идёшь?

– В страну счастья.

– И я туда иду. Идём вместе. Вместе веселей будет.

– Идём.

Мы пробовали идти вместе, но я не мог ходить с ним. Он так медленно двигался.

– Почему ты так тихо идёшь? Нельзя ли пошибче?

– Видишь, мои лидеры мне говорили, что в страну счастья надо идти медленно, тихохонько, шаг за шажком.

– Они врут. Смотри, как я шагаю. Следуй за мной!

Он делает усилие держать один шаг со мною, но не может. Слишком тяжела ноша, которую он тащит на спине.

– Не могу. Тяжело. Я совсем уморился. Тяжело дышать.

– Брось эти мешки. С плеч вон!

– Жалко.

– Чего тебе жалко? Они тебе только мешают.

Он стряхнул плечами. И первый мешок с «голосами» упал, и рассыпались «голоса».

– Боже, какие пискливые! – и рассмеялся.

– Брось и второй мешок.

Он опять стряхнул плечами. Упал второй мешок. Рассыпались все книжки, программы и проч. и попали прямо в лужу.

– Туда им и место, – он рассмеялся. – Легче стало, – сказал рабочий, вздохнув.

– Брось с себя и третий мешок. Гора с плеч.

Он послушался. И посыпались партии, ЦК и проч.

Рабочий выпрямился, вздохнул полной грудью и сказал:

– Как легко мне стало. Окаянные, чего они сидели у меня на шее! Мне кажется, будто я птичка. Я так и унесусь…

– В страну счастья надо идти без багажа, – сказал я, улыбаясь.

– Идём. Теперь я тебя, пожалуй, и обгоню.

– Не обгонишь. Вместе рядом пойдём.

– Но скорей, – сказал рабочий.

И мы пошли.

Идём мы вместе. Храним молчание.

О чём будем разговаривать? Мы жаждем одного – страны счастья и свободы.

Идём.

III. Женщина

Издали виднеется чёрная точка. Подходим ближе, видим, женщина.

На руках у неё грудной младенец, который заснул, убаюкиваемый, укачиваемый.

Сзади за нею следует девочка лет шести. Рядом с нею, держась за передник, идёт, нетвёрдо переступая с ноги на ногу, мальчик-карапузик лет четырёх.

Вид у этой женщины измождённый, усталый.

– Куда идёшь?

– Я от «них» ушла. Я от них сбежала.

– Откуда ты сбежала?

– Из страны рабства и кабалы.

– Где же та страна?

– Вон там! – она указала головой, так как руки у неё были заняты, на восток и на запад.

– Невыносима была жизнь, – она добавила, – невтерпёж. Вечные унижения, вечное порабощение.

– Как, и ты там страдала, ведь, кажется, что женщина там, у них, в большом почёте? Поэты ей песни слагают, скульпторы ей статуи воздвигают, художники ей картины пишут. Там, кажется, господствует культ женщин, не так ли? Все преимущества даются женщинам, первая выходит женщина, дорогу уступают женщине, всё, всё женщине, не так ли? – вопрошал я недоуменно.

Женщина иронически улыбалась. Затем презрительно рассмеялась.

– Но ведь всё это ложь, обман, одурачивание, чтобы женщина не могла отдать себе ясного отчёта в её положении, – ядовито ответила мне женщина.

– Там, у них, господство мужчины. Он абсолютный монарх и повелитель, а я, женщина, только его жалкая рабыня.

На меня надели там тяжёлые цепи морали. Про них, мужчин, законы нравственности не писаны, но про нас они писаны огненным языком. И горе той, которая посмеет их преступить. Всё общество, «приличное», «благонравное» общество, восстанет против неё.

Но суть дела не в этом. Я, женщина, гнусь там, в их цивилизованном, основанном мужчинами обществе, под тремя гнётами. Я рабыня домашнего хозяйства, моя тюрьма – это кухня, мои цепи – это горшки и кастрюли. Я рабыня семейного воспитания. Я должна воспитывать своих детей, которых я никак воспитать не могу. Меня этому не учили! В их школах мне об этом ни слова не сказали, а после, когда я стала матерью, я вдруг стала и педагогом. К тому ещё меня эмансипировали, наделили меня «какими-то правами», и за эти права я плачу обязанностями, тяну лямку национального хозяйства не хуже любого мужчины.

– Неудивительно, что ты такая исхудалая.

– Да у нас, в «культурных» странах, женщина вырождается, в полном смысле слова, она падает под ярмом жизни.

– А куда ты идёшь?

– Куда? Я сама хорошо не знаю. Но я чувствую, что где-то должно быть иначе. Я чувствую, что где-то бьют ключи вольной, свободной жизни, что где-то плетёт смена дней и ночей венок блаженства, что где-то, и очень близко отсюда, солнце восходит и заходит над счастливым человеком, над счастливым сердцем.

– Да, есть такая страна, страна счастья.

Она обрадовалась, в глазах её засверкали слёзы.

– Я знала, я чувствовала, что есть такой край, где солнечный, дневной свет не злорадствует, не смеётся, не издевается над темнотою нашей рабской жизни, над ночью нашего жалкого существования.

– Да, есть такая страна, – уверил её и рабочий.

Женщина вся засияла. Улыбка счастья и веры заиграла на её запёкшихся устах. И в глазах затеплилась звезда радости.

– Есть, есть. И где-то она, эта страна, здесь, поблизости, но дороги хорошо не знаю. Я знаю, что она близка, мне моё сердце это говорит, моё ухо мне это говорит, оно чует песнь вечной радости, доносящейся оттуда; там жизнь поёт свою вечную песню радости бытия; там жизнь ткёт свой зелёный ковёр, вышивая его розовыми лучами предутренней и вечерней зари… Я слышу, я чую!

Она приникает ухом к тишине, стараясь уловить какие-то невидимые и неслышимые токи волн воздушных. По лицу её проходят слабые отсветы её мыслей и чувств. Вдруг лицо озаряется каким-то внутренним светом, и лучи из него исходят кругом; вдруг… темнеет, тухнет, и тень его покрывает. Задумалась.

– А вы куда идёте?

– И мы туда, туда, в страну счастья!

– А вы знаете, где эта страна?

– Мы её ищем, – был наш ответ. – Мы знаем только, что путь надо держать на восток, что та страна – это страна солнца и весны.

– Хорошо, будем искать её вместе, тогда мы её скорей найдём.

– Идёмте вместе.

– Идём, – дружно ответили я и рабочий.

И мы пошли втроём. Мы шли быстро, тень за нами насилу нас догоняла.

Мы все почувствовали, что тяжесть пути становится меньше, путь становится легче.

– Мы тяжесть дороги как бы разделили на три части, и каждый из нас носит только одну треть.

– Да, как будто легче стало ступать.

– Мы не идём, а будто несёмся, бежим.

– Единение – великая сила, – добавил рабочий.

И мы пошли быстро-быстро.

IV. Угнетённая нация

Идём, храним молчание.

О чём же будем разговаривать? Мы жаждем одного – страны счастья, свободы и любви.

Издали виднеется облако пыли. А может, это чёрная грозовая туча, которая так и несётся по земле.

Она приближается.

Мы отличаем людей.

Все они в рваном платье, в худой обуви. Лица исхудалые. Смотреть страшно. Некоторые избиты, искалечены. И какая смесь одежд. Какая рваная пестрота.

Они подходят ближе. Слышим: будто говорят. Какая смесь языков и наречий.

Как всё это странно.

– Что это такое? – спрашиваем мы все трое разом, спрашиваем у себя, друг у друга, и ответа не получаем.

Они подходят ближе.

Облако пыли впереди них, а сзади – будто бы красные следы.

Неужто это кровь, которая сочится из их незаживших ран, из их искалеченных ног?!

Их собственная кровь чертит ими же пройденный путь.

Они подходят ещё ближе.

Я всматриваюсь в это странное зрелище.

Предо мной будто один человек.

Но какой он странный и какой он страшный.

Он жалок и грозен.

Он – нищий и он – величественный.

Он – маленький и он – такой великий.

Кто предо мною? – силюсь припомнить. – Я его где-то встречал, где-то видал.

Да, это Агасфер.

Вечный странник предо мною. Вот его горящие глаза, в них горит факел жажды неутолённого искания, в них и презрение, в них и вечное прощение, в них – и безбрежная, нездешняя любовь ко всему живущему и страждущему, в них – и великое достоинство и гениальное высокомерие, в них – и самоунижение и бездонное самоуничтожение.

Да, это он.

Вот его всклокоченные волосы, которые омывали и буйные грозные ливни, и тихая вечерняя роса, которые осыпали и лепестки цветущих деревьев, и снега дикой, бушующей, крутящейся, как колесо рока, лютозимней вьюги и метелицы, и пепел разрушенных городов, сёл, храмов и храмин.

Да, это он.

Нет, это не он. Тут вообще не один, а какое-то множество, какое-то многообразие и лиц, и черт, и языков.

Пристально всматриваюсь. Все трое мы стоим перед этим таинственным зрелищем, которое всё ближе и ближе подходит к нам.

Будто бы один, будто бы многие. Не рассмотришь, не разглядишь, ни отличишь.

– Кто вы? – спросил я, когда они подошли уж очень близко.

Мой вопрос их, видимо, смутил. Они остановились. Заметили нас. Слегка испугались. Затем, видя, что перед ними я, рабочий и женщина, пришли в себя и ответили.

Тут я заметил, что передо мной, в сущности, стоит один человек, но как в костюме, так и в чертах лица он носит частицы богатого разнообразия разных стран и народов.

– Кто я? кто я? – он переспрашивал и тихо ответил:

– Угнетённая нация.

– Почему за вами такой след?

– Потому что меня всюду бьют, избивают, громят, калечат, увечат, и кровь наших ран пишет безжалостному миру летопись наших странствий и страданий.

– Где тебя бьют, избивают?

– Везде и повсюду. Меня всюду преследуют. Пытают. Вырывают у меня язык, отрезывают уши, выкалывают глаза.

– Где, в каких странах?

– Везде, где только есть государство, держава, там меня гонят, мучат, преследуют законом и беззаконно, сверхзаконно. Преследуют во всех странах Европы, Азии и Америки.

– А кто ты такой будешь?

– Ведь я сказал: угнетённая нация.

– А что сие означает?

– Сие означает – нация угнетённая, преследуемая, истекающая кровью от своих насильников, наций-разбойников, которые грабят, обирают её, и в конце концов доводят до вырождения или убивают насильственно.

– Да какая же ты нация?

– Да я же сказал: угнетённая. Нация, у которой нет своей территории, своей награбленной, разбоем и войнами взятой страны. И меня терзают, отнимают у меня моих детей, моих сыновей и дочерей, мои богатства, мою культуру, моё человеческое достоинство народы-хищники, насильники, территориалисты, народы державные.

– А какой же нацией ты будешь?

– Всякой, но только угнетённой. Я и армянин, и индус, и латыш, и литовец, и белорус, и еврей, и цыган и чёрный негр, я – угнетённая нация.

– Откуда идёшь?

– Я не иду, а бегу, я спасся от погрома, от разгрома, меня хотят там уничтожить, переварить в большом-большом котле великодержавия, так что и помину не останется, а кости мои перемолоть, и унаваживать ими их культурные поля и нивы… Я спасся бегством.

– Куда бежишь?

– Куда глаза смотрят.

– Всё же куда?

– Ищу другой страны, другого края, ищу убежища, где можно будет голову преклонить, где можно будет жить, не боясь вечно вечной смерти; ищу страны, где люди живут без держав, без мечей, без штыков, без войн, без бойнь, ищу страны счастья!

– А почему ты идёшь в противоположную сторону? Почему ты направляешь свои стопы на запад? Ведь страна счастья лежит на восток.

– А куда вы идёте? – спрашивает он нас.

– Мы идём в страну счастья, свободы и любви!

– И я туда иду.

– А почему ты идёшь в противоположную сторону, почему не идёшь вместе с нами?

Угнетённая нация останавливается в недоумении, нерешительности.

– Почему ты не идёшь с нами, а в противоположную сторону? Ведь мы ищем одного: счастья, свободы и братства!

– Да я с горя, с мук сбился с пути, потерял настоящее направление.

– Идём вместе.

– Идём.

Он повернулся и пошёл вместе с нами.

Как странно, путь стал ещё легче, дорога под ногами как бы свёртывалась, укорачивалась, и пространство стало терять своё протяжение!

V. Молодёжь

Идём мы вместе. Храним молчание.

О чём мы будем разговаривать? Мы жаждем одного: страны счастья, свободы, братства и любви.

Идём.

Издали виднеется чёрная точка; подходим ближе, видим – юноша.

Лицом он молод, а волосы на голове уже седые, и борода седая. Как странно.

– Куда идёшь?

– Я от них ушёл. Я ушёл от их школы. Житья мне там не было, вечно учись!

– И тебя, прекрасный юноша, там преследовали? – спросил участливо угнетённый народ.

– Да. Но не моё тело, а мой дух избивали, пытали.

– А где же тебя пытали?

– Место пытки духа называется у них, у тех цивилизованных дикарей, школой, учебным заведением.

– А почему ты смотришь стариком, хотя ты так молод?

– Как же не выглядеть стариком, когда тебя «старят», делают тебя стариком насильно, – в этом вся задача образовательной школы.

– Неужели?

– Конечно. Школа – это Голгофа, это место распятия Молодой души, молодого Спасителя.

– А кто тебя распинал?

– Старое поколение в лице своих «палачей духа», учителей-мучителей распинает молодое поколение.

– А зачем это им?

– Не знаю, зачем. А может, и знаю. Оно завидует нашей молодости, нашему зеленеющему духу, нашей цветущей свежести, нашей бьющей фонтаном жизненной энергии; оно боится нашей бунтующей души, оно боится нашего разрушения, оно боится, что мы повергнем во прах все их идолы и божки, ибо в каждом молодом живёт Авраам, который разбил идолы своего отца Феры²; оно боится нас, и потому заточает нас в застенок, именуемый школой.

– А куда идёшь?

– Не знаю. Я оттуда вырвался. Я сбежал. Не могу, не хочу, не желаю у них учиться. Я хочу их учить. Нам, молодым, у них учиться нечему. Хочу мыслить по-своему, чувствовать по-своему. И я сбежал. Я обозвал моего учителя Пилатом духа, он меня выругал. И я сбежал.

– Но куда идёшь?

– Не знаю. Я ищу страну свободной мысли, свободного мировоззрения. Я ищу страну, где нет ни школ, ни церквей, где молодое поколение свободно духом, растёт без предрассудков, без навязанных, насильно привитых идей и верований, и учений. Хочу дышать свободно. Хочу жить без богобоязни и без природобоязни. Хочу творить и заблуждаться и ошибаться. Хочу иметь право на мысль, на заблуждение духа.

– А там неужели не дали тебе даже мыслить по-своему?

– Конечно, нет. Там всё по установленному, по принятому. Там господство какой-то глупой, умной, мудрой веры, называемой Наукой. Там надо мыслить «научно». И этой глупой, калечащей, уродующей душу и насилующей Разум и рассудок мудрости меня учили с самого детства.

Там я задыхался, мой свободный дух метался, бился, если бы я не сбежал, я бы покончил самоубийством духа.

– Куда же ты идёшь?

– Я иду в страну вечного творчества. Я знаю, голос моего сердца, моего разума и моей совести мне говорил, что есть такой край, где вечно цветёт молодость, где люди все молоды, где дух свободен. Где каждый человек творит. Я иду туда.

– А где тот край?

– Не знаю. Знаю лишь, что надо держаться подальше от запада, подальше от холодного севера, надо держать путь на восток, там, где солнца восход, там, где стоит колыбель утренней зари, там та страна, которой я жажду, которой я ищу, которую я чую издали и вблизи.

– Идём вместе, ведь и мы туда идём. Мы идём в страну счастья, свободы, братства и любви. Там и будет страна творчества, вечной подвижности духа и крыления души.

– И вы туда идёте?

– Да, и мы туда идём. Идём все вместе. Веселее будет. И легче найдём ту страну.

– Идём, – сказал юноша и вперился взглядом в дальнюю ясную даль и тихо прибавил:

– Там, за горами, за долами течёт река. В ней купается солнце. Оттуда оно приходит по утрам и туда уходит по вечерам. Там стоит его кровать. Оно там спит. На дне лона реки. Та река называется творчеством. На берегу реки стоит грядущий, он охраняет сон солнца по ночам, он следит за его вставанием по утрам. У него есть лодочка, она зелёная. Зовут её забвение. Она маленькая-маленькая. Она утлая. Легка она, как мысль, как душа. На ней и парус, он белый, зовут его стремление. Грядущий нам даст эту лодочку. Мы в неё сядем и поплывём по течению. Я буду грести веслом, а ты, – он обратился ко мне, – будешь держать руль. И поплывём. Достигнем противоположного берега. На том берегу живёт другая жизнь, живая, живучая жизнь. Там страна, которую я ищу, по которой я тоскую…

– Идём!

– Идём все вместе. Мы пятеро!

– Идём вместе, нас пять угнетённых! – сказал рабочий.

– Идём все вместе, наш символ – это пять, Союз Пяти, – сказала женщина.

– Идём все вместе, – сказал угнетённый народ.

– Идём все пять, идём в страну пяти свобод, – сказал я.

– Идём все вместе, идём в страну пяти радостей, в страну воли, равенства, братства, любви и творчества, – сказали все мы в один голос.

И взялись мы за руки и пошли. И тут мы почувствовали, что ноги наши отделились от земли, что мы стали легки-легки, что страна счастья так близка-близка. У нас выросли крылья, гроза стремления поднялась, встрепенулась и понесла нас на могучих крыльях достижения. Мы полетели. Пять взмахов крыл.

– Вот она – страна счастья!

VI

И глазам нашим открылась страна Чудо.

Страна Анархия расположена в пяти горах.

Гора горы выше.

Первая гора называется Равенство.

Вторая гора – Братство.

Третья гора – Любовь.

Четвёртая гора – Свобода.

Пятая гора – Творчество.

На первой горе воздвигнута великая, высокая статуя. Она сотворена из мрамора борьбы.

Статуя изображает высокого, рослого рабочего. В руке он держит молот, который он опускает на колоссальных размеров наковальню; он куёт надпись «всё – всем», и искры огненные летят вокруг, и искры чертят красно-огненные буквы на чёрно-огненном фоне.

На второй горе воздвигнута великая, высокая статуя. Она сотворена из белого мрамора мира. Статуя изображает эллина и иудея. Оба стоят друг против друга, соединены они одним сильным, могучим рукопожатием. У их ног лежит разного рода оружие. Оружие покрыто ржавчиной, густым слоем пыли. Над их головами развевается белое знамя. У подножия статуи два бассейна; в первом бассейне застывшие, заледеневшие слёзы, а во втором бассейне – кровь. Над бассейнами в воздухе горит одно слово: Было.

И это слово обрамлено чёрной рамой. Перед ними на пюпитре лежит раскрытой книга летописи, и неведомая белая рука, в которой блещет серебряная маленькая секира, размахнулась над этой книгой, как бы желая вырубить то, что написано пером истории. Выше немножко, над книгой и над рукой реет белый ангел, сотканный весь из теней психики, ангел забвения, и мирно-тихо улыбается.

На третьей горе воздвигнута великая, высокая статуя. Она сотворена из вечерней тоски. Статуя изображает женщину. Она вся утопает в розах. Волосы у неё чёрные. Среди чёрных волос теплятся яркие звёзды. Над головой стоит дерево. Дерево покрыто зелёными листьями и белоснежными лепестками, а меж лепестков глядят красные спелые плоды. Ветер тихий-тихий покачивает дерево, и к ногам её падают, сыплются звёзды и плоды.

На четвёртой горе воздвигнута великая, высокая статуя. Она сотворена из скалы бунта. Статуя изображает великое «я». Некто в светлом, в ослепительно светлом облачении. Облачение его прозрачно, так что он весь гол. На голове у него венок, венок дерзания. Глаза его, голубые-голубые, смотрят вдаль, как будто ищут. В руке у него белый голубь, который улетает и прилетает. У ног его лежит чёрный лев, который лижет его ноги. Вокруг ног его извивается змей, в которого он из лука мысли пускает стрелу. Змей вьётся, шипит и в судорогах замирает.

На пятой горе воздвигнута великая, высокая статуя. Она сотворена из синего камня искания. Статуя изображает ребёнка. На устах у него играет вечная лучистая улыбка. Волосы его светлые-светлые. Они вьются в кольца, как круги счастья. Вокруг его головки горит и тухнет, разгорается и меркнет ореол неизведанного. У ног его лежит и нежится тихий, нежный свет. В правой руке он держит мяч, маленький зелёный шар, который он бросает и хватает левой рукой.

Страну ту омывают пять морей. Воды морей голубые-голубые. В них обитает сама бездонность, обнимая, лаская высь небес.

Первое море носит название Коммунизм.

Второе море носит название Космизм.

Третье море носит название Гинизм³.

Четвёртое море носит название Анархизм.

Пятое море носит название Аморфизм⁴.

– Какая мирная страна! – воскликнул я.

– Какая чудная страна! – воскликнул рабочий.

– Какая мирная страна! – сказал угнетённый народ.

– Какая славная страна! – сказала женщина.

– Какая новая страна! – сказал юноша.

Мы все пятеро стоим, как оглушённые громом чуда.

– Вот та страна, которую мы искали!

– Да, она оправдает все наши надежды!

– Нет, она превзойдёт все наши чаяния!

– Да, в ней сон наш явится явью дня!

– В такой стране живут боги-творцы, живёт молодость!

В это время прошёл мимо нас человек, житель страны Анархии. Он остановился и слегка осмотрел нас.

Хотел он нас о чём-то спросить и подошёл близко к нам.

– Откуда вы?

– Мы из других стран.

– Как называется ваша страна? – он обратился ко мне.

– Та страна, в которой я жил, называется рабством, – ответил я.

– Та страна, в которой я жил и трудился, называлась капитализмом.

– Та страна, в которой я жил и страдал, называлась территориализмом, – сказал угнетённый народ.

– Та страна, в которой я жила и бедствовала, называлась андриархатом⁵.

– Та страна, в которой я не жил, а лишь учился, называлась школой.

– Странные названия, – сказал человек из страны Анархии.

– А что означает эта статуя? – спросил я его, указуя на статую, стоящую на третьей горе.

– Это статуя человека, статуя личности. Она изображает полную свободу.

– Нам хотелось бы изучить, исследовать эту страну. Как это сделать?

– Это можно сделать очень просто. Для этого потребуется только пять дней. Наша страна делится на пять маленьких стран, вернее в ней осуществлено пять порядков, пять гармоний.

– А может быть, вы были бы так добры показать нам все достопримечательности этой страны!

– Достопримечательностей у нас нет. У нас всё так естественно, так обычно, так обыкновенно. Всё, как должно быть.

– Нам бы хотелось ближе ознакомиться с этой страной. Мы её искали годами, теперь наконец нашли. Мы думаем остаться в этой стране навеки, на всю жизнь. Здесь разрешается селиться чужим, пришлым?

– У нас нет чужих, у нас нет пришлых. Каждые пять, которые к нам приходят, встречаются у нас очень радушно.

– А почему только пять?

– Потому что один или два никогда не найдут дорогу в страну Анархию. Символ этой страны – это пять, «союз пяти угнетённых». Стоит только пяти пойти вместе, и все дороги, все пути, все стези, все тропинки их поведут в эту страну. Один же всегда заблудится. Он будет вертеться, кружиться кругом да около, а в обетованную землю не войдёт. Она открыта, она открывается, она является только пяти взорам.

– Вот почему как только мы очутились впятером, то перед нашими глазами встала, как бы со сна, как выплывши из небытия, как бы спустившись с небес, страна Анархия, – сказал я.

– Да. И я здесь стою на грани, на рубеже страны Анархии и принимаю гостей.

– Вот как! Вы не случайно прошли здесь?

– Нет. Я всегда стою и стерегу, стою и ожидаю. Стою и молю у справедливости и разума, чтобы явились гости из чужих стран, из старых стран и тёмных светов.

– А многие приходят?

– Да, бывает, что приходят. Но не все знают эту тайну, что в эту страну надо идти впятером. И многие остаются в пути, блуждают, пропадают. Так из многих стран рабочие хотят прийти сюда и жить вольным трудом, но дороги никак не находят. Так во многих странах личности мечтают об этой стране и пускаются в путь-дорогу одни и дороги не находят. Ищут, ищут, пока не уснут и заснут по дороге и умрут. Так многие женщины жаждут этой страны любви. Жаждут, чуют её, но найти, вступить в её пределы никак не могут. Так и угнетённые народы тоскуют по этой родине обиженных, оскорблённых, по этой родине братства – ищут её, не находят. Потому что они одни. Так молодёжь мечтает о стране творчества, ищет её в своих розовых снах, постигает её в лучах предутренних восходящего солнца, ищет её в заре, в огне, в вине создания, в опьянении разрушения. Ищут, не находят. Только Союзу Пяти открыта эта земля, этот новый свет.

– А кто нашёл эту страну, тот больше её не потеряет?

– Нет, никогда. Кто нашёл её, кто видел её, тот не забудет её никогда, тот не покинет её никогда.

– И нам можно будет остаться в этой стране?

– Да. Но прежде чем вы будете считаться «своими» здесь, вы должны пять дней посвятить ознакомлению с «пятью порядками», царящими в этой стране.

– Прекрасно.

– Если так, то пойдём. Вы можете мне задавать какие угодно вопросы. Я вам на всё отвечу. Но чем спрашивать, лучше самому присмотреться к этой стране, лучше ознакомиться с ней поближе, тогда вы сами найдёте ответы на все ваши вопросы.

А мы все стоим в нерешительности, в недоумении, задавлены блеском, новизною, что в этой стране.

Я подымаю глаза к небу, вижу пять солнц посреди неба. Одно больше другого, одно светлее другого. И свет такой приятный-приятный. Я обомлел. Человек заметил это. И все четверо наших тоже заметили. И сами стали смотреть в небо, которого они раньше не видали из-за обилия впечатлений, обливших их, как ливнем, со всех сторон.

– Странно! – вырвалось у нас всех разом.

Он улыбнулся и ответил:

– Что тут странного? Теперь ведь ночь.

Мы ещё больше удивились.

– И в этой стране люди умеют лгать? – И тень недоверия к его словам проскользнула по моему лицу.

Он не смутился и продолжал:

– Теперь ночь. Но у нас ночью светло как днём. У нас в небе нашем висят пять солнц. Солнце на нашем языке означает идеал, осуществлённый, воплощённый в жизнь идеал, стремление, великое чаяние. На нашем небе пять солнц; первое называется Трудящийся, оно самое меньшее, вот видите, – он указал на него пальцем.

– Видим, – ответили мы все хором.

– Это солнце самое близкое к земле. Оно наш символ равного распределения всех благ земных. И когда случается в этой земле какая-нибудь несправедливость на почве распределения, пользования благами, тогда тушится это солнце, и все остальные меркнут. Тогда мы все собираемся, отыскиваем ту несправедливость и устраняем её, тогда оно, это солнце, опять зажигается.

– Как странно!

– Вовсе не странно. Люди, не живущие, как люди, недостойны света солнца, и у нас солнца чувствительные. Если что-нибудь не так, оно говорит: «Не хочу светить вам». И слова его разносятся по всей стране. Их разносит сильная гроза, полутёмная. Эта гроза доходит до моря, до первого моря. Волны, почуяв слова солнца, их солнца, вскакивают все как один человек, на берег и хотят затопить одну пятую этой страны. И гора, первая гора, которая называется Равенство, приходит в великое содрогание, и всё, что на ней, дрожит, колеблется, качается, вот-вот упадёт, так как нарушено равновесие страны, гармония задета. И слышатся странные, глухие, дикие звуки, будто бы неистовый плач и страшная угроза. И статуя сходит с горы и молот свой заносит на страну, и так, держа его над страной, идёт, обходя остальные четыре статуи.

– Это часто у вас случается?

– Почти никогда. Ибо это означало бы гибель всей страны. Но бывает, что одно из солнц чуть-чуть меркнет, и тогда разносятся его предостерегающие слова по всей стране: «Я скоро перестану светить». И страх охватывает всю страну, и всё предпринимается для того, чтобы умилостивить солнце Трудящийся, чтобы успокоить его море Коммунизм, чтобы укрепить его гору Равенство.

– Это первое солнце, а второе, что чуть выше и светлее?

– Это солнце называется Итерриториалий. И оно имеет своё море и свою гору. Море называется Космизм, а гора называется Братство (народов), и на горе там есть и статуя. Вы, наверное, это уже видели, наблюдали?

– Да, мы наблюдали это, но не хорошо поняли.

– И это второе солнце обладает точно такими же свойствами, как первое. Как обидишь один из тех многих-многих народов, которые у нас живут, живут бок о бок, рядом и вперемешку с другими, так оно и погаснет. И гроза подымется. И море Космизм выйдет из своих мраморных берегов. И статуя его сойдёт с горы и обойдёт все остальные звать их выступить и разрушить эту страну.

– А это бывает?

– Это никогда здесь не бывает. Не было и не будет.

– А третье солнце, что ещё выше, ещё светлее?

– Это солнце называется Красотой. И оно имеет своё море – Гинизм, и свою гору – Любовь, и свою же статую, изображающую женщину.

– А четвёртое солнце, что ещё выше, что ещё светлей?

– Это солнце называется Единственный. И оно имеет своё море – Анархизм, и свою гору – Свободу, и свою статую.

– А пятое солнце, что выше их всех и светлее их всех и больше всех четырёх?

– Это солнце называется Молодость. Оно имеет своё море – Аморфизм, и свою гору – Творчество, и свою статую.

Если в нашей стране обидишь ребёнка, то сейчас же потухнет пятое солнце, за ним все остальные четыре, и все моря выйдут из своих берегов, и все статуи сойдут с гор и уйдут, и будет «конец» страны, землетрясение, которого свет ещё не видывал, какого воображение человека ещё не представляло себе, и рухнут все устои, и всё уничтожится, останется одна буйная, дикая стихия: вода и тьма.

– Вот как! – крикнул юноша испуганно.

– Но этого никогда у нас не будет. У нас дети в самом большом почёте. «Будьте как дети» – вот наш девиз.

Нам всем стало страшно от слов этого человека. Он заметил, что произвёл на нас слишком сильное впечатление.

– Ничего, не бойтесь. Это никогда ещё не случилось. Это никогда не случится. Эта страна стоит, или, вернее, висит на пяти гармониях. Каждое нарушение гармонии грозит гибелью. Но гармония и порядок никогда не нарушатся, и хаос никогда не наступит.

Мы облегчённо вздохнули.

– Идёмте! – сказал он, указывая рукой на какой-то не то мостик, не то качель – трудно было мне определить, что это такое.

– Идём!

И мы пошли с этим человеком, который нам говорил такие страшные вещи про эту чудную страну.

VII

Мы подошли к какому-то мостику, который, казалось, висел в воздухе, так как под ним никаких подпор не было, но нельзя сказать, чтобы он висел, так как никаких цепей не было, на чём он мог бы висеть. Он как-то странно-чудным образом держался в воздухе, слегка покачиваясь, как бы вздрагивая, будто бы плавал на одном месте.

Я не хотел спрашивать у человека из страны Анархии, как держится этот мостик, поняв, что многое есть под этими солнцами, что непонятным покажется моему уму.

Мы стали у мостика. Человек стал на мостик, который под ним слегка качнулся, но сейчас же пришёл в прежнее положение. В эту же минуту стала спускаться какая-то огромная птица, опускалась она тихо-тихо, совершенно бесшумно, Мы её не заметили бы, если бы не тень её, падающая и дрожащая у наших ног.

Она опустилась быстро, мысленно. Вот она уже на мостике.

Мы все ахнули от удивления. Она, птица, сложила крылья, опустившись и остановившись на мостик, и тут мы увидели, что перед нами не то коляска, не то лодка с шестью местами для сидений, Она была окрашена в какой-то неопределённый цвет, который переливался и издали казался покрытым перьями.

Человек из страны Анархии сказал, обращаясь к нам:

– Если вам угодно, сядем и полетим на первую гору.

Нам немного боязно было садиться и лететь. Но мы сделали усилие над собой, чтобы не выдать свою боязливость, свою трусость, и мы все сели.

Первым вскочил в неё, в эту лодочку, юноша.

– Вот я уже сижу! – сказал он и залился звонким смехом весёлости, усевшись на первое место.

Вторым вскочил я.

– Вот и я сижу! – я уселся рядом с юношей.

– И я с вами, – сказал рабочий, усевшись на третье место.

– И я с вами – сказала женщина и села рядом с рабочим.

– И я сяду, – сказал угнетённый народ, поместившись по левой стороне женщины.

– Все сели, – сказал человек из страны Анархии, – и я сяду с вами, и полетим.

Он сел по правой стороне угнетённого народа.

В эту же минуту «лодочка» качнулась раз-два направо-налево, и мы стали подыматься. Быстро-быстро незаметно мы поднялись и полетели.

Она летала тихо-тихо, воздух как будто не сопротивлялся, не шумел, не гудел. Она не качалась, а ровно плыла в безбрежном воздушном море.

Когда мы поднялись, то моим глазам явилась сказочная картина:

Море синее, голубое. Тихо-тихо оно нежится на своём мраморном лоне. Зеркало безбрежное, бесконечное теряется в светлой дали. В зеркале отражаются пять солнц, они как будто там купаются. И всё кругом залито светом.

Море вод рождает море света, небо света. И рядом с этим морем второе море, такое же тихое, такое же мирное, спит, как будто дитя природы в своей природной люльке. Спит и видит сон небес и отражений солнца. А там, подальше, – третье море. И там четвёртое и пятое. И кажется сверху, что вся страна, как младенец, купается в ванне.

Лодочка плавает, или летает. И мы между двумя морями света, или между двумя небесами бесконечной сини вод, в которых горят тридцать солнц, в каждом море по пяти, в каждом небе по пяти.

Мы все молчим. Кто осмелится нарушить величественность зрелища бедным, жалким словом!?

Человек из страны Анархии сделал какое-то чуть уловимое движение. Лодочка сейчас же стала спускаться.

Мы опустились на такой же висячий мост, какой мы уже видели, когда сели в лодочку.

Мы все молча вышли.

Человек из страны Анархии вышел первым, за ним вышли все мы.

Как только мы вышли, так лодочка поднялась и улетела и скрылась где-то в облаках, нет, это были не облака, она исчезла в дали, в выси.

– Мы на горе Равенства, – сказал человек из страны Анархии.

Мы ничего не ответили. Все были подавлены виденным во время полёта.

– Мы на месте назначения, – сказал человек из страны Анархии.

Мы все как бы очнулись, придя в себя.

– Начнём наше знакомство с этой дивной страной, – сказал я.

– Мы в стране вольного труда, – сказал человек из страны Анархии. Рабочий стал оглядываться кругом, и, видимо, удивленный, озадаченный, сказал:

– Не вижу ни фабрик, ни заводов, ни мастерских…

Человек из страны Анархии ответил ему:

– У нас нет ни фабрик, ни заводов, ни мастерских, у нас здесь храм труда.

– А эти люди, что там ходят, кто они? Трудящиеся? – спросил удивлённо рабочий, указывая рукой на людей, сидящих в саду, в тени деревьев, и что-то делающих, верней, за чем-то следящих.

– У нас трудящихся нет. У нас труд есть забава, увеселение, хорошее препровождение времени.

– Как же это так?

– Да, это так. Вы увидите. Сегодняшний день будет весь посвящён осмотру этого храма.

– Где же храм? Я не вижу никакого храма! Кругом сады, огороды, больше ничего не вижу.

– У нас других храмов нет. Вся наша работа происходит на открытом воздухе, под открытым небом, в тени деревьев, в садах. И весь этот край называется храмом труда.

– Как это у вас других храмов нет, а Божьих храмов у вас нет, что ли? – заинтересовалась женщина.

Человек из страны Анархии улыбнулся слегка и сказал в ответ:

– У нас здесь Божьих храмов нет. Нет никаких религиозных учреждений. У нас здесь нет религии. Мы все безверующие. Вернее, мы все здесь боги. Человек у нас бог, и некому нам служить.

– А храмов науки? – заинтересовался я.

– Нет у нас и таких храмов. Мы в науку не верим. Она – такая же религия. Только она – религия более позднего времени. Мы в науку не верим, как у вас учёные не верили в божественные учения, верования.

– У нас есть храм труда, храм техники и храм красоты, – сказал он гордо, возвысив голос и смотря нам всем прямо в глаза. – Храм труда находится на горе Равенства, а храм красоты на горе Любви. Здесь, на этой горе, в этом краю – царство техники, изобретения, труда, культ труда, открытия и изобретения. Здесь имеются все изобретения, сделанные нами. Здесь мы трудимся, занимаемся полезным. Начнём с того, что ознакомимся с этим храмом.

– Хорошо! – сказали все мы.

– Хорошо! – сказал и я, хотя ничего не понял из всего того, что человек из страны Анархии говорил.

– Идёмте! – сказал человек из страны Анархии. Мы пошли.

Вот мы в саду. Огромнейших размеров сад. Бесконечное множество деревьев.

– Тут деревьев больше, чем людей! – сказал рабочий.

– Да, это так. Но не совсем. Так как люди находятся здесь и под землёй и над землёй, и вы их не видите.

– Что они делают? – спросил рабочий.

– Всё.

– Как всё?

– Всё, что вы видите вашими глазами, всё, что вы слышите вашими ушами, всё, что вы осязаете, всё сделано, сотворено. Здесь царство техники, труда, здесь почти нет природы. Всё здесь искусственное…

– Как? И небо? И земля? И деревья?

– Всё! Всё! Наш мир – это наше действие, наш труд.

– А люди!

– Люди все настоящие, кроме автоматов, которых здесь немало.

– А где автоматы?

– Они все работают под землёй. Они добывают сырьё. Они исполняют самую тяжёлую работу. Они обрабатывают сырьё в первоначальный продукт. Настоящие люди, живые существа, заняты одним разукрашиванием, эстетизированием, индивидуализированием некоторых продуктов.

– А кто следит за этими автоматами?

– Живые люди, техники. Одним нажатием кнопки приводят в движение, заставляют работать десятки тысяч чугунных автоматов.

– А что делают эти, гуляющие по саду?

– Я ведь сказал, что они «трудятся», работают, верней, следят за работой.

– И так во всей стране?

– Так во всей стране.

– А зимой как? Неужели они так гуляют по саду?

– У нас зимы тут нет. Мы нагреваем искусственно наш климат.

– Как вы его нагреваете?

– Посредством теплоты. Мы можем образовать при желании такую теплоту, чтобы всё тут растаяло.

– Но как вы это делаете?

– Просто, посредством нагревателей. Мы держим теплоту на требуемой для работы высоте. Ведь я уже вам сказал, что здесь всё искусственное.

– Я начинаю думать, что и ты искусственный, – сказал я, обращаясь к человеку из страны Анархии.

Он рассмеялся и ответил:

– Это ещё ничего, скоро вам покажется, что вы сами искусственные.

Мы все рассмеялись.

– Чудная страна. Страна чудес.

– Ничего удивительного. У нас ничего нет, кроме техники, это наша религия и наша наука. Мы откинули все «законы», все учения, все гипотезы и основные начала. Мы пустились пробовать, испытывать, творить, делать. Мы так и воспитываем нашу молодёжь: делать, делать, делать. «Уметь» – вот наш символ веры. И мы в течение нескольких поколений достигли изумительных результатов. Мы раскрепостили технику, искусство, ремесло, артистику, и она творит чудеса. Мы – чудотворцы. Мы веруем в чудеса. Нас кругом окружают чудеса. Мы чудотворцы. Кто не чудотворец, тот не достоин великого названия человека, тот не достоин наших пяти солнц и наших пяти гор и морей. У нас каждый человек есть творец, каждый является изобретателем, как каждый у вас умел говорить, мыслить, чувствовать, так каждый у нас умеет «сделать», «создать». У вас люди созидали только слова, мысли, а у нас они все творят настоящие сущности, реальности, технические существа.

– А если человек не одарён, не умеет изобретать?

– Все люди одинаково одарены, за исключением духовно больных. А их у нас нет.

– Но разве все гении?

– Да, у нас все гении. Но это слово неправильно. Каждый чем-нибудь да обладает, чем-нибудь да отличается, в какой-нибудь области имеет данные выявиться, расправить своё «я», свои духовные силы, заложенные в нём. Как под южным солнцем всё растет, всё цветет, всё поёт, всё живёт и наслаждается жизнью, бытием, так под солнцем свободы всё творит.

– А если он изобретать не может?

– То он занимается усовершенствованием уже изобретённого. А усовершенствовать и творить – это одно и то же. Усовершенствуя, появляется новое, новое открытие и новое изобретение.

– Покажите мне всё это, а то я не поверю, – сказал рабочий, с ним был согласен и я и все остальные.

– Прекрасно. Я вам всё покажу. Но вы не поверите и вашим глазам. Вы слишком далеки от нашего мира, мира открытий.

– Как же не поверим? Поверим. Покажите.

– Я же вам показываю. Смотрите. Вот сад. Этот сад и есть тот храм труда.

– А сколько часов работают здесь? – спросил рабочий.

Человек рассмеялся.

– Я знаю, что в ваших странах существовал вопрос о рабочем дне! У нас работают сколько хотят. У нас таких вопросов не существует.

– А сколько вы должны работать, чтобы содержать ваше общество, чтобы вы имели возможность прокормиться, одним словом, удовлетворить все ваши потребности?

Человек из страны Анархии рассмеялся.

– Я знаю, что у вас существовал такой вопрос. Но у нас такого вопроса нет. Даже немыслим. Люди страны Анархии вас даже не поймут. Мы обеспечены на тысячи лет. Если бы мы совершенно бросили работать, трудиться, то мы могли бы существовать запасами накопленных богатств больше тысячи лет. Мы обеспечили всем целый ряд будущих поколений.

Мы все изумились, что он и видел по нашим глазам.

Наше удивление мы выразили одним междометием.

Человек из страны Анархии сказал:

– Мы бы считали преступлением произведение новых молодых поколений, не обеспечив их. Мы обеспечили все будущие-будущие, далёкие-далёкие поколения. В самом деле, какое право имеем мы произвести жизнь, молодое поколение, если мы обрекаем его самим актом существования на страдания, лишения, на тяжёлый неприятный труд. Даже больше, сам труд, который для нас является одной забавой, увеселением, развлечением, при сознании того, что он необходим, что без него нельзя существовать, что он нужен для того, чтобы поддержать наше существование на завтрашний день, тот же самый труд стал бы обязанностью, обузою, тягостью, ярмом.

– Так ради чего же вы работаете?

– Ради удовольствия. Труд – ради труда. Поэтому наш труд называется вольным, он совершенно свободен. Ибо он не столько полезен, сколько приятен.

– Как это возможно?

– Вот видите!

– Да мы ничего не видим!

– Не моя же вина, что вы ничего не видите, хотя у вас настоящие глаза, – сказал человек страны Анархии.

– А спуститься вниз, туда, где работают ваши автоматы, можно? – спросил рабочий.

– У нас всё возможно. У нас невозможного нет. Раз явилось желание, хотение, оно имеет право на удовлетворение.

– Мы хотим спуститься вниз и посмотреть, как там работают.

– Пожалуйста. Мы сейчас спустимся.

Человек из страны Анархии подошёл к ближайшему дереву, нагнул какую-то веточку.

В эту минуту у ног наших открылось огромное отверстие. Мы испугались и бросились бежать; человек из страны Анархии рассмеялся, его смех нас успокоил, и нам стало неловко за себя.

– Не бойтесь. Мы сейчас спустимся.

– Как же спустимся?

– Так, как мы поднялись.

– Да как же?

– Очень просто: сядем и полетим вниз.

У самого отверстия показалась лодочка, мы уселись.

Она стала спускаться.

Мне стало страшно от экскурсии под землёй. Но скоро я убедился, что ничего страшного здесь нет.

Лодочка летит, как стрела. Ровно-ровно. Бесшумно. Кругом свет. Какой он? Откуда он? – Трудно сказать.

Но свет дневной, мягкий, приятный. Кругом простор, раздолье. Равнина, горы, долы, поля, леса. Ничего сверхъестественного.

Лодочка остановилась, опустилась на висячий мостик.

Мы вышли.

– Вот вы под землёй, – сказал человек из страны Анархии.

– Не может быть?! Ведь здесь и небо, и земля, и солнце.

– Да, вы сейчас находитесь на земле, на настоящей земле, не на искусственной.

– Боже, как здесь всё фантастично!

– Нисколько. Я же вам говорил, что мы создали свой мир, своё общество. Всё, что вы видите в нашем мире, всё, что там находится, всё, что вас там окружает, говорит человеку: ты всемогущ, ты творец, всё дело твоих рук, и небо, и земля, и море – всё содеяно твоими пальцами, твоим разумом, твоим творчеством. Удивительно ли после этого, что в такой среде, в такой обстановке вырастают люди-орлы, люди-боги, люди всесозидатели и всеразрушители.

– Да, нечего удивляться и нечему удивляться, так как в этой стране всё есть одно удивление, восторг, радость и творчество, – сказал я.

Человек из страны Анархии снисходительно улыбнулся на мои слова и сказал:

– Но, ведь вы ещё так мало видели…

– Мы видим, но ничего не видим, ибо мы ничего не понимаем, что здесь творится, – сказал я.

– Но где же ваши автоматы? – спросил с нетерпением рабочий.

– Идём, я вам их покажу.

– Идём!

И мы пошли. Мы поднялись на бугорок, потом спустились в долину.

– Вы видите, – показал рукой на восток человек из страны Анархии, – вон там стоят целые ряды людей и работают. Издали они кажутся людьми, а когда подойдёте ближе, вы убедитесь, что перед вами стоят автоматы.

Мы, ничего не ответив, пошли по направлению к этим автоматам.

Мы подошли ближе.

– Да, теперь вижу, что это не люди, а автоматы. Из чего они сделаны, из какого материала?

– Они сделаны из нового металла состава стали, меди и золота. У вас такого металла нет. Он очень прочен. Он почти не изнашивается, не портится, не ломается и, главное, не боится сырости, дождей. Ведь они стоят здесь под открытым небом. Работают как в хорошую погоду, так и в ненастье.

– Что они делают?

– Они добывают руду. Они работают здесь на рудниках.

– Как они её добывают?

– Присмотритесь, вот здесь же целые сооружения.

– Но я тут ничего не вижу? – сказал рабочий.

– Да, эти сооружения нисколько не напоминают ваши машины с колёсами, винтами, тут всё по-иному.

– Кто приводит у вас всё в движение?

– Здесь движение считается чем-то обыкновенным, естественным, у нас всё двигается, у нас вечное движение. У нас здесь требуются силы для того, чтобы вывести предмет из его естественного состояния движения и привести его в покой.

– Я вас не понимаю! – сказал рабочий.

– И нет ничего удивительного. Вы воспитаны на науке, на ваших законах механики. Вы считаете покой чем-то естественным, а для того, чтобы привести что-нибудь в движение, вы ищете «силы», двигателей, а мы, наоборот, ищем покоителя, удерживателя. Поэтому и наши сооружения совершенно другие.

– Но где же тут ваши сооружения? Я ничего особенного не вижу?

– Да и видеть тут нечего. У нас здесь всё делается как бы само собою. Экономия сил достигает своего апогея.

– Нет тут и машин, кроме этих автоматов?

– Да и не должно быть! Там, в земле, имеется какой-то ящик, такого рода батарея, и больше ничего тут нет.

– А как это действует?

– Я же вам показываю. Вот оно. Тут получается золото. Видите. Вот оно, чистое золото. А там дальше – медь, а вон там, – он делает несколько шагов, – получается железо.

– Но как?! Ведь тут ничего нет, одни только трубы.

– Смешные вы, ведь мы науки не признаём, объяснение считаем предрассудком, главное, что всё получается. Описать вам вид «машины», если хотите, могу, но в этом толку мало. Там ничего нет. Винты и больше ничего.

– Да как это может быть?

– Вы меня не поймёте. Ведь вы воспитаны на каком-то «причинном» законообразном миропонимании, здесь же, в стране Анархии, верят только в случай, в игру свойств предметов, у нас верят в чудеса и творят чудеса⁶.

– А эти автоматы когда работают и сколько?

– Они работают 24 часа в сутки. Но их заводят раз в месяц.

– А календарь у вас какой, сколько дней у вас в месяце?

– У нас 25 дней в месяце.

– Как это так?

– Очень просто. У нас пять дней в неделе, пять недель в месяце.

– А почему только пять?

– Разве вам не известно, что наш, так сказать, символ веры есть пять. Как у христиан Троица, так у нас пять.

– Мы это знаем. Ведь нас пришло сюда тоже пятеро, союз пяти угнетённых.

– А сколько месяцев у вас в году?

– У нас пять месяцев.

– А сколько у вас таких автоматов работает? – спросил рабочий, обрывая нашу беседу о распределении времени.

– Их работает два миллиона. Работают они денно и нощно. Без перерыва.

– А сколько людей живых, настоящих следят за ними, заводят их, как вы раньше выразились.

– При них заняты сто человек.

– И они исполняют всё?

– Почти всё. Всё, что исполняется техническим трудом: они пашут, сеют, жнут. Добывают руды. Обрабатывают сырьё в продукты. Они держат всё наше производство. Они производят нам свет, теплоту, прохладу, холод, снег, дожди, ветры, грозы. Они делают почти всё.

– А при них сколько людей занято? Сто? Не так ли? А остальные люди что делают?

– Ведь я вам говорил: занимаются трудом ради труда, занимаются изобретениями ради изобретения. Изобретение есть у нас самоцель, это в буквальном смысле наш воздух, которым мы дышим.

– Никак не возьму в толк, – сказал рабочий.

Человек из страны Анархии снисходительно улыбнулся.

– А как у вас пашут, как сеют и сколько раз в течение года?

– Год у нас, ведь я уж вам говорил, содержит всего пять месяцев. Но у нас пашут, сеют, жнут в один и тот же день. Утром вспахал, засеял, в полдень колос уже зрел. Сейчас его и жнут, и молотят, и сеют, и мелют, и пекут. Всё это делается на поле. Всю эту работу выполняют автоматы.

– Странно. Какие силы у вас действуют, какая энергия? Электричество? Радий?

– У нас мы запрягли в колесницу нашего хозяйства совершенно новые «силы», как вы это называете. У нас работает Nihil и Атидим⁷ – это самые главные изобретения. Это как у вас электричество. Они и держат всё, и греют, и светят, и тушат, словом, делают всё.

– Что такое Nihil?

– Nihil означает «ничто». Мы одолели это «ничто», и оно у нас стало «всё». Мы создали всё, как древний Бог, из ничего. В этом великая тайна творчества.

– Хотел бы я видеть ваши поля, засеянные поля.

– Пожалуйста, идём направо, там наши поля.

Мы пошли.

Я погрузился в мысли. Какие чудеса кругом. Сколько довольства. Здесь человек могущественнее Бога в нашем воображении.

– А сколько у вас живут? – заинтересовался.

– Что спрашиваете?

– Сколько лет обыкновенно живёт у вас человек?

– У нас люди живут обыкновенно лет триста.

– Так много?!

– Видите, это не так много. Ведь по нашему пять месяцев составляет год. ...