Всеволод Королев В особом эшелоне

Рецензенты:

О. В. Буцко,

кандидат исторических наук,

Д. Ф. Григорович,

доктор исторических наук

ОТ АВТОРА

Письма однополчан… Они идут отовсюду: из Москвы и Тынды, Калининграда и Симферополя, Ульяновска и Ташкента, Иркутска и Калинковичей, Саратова и Стерлитамака, Уральска и Ферганы, Хмельницкого и Андижана, Уфы и Чирчика, села Усть-Щебердино Саратовской области и поселка Низы, что на Сумщине, и из многих других мест нашей необъятной Родины.

Бывшие фронтовики делятся воспоминаниями о пройденных огневых дорогах в годы Великой Отечественной войны, о боевых друзьях, павших на поле брани, и живых, рассказывают о своей послевоенной судьбе и трудовой деятельности, о сегодняшних делах, заботах, мечтах.

И перед моим мысленным взором снова и снова возникают картины давно минувших сражений, в которых участвовал наш 166-й отдельный танковый полк, ставший после Сталинградской битвы первым в Красной Армии полком танков-тральщиков; зримо встают люди, шедшие в атаки на самом их острие.

Мои личные воспоминания, воспоминания однополчан, подкрепленные материалами Центрального архива Министерства обороны СССР, и легли в основу этой книги, в которой я хочу рассказать о своих боевых друзьях-товарищах, об их самоотверженном ратном труде, об их подвигах, свершенных во имя чести, свободы и процветания нашей социалистической Отчизны.

Доблестным однополчанам

посвящаю

Автор

МОЙ ПОЛК — МОЯ СЕМЬЯ

166-й отдельный танковый полк…

С этим полком связана вся моя фронтовая судьба. В годы войны он стал моей семьей, моим родным домом. В то время для каждого фронтовика было очень важно чувствовать себя среди боевых побратимов, как в единой, сплоченной семье. Для кого-то такой боевой семьей стал взвод, недаром поют: «Второй стрелковый храбрый взвод теперь семья моя…» Для других — рота, батальон. А для меня — полк.

В 166-й отдельный танковый я прибыл осенью 1942 года, да так и остался в нем до конца войны, до нашей победы. В его составе довелось пройти боевой путь от Сталинграда до Берлина, участвовать в освобождении Киева, во многих крупнейших операциях Великой Отечественной.

До прибытия в полк я уже имел кое-какую «танковую» биографию.

В марте 1936 года Пролетарский райвоенкомат Москвы призвал меня по спецнабору в танковые войска. Мне шел в ту пору двадцать второй год, работал я тогда на 1-м Государственном подшипниковом заводе (ГПЗ).

Военную службу начал на Дальнем Востоке, в учебном батальоне 23-й механизированной бригады. Стал механиком-водителем легких танков МС-1 («малый сопровождения, образец первый») и БТ (быстроходный колесно-гусеничный). Если «бэтушка» была по-настоящему быстроходной машиной, то с «эмэской», наоборот, можно было шагать рядом и вскакивать в люк механика на ходу.

В учбате мы старательно изучали боевую технику и вооружение, чтобы быть готовыми в любой момент выступить на защиту дальневосточных границ нашей Родины.

В 1937 году я получил направление. на учебу в Московское, позднее Киевское танко-техническое училище. Спустя два года окончил его и как отличник был оставлен в училище на должности командира взвода курсантов. Здесь же был принят кандидатом в члены партии.

Когда началась война, я находился на Кавказе в отпуске и сразу же выехал к месту службы в Киев. В первые дни войны в составе группы мотоциклистов, сформированной в училище, участвовал в выполнении нескольких заданий по ликвидации фашистских диверсантов, заброшенных в тыл наших войск под Киевом.

В июле — августе 1941 года наше училище было переведено в город Кунгур Пермской области. Оттуда зимой следующего года меня направили для учебы на командный факультет Военной академии бронетанковых и механизированных войск Красной Армии в Ташкент, где, окончив ускоренный курс, осенью 1942 года я и получил направление во вновь формируемый 166-й отдельный танковый полк на должность помощника начальника штаба.

Главную мою мысль, мое душевное состояние той поры можно было бы выразить словами малоизвестной теперь танкистской песни: «Еду, еду в танковый полк с честью свой выполнить долг».

К месту службы прибыл в начале октября в звании старшего лейтенанта. Немного волновался. Что меня ждет в новой воинской части? С какими людьми придется решать боевые задачи? Сумею ли сразу установить со всеми контакт, найти взаимопонимание? Удастся ли добиться четкой и надежной работы штаба, который бы стал настоящим боевым, организующим органом в руках командира?

Все эти вопросы тревожили меня, и не без оснований. Откровенно говоря, штабная работа была мне не по душе, да и опыта еще не было. Училище готовило из меня танкового техника, заместителя командира танковой роты по технической части. А довелось быть строевым командиром. И вот теперь — штаб… Но приказы обсуждению не подлежат.

С такими мыслями я и шел навстречу своему будущему.

Формировался полк как новая танковая часть на базе 166-й танковой бригады, которая летом 1942 года вела тяжелые оборонительные бои на Дону и под Сталинградом. Укомплектование личным составом и боевой материальной частью проходило неподалеку от Москвы. Штаб, все службы и подразделения располагались на окраине одного из сел, к которому примыкал лесной массив. Стояли дождливые дни, куда ни пойдешь — непролазная грязь, но это не снижало напряженного ритма боевой подготовки, которому была подчинена вся жизнь моих однополчан.

Сразу же включился в будни штабной работы. Главное внимание уделялось уплотненному до предела распорядку дня танковых рот. Он был насыщен тактическими учениями, боевыми стрельбами, занятиями по вождению танков, их ремонтом и обслуживанием, изучением уставов, танковых радиостанций и правил работы на них, политзанятиями.

Командир полка майор Иван Иванович Могильченко неизменно находился с танкистами. Сухощавый, смуглый, на первый взгляд немного сумрачный, майор не пропускал ни одного дня, чтобы не побывать С экипажами боевых машин на стрельбище, на занятиях в поле. Это был грамотный и энергичный командир.

Его заместителем по политчасти был киевлянин Василий Иванович Цетенко, по званию — батальонный комиссар. Невысокий и крепко сбитый, Цетенко выделялся спокойствием, выдержанностью. В прошлом партийный работник, он умел сразу располагать к себе людей, вызывать их на душевный, доверительный разговор.

Как и командир, Цетенко каждодневно вращался в гуще бойцов, проводил политинформации, беседы, внимательно присматривался к новичкам, всесторонне изучал их. Василий Иванович часто делился опытом летних оборонительных боев на Дону и под Сталинградом, в которых участвовал, будучи комиссаром бригады.

Помнится, как-то довелось мне присутствовать на одной из таких бесед.

— У нас с вами одна-единственная задача: уничтожить зарвавшегося врага, — говорил Василий Иванович бойцам, четко произнося каждое слово, чтобы как можно глубже оно запало в сознание бойцов. — Враг силен и опытен, но мы одолеем его. В донских степях мы познали тяжесть и горечь отступления. Противник тогда намного превосходил нас в силах. Но мы навязывали ему бой, где только могли. И он не добился своей цели. Гитлеровцам никогда не овладеть Сталинградом! — Цетенко решительно рубанул перед собой крепко сжатым кулаком и, сделав небольшую паузу, продолжал:

— Они, конечно, умеют вести огневой бой. Но, заметьте, немецкие танки не шли в атаку без пехоты и поддержки авиации. А на поле боя экипажи «панцерников» не проявили ни особой смелости, ни оперативности. Наши же танкисты, как и все советские воины, показали в боях настоящую доблесть и отвагу.

Комиссар прошелся два шага вперед, два — назад, потом окинул всех внимательным взглядом:

— А что можно сказать об их пехоте?

Она сильна автоматическим огнем, но быстрого движения в открытой схватке и решительных атак я не видел. Наступая, фашисты не жалели патронов, но стреляли часто наугад. Ночью их передний край был хорошо виден, он высвечивался трассирующими пулями и ракетами всех цветов. В темноте фашисты всегда явно нервничали. Темнота им не по душе. А как мы ночью прослеживали их маневр? По автоколоннам. Они двигались в степи с зажженными фарами. Нередко танкисты нашей бригады громили эти колонны, проводя молниеносные ночные рейды. Так что захватчиков можно бить. И крепко бить! — закончил беседу Цетенко.

Надежными помощниками Василия Ивановича в работе с воинами были пропагандисты полка политрук Николай Васильевич Беляев и комсорг политрук Владимир Петрович Крупко. Беляев — бывший партийный работник из города Фрунзе, всегда серьезный и сосредоточенный, уже «разменял» к тому времени пятый десяток лет. Крупко — голубоглазый широколицый здоровяк выше среднего роста, всегда жизнерадостный, деятельный. Запас его энергии казался поистине неиссякаемым. С политруком у меня завязались крепкие дружеские отношения и установился полный контакт по всем вопросам боевой жизни.

— Моим непосредственным начальником был капитан Василий Яковлевич Полуэктов, начальник штаба полка. Чернявый, с проницательным взглядом зеленовато-карих глаз, Полуэктов был прост в обращении с подчиненными, общителен. Узнав при встрече, что до войны я служил в Киеве, назвался земляком, харьковчанином, сразу перешел на «ты» и сказал, едва заметно шепелявя:

— Твой участок — оперативная работа. Будешь моей правой рукой. Что не ясно — обращайся в любое время.

Полуэктов познакомил меня со старшим лейтенантом Александром Павловичем Бирюковым, своим помощником по разведке. К тому времени двадцатипятилетний, горьковчанин Бирюков имел уже немалый боевой опыт разведчика. Полковых разведчиков он учил личным примером, по принципу «действуй, как я». Представительный, с хорошей военной выправкой, Александр Павлович был всегда уравновешенным и выдержанным, не терялся ни в какой обстановке. Не случайно он пользовался большим уважением всех, кто его знал.

С Бирюковым мы сразу нашли общий яэык и решали все вопросы сообща, во всем стараясь помочь друг другу.

В состав штаба входили также начальник связи старший лейтенант Александр Александрович Жиликов и «приписанный» решением командира начальник химической службы старший лейтенант Борис Владимирович Барабаш.

Двадцатидвухлетний Жиликов запомнился мне как самый эмоциональный и шумный человек в полку. Белобрысый, остроносый, порывистый, он чем-то напоминал еще несформировавшегося подростка, не знающего куда девать бьющую через край энергию. Про него говорили: «Не Жиликов, а живчик».

Барабаш тоже отличался общительным и живым характером, но был более спокоен и рассудителен, может быть потому, что был старше своего друга на четыре года. Оба дружили еще в 166-й бригаде, откуда и перешли в полк.

Мало кто из нас в те дни мог похвастаться законченным высшим образованием. А Борис Владимирович успел перед войной закончить Днепропетровский химико-технологический институт. К тому же он отличился большой работоспособностью. Не имея специальной военной подготовки, Барабаш довольно быстро освоил штабную службу, научился оперативно и четко исполнять тот или иной документ, уверенно читать тонографическую карту. Он успешно справлялся с самыми разнообразными заданиями.

Каждое утро командир полка и начштаба собирали своих помощников и начальников служб и ставили перед ними задачу на день. По вечерам производили анализ сделанного за день и помогали в составлении боевых оперативных документов. Все работники штаба от подъема и до отбоя были заняты самыми разнообразными делами, связанными с боевой учебой, подготовкой различных материалов для командования, организацией службы охранения, распределением прибывающих людей, материальной части, различных запасов и многими другими вопросами.

В нескончаемых повседневных делах штабники незаметно «притирались» друг к другу и становились хорошо слаженным коллективом, где каждый понимал другого с полуслова и жил общими интересами. Со временем у нас возникло настоящее фронтовое братство. Мы вместе переживали и тяжелую боль утрат и радость боевых успехов.

Комплектование и сколачивание подразделений полка шло ускоренными темпами. Прибывая из разных уголков страны, люди быстро осваивались в новой обстановке и сразу становились неотъемлемой частицей воинского коллектива: Обстрелянные, побывавшие в боях солдаты и командиры делились опытом с новичками.

Мне довелось слышать, как наставлял молодых танкистов лейтенант Петр Сухов, командир взвода «тридцатьчетверок».

— Забудьте, что вы новички, — ободрял он вновь прибывших. — Считайте себя зубрами в своем деле. В бою действуйте смело и решительно. А если все же почувствуете, что немного страшновато, вспомните: фашисту за его броней еще страшней. Броня-то у них не очень надежная! Сколько раз наши снаряды проламывали ее! Так что им в тех коробках совсем невесело. А вам стоит побывать раза два в атаке, да еще отличиться, как появится уверенность. Будете драться, как бывалые. В какой бы переплет ни попали — не вешайте носа, не впадайте в уныние. Потом, глядя на вас, ваш же товарищ скажет: «Вот герой! Всегда бодрый, спокойный, уверенный. Надо и мне подтянуться». Так, что ли, Дрогаченко, или нет? — обратился лейтенант к сидевшему рядом механику-водителю сержанту Ивану Дрогаченко.

— Так точно! — вскочил тог, но взводный жестом усадил его и продолжал:

— Помните: поединок выигрывает тот, кто упредит с выстрелом. Прицельным выстрелом! Недаром говорят: «Кто на полигоне спотыкается, тот в бою раскается». А чтобы этого не случилось, натренируйтесь до автоматизма действовать при танковом оружии. Зря люк во время боя не открывать, из башни не высовываться! Иначе срежет пулеметной очередью. Наблюдать надо, не открывая люка. Наблюдать всем, непрерывно и цепко. Обо всем замеченном сразу же докладывать командиру. Находясь в танке, нужно все примечать, взвешивать, что называется, вертеть головой. Словом, воевать надо сноровисто и расчетливо, — закончил свою речь Сухов.

Я заметил, что танкисты слушали лейтенанта с большим вниманием. Уж очень он доходчиво и живо рассказывал…

Окончательно наш полк был сформирован и укомплектован к 28 октября. Он состоял из трех танковых рот, роты технического обеспечения, командования, штаба и служб. Две танковые роты имели на вооружении по десять «тридцатьчетверок» и одна рота — шестнадцать легких танков Т-70. Непосредственно штабу подчинялись взводы: автоматчиков, разведывательный, связи и саперный.

Вскоре наступил срок отправки на фронт.

Личный состав и материальная часть двинулись эшелоном по железной дороге на юго-восток. На платформах стояла укрытая брезентом боевая техника. Сначала мы не знали точно конечного пункта назначения: но после того как миновали станцию Татищево, стали догадываться, что направляемся под Сталинград, туда, где с невиданным ожесточением шла борьба, приковавшая к себе внимание всего мира.

В пути продолжалась боевая учеба. Ее организаторами, как всегда, были командир полка и штаб.

В вагонах с экипажами без устали работали командиры танковых рот: старшие лейтенанты Хамид Дамураевич Этезов, Михаил Константинович Стальбовский и лейтенант Сергей Карпович Овчаренко. Все они, несмотря на молодость, уже имели некоторый боевой опыт.

Стальбовский был родом из подмосковного города Электросталь, Овчаренко — с Украины, Этезов — из Нальчика.

Основное внимание на занятиях уделялось темам: «Дисциплина марша», «Действия танков в зимних условиях», «Действия танков ночью». Проводились беседы о положении на фронтах, о предстоящих боях.

Мне довелось ехать в теплушке вместе с командой Овчаренко. Обычно ротный собирал танкистов в кружок после завтрака и после обеда. Вот он обводит всех слегка прищуренным взглядом голубовато-серых глаз:

— Ну, как считаете, орлы, в каких боях нам придется действовать: в оборонительных или наступательных? — И, чуть выждав, сам отвечает:

— Скорее всего, в тех и других. А что надо сделать в обороне, если есть время подготовиться?

— Оборудовать танковый окоп, — послышались голоса.

— Правильно. А еще?

— Или занять укрытие.

— Предположим, заняли мы позицию. А потом?

— Замаскироваться.

— И все?

— А там — что командир прикажет.

— Командир, конечно, прикажет. А своя инициатива? Не ожидая команды, надо сразу же наметить ориентиры. А дальше?

— Определить расстояния.

— Правильно. Знать расстояние — это значит знать установку прицела. К примеру, на линии ориентира появился фашистский танк. Прошёй его бронебойным и тут лее меняй позицию. Потом — выстрел с новой точки. Главное — каждый снаряд в цель. Усвоено?

— Усвоено!

Убедившись, что все поняли, Овчаренко продолжал:

— Ив обороне, и в атаке, да и вообще в любой обстановке, необходимо помнить о взаимовыручке. Это — железный закон танкистов. Был такой случай. Во время атаки один наш танк немного оторвался от остальных боевых машин и оказался подбитым. Надвигался вечер, бой затихал, и гитлеровцы решили захватить наш экипаж в плен. Они, как саранча, облепили броню, начали колотить прикладами в люки и орать: «Рус, сдавайс!» Командир другого танка сержант Федоров заметил из укрытия тяжелое положение товарищей. Огнем пулемета он перебил фашистов, потом быстро подогнал свою «тридцатьчетверку», взял подбитую машину на буксир и вывел из зоны обстрела. Вот так надо выручать товарищей из беды.

— Ясно: все за одного, один за всех, — отозвался механик-водитель сержант Большаков.

— Теперь такой вопрос, — обратился лейтенант ко взводу. — Как поступить, если твою машину подбили? Здесь единого рецепта быть не может. Но одно надо знать твердо: не спеши уходить с поля боя. Экипаж должен поставить машину в укрытие и постараться восстановить ее своими силами. Затем — снова в бой. Не удалось устранить повреждение — выводи танк из опасной зоны или обороняйся на месте. Но машину обязан спасти во что бы то ни стало. В любой обстановке надо действовать инициативно, смело, находчиво, осмотрительно, быть по-настоящему поворотливым и изворотливым, чтобы выйти победителем в бою.

Позднее эти наставления командиров, как я убедился, — сыграли свою роль. Глубоко отложившись в памяти Танкистов, они помогали находить на поле боя правильное решение.

В ответственные дни передвижения полка к фронту партийно-политическая работа направлялась на повышение у воинов бдительности, боевой готовности, воспитания чувства патриотизма, бесстрашия и самоотверженности.

Пропагандист политрук Беляев, комсорг политрук. Крупно, парторги и комсорги рот, агитаторы и политинформаторы не упускали случая, чтобы поведать солдатам и сержантам о мужестве и отваге защитников волжской твердыни, зачитать из газет статьи и очерки об их подвигах. С большим интересом слушали бойцы рассказы о мужестве и стойкости гарнизона «дома Павлова», о героизме пулеметчиков лейтенанта Петра Зайцева, которые, уничтожив свыше четырехсот фашистских солдат, не дали им прорваться сквозь огневую завесу пулеметов и удержали рубеж у завода «Красный Октябрь». Пример героев Сталинграда вызывал у наших танкистов стремление быстрее обрушить по врагу сокрушительные удары. Каждый понимал, что советский народ вместе с оружием доверил ему и свою судьбу.

На меня во время передвижения по железной дороге была возложена персональная ответственность за организацию надежного охранения.

Караульные команды и выставляемые ими по всему эшелону посты несли службу круглосуточно. На остановках проводилось непрерывное патрулирование. В постоянной готовности к отражению возможных ударов с воздуха находились танковые пулеметы, вынутые из шаровых установок и превращенные в зенитные точки. Все эти меры, наряду с тщательной маскировкой боевых машин, дали нам возможность без задержек продвигаться к станции назначения.

Мелькали телеграфные столбы, быстро проносились мимо леса и перелески, населенные пункты, долго тянулась бескрайняя степь. Все ближе становилась полоса приволжской земли, где не стихала гигантская битва. Эшелон двигался к станции Баскунчак на Левобережье Волги.

Справа и слева от полотна железной дороги виднелось множество свежих воронок от авиабомб. Но, очевидно, гитлеровцам теперь было уже не до бомбежек подступов к Волге со стороны Левобережья: мы узнали, что под Сталинградом наши войска перешли в контрнаступление.

Ночью, после выгрузки на станции Баскунчак, полк двинулся своим ходом. Маршрут пролегал через Капустин Яр, Ленинск, Среднюю Ахтубу и далее к переправе через Волгу напротив Светлого Яра. Трудно передать, какие чувства я тогда испытывал. Ведь это были мои родные места!

Вычерчивая схему построения колонны полка на марше и схему маршрута, я зримо видел картины своего детства. В Верхней Ахтубе (бывшем селе Безродном) я родился, в Средней Ахтубе и Капустином Яру, где позднее работали мои родители, учился в школе.

Все эти села располагались вдоль речки Ахтубы — рукава Волги в нижнем ее течении.

В этих краях родились, жили и трудились мой отец, Степан Захарович, и мать, Евдокия Гавриловна.

Отец был членом партии с 1918 года, участником революционных событий в Царицыне и гражданской войны, первым директором заволжского совхоза «Лебяжья поляна». Мать — член партии с 1920 года, одна из первых «делегаток», как называли тогда женщин-активисток, непременно повязывавших голову красными платочками (помню слова популярной в то время частушки: «Делегатка я теперь в красненьком платочке»), Она была женоргом (женским организатором) Средне-Ахтубинской волости. Позднее, окончив Сталинградскую совпартшколу, получила направление на руководящую работу и стала членом коллегии Мясомолколхозцентра в Москве.

Вместе с родителями, часто менявшими место службы, мы с младшим братишкой Володей кочевали по ахтубинским селам, через которые сейчас пролегал мой маршрут к фронту.

Машины идут ночью с выключенными фарами, окутанные непроглядной тьмой. Вглядываюсь в эту тяжелую тьму, но кроме расплывчатых очертаний домов ничего не могу различить.

…Длинное, вытянувшееся вдоль основной дороги село Капустин Яр… Большой районный центр Ленинск с добротными каменными зданиями… Примостившееся на берегу село Средняя Ахтуба…

Как хотелось выскочить из машины, посмотреть хотя бы мельком, что осталось от прежних знакомых мест, что изменилось!..

Но надо спешить. Время не ждет.

А в голове мелькают, словно в калейдоскопе, картинки далекого прошлого.

Вот обрывистый берег Ахтубы, где в гцлодном 1921 году я выискивал длинные корни травы муканки, приносил их домой, разламывал, извлекал горьковатую мучнистую сердцевину и кормил ею. совсем еще маленького братика.

Вижу нашу школу-девятилетку в Капустином Яру, вижу учителя русского языка и математики Ивана Григорьевича Пожилова, человека с добрыми глазами и милой улыбкой, шагающего на урок с неизменной суковатой палкой. Слышу его слегка иронический голос, когда кто-то из учеников вместо «е» или «я» напишет букву «и»: «Лигушка на писочки ришала задачки».

Вижу и рыночную площадь Сталинграда, а напротив — здание промышленно-экономического техникума, который я окончил в 1932 году.

И вот теперь, после десятилетнего перерыва, снова довелось увидеться с родной сталинградской землей, куда докатился заклятый враг. Но здесь наши войска уже накинули на него петлю. Здесь ои и найдет свою могилу. Для этого сюда выдвигаются резервы, в том числе и наш полк.

В Ленинске командир полка вызвал меня из штабного автобуса и пересадил в свою машину, которая шла в голове колонны.

— Сверяй движение с картой, чтобы не заскочить, куда не надо.

На выезде из города нашу машину остановил незнакомый полковник. Оказалось, что это представитель штаба Сталинградского фронта. Он предъявил документ, который майор Могильченко прочитал и молча протянул мне.

В мандате, подписанном командующим фронтом генерал-полковником А. И. Еременко, указывалось, что командирам соединений и частей, прибывающих в полосу действий Сталинградского фронта, предписывается выполнять все устные распоряжения полковника. Помню его фамилию — Коркин.

Нашему полку было приказано переправиться через Волгу в районе Светлого Яра и сосредоточиться на правом берегу в селе Ивановка, где поступить в распоряжение командующего 57-й армией генерал-майора Ф. И. Толбухина. От полковника мы получили уже точное подтверждение того, о чем только догадывались: подвижные группировки войск Юго-Западного и Сталинградского фронтов, прорвав оборону противника и развивая наступление, 23 ноября соединились в районе Калача и взяли в кольцо крупные силы противника.

ПОД СТАЛИНГРАДОМ

К участку переправы через Волгу наш полк вышел на рассвете 25 ноября. Личный состав и техника были быстро и тщательно укрыты в прибрежном лесу.

Над Сталинградом нависали огромные клубы дыма. Оттуда доносилась артиллерийская канонада.

На реке, то в одном, то в другом месте рвались мины и снаряды, вздымая фонтаны воды. От противоположного берега, преодолевая шугу, тяжело тянул баржу маленький буксирный катер. Когда баржа причалила, мы увидели, что она до предела заполнена ранеными. На носилках лежали с мертвенно-бледными лицами солдаты и командиры, которых тут же отправляли дальше в тыл.

— Горячие будут у нас дела, — как бы размышляя вслух, произнес стоявший рядом со мной старший лейтенант Бирюков.

— Это точно. Проскочить бы на ту сторону…

Несмотря на артиллерийский и минометный обстрел, нам удалось пересечь Волгу без каких-либо потерь. Несколькими рейсами буксирный катер переправил полк на барже к Светлому Яру.

К вечеру 25 ноября сосредоточились в затерявшейся среди степи Ивановке. Приказом командующего 57-й армии полк был придан 13-й танковой бригаде, в которой оставался один-единственный танк Т-34.

Уже на следующее утро танковой роте старшего лейтенанта Стальбовского предстояло совместно со стрелковым батальоном сбить противника с занимаемой позиции на восточном скате высоты 101,6 в юго-западной части кольца окружения. Времени на организацию атаки почти не оставалось. Полуэктов еще на переправе заболел гриппом и слег с высокой температурой. Мы с Бирюковым просили командира полка добиться от штаба армии решения не бросать роту с ходу в бой, а предоставить танкистам хотя бы сутки, чтобы изучить обстановку и местность, разведать передний край обороны противника, уточнить расположение огневых позиций его противотанковых орудий, договориться о взаимодействии с пехотой и артиллерией.

Как нас ориентировали, вопрос стоял о сужении всего кольца окружения, а это была задача не одного дня. Поэтому частная атака малыми силами на узком участке могла быть проведена без ущерба для дела и сутками позже. Иначе все, чему мы учили людей, пошло бы насмарку. Свои соображения я доложил майору Могильченко.

— Вы что же, хотите, чтобы меня обвинили в отказе выполнить приказ? — жестким взглядом окинул меня Могильченко. Он вместе со Стальбовским и командиром стрелкового батальона провел в течение получаса беглую рекогносцировку. Рассмотреть что-либо толком в ночной мгле, конечно, было нельзя.

Сильный северо-западный ветер нес поземку, затрудняя наблюдение. Тем не менее, общее начертание первой траншеи и направление атаки были уточнены. Боевые машины заняли исходную позицию у западного подножия высоты, которую здесь огибала скованная льдом речка Червленая.

Командир роты выпустил красную ракету — сигнал атаки — и передал по рации:

— Вперед!

Затем Стальбовский повел свои «семидесятки», обходя высоту справа и слева. Одновременно двинулись редкие цепи стрелков. Атаке предшествовал короткий огневой налет нашей артиллерии.

Ведя огонь с ходу, танки ворвались в первую вражескую траншею и принялись ее утюжить. Одновременно с чеканными пулеметными очередями и ударами танковых пушек с сухим треском рвались «лимонки»: это экипажи забрасывали ими траншею противника.

Преодолевая сопротивление врага и продвигаясь вперед, танкисты достигли второй, затем третьей вражеских траншей и уничтожили более полсотни гитлеровцев.

Однако три немецких миномета непрерывно забрасывали с фланга наших стрелков минами, не давая им продвигаться вслед за танками. Тогда командир роты решил сам атаковать позицию минометов и уничтожить их, не выпуская при этом из виду управление взводами.

Позднее о действиях командирского экипажа рассказал заряжающий сержант Тимофей Грудин.

— Головко, — спрашивает командир механика-водителя, — видишь слева балку?

— Вижу.

— На полном ходу — вдоль балки на минометы. Понял?

— Есть, понял!

— Грудин, заряжай пулемет, пушку — осколочным.

— Готово!

Боевая машина мчится, как на крыльях.

Вот на небольшом отлогом подъемнике — вражеские минометы.

— Вижу, — докладывает Головко, — иду давить.

Стальбовский и сам видит, как мечутся немецкие расчеты, закладывая мины в стволы. Поглощенные своим делом, они не замечают внезапно вынырнувший сбоку танк. Но вот вражеские солдаты засуетились, бросились в сторону, спотыкаются, падают, дико оглядываются. Ага, хватились! Поздно!

Старший лейтенант кивает заряжающему:

— Тимофей!

И тот, не произнося ни слова, с ходу припечатывает' гитлеровцев к земле пулеметными очередями.

Машина со скрежетом ударяет по стальной трубе лобовой броней, накреняется на левый борт и проносится дальше. Еще два удара — и вражеские минометы вдавлены в землю. Путь для стрелков открыт. Но вдруг машина вздрогнула и, сразу теряя скорость, приостановилась.

— Головко, что там? — обеспокоенно спрашивает командир.

— Зацепило… — еле слышится в наушниках.

Значит, где-то рядом противотанковое орудие.

— Грудин! На мое место! Найди птор слева. Я — за рычаги. — И Стальбовский опускается к механику.

— Ну как, Гриша?

— Ноги…

Командир перетащил Головко в боевое отделение, уложил на пол и туго перехватил его ноги бинтами выше колен, над ранами.

— Потерпи, Гриша, чуть-чуть. Сейчас уберем пушку и вывезем тебя.

— Обойдусь… Ничего… бей… гадов…

Слева закрывает наблюдение холмик… Работая рычагами управления, командир маневрирует, немного выдвигается из балки, обходя холмик справа, И сразу видит на одной линии со своей машиной атакующие с фронта три «семидесятки». Где же остальные? Неужели не дошли?

— Продолжать атаку! — передает он по рации, — Пторы бить из-за укрытий.

Впереди, метрах в пятидесяти, Стальбовский замечает замаскированное вражеское орудие. Он останавливает танк за какой-то небольшой насыпью. А в сторону пушки противника уже шлет снаряды Грудин. Но вот рядом, у борта, возникают султаны разрывов. Это означает, что здесь не одна пушка, скорее — батарея. Упряталась, не давая о себе знать. Командир мгновенно оценивает обстановку.

Тем временем его танк уже получил три пробоины, но Стальбовский решает идти дальше, чтобы нанести удар по вражеским орудийным расчетам с фланга.

— Тимофей, черный дым!

— Даю!

Башнер выбрасывает зажженную дымовую шашку на корму. Дым обволакивает машину. Пойдут ли гитлеровцы на эту немудреную уловку? Кажется, пошли. Вражеский огонь ослабевает и переносится на другие цели.

Старший лейтенант этого и ждал. Ои дает полный газ — и машина, вихрем вырвавшись из дымового облака, наскакивает на противотанковое орудие сбоку, подминает его под гусеницы и расправляется с прислугой. Но впереди еще одно орудие, а там — еще и еще… Сколько их? Не меньше двух батарей. А гитлеровцы усилили огонь по танкам. В башню просачивается удушливый дым, расползается по отделению управления, въедается в глаза. Неужели подожгли? Командир останавливает машину в первой же попавшейся выемке.

— Тимофей, жив?

— Жив, жив. Как вы?

Грудин ранен в левую руку, но не подает вида. Наскоро перехватив рану бинтом и едва дыша в раскаленном воздухе, он не прерывает пулеметного огня.

— Рация?

— Не работает.

— Бери Гришу и вылезай через аварийный. Понял? Я прикрою.

— Понял. А вы?

— Выполняй! Живо!

— Есть!

Грудин опустился к Головко, но тот уже без признаков жизни.

— Умер… ни пульса, ни дыхания…

— Забери документы. И уходи… Передай приказ: танки отвести за укрытие. И вести огонь!

Когда Грудин, крепко прижимая к боку левую руку, вылез из-под машины, он заметил подползавших фашистов. Не поднимаясь, метнул в их сторону гранату. Из горящего танка бил пулемет.

К счастью, поблизости оказался незанятый окоп. Грудин вскочил в него и взмахом правой руки сбоку кинул в фашистов еще одну «лимонку». Грохнул мощный взрыв. Это вслед за гранатой взорвался танк, сразу исчезнувший в дыму и пламени. «Командир… командир…», — не сдерживая слез шептал Грудин, отползая в тыл.

С большим трудом, почти выбиваясь из сил, Грудин добрался до танка командира взвода лейтенанта Петра Сухова, стоявшего в укрытии, и передал приказ Стальбовского. Лейтенант принял на себя командование ротой, в которой к этому времени выбыли из строя еще три танка.

Уцелевшие боевые машины командир полка решил вывести из боя. Их возвратили на исходные позиции за обратные скаты высоты 101,6. Сюда же удалось эвакуировать и подбитые машины, кроме танка командира роты. Потерю Стальбовского и других танкистов мы переживали очень тяжело.

В ходе этого боя наши экипажи сумели продвинуться на глубину трех вражеских траншей, уничтожили до сотни гитлеровцев, три орудийных расчета, захватили два шестиствольных миномета, установили местонахождение артиллерийских позиций противника. В одной из ближайших балок было обнаружено до 15 вражеских танков, недвижно застывших черными коробками на фоне снега. Впоследствии выяснилось, что вражеские «панцерники» стояли там с пустыми топливными баками. Все эти данные очень пригодились нашим артиллеристам. Конечно, если бы мы получили необходимое время для подготовки атаки, результат мог быть лучше.

Вслед за нашими танками пехота закрепила новый рубеж неподалеку от села Цыбенко — оседлала все три вражеские траншеи. Так, благодаря смелым и решительным действиям наших экипажей удалось потеснить противника на полтора километра. (Позднее, уже в январе 1943 года, с этого?ке рубежа наш полк перешел в генеральное наступление).

На следующий день после боя у высоты, 27 ноября, полк был выведен из подчинения 13-й танковой бригады. Затем он последовательно придавался 64-й и 57-й армиям. Нас перебрасывали с одного участка на другой для нанесения совместно с артиллерией и пехотой ударов по вражеской обороне. Происходил процесс постепенного превращения оперативного окружения в тактическое с тем, чтобы кольцо, в которое попал враг, могло простреливаться насквозь нашей артиллерией. Для этого и велись так называемые бои местного значения, все туже затягивавшие петлю. Эти бои были очень трудными, так как для них командование не могло выделить крупных сил.

В первой половине декабря наш полк действовал в полосе 64-й армии генерала М… С. Шумилова, блокировавшей окруженную группировку с юга.

Вспоминается бой за деревню Елхи. Самой деревни, собственно, и не было: на ее месте торчало лишь несколько печных труб, сиротливо черневших на фоне снега. Но позиция, которую занимали здесь гитлеровцы, была для них весьма выгодной: она проходила по возвышенной местности и давала возможность простреливать все подступы. Создав высокую плотность противотанкового и артиллерийско-минометного огня, пристреляв основные ориентиры и прикрыв передний край минными полями, враг чувствовал себя на этом рубеже уверенно.

Проводившиеся ранее в светлое время атаки результатов не дали. Но сбить, отбросить противника надо было во что бы то ни стало. Оставалось рассчитывать на ночь. Нам отвели двое суток для подготовки. Требовалось тщательно увязать взаимодействие со стрелками, саперами и артиллерией. С этой целью в ночь на первое декабря я был направлен на НП стрелкового полка, действовавшего здесь уже более десяти суток.

Предстояло решить такие задачи: во-первых, добиться, чтобы для наших танков заблаговременно проделали два-три прохода в минных полях; во-вторых, согласовать, как и кто должен подавить огнем все противотанковые орудия; в-третьих, обеспечить безостановочное продвижение пёхоты за танками и закрепление захваченного рубежа.

И вот вместе со связным, автоматчиком Петром Кондратьевым, выхожу из балки, где сосредоточились наши боевые машины, и ныряю в ночную мглу. В сторону НП стрелкового полка, с которым мы взаимодействуем, ведет телефонный провод. Иду быстрым шагом, держась за него. За спиной слышу поскрипывание снега под валенками связного. Мы — в белых полушубках, шапках, у каждого на груди автомат.

Ночью на переднем крае продолжается интенсивная перестрелка. От вражеской обороны в направлении наших траншей непрерывно протягиваются зловещие пунктиры трассирующих пуль. Время от времени ухают пушки. Не остается в долгу и наше охранение, выдвинутое вперед, а вместе с ним — ротные и батальонные минометчики. На черном небе то в одном, то в другом месте медленно всплывают выпущенные гитлеровцами осветительные ракеты.

— Крепко мандраж их берет. Боятся прозевать разведку, — негромко замечает Кондратьев.

— Да, нервничают, — отзываюсь я. — И боеприпасов не жалеют… Хотя знают, что песенка спета… Хода нет. Амба… Давай-ка дальше помолчим.

До НП двигались молча и пригнувшись.

Вот и едва заметный бугорок, похожий на сугроб, где уходит в землю наш «проводник» — телефонный кабель. Возле блиндажа недвижно лежат два солдата в белых маскхалатах. Один, с застывшим взглядом, — на спине, другой — на боку, неловко подвернув руку. Должно быть, пули настигли их совсем недавно.

«НП под обстрелом», — мелькает у меня мысль. Даю знак связному, и мы друг за другом сходим-скатываемся по скользким ступенькам в блиндаж-землянку. Кондратьев остается вместе с другими бойцами у закрытого плащ-палаткой входа, а я пробираюсь дальше. В глубине землянки топится печурка. Горит фитиль гильзы-коптилки.

Докладываю о прибытии.

— A-а, танкист, — протягивает мне руку подполковник, — присаживайся. ...