Бернард Корнуэлл Битва стрелка Шарпа

Посвящается Шону Бину

* * *

Bernard Cornwell

Sharpe's Battle

Copyright © Bernard Cornwell, 1995

Published by arrangement with David Higham Associates Limited and The Van Lear Agency LLC

All rights reserved

Серия «The Big Book. Исторический роман»

Перевод с английского Сергея Самуйлова

Оформление обложки и иллюстрация на обложке Сергея Шикина

Карта выполнена Юлией Каташинской

© С. Н. Самуйлов, перевод, 2022

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2022

Издательство АЗБУКА®

* * *

Часть первая

Глава первая

Шарп выругался и раздраженно перевернул карту вверх тормашками:

– Ну и на кой черт нам эта бумажка? Толку никакого.

– Можно костер разжечь, – предложил сержант Харпер. – Хорошую растопку в этих холмах найти трудно.

– Ни на что другое она и не годится.

Нарисованная от руки карта показывала разбросанные тут и там деревеньки; тонкие, словно оставленные паучьими лапками, линии обозначали дороги, речки и ручейки, а неясная штриховка – холмы. Шарп же видел повсюду только горы. Ни дорог, ни деревень – одни лишь серые, унылые горы с каменными осыпями и кроющимися в тумане вершинами да узкие долины, выточенные потоками, полноводными, с шапками белой пены в весеннюю пору дождей. Придя на это взгорье у границы Испании и Португалии, Шарп сбился с пути. Его роту из сорока солдат с мешками, ранцами и подсумками данный факт нисколько, похоже, не беспокоил. Радуясь возможности отдохнуть, они сидели или лежали на травянистой тропинке. Одни раскурили трубки, другие уснули, а капитан Ричард Шарп снова повернул карту правильной стороной вверх и затем в сердцах смял ее в комок.

– Мы заблудились, черт возьми, – проворчал он и тотчас, отдавая дань справедливости, поправил себя: – Я, черт возьми, заблудился.

– Мой дед тоже как-то заблудился, – услужливо заметил Харпер. – Купил быка в приходе Клакенили и решил, чтоб покороче, пройти через горы Дерривиг. А там туман накатил, да такой, что дед дальше своего носа не видел. Заплутал, как ягненок несмышленый. И тут бык рванул в сторону да и свалился со скалы в долину Барра. Бедная животина ревела, пока летела, а потом грохнулась с таким звуком, будто волынка с колокольни упала, только громче. Дед говорил, слышно было даже в Баллибофи. Мы потом частенько над ним потешались, но только потом, не тогда. Тогда это была трагедия. Потерять хорошего быка – такого мы себе позволить не могли.

– Да господи ты боже мой! – оборвал его Шарп. – А вот я могу позволить себе потерять чертова сержанта, который только и знает, как языком молоть про какого-то чертова быка!

– Не какого-то, а дорогущего! – возразил Харпер. – Кроме того, мы же заблудились. И делать тут больше нечего, сэр, как только ждать.

– Так мы заблудились, сэр? – Шедший в арьергарде колонны лейтенант Прайс прошел вперед, к командиру роты.

– Нет, Гарри. Это я сюда притащился. А сюда – это куда, и сам не пойму. – Шарп угрюмо оглядел сырую, открытую ветру долину. Он всегда гордился своим чувством направления и умением ориентироваться в незнакомой местности, но теперь заблудился окончательно и бесповоротно, а густые тучи затянули солнце так, что он не мог определить даже, где север. – Нужен компас.

– Или карта? – радостно предложил лейтенант Прайс.

– Да есть у нас эта треклятая карта. Вот. – Шарп сунул в руку лейтенанту комок. – Ее майор Хоган нарисовал, а для меня это китайская грамота.

– Я сам в картах не силен, – признался Прайс. – Вел однажды новобранцев из Челмсфорда в казармы, да и то заблудился, а ведь там дорога прямая. И карта была. Должно быть, талант такой есть – теряться в трех соснах.

– Вот и мой дед такой был, – с гордостью сказал Харпер. – В ворота не мог пройти, чтобы не застрять. Я тут рассказывал капитану, как дед быка потерял на горе Слайв-Снагт. Понимаете, погода выдалась мерзкая, а ему взбрело в голову срезать дорогу и…

– Заткнись! – сердито бросил Шарп.

– Думаю, мы после этой вот порушенной деревушки не туда двинулись, – сказал Прайс, пытаясь разобраться в знаках на смятом листке. – Полагаю, сэр, нам следовало остаться на том, другом берегу речки. – Лейтенант показал Шарпу место на карте. – Если это деревня. Трудно сказать. Но речку переходить точно не стоило.

Шарп и сам подозревал, что лейтенант прав, но признавать ошибку не хотел. Речку они перешли два часа назад, и где находились теперь, о том ведал лишь Господь. Шарп даже не был уверен, что они в Испании, а не в Португалии, хотя и пейзаж, и погода больше напоминали Шотландию. Предполагалось, что он выйдет к Вилар-Формозу, где его легкая рота Южного Эссекского полка будет передана в распоряжение коменданта города для несения гарнизонной службы. Перспектива эта приводила Шарпа в уныние.

Караульная служба стояла лишь на ступеньку выше службы в военной полиции, а провосты считались низшей формой армейской жизни, но Южный Эссекский понес потери, из-за чего был отведен с передовой и направлен для исполнения административных обязанностей. Бо́льшая часть полка сопровождала запряженные быками повозки с припасами, доставлявшимися на баржах вверх по реке Тахо в Лиссабон, или конвоировала пленных французов в порт для отправки их в Британию. Но рота Шарпа заблудилась, а все потому, что он услышал далекую канонаду, напоминающую раскаты грома, и повернул на юг – с опозданием обнаружив, что слух сыграл с ним злую шутку. Шум боя – если то и впрямь был бой, а не настоящий гром – стих, и Шарп оказался неизвестно где.

– Уверены, что это разрушенная деревня? – спросил он.

– Клясться я бы не стал, поскольку читать карты не умею. Может, эти крестики что-то и значат, а может, и ничего.

– Тогда на кой черт вы мне их показываете?

– В надежде на озарение, сэр, – обиженно сказал Прайс. – Просто пытался помочь. Обнадежить. – Он снова посмотрел на лист бумаги. – Может, это не очень точная карта?

– Растопка добрая выйдет, – повторил Харпер.

– Одно ясно. – Шарп забрал у лейтенанта карту. – Водораздел мы не пересекали, а значит, все эти речушки должны течь на запад. – Он помолчал. – Может, они так и делают. Если только чертов мир не перевернулся, что очень даже вероятно, но на случай, если он все же не перевернулся, пойдем вдоль чертовых речек. Лови! – Шарп бросил карту сержанту. – На растопку.

– Вот и мой дед так, – сказал Харпер, засовывая бумагу под линялый и рваный зеленый мундир. – Шел за водой да и…

– Заткнись, – оборвал его Шарп, но уже не зло, как в прошлый раз, а довольно спокойно, и сделал жест левой рукой, заставив товарищей пригнуться. – Чертов лягушатник, – добавил он негромко, – или еще кто. Впервые такую форму вижу.

– Чтоб ему!.. – выругался Прайс, опускаясь на тропинку.

Дело в том, что впереди, не далее как в двухстах ярдах, появился всадник. Британских пехотинцев он не видел, да и высмотреть противника, похоже, не старался. Лишь выехав из долины, седок устало спешился и, намотав поводья на руку, расстегнул мешковатые штаны и помочился у тропинки. В сыром воздухе поплыл, покачиваясь, дым от трубки.

Щелкнула винтовка – Харпер взвел курок. Люди Шарпа, включая тех, кто успел уснуть, насторожились и замерли в траве, так что, даже если бы всадник повернулся в их сторону, он бы вряд ли кого-нибудь увидел.

Рота состояла из стрелков-ветеранов, обученных не хуже любых других европейских солдат и закаленных двумя годами боев в Португалии и Испании.

– Узнаёте форму? – негромко спросил Шарп у лейтенанта.

– Никогда прежде не видел, сэр.

– Пэт? – спросил Шарп у Харпера.

– Похож на треклятого русского, – ответил Харпер.

Ни одного русского солдата сержант в глаза не видел, но почему-то вбил себе в голову, что они носят серое, а загадочный незнакомец как раз и был весь в сером: короткий серый колет драгуна, серые штаны и серый плюмаж из конского волоса на сером стальном шлеме. Хотя, подумал Шарп, возможно, всадник просто прикрыл шлем тряпицей, чтобы металл не отражал солнечные лучи.

– Испанец? – вслух предположил Шарп.

– Доны любят наряды поцветистее, – возразил Харпер. – Помирать в таком унылом тряпье – это им не по нраву.

– Может, партизан, – продолжал размышлять Шарп.

– Оружие и штаны как у лягушатника, – указал Прайс.

И действительно, справлявший малую нужду человек был вооружен, как французский драгун: прямой кавалерийский клинок, короткоствольный карабин в седельном чехле и пара пистолетов за поясом. Одежда его состояла из шаровар-саруэлов – французские драгуны носили их охотно, но только не серые – и серого кителя, подобного которому Шарп не видел ни на одном вражеском кавалеристе. Они предпочитали зеленые, но не темно-зеленые, как у британских стрелков, а посветлее и поярче.

– Может, у этих ублюдков зеленая краска кончилась? – высказался Харпер и тут же смолк, поскольку всадник застегнул штаны и забрался в седло.

Тщательно оглядевшись и не увидев ничего подозрительного, незнакомец пришпорил коня и двинулся к невидимой стороне долины.

– Разведчик, – тихо сказал Харпер. – Выяснял, есть ли здесь кто-нибудь.

– Разведчик, да только никуда не годный, – прокомментировал Шарп.

– Тем не менее, – с жаром заметил Прайс, – нам повезло, что мы идем в другом направлении.

– Нет, Гарри, не идем. Надо выяснить, кто они такие и что собираются делать. – Шарп указал на склон холма. – Вы первый, Гарри. Берите своих ребят и дуйте туда. На середине подъема останавливаетесь и ждете.

Лейтенант повел красномундирников вверх по крутому склону. Половина роты носила красные кители британской линейной пехоты, другая же половина, как и сам Шарп, была одета в зеленые кители элитных стрелковых частей. В красномундирный батальон стрелков привел каприз войны, но задержала их там исключительно бюрократическая инерция, и теперь отличить одних от других бывало нелегко, поскольку форма и у первых, и у вторых изрядно истрепалась, полиняла и выгорела. Издалека все выглядели одинаково бурыми, поскольку латали одежду дешевой и невзрачной португальской тканью.

– Думаете, мы перешли границу? – спросил Харпер.

– Может, и перешли, – хмуро ответил Шарп, все еще злясь на себя. – Хотя никто толком не знает, где она, эта чертова граница, – добавил он, словно оправдываясь.

И отчасти это было справедливо. Французы отступали из Португалии. Всю зиму 1810 года неприятель стоял перед линией оборонительных сооружений Торриш-Ведраш, на расстоянии полусуточного перехода от Лиссабона, замерзая и голодая, но не отступая к испанским базам снабжения. Маршал Массена́ знал, что ретирада означала бы сдачу британцам всей Португалии, тогда как штурм линий Торриш-Ведраш будет чистейшим самоубийством, а потому он просто топтался на месте, претерпевая тяготы зимы и взирая на внушительные земляные укрепления, перегородившие узкий полуостров севернее Лиссабона. Долины между холмами блокировались массивными дамбами или баррикадами из колючего кустарника, а на изрытых траншеями вершинах и склонах стояли артиллерийские батареи.

Английские укрепленные позиции, голодная зима и непрекращающиеся нападения партизан в конце концов превозмогли стремление французов захватить Лиссабон, и в марте Массена решил отступить.

Теперь, в апреле, он остановился на испанской границе. Здесь, на изрезанных речками холмах, маршал вознамерился дать британцам бой и победить, тем более что спину ему подпирали крепости-братья Бадахос и Сьюдад-Родриго. Две испанские цитадели превратили границу в непреодолимый барьер. Впрочем, сейчас Шарп беспокоился не из-за грядущего столкновения, а из-за таинственного всадника в сером.

Как только лейтенант Прайс достиг мертвого пространства на полпути к вершине, где и укрылись его солдаты, Шарп жестом послал вперед стрелков. Холм был крутой, но зеленые кители поднимались быстро. Как все опытные пехотинцы, они испытывали естественный страх перед вражеской кавалерией и знали, что чем выше заберутся, тем надежнее обезопасят себя.

Пройдя мимо устроившихся на отдых красномундирников, Шарп продолжил подъем, направляясь к гребню хребта, разделявшего две долины. Возле вершины жестом приказал стрелкам залечь в невысокой траве, после чего пробрался на самый верх, откуда заглянул в долину, где исчез серый всадник.

И увидел футах в двухстах под собой французов.

Все они были в чудно́й серой форме, но Шарп сразу понял, что это французы, потому что один из них нес гидон на кавалерийской пике. Маленький раздвоенный флажок, назначение которого в том, чтобы отличать своих от чужих в хаосе боя, выглядел поблекшим и потрепанным, но красная, белая и синяя полосы выдавали неприятельский триколор.

В центре маленького поселка сидел на лошади человек со штандартом, а его спешившиеся товарищи обыскивали несколько сложенных из камня и крытых соломой хижин, вероятно служивших временным приютом для крестьян, которые жили ниже, в долине, и в летние месяцы пригоняли скот на горные луга.

Кавалеристов было немного, полдюжины, но их сопровождала группа пехотинцев, также сменивших свою синюю форму на невзрачную серую. Пехотинцев Шарп насчитал восемнадцать.

Вслед за ним на вершину заполз Харпер.

– Иисус, Мария и Иосиф, – пробормотал он, увидев французов. – Серое обмундирование?

– Может, ты и прав. Может, эти ублюдки и впрямь извели всю краску.

– Пусть бы у них лучше пули для мушкетов кончились, – сказал Харпер. – Так что будем делать?

– Уйдем. Связываться с ними, чтобы просто подраться, нет смысла.

– Да будет так. – Харпер начал сползать вниз. – Уходим сейчас?

– Подожди минутку. – Шарп пошарил за спиной, где в его французском ранце из воловьей кожи лежала подзорная труба. Затем, выдвинув защитный козырек, чтобы линза не отражала мутный свет серого дня, направил трубу вниз, на домишки. Шарп не был богачом, но владел замечательным инструментом, изготовленным лондонским мастером Мэтью Бургом: латунная окантовка линз, защитные крышки и накладка на ореховом корпусе, с выгравированной надписью: «С благодарностью от А. У. 23 сентября 1803». Буквы А. У. обозначали Артура Уэлсли, ныне виконта Веллингтона, генерал-лейтенанта и главнокомандующего британской и португальской армиями, которые теснили маршала Массена к испанской границе. Но 23 сентября 1803 года пронзенный пикой конь генерал-майора Артура Уэлсли сбросил своего всадника на землю, едва ли не под ноги наступавшим врагам. Шарп отлично помнил, с каким восторгом кричали индийцы, когда среди них вдруг оказался красномундирный генерал, а вот то, что происходило в последующие секунды, в памяти почти не запечатлелось. Тем не менее именно в те считаные мгновения судьба выхватила его, уроженца трущоб, из солдатской шеренги и произвела в офицеры британской армии.

Прижимая к глазу подарок Веллингтона, он наблюдал за спешившимся кавалеристом, который нес от речки брезентовое ведро с водой. Сначала Шарп подумал, что драгун хочет напоить свою лошадь, но тот остановился между двумя лачугами и стал поливать землю.

– Фуражиры, – догадался Шарп. – А трюк с водой старый.

– Проголодались, поганцы, – сказал Харпер.

Из Португалии французов гнали даже не столько силой оружия, сколько голодом. Отойдя к рубежу Торриш-Ведраш, Веллингтон оставил после себя разоренную местность – с пустыми амбарами и отравленными колодцами. Пять месяцев французы продержались за счет того, что подчищали покинутые населением деревушки. Они здорово наловчились отыскивать спрятанные жителями припасы. Один из способов обнаружения закопанных емкостей с зерном заключался в поливании земли водой. Там, где землю вскапывали, вода уходила быстрее.

– В горах съестное не прячут, – презрительно проговорил Харпер. – Ну кто потащит сюда зерно?

И тут внизу закричала женщина.

Поначалу Шарп и Харпер подумали, что кричит какое-то домашнее животное. Звук был приглушен и искажен расстоянием, а кроме того, гражданских лиц в поселке они не заметили. Но вопль заметался между холмами, и заключенный в нем ужас пронял обоих мужчин.

– Вот же скоты, – сказал Харпер.

Шарп сложил зрительную трубу.

– Она в одном из домишек. Сколько с ней? Двое? Может, трое? Значит, всего их там не больше тридцати.

– Нас сорок, – с сомнением добавил сержант.

Не то чтобы он боялся, но преимущество не было настолько подавляющим, чтобы гарантировать бескровную победу.

Женщина снова закричала.

– Приведи Прайса, – распорядился Шарп. – Скажи всем, чтобы приготовились и не высовывались. – Он обернулся. – Дэн! Томпсон! Купер! Харрис! Сюда! – (Эти четверо были его лучшими стрелками.) – Не высовываться! – повторил он, дожидаясь, когда солдаты поднимутся на гребень. – Через минуту я поведу остальных вниз. А вы прикрывайте отсюда. Валите каждого ублюдка, который покажется опасным.

– Они уже уходят, – сказал Дэниел Хэгмен, самый старший в роте солдат и лучший стрелок.

Чеширский браконьер, он в свое время воспользовался шансом и записался в армию, предпочтя ее каторге, которая грозила ему за пару фазанов, подстреленных в поместье отсутствующего лендлорда.

Шарп обернулся. Французы уходили. Точнее, уходило большинство – последние пехотинцы в колонне то и дело оборачивались и кричали что-то, обращаясь, похоже, к своим товарищам, оставшимся в лачуге, из которой и доносились женские вопли. Отряд с полудюжиной кавалеристов во главе устало тянулся вдоль речушки в направлении большой долины.

– Небрежничают, – заметил Томпсон.

Шарп кивнул. Оставлять людей в поселке – дело рискованное, а к риску в чужой стране французы не были склонны. Испания и Португалия кишели герильерос, партизанами, которые вели свою маленькую войну, зачастую куда более жестокую, чем «традиционная» война между французами и британцами. Насколько свирепа герилья, Шарп знал по собственному опыту, потому что годом раньше оказался на севере страны в поисках испанского золота и его сопровождали те самые партизаны, от чьей лютости стыла кровь в жилах. Одна из них, Тереза Морено, стала любовницей Шарпа, правда теперь она называла себя Агухой – Иглой, – и каждый француз, которого она убивала своим длинным и тонким кинжалом, становился очередным узлом на длинной ниточке мести насиловавшим ее врагам.

Сейчас Тереза далеко, сражается где-то в окрестностях Бадахоса, а в лачуге под холмом от непрошеного внимания французов страдает другая женщина. Но почему эти солдаты в сером поступили так неосторожно, оставив своих товарищей довершать гнусное дело в покинутом поселке? Или они совершенно уверены, что поблизости нет партизан?

Харпер, приведший на вершину красномундирников Прайса, свалился на землю рядом с Шарпом.

– Боже, храни Ирландию, – прохрипел он, отдуваясь. – Эти сучьи дети уходят.

– Вроде осталось несколько человек. Ты готов?

– Конечно. – Сержант взвел курок винтовки.

– Ранцы снять, – велел стрелкам Шарп и, сбросив с плеч свой, повернулся к лейтенанту. – Ждите здесь, Гарри, пока не свистну. Два свистка – открываете огонь отсюда. Три – спускаетесь в поселок. – Он посмотрел на Хэгмена. – Не стреляй, Дэн, пока нас не увидят. Все легче будет, если спустимся незамеченными. – И, повысив голос, чтобы слышали все, добавил: – Идем быстро! Готовы? У всех заряжено? Тогда пошли! Живо!

Стрелки перевалили через вершину и устремились вниз по крутому склону вслед за командиром. Шарп взглянул влево, туда, где продвигалась вдоль речушки небольшая колонна, но никто из французов не оглянулся – топот бегущих по склону стрелков в зеленых мундирах терялся за стуком лошадиных копыт и подбитых гвоздями солдатских башмаков. До ближайшей лачуги оставались считаные ярды, когда один из пехотинцев оглянулся и что-то выкрикнул. В ту же секунду Хэгмен спустил курок бейкеровской винтовки, и выстрел отозвался эхом, отскочившим сначала от дальнего склона меньшей долины, а потом от дальнего бока долины большей. Эхо еще попрыгало, улетая вдаль и слабея, а потом и вовсе утонуло в треске выстрелов с вершины холма.

Последние несколько футов Шарп преодолел одним прыжком. Упав при приземлении, он сразу вскочил и обежал наваленную у стены домика навозную кучу. Возле одной из лачуг стояла лошадь, привязанная к вбитому в землю стальному штырю. Дверь лачуги распахнулась, на пороге появился французский солдат – в рубашке, сером кителе и без штанов. Увидев Шарпа, он вскинул мушкет, но, заметив за его спиной других англичан, бросил оружие и поднял руки. Подбегая к двери, Шарп выхватил палаш, оттолкнул француза и ворвался в лачугу с голыми каменными стенами, деревянными балками и крышей из камней и дерна. Внутри было темно, но Шарп разглядел голую девочку, ползущую по земляному полу в угол. На ногах у нее темнела кровь. Второй француз, в спущенных ниже колен кавалерийских штанах, попытался встать и вытащить из ножен палаш, но Шарп ударил его ногой в пах. Ударил так, что насильник вскрикнул и, задохнувшись от боли, упал на залитый кровью пол, подтянул к животу колени и жалобно заскулил. На утоптанной земле лежали еще двое мужчин, но, повернувшись к ним, Шарп понял, что это местные и оба мертвы. Им перерезали горло.

В долине продолжалась нестройная стрельба. Шарп вернулся к двери, где, заложив руки за голову, сидел на корточках бесштанный французский пехотинец.

– Пэт!

– Удерживаем ублюдков, сэр, – отозвался сержант, предвидя вопрос командира.

Стрелки расположились за лачугами, откуда и вели беглый огонь. Из винтовочных дул вырывался густой, пахнущий тухлыми яйцами белый дым. Французы не оставались в долгу, и мушкетные круглые пули щелкали по каменным стенам. Шарп кинулся обратно в дом, собрал оружие французов и выбросил за дверь.

– Перкинс!

Стрелок Перкинс подбежал к двери. В роте он был младшим или по крайней мере считался таковым. Ни дня, ни даже года своего рождения Перкинс не знал, но бритвой еще не пользовался.

– Сэр?

– Если кто-нибудь из этих гадов шевельнется, прикончи.

Пускай Перкинс и выглядел юным, но выражение его худощавого лица напугало француза, и тот умоляюще протянул руку.

– Я за ними присмотрю, сэр, – пообещал стрелок, надевая на ствол штык с латунной рукоятью.

Собрав разбросанную по полу испачканную одежду, Шарп протянул ее забившейся в угол девушке. Бледная, испуганная, едва ли не ребенок, она тихо плакала.

– Сволочи! – бросил Шарп пленникам и выбежал из лачуги.

Над головой просвистела пуля, и он поспешил залечь в укрытии рядом с Харпером.

– Лягушатники-то хороши, – уныло заметил ирландец.

– Ты же вроде говорил, что вы их сдерживаете.

– Да только они с этим не согласны. – Харпер привстал, прицелился, выстрелил, снова спрятался и принялся перезаряжать. – Да, хороши.

Французы и впрямь были хороши. Шарп ожидал, что неприятель поспешит отступить и укрыться от ружейного огня, но вместо этого лягушатники развернули стрелковую цепь, и крупная одиночная цель превратилась в россыпь мелких мишеней. Между тем сопровождающие пехоту драгуны спешились, и лишь один, оставшись верхом, погнал лошадей туда, где их не могли достать вражеские пули. Объединившись, мушкеты пехотинцев и карабины драгун представляли серьезную опасность для людей Шарпа. Конечно, винтовки Бейкера стреляли точнее и убивали на расстоянии вчетверо большем, но и времени на их перезарядку требовалось немало. Каждую пулю требовалось завернуть в кожаный лоскут и забить, прогнав через канавки нарезного ствола, тогда как в гладкий ствол мушкета она падала сама. Стрелки Шарпа уже отказались от кожаных лоскутов, но выигрыш во времени обернулся потерей одного из главных преимуществ: меткости. Хэгмен и трое его товарищей продолжали вести огонь с вершины холма, однако этого было недостаточно, и стрелков внизу пока спасали только каменные стены лачуг, за которыми они укрылись.

Из кармашка на ремне Шарп достал свисток и дунул два раза, после чего снял с плеча винтовку, выступил из-за угла и, взяв на мушку клуб дыма в долине, выстрелил. Приклад сильно толкнул в плечо, и в тот же миг мушкетная пуля ударилась в стену над головой. Осколок камня скользнул по перечеркнутой шрамом щеке и рассек до крови кожу в полудюйме от глаза.

– Хороши, мерзавцы, – нехотя подтвердил Шарп оценку, данную неприятелю Харпером.

А в следующее мгновение оглушительный мушкетный залп оповестил стрелков о том, что Гарри Прайс вывел своих красномундирников на позицию, откуда они и ударили по французам.

Первый же залп Прайса решил исход боя. Шарп услышал громкий приказ на французском, и секундой позже вражеская стрелковая цепь съежилась и исчезла. Времени на второй залп Гарри Прайсу уже не хватило – противник отступил на безопасное расстояние.

– Грин! Хоррел! Макдональд! Кресакр! Смит! Сержант Латимер! – окликнул Шарп своих стрелков. – Пятьдесят шагов вниз, в долину! Передовое охранение. Но если лягушатники снова полезут, возвращайтесь сюда. Всё, пошли! Остальным ждать здесь.

– Господи, сэр! Вам надо это увидеть. – Харпер толкнул дверь ближайшего дома своим семиствольным ружьем.

Оружие это, предназначенное для ведения огня с марсов британских военных кораблей, имело семь стволов полудюймового калибра и один кремневый замок. В сущности, это была миниатюрная картечница, и только самые сильные и крепкие солдаты могли стрелять из нее, не рискуя повредить плечо. Харпер был как раз таким силачом, но отличался трогательной сентиментальностью, и сейчас в глазах здоровяка-ирландца поблескивали слезы.

– О боже! – Сержант перекрестился. – Вот же твари!

Шарп уже почуял кровь и теперь, глянув за спину сержанту, ощутил в горле тошнотворный комок.

– Боже…

Жалкая лачуга была пропитана кровью; ею были забрызганы стены и залит пол, на котором лежали безжизненные детские тела. Шарп попытался сосчитать их, но определить, где кончается одно и начинается другое, было трудно. Детей сначала раздели, а потом им всем перерезали горло. Не избежала общей участи и собачонка, чей труп со спутанной и слипшейся шерстью бросили на детей. Мертвецы казались неестественно белыми на фоне темных разливов крови.

– Боже милосердный! – Шарп попятился и, выйдя из вонючей тени, вдохнул свежего воздуха.

Ужаса в его жизни хватило с лихвой. Рожденный шлюхой в лондонских трущобах, он прошел под бой британских барабанов от Фландрии до Мадраса, пережил индийские войны, прошагал от португальского берега до испанской границы, но никогда, даже в пыточных застенках султана Типу в Серингапатаме, не видел зарезанных детей, сваленных в кучу, словно скот на бойне.

– Сэр, здесь еще, – подал голос капрал Джексон, которого только что вывернуло наизнанку у входа в загон, где лежали окровавленные тела двух стариков.

Перед смертью бедняг подвергли отвратительным пыткам.

Шарп подумал о Терезе, сражавшейся с такими же подонками, которые пытали и потрошили своих жертв. Потом, не выдержав вторгшихся в его мысли образов, сложил ладони рупором и, повернувшись к холму, прокричал:

– Харрис! Сюда!

Стрелок Харрис был самым образованным человеком в роте. Когда-то он был учителем, даже хорошим учителем, но от скуки стал прикладываться к бутылке, и пьянство сгубило его. В том смысле, что из-за него Харрис угодил в армию, где любил порой демонстрировать свою эрудицию.

– Сэр? – спросил он, спустившись с холма.

– По-французски говоришь?

– Так точно, сэр.

– В том доме двое лягушатников. Выясни, что это за часть и зачем сюда приперлась. И… Харрис!

– Да? – Рыжеволосый стрелок обернулся.

– Не церемонься с ними.

Тон, каким это было произнесено, шокировал даже Харриса, привыкшего к манерам капитана.

– Есть, сэр.

Шарп пересек крохотную площадь в центре поселка. Его люди уже осмотрели два домика на другой стороне реки, но мертвых там не обнаружили. Резня ограничилась тремя жилищами на ближнем берегу, где и стоял сержант Патрик Харпер с мрачно-страдальческим выражением на лице. Уроженца графства Ольстер, что в провинции Донегол, загнали в британскую армию голод и бедность. Настоящий великан, он был на четыре дюйма выше Шарпа, имевшего рост шесть футов. В бою Харпер внушал неприятелю ужас, хотя в обычных обстоятельствах был любезным, веселым и беззаботным. За этим добродушием таилось главное противоречие его жизни, заключавшееся в том, что он не питал никакой любви к королю, за которого сражался, и почти никакой к стране, чей флаг защищал. Однако при этом он был одним из лучших солдат в армии короля Георга и самым верным другом. За друзей Харпер и дрался, а самым близким из них, несмотря на неравенство в служебном положении, был Шарп.

– Это же просто детишки. Кто мог такое сотворить?

– Они. – Шарп кивнул в сторону долины, где речушка вливалась в широкую, полноводную реку.

Там и остановились одетые в серое французы; слишком далеко, чтобы опасаться британских винтовок, но достаточно близко, чтобы видеть происходящее в разграбленном поселке.

– Некоторых детей тоже изнасиловали.

– Я видел, – буркнул Шарп.

– Но зачем, сэр? Какой смысл?

– Это одному Богу известно.

Им обоим было худо, но, как ни докапывайся до корней греха, этим не отомстишь за убитых детей, не спасешь поврежденный рассудок изнасилованной девочки и даже не предашь земле залитые кровью трупы. Это даже не поможет небольшому отряду, оказавшемуся, как уже понял Шарп, в опасной близости от передовых линий французов, отыскать дорогу к британским позициям.

– Задай этот вопрос чертову капеллану, если найдешь его ближе, чем в лиссабонских борделях, – сердито ответил Шарп и, повернувшись, посмотрел на дома с мертвецами. – Как, скажи на милость, их хоронить?

– Нам такое не по силам, сэр. Обрушим на них стены, вот и все. – Харпер посмотрел в долину. – Убил бы этих извергов. Как быть с теми двумя?

– Убьем, – коротко ответил Шарп и, заметив вышедшего из дома Харриса, добавил: – Но сначала получим парочку ответов.

В руке Харрис держал драгунский шлем из серого металла, с плюмажем из стянутых бечевкой длинных конских волос, тоже серых. Подойдя к Шарпу, Харрис запустил пальцы в плюмаж.

– Сэр, я выяснил, кто они. Отряд из бригады Лу – Волчьей бригады. Называется так по имени командира, бригадного генерала Ги Лу. Лу – это «волк» по-французски. Считают себя элитным подразделением. Этой зимой им было поручено держать открытой дорогу через горы, и задание они выполнили, устроив ад для местных. За каждого убитого солдата Лу убивал пятьдесят человек. Вот так они здесь и держались. Двое его людей попали в засаду и были убиты, так что вот это – цена за них. – Харрис кивнул на дома с мертвецами. – Сам Лу, сэр, где-то поблизости. Если только пленные не врут, в чем я сомневаюсь. Он оставил здесь нескольких человек, а сам отправился с эскадроном на поиски беглецов в соседнюю долину.

Шарп посмотрел на лошадь, стоявшую на привязи в центре поселка, и подумал о захваченном в плен пехотинце.

– Эта бригада… она кавалерийская или пехотная?

– Есть и пешие, и конные, – сказал Харрис. – Это особая бригада, сэр, сформированная для борьбы с партизанами. У Лу два пехотных батальона и полк драгун.

– И все носят серое?

– Как волки, сэр.

– Что делать с волками, мы знаем, – кивнул Шарп и повернулся на голос сержанта Латимера, командовавшего пикетом, который стоял между ротой Шарпа и французами.

На этот раз Латимер предупреждал не о новой атаке, а о приближении четырех французских всадников. Один нес трехцветный флажок, едва видневшийся из-под наброшенной на острие пики грязной белой рубашки.

– Хотят поговорить, – сказал Шарп.

– Я с ними поговорю, – процедил Харпер, взводя курок семиствольной винтовки.

– Нет! – остановил его Шарп. – Вернись к роте и скажи, чтобы никто не стрелял. Это приказ.

– Есть, сэр. – Харпер бросил злобный взгляд на приближавшихся французов и отошел, чтобы предупредить стрелков: держать себя в руках и убрать палец со спускового крючка.

Шарп, с винтовкой на плече и палашом на боку, направился к четверке всадников. Двое из них были офицерами, другие двое – знаменосцами, и соотношение флагов и людей выглядело почти неприличным, как будто офицеры считали себя выше прочих смертных. В трехцветном флажке ничего необычного не было – заурядный гидон, не более того, а вот второй штандарт представлял собой нечто особенное. Это был французский «орел» с раскинутыми позолоченными крыльями, восседавший на насаженном на древко постаменте. У большинства такого рода штандартов на древке висел шелковый триколор, здесь же к постаменту были прикреплены шесть волчьих хвостов. В штандарте было что-то варварское, наводившее на мысли о давно минувших днях, когда армии конных язычников вырвались из азиатских степей, чтобы разграбить и разрушить христианский мир.

И хотя при виде штандарта с волчьими хвостами в жилах у Шарпа похолодела кровь, это не шло ни в какое сравнение с эффектом, который произвел всадник, пришпоривший коня и выехавший вперед. Не серыми у него были только сапоги. Серым был мундир, серым был конь, роскошный серый плюмаж украшал шлем и даже серый ментик был оторочен серым волчьим мехом. Голенища были поверху окантованы полосками серой волчьей шкуры, серая же шкура служила чепраком. Волчьей кожей были обтянуты длинные прямые ножны и седельный чехол для карабина, и даже нахрапник уздечки представлял собой ленту из серого меха. Серой была и борода всадника, короткая и аккуратно подстриженная; но в целом лицо, безжалостное, свирепое, в шрамах, годилось для кошмаров. Всадник осадил коня, и с этого лица, обветренного, закаленного сражениями, глянули на Шарпа глаза – налитый кровью и слепой, затянутый молочной пленкой.

– Моя фамилия Лу, – сказал он. – Бригадный генерал Ги Лу армии его императорского величества. – Тон был на удивление мягок, интонации вежливы, а в английской речи слышался легкий шотландский акцент.

– Шарп. Капитан Шарп. Британская армия.

Три других француза остановились в дюжине ярдов позади генерала. Выпростав ногу из стремени, генерал легко соскочил на землю. Уступая Шарпу в росте, он все же был высок, хорошо сложен и подвижен. Шарп дал французу навскидку лет сорок, и, если он не ошибся, тот был на шесть лет старше его самого. Достав из отороченной мехом ташки две сигары, Лу предложил одну Шарпу.

– Я не принимаю подарков от убийц.

Лу рассмеялся, словно негодование британца лишь позабавило его:

– Вам же хуже, капитан. Так у вас говорят? Вам же хуже. Знаете, я был в плену в Шотландии. В Эдинбурге. Очень холодный город. Но женщины красивые. Очень красивые. Некоторые учили меня английскому, а я учил их обманывать скучных мужей-кальвинистов. Мы, отпущенные под честное слово офицеры, жили неподалеку от Свечного ряда. Знаете это место? Нет? Обязательно посетите Эдинбург. Прекрасный город, просвещенный и гостеприимный, несмотря на кальвинистов и кухню. После подписания Амьенского мира я едва не остался там. – Лу сделал паузу, ударил кремнем по стали, подул на затлевший льняной трут и прикурил сигару от его пламени. – Едва не остался, но вы сами знаете, как бывает. Она была замужем за другим, а я люблю Францию, поэтому я здесь, а она там и мечтает обо мне чаще, чем я о ней. – Генерал вздохнул. – Мне о ней погода напомнила. Мы часто лежали в постели, глядя на дождь и проплывающий за окнами туман. Холодно сегодня, а?

– Вы и оделись по погоде, генерал, – сказал Шарп. – Мехов на вас, как на шлюхе под Рождество.

Лу неприятно улыбнулся. Зубы у него были желтые, двух недоставало. С Шарпом он говорил любезно, но то была любезность кота, готового убить мышь. Затянувшись так, что зарделся кончик сигары, он пристально посмотрел на Шарпа налитым кровью глазом из-под серого козырька.

Лу видел перед собой высокого мужчину с обшарпанной винтовкой на плече и тяжелым палашом на боку. Форма рваная, в пятнах и заплатах. Черный шнур между сохранившимися серебряными пуговицами истрепался в лохмотья. Ниже – обшитые кожей французские кавалерийские рейтузы. Остатки красного офицерского пояса стягивают талию, на шее свободно повязан черный шарф. Форма выдавала человека, давно отказавшегося от атрибутов военнослужащего мирного времени в пользу солдатских практических удобств. Ко всему прочему человек еще и жесткий, решил Лу, не столько из-за шрама на щеке, сколько из-за поведения стрелка, его манеры держаться, неуклюжей и недоброй, как у того, кто предпочитает драться, а не разговаривать. Лу пожал плечами, отставив любезности, и перешел к делу:

– Я пришел за моими людьми.

– Забудьте о них, генерал, – ответил Шарп.

Он уже решил, что не станет величать француза ни «сэром», ни «месье».

Лу вскинул брови:

– Они мертвы?

– Будут.

Лу отмахнулся от назойливой мухи. Свисавшие со шлема ремни в стальной оплетке напоминали каденетты, косички, которые французские гусары отращивали на висках. Он еще раз затянулся табачным дымом и улыбнулся.

– Позвольте, капитан, напомнить вам о правилах войны.

Шарп ответил на предложение Лу словцом, которое француз вряд ли часто слышал в просвещенном обществе Эдинбурга.

– Я не беру уроков от убийц, – продолжал он, – и уж тем более касательно правил войны. То, что сотворили в этой деревне ваши люди, войной назвать нельзя. Это резня.

– Разумеется, это война, – спокойно возразил Лу, – и мне не нужны ваши лекции, капитан.

– Лекции вам, может, и не нужны, но урок уж точно необходим.

Лу рассмеялся. Повернувшись, он прошел к ручью, широко зевнул, наклонился, зачерпнул воды и поднес ладони ко рту. Потом вернулся к Шарпу.

– Позвольте объяснить, капитан, в чем заключается моя задача, а вы попробуйте поставить себя на мое место. Может, тогда забудете свои скучные английские моральные догмы. Моя задача, капитан, патрулировать дороги, идущие через эти горы, и обеспечивать безопасное прохождение фургонов с боеприпасами и продовольствием, которые помогут нам разбить вас, британцев, и оттеснить к морю. Мои враги – не солдаты в форме, под знаменем и с кодексом чести, а сборища штатских, которым не нравится мое присутствие. Пусть их! Пусть негодуют и возмущаются – имеют на то право, – но если они нападут на меня, капитан, я буду защищаться. Защищаться так решительно и беспощадно, используя все доступные мне средства, что они тысячу раз подумают, прежде чем осмелятся напасть снова. Знаете, какое главное оружие у герильерос? Ужас, капитан, чистый ужас, а раз так, то я должен быть ужаснее моего врага, а мой враг в этой провинции воистину ужасен. Вы слышали об Эль Кастрадоре?

– Кастратор? – догадался Шарп.

– Совершенно верно. Его называют так из-за того, как он поступает с французскими солдатами. Причем он делает свое дело, пока они живы, а затем оставляет их истекать кровью. Кастратор, к моему сожалению, еще не убит, но за последние три месяца ни один из моих людей кастрирован не был, а знаете почему? Потому что люди Кастратора боятся меня больше, чем боятся его самого. Я взял верх над ним, капитан, я обезопасил горы. Во всей Испании, капитан, это единственное место, где французы могут передвигаться без риска, а почему? Потому что я повернул оружие герильерос против них самих. Я оскопляю их так же, как они оскопили бы меня, но пользуюсь более тупым ножом. – Генерал Лу недобро улыбнулся. – А теперь скажите, капитан, разве вы не поступали бы так же, как поступаю я, если бы оказались на моем месте? Если бы ваших людей кастрировали и ослепляли, если бы им выпускали внутренности, если бы с них, живых, сдирали кожу и оставляли их умирать?

– С детьми? – Шарп ткнул большим пальцем в сторону деревни.

В единственном зрячем глазу Лу мелькнуло удивление, как будто ему было странно слышать такое возражение от солдата.

– Разве крысу щадят лишь потому, что она мала? Паразит есть паразит, независимо от возраста.

– По-моему, вы сами сказали, что в горах сейчас безопасно, – напомнил Шарп. – А раз так, то зачем же убивать?

– Затем, что на прошлой неделе два моих солдата погибли в деревне неподалеку отсюда. Семьи убийц укрылись здесь, надеясь, что я их не найду. Но я нашел, и отныне, можете мне поверить, капитан, ни один мой человек в засаду возле Фуэнтес-де-Оньоро не попадет.

– Попадет, если встретится там со мной.

Лу с сожалением покачал головой:

– Вы слишком скоры на угрозы, капитан. Думаю, если мы сразимся, я научу вас осторожности. А пока… верните моих людей, и мы уйдем.

Шарп ненадолго задумался, потом пожал плечами и повернулся:

– Сержант Харпер!

– Сэр?

– Выведите тех двух лягушатников.

Харпер замялся, словно желал узнать, каковы намерения Шарпа, но потом все же направился к лачугам. Секундой позже он появился с двумя пленными, которые так и остались без штанов. Один вдобавок сгибался от боли.

– Он ранен? – спросил генерал.

– Получил от меня по яйцам, – ответил Шарп. – Он насиловал девочку.

Такое объяснение, похоже, удивило Лу.

– Вы так привередливы в отношении насилия, капитан Шарп?

– Чудно́ для мужчины, а? Да, привередлив.

– Такие офицеры есть и у нас, – сказал Лу, – но несколько месяцев в Испании избавляют от излишней чувствительности. Женщины здесь дерутся наравне с мужчинами, и если женщина рассчитывает, что юбки защитят ее, то она ошибается. Изнасилование – часть ужаса, но оно служит и другой цели. Разрешите солдату насиловать, и он забудет про голод и задержанное на год жалованье. Насилие – оружие, капитан, не хуже любого другого.

– Я буду помнить об этом, генерал, когда мы вступим во Францию. – Шарп снова повернулся к лачугам. – Стойте там, сержант! – Пленных уже сопроводили к выходу из деревни. – Да, и вот что, сержант…

– Сэр?

– Принесите их штаны. Пусть оденутся как положено.

Довольный ходом своей миссии, Лу улыбнулся Шарпу:

– Вы поступаете разумно, это хорошо. Не хотелось бы драться с вами так, как приходится драться с испанцами.

Шарп посмотрел на Лу. Что за варварская форма? Наряд оборотня из кошмара. В таком только детей пугать. А вот палаш у оборотня не длиннее, чем у Шарпа, и карабин его не так точен, как винтовка Бейкера.

– Не думаю, что вы смогли бы драться с нами, – сказал Шарп. – Мы настоящая армия, а не кучка безоружных женщин и детей.

Генерал напрягся:

– Вы еще узнаете, капитан, что генерал Лу может сражаться с любым врагом и в любом месте. Я никому не проигрываю, капитан. Никому.

– Если вы никому не проигрываете, генерал, то как же оказались в плену? – усмехнулся Шарп. – Небось крепко спали?

– Я направлялся в Египет, и наш корабль был захвачен Королевским военно-морским флотом. Поражением это назвать нельзя. – Лу посмотрел на двух своих солдат, натягивавших штаны. – А где лошадь кавалериста Годена?

– Там, куда отправляется кавалерист Годен, лошадь ему не понадобится.

– Идти он может? Да, полагаю, что может. Ладно, так и быть, лошадь я вам уступаю, – высокомерно заявил Лу.

– Он отправляется в ад, генерал, – продолжил Шарп. – Я одеваю их, потому что они солдаты, и даже ваши паршивые солдаты имеют право умереть в штанах. – Он снова обернулся. – Сержант! К стенке их. И мне нужна расстрельная команда, по четыре человека на каждого пленного.

– Капитан! – рявкнул Лу, и его рука легла на эфес сабли.

– Меня вы не испугаете. Ни вы сами, ни ваш маскарадный костюм. Вытащите саблю, и мы забрызгаем ваш белый флаг вашей же кровью. Там, на гребне, у меня стрелки, которые размажут ваш зрячий глаз с двухсот ярдов, и один из них целится в вас.

Лу посмотрел на холм. Он увидел там красномундирников Прайса и одного стрелка в зеленом кителе, но, конечно, определить численность отряда не смог. Генерал повернулся к Шарпу:

– Вы капитан. Всего лишь капитан. Значит, сколько у вас здесь? Рота? Может быть, две? Больше двух рот простому капитану британцы не доверят. У меня же в полумиле отсюда почти вся бригада. Убьете моих людей, и вас будут преследовать как собак, и вы умрете собачьей смертью. На вас прекратят распространяться правила войны, как вы не распространяете их на моих людей. И уверяю вас, капитан, вы подохнете так же, как подыхают мои испанские враги. От очень тупого ножа.

Не ответив на угрозу, Шарп обратился к Харперу:

– Команда готова?

– Готова, сэр. И с нетерпением ждет.

Шарп посмотрел на француза:

– Ваша бригада далеко отсюда. Будь она близко, вы бы не трепались со мной, а пошли в атаку. А теперь извините, мне нужно отправить правосудие.

– Нет! – бросил генерал таким тоном, что даже Шарп обернулся. – Я заключил сделку с моими людьми. Вы понимаете, капитан? Вы – вожак, я – вожак, и я обещал моим людям, что никогда их не брошу. Не вынуждайте меня нарушить обещание.

– Плевать мне на ваше обещание.

Лу ждал такого ответа и потому пожал плечами.

– Тогда, может, вам не наплевать вот на что, капитан Шарп. Если не вернете моих людей, я назначу цену за вашу голову. У каждого человека в Португалии и Испании появится причина выследить и затравить вас. Убьете этих двоих – и подпишете себе смертный приговор.

Шарп улыбнулся:

– Вы не умеете проигрывать, генерал.

– А вы умеете?

Шарп уже уходил.

– Я никогда не проигрывал, – бросил он через плечо, – так что не знаю.

– Ваш смертный приговор! – прокричал ему вслед генерал.

Капитан поднял два пальца. Он слышал, что французы при Азенкуре обещали английским лучникам отрубить пальцы, которыми те натягивали тетиву. Англичане выиграли сражение, а потом придумали презрительный жест, чтобы показать самоуверенным ублюдкам, кто лучше воюет. И теперь Шарп воспользовался этим жестом.

А потом пошел убивать людей оборотня.

* * *

Майор Майкл Хоган отыскал Веллингтона у моста через речку Туронес, где три французских батальона попытались сдержать наступающих британцев. Бой был скоротечным и жестоким, и поведать о нем теперь могли убитые французы и британцы. Полоса мертвых тел обозначала черту, где противники сошлись в рукопашной; жуткие кровавые пятна отмечали место, по которому ударили анфиладным огнем два британских орудия, и, наконец, россыпь трупов показывала отступление французов через мост, уничтожить который не успели их саперы.

– Флетчер полагает, что мост построен римлянами, – приветствовал Веллингтон ирландца.

– Милорд, порой я и сам гадаю, есть ли в Португалии и Испании хоть один мост, построенный после римлян. – День выдался холодный и сырой, и Хоган, завернувшись в плащ, дружески кивнул трем адъютантам его светлости, после чего вручил генералу письмо. Печать с оттиском испанского королевского герба была взломана. – Милорд, я счел необходимым ознакомиться с содержимым в качестве меры предосторожности, – объяснил Хоган.

– Неприятности? – спросил генерал.

– Иначе, милорд, я бы вас не побеспокоил, – мрачно ответил Хоган.

Читая письмо, Веллингтон хмурился. Генерал был представительным мужчиной сорока двух лет, столь же крепкий физически, как любой солдат в его армии. Да еще, подумал Хоган, умнее большинства. Британская армия отличалась необъяснимой способностью находить наименее компетентного человека и возлагать на него верховное командование, но в случае с сэром Артуром Уэлсли, ныне виконтом Веллингтоном, система дала сбой, и армия его величества в Португалии получила наилучшее руководство из возможных. Так, по крайней мере, считал Майкл Хоган, допуская, что его мнение может быть предвзятым. Как-никак именно Веллингтон содействовал карьере Хогана, поручив сообразительному ирландцу возглавить разведку, в результате чего между ними установились близкие плодотворные отношения.

Генерал прочитал письмо еще раз, теперь уже заглядывая в перевод, предусмотрительно подготовленный Хоганом. Майор между тем оглядывал поле боя, на котором уже хозяйничали тыловые команды. К востоку от моста, где по склону, деликатно извиваясь, сбегала узкая дорога, рабочие искали в кустах трофеи. Мертвых французов раздевали донага и складывали, как дрова в поленнице, возле длинной неглубокой могилы, расширить которую пыталась команда землекопов. Другие рабочие грузили на повозку французские мушкеты, фляги, подсумки, башмаки и одеяла. Попадались и вещи весьма экзотические, поскольку французы обременили себя немалой добычей, ограбив тысячу португальских деревень, и солдаты Веллингтона находили церковные одежды, подсвечники и серебряные блюда.

– Удивительно, чего только не прихватит солдат при отступлении, – заметил генерал. – У одного мертвеца нашли табуретку для доения. Самую обыкновенную табуретку! О чем он думал? Собирался тащить ее во Францию? – Веллингтон протянул письмо Хогану. – Проклятье, – сказал он мягко и, помолчав, уже решительнее добавил: – Чтоб их! – Жестом отослав адъютантов и оставшись наедине с Хоганом, генерал продолжил: – Чем больше я узнаю о его католическом величестве короле Фердинанде Седьмом, тем больше укрепляюсь во мнении, что его следовало утопить при рождении.

Хоган улыбнулся:

– Признанный способ, милорд, удушение.

– В самом деле?

– В самом деле, милорд. Комар носу не подточит. Мать просто объяснит, что неудачно повернулась во сне и придавила несчастного малыша, а Святая церковь объявит о рождении еще одного ангелочка.

– В моем роду, – сказал генерал, – нежеланных детей отправляют в армию.

– Эффект почти такой же, милорд, вот только ангелочков не прибавляется.

Веллингтон коротко рассмеялся и помахал письмом:

– Так как же оно к нам попало?

– Обычным путем, милорд. Слуги Фердинанда вывезли контрабандой из Валанса и переправили на юг к Пиренеям, где передали партизанам, а те уже доставили нам.

– И копию в Лондон, да? Есть шанс перехватить лондонскую копию?

– Увы, сэр, ушла две недели назад. Скорее всего, она уже там.

– Черт, проклятье! Проклятье! – Веллингтон мрачно уставился на мост, где на строповую тележку укладывали ствол разобранного французского орудия. – Так что делать, а, Хоган? Что делать?

Проблема была достаточно проста. Письмо, копия которого ушла принцу-регенту в Лондон, доставили от короля Испании Фердинанда, пребывавшего в качестве пленника Наполеона во французском замке в Валансе. В письме говорилось, что его католическое величество, следуя духу сотрудничества с его английским родственником и руководствуясь желанием изгнать французских захватчиков со священной земли его королевства, дал указание Ирландской королевской роте, дворцовой гвардии его католического величества, присоединиться к войскам его британского величества под командованием виконта Веллингтона. Жест этот, при всей его кажущейся щедрости, пришелся не по вкусу генералу, не видевшему пользы от беспризорной роты дворцовой стражи. Другое дело – батальон обученной пехоты в полной боевой экипировке. Такая воинская часть пришлась бы кстати, но от роты церемониальных войск толку будет не больше, чем от распевающего псалмы хора евнухов.

– И они уже прибыли, – вкрадчиво добавил Хоган.

– Они уже что?.. – Вопрос Веллингтона улетел по меньшей мере на сто ярдов – случайный пес, посчитавший, что окрик относится к нему, бросился прочь от облепленных мухами внутренностей, вывалившихся из распоротого живота французского артиллерийского офицера. – Где они? – сердито спросил Веллингтон.

– Где-то на Тахо, милорд, плывут к нам на барже.

– И как, черт возьми, они сюда попали?

– Морем, милорд, если верить моему осведомителю. На наших судах.

Хоган насыпал табак на левую руку и вдохнул сначала одной, потом другой ноздрей. Его глаза заслезились, на секунду он замер, а потом громко чихнул. Лошадь вздрогнула, прядая ушами.

– Командир Ирландской королевской роты утверждает, – продолжил Хоган, – что провел своих людей к восточному побережью Испании и нанял судно до Менорки, где их принял на борт наш королевский флот.

Веллингтон насмешливо хмыкнул:

– И французы даже не попытались им помешать? Половина королевской гвардии открыто уходит из города, а король Жозеф смотрит на это сквозь пальцы?

Брат Бонапарта Жозеф, посаженный на испанский трон, оставался на нем только благодаря тремстам тысячам французских штыков.

– Пятая часть королевской гвардии, милорд, – вежливо поправил генерала Хоган. – И да, именно так лорд Кили и говорит. Кили – их командир.

– Кили?

– Ирландский пэр, милорд.

– Черт возьми, знаю я ирландских пэров. Кили… Граф Кили. Изгнанник, верно? Его мать, помнится, в девяностых давала деньги Тону. – (Вольф Тон, ирландский патриот, собирал деньги и вербовал добровольцев в Европе и Америке, чтобы поднять в своей родной Ирландии восстание против англичан. Восстание переросло в открытую войну в 1798 году, когда Тон вторгся в Донегол с небольшой французской армией. Армия была разгромлена, сам же Тон предпочел покончить с собой в Дублинской тюрьме, избежав таким образом британской виселицы.) – Не думаю, что Кили чем-то лучше своей матери, – мрачно заметил Веллингтон, – а уж та – сущая ведьма, которую стоило бы задушить при рождении. Его светлости можно доверять?

– Как я слышал, милорд, он выпивоха и транжира, – ответил Хоган. – Во главе Ирландской королевской роты его поставили лишь потому, что он оказался единственным ирландским аристократом в Мадриде и его мать имела влияние на короля. Она уже умерла, да упокоит Господь ее душу.

На глазах у майора солдат поддевал штыком внутренности французского офицера. Кишки неизменно соскальзывали, и в конце концов сержант, не выдержав, приказал либо собрать их руками, либо оставить воронам.

– И чем же эта ирландская гвардия занималась с тех пор, как Фердинанд уехал из Мадрида? – спросил Веллингтон.

– Жили как побирушки, милорд. Охраняли Эскориал, драили башмаки, на неприятности не нарывались, распутничали, пьянствовали да ломали шапку перед французами.

– Но не дрались с ними.

– Разумеется, нет. – Хоган помолчал. – Слишком уж удачно все устроилось, милорд. Гвардейцам разрешают уйти из Мадрида, погрузиться на судно и прибыть к нам. Тем же временем из Франции тайком вывозят письмо, в котором сказано, что рота – подарок вам от содержащегося в плену его величества. Не иначе, милорд, ко всему этому лягушатники приложили руку.

– И что, предложим чертовым гвардейцам убираться?

– Не уверен, что сможем. Принцу-регенту в Лондоне такой жест, несомненно, не польстит, и Форин-Офис, будьте уверены, сочтет любое неуважительное действие по отношению к ирландской роте как оскорбление наших испанских союзников. Вот и выходит, милорд, что придется нам этих ублюдков терпеть.

– Хоть для чего-то они годятся?

– Полагаю, для украшения, – без особой уверенности предположил Хоган.

– Украшения стоят денег, – заметил Веллингтон. – Денежный ящик с жалованьем для своей гвардии король Испании, надо думать, не прислал?

– Нет, милорд.

– Иначе говоря, платить должен я? – недобрым тоном осведомился Веллингтон и, когда Хоган сподобился лишь на ангельски смиренную улыбку, разразился проклятиями: – Чтоб им ослепнуть! Платить этим мерзавцам? Ждать, пока они ударят в спину? Их ведь для этого сюда прислали? А, Хоган?

– Не знаю, милорд. Но подозреваю, что так оно и есть.

С того места, где собралась хозяйственная команда, донесся взрыв смеха. В фалдах убитого француза обнаружились рисунки непристойного содержания. Веллингтон вздрогнул и, тронув коня, отъехал подальше от шумной компании. Над развороченной кучкой падали, бывшей еще недавно французским стрелком, дрались вороны. Ненадолго задержав взгляд на неприятной сцене, генерал поморщился.

– Итак, Хоган, что вы знаете об этой ирландской гвардии?

– В основном, милорд, она состоит из испанцев, хотя и те, что родились в Испании, должно быть, потомки ирландских изгнанников. Набирали в гвардию в первую очередь из трех ирландских полков, состоявших на испанской службе, но есть в ней, как я подозреваю, и дезертиры из нашей армии. Многие, полагаю, считают себя патриотами Испании и не прочь сражаться против французов, но среди них немало и афрансесадос, причем в большей степени это относится к офицерам и в меньшей к рядовым.

Афрансесадо называли испанца, перешедшего на сторону французов, и почти все такого рода предатели были выходцами из образованных классов. Хоган прихлопнул слепня, севшего на шею его лошади.

– Все в порядке, Джеремайя, просто голодная муха, – успокоил он животное, после чего вернулся к разговору с Веллингтоном. – Не знаю, милорд, почему их послали сюда, но уверен в двух вещах. Во-первых, избавиться от них дипломатическими средствами невозможно, а во-вторых, нам нужно исходить из предположения, что здесь они нужны французам. Короля Фердинанда, несомненно, хитростью убедили написать письмо. Говорят, он не очень умен.

– В отличие от вас, Хоган. Поэтому я с вами и мирюсь. Так что с ними делать? Поручим копать ямы для латрин?

Хоган покачал головой:

– Милорд, назначение королевской дворцовой гвардии на хозяйственные работы будет рассматриваться как оскорбление наших испанских союзников, а также его католического величества.

– К дьяволу его католическое величество! – проворчал Веллингтон и повернулся к выкопанной наподобие траншеи могиле, куда весьма бесцеремонно укладывали голых мертвых французов. – А хунта? – спросил он. – Как же хунта?

Хунта в Кадисе была регентским советом, управлявшим свободной территорией Испании в отсутствие короля. В ее патриотизме никто не сомневался, чего нельзя было сказать о ее эффективности. Хунта славилась внутренними сварами на почве оскорбленной гордости, и мало что так откровенно задевало эту гордость, как вполне разумное предложение поручить Артуру Уэлсли, виконту Веллингтону, командование всеми воюющими в Испании армиями. Веллингтон уже командовал армией Португалии и британскими войсками в этой стране, и ни один здравомыслящий человек не стал бы отрицать, что он лучший из генералов союзнических сил, хотя бы потому, что он единственный выиграл все сражения. Также никто не возражал против объединения под общим командованием всех армий, сражающихся с французами в Испании и Португалии. И тем не менее хунта отказывалась предоставить Веллингтону такие полномочия. Армии Испании, твердили эти генералы, должен вести в бой испанец, а если ни один испанец до сих пор не доказал, что способен одолеть французов, то это ничего не значит – лучше побежденный испанец, чем победоносный иностранец.

– Хунта, милорд, – осторожно ответил Хоган, – увидит в этом узкий краешек большой черной тучи. Испанцы подозревают британский заговор, имеющий целью развал испанской армии, и они, подобно ястребам с неба, будут наблюдать за тем, как вы обходитесь с Ирландской королевской ротой.

– И главным ястребом, – криво усмехнулся Веллингтон, – будет дон Луис.

– Верно, милорд!

Генерал дон Луис Вальверде был официальным представителем хунты в британской и португальской армиях; его рекомендация потребовалась бы в случае, если бы испанцы решились назначить Веллингтона главнокомандующим. Рассчитывать на такое одобрение не приходилось, поскольку в генерале Вальверде сконцентрировались как кичливая гордость хунты, так и ее вопиющая узколобость.

– Черт побери! – сказал Веллингтон, думая о Вальверде. – Ну, Хоган? Вам платят за то, чтобы вы давали мне советы, так отрабатывайте свое проклятое жалованье.

Хоган помолчал несколько секунд, собираясь с мыслями, потом сказал:

– Боюсь, нам придется принять лорда Кили и его людей. Доверия к ним нет, а значит, нужно хорошенько осложнить их пребывание здесь. Осложнить до такой степени, чтобы они либо вернулись в Мадрид, либо выступили в Кадис.

– То есть мы выдавим их, – сказал Веллингтон. – Каким образом?

– Во-первых, милорд, мы разместим их поближе к французам, чтобы желающие перейти к противнику могли сделать это без особого труда. При этом мы заявим, что отвели гвардейцам столь опасную позицию из уважения к их боевой репутации. Во-вторых, милорд, мы дадим понять, что, не сомневаясь в блестящей подготовленности Ирландской королевской роты для охраны дворца, мы не столь уверены в ее умении вести обычную, повседневную войну с французами. Необходимо настоять, чтобы эти люди прошли курс практической подготовки под руководством человека, который непременно превратит их жизнь в невыносимую пытку.

Веллингтон мрачно улыбнулся:

– Заставим игрушечных пехотинцев попотеть, да? Пусть жуют солдатский хлеб, пока поперек горла не встанет.

– Именно так, милорд. Уверен, они рассчитывают на почтительное обращение и даже на какие-то привилегии; что ж, придется их разочаровать. На должность офицера связи нужно назначить человека с достаточно высоким званием, чтобы не позволил лорду Кили петушиться и рассеял подозрения генерала Вальверде. Но тот, кому предстоит их муштровать, должен быть вылеплен совсем из другого теста. Этакий солдафон – но достаточно сообразительный, чтобы вывести их на чистую воду. ...