Almerto Дорога в…

Думаете, удобно сидеть на узкой веточке, пусть и большого дерева? Нет!!! Ни разу не удобно. Вот нисколечко. Голодный, холодный, злой как чёрт. Сегодня у меня день рождения. Все готовились к нему уже месяц. Всё покупалось для нашей семейной вечеринки, на которую были приглашены только избранные. И поверьте, всё было бы отлично, но я проснулся на голой земле, в пижаме, пусть и теплой, но пижаме, и неизвестно где. Огромная рысь, кажется, оттуда и начала преследовать меня. И вот я здесь, уже чёрт знает сколько времени.

Ладно, представлюсь для начала, так сказать. Антон Шкварцев, финансовый директор. Я также и собственник компании, в которой работаю. Но далеко не все знают об этом. Скрываю это, чтобы жилось спокойно. Мои мать и отец считают, что зря, и что пора уже просто сидеть на пенсии. Мой возраст и то, что отец и мать всё ещё живы, удивляет на самом деле всех. Мы из долгоживущих, и я часто вывожу своих родителей в горы. А именно — на Алтай. Места там — закачаешься.

Вот и на своё пятидесятилетие я хотел сделать им сюрприз и подарить сертификат на кругосветное путешествие, но вот обломалось. Хотя, они увидят конверт с билетами и аннотациями, куда и когда. Только вот воспользуются ли?

— Шшшшшш… — зашипела эта тварь подо мной и начала обдирать ствол дерева своими когтями.

— Пошла вон!!! Тварь!!! Всю плешь мне проела!!! На, жри меня!!! Терпеть уже мочи нет!!! Я сейчас обоссусь. И на тебя, между прочим, а не на дерево. — облегчаю мочевой пузырь и закрываю от блаженства глаза. Как же я долго терпел. Тварь она. Но я так просто не сдамся. Не на того напала.

— Саная, Саная, молодец, девочка. Кого ты там поймала? Три дня тебя нет, бедолажка. Кушать хочешь, да? — слышу снизу человеческий РАЗУМНЫЙ голос и чуть не обливаюсь слезами. Это она-то бедолажка?

Хотел было выглянуть, чтобы показать себя миру и тому разумному, но слова застряли в горле. Внизу стоял огромного роста богатырь и гладил эту белую с кисточками на ушах тварь. А та мурлыкала ему в ладонь. Его следующие слова заставили меня врасти в ствол дерева.

— Вот сейчас поймаем твою добычу и оторвем тебе от неё ножку или ручку.

Мои глаза полезли на лоб, и рот искривился в немом крике. Вот она тварь!!! Еще и мою ножку получит? За то, что загнала меня, как дичь, на дерево? Врёте! Не возьмете!!! Да ни в жизнь!!! Меня?! Антона Шкварцева?! Обливаясь потом, тихо лезу вперед, вернее, вверх и очень даже успешно залезаю на самую верхушку.

— Ну, где же твоя добыча? Что-то не падает.

Чуть не сорвался от такой наглости. Я ещё и падать должен? Ни за что. Хотя, кто его знает. Сцепил замком руки за ствол дерева и зажмурил глаза от натуги.

— Санаечка, а зверя-то нет, не чую его. Хотя, вижу кого-то. Вот ведь чёрт. Ты кого загнала на дуб? Не иначе иномирца? Вот ведь сумасшедшая. — и уже, видимо, мне: — Эй, человече? Падай, поймаю. Ты уж не обессудь.

Открыл глаза и неверяще посмотрел вниз, а вот зря я это сделал. Высота была жуткая, и как слышал-то того богатыря, не пойму. Сейчас его голос, конечно, стал тише, но всё равно, различим и слышен.

— Падай, падай. Не боись, поймаю… только на меня целься.

Неужели, поймает? В голове всякие мысли, но знаю, что не сползу. Я, как кошка, влезаю только вверх, а назад не могу. Ну, вот не могу, и всё. Меня так часто специально задирали в детстве, зная мою слабость. А мать потом залезала следом и отдирала мои пальцы от дерева, потихоньку учила сползать. Но всё равно так и не научила.

— Пошел!!!

От его громкого рыка руки сами отрываются от дерева, тело моё срывается с верхушки, и слышу в падении, как богатырь орет благим матом:

— Не туда, не туда падаешь, твою ж мать!!!

А дальше темнота. Не поймал, видимо.

— О, как окривел, ну ты… Селинушка! Поди ж, опять ударил, а мне врёшь, что с высоты упал он. Вон, шишка какая на самом темечке-то. — рядом кто-то тяжко вздыхает.

— Ма, а он что, так и будет кривой ходить? — вздыхают уже с другой стороны.

— Ну, там отправим его куда, может к колдуну, али колдунье на Сохатую гору. Говорят, она нынче беременна и добро даже иногда делает. Колдун как бы не убил его, мелкий какой он и не приспособленный. Смотри, ручки нежные, а тело какое кривое.

Голос рядом:

— Так это от падения… того…

Голос его мамы с другой стороны вздыхает.

— Ой, и точно. От падения ведь. Сколько лет, не пойму, ему? А ты, Селинушка, не узнавал? И как зовут, может, знаешь?

Открываю глаза и мычу от боли в скуле.

— Не дергайся ты. Окривел ты, человече. Чем прогневал сына маво? — грозно спрашивает хрупкая изящная женщина. Она мельче этого Селина в два раза, наверное. А он рядом обрадованно засопел.

— Ага, говорить не можешь, да?

Моргаю глазами.

— Он не понимает, наверное, нашего говора. Ладно. Привыкнет. После колдуна начнет и на нашем балакать. У него все всё понимают. Видела и знаю. Так что зову его. А ты… м-м-м… как тебя и назвать-то не знаю.

Я пытаюсь выговорить свое имя, но скула и что-то в ней не дают мне и рта открыть. Челюсть свернулась, что ли. А ещё руку и бок не чую совсем. Словно каменные. Дверь хлопнула. Огромный детина понуро смотрит на меня.

— Ты это… прости меня… не хотел, не думал, что в другую сторону падать будешь. Кричал ведь, в меня целься. Ща вот отец опять накажет. Мы к нему только успеваем людей относить или отводить.

Смотрю на него гневно, или пытаюсь, по крайней мере. Но он, видя мой взгляд, начинает говорить не в тему.

— Колдун-то? А, да, он мой отец, мамка говорит, он обрюхатил её по договору. Хотел ведьму из дитя сделать, а родился я. Вот он и помогает, чем может. Иногда сувениры дает. Смотри, какой на днях дал. — и он вытаскивает откуда-то сбоку череп, маленький череп. Звезды в моих глазах сменились темнотой, и я вновь провалился в сон.

— Па, он не был таким кривым, слово даю.

Рядом громкий бас прогудел, как печная труба, выстуженным холодным голосом.

— Ага, не был. Не мне только это говори. Ты их всех притаскиваешь и приводишь от жалости. А мне приходится столько сил прикладывать, чтобы избавить их от страданий и мучений, не жилец он. Аксинья, уносите. Вон, на телегу бросай и в лес. Пусть волки хоть поедят нормально. А то совсем он измучился.

Мое лицо, наверное, перекосилось ещё больше, я замычал что есть силы и что есть мочи дернул всем своим больным телом, так что заорал нечеловеческим голосом. Аксинья завыла, как над покойником, то ли от страха, то ли от жалости. Селин замычал что-то тоже, и лишь колдун сложил руки на груди.

— А седым он был или только стал?

Замолчали враз все. Шею наконец-то отпустило, руки колдуна запорхали по моему телу, настойчиво тыкая в больные места, и вдруг он, изловчившись, дернул что-то во мне так сильно, всё во мне захрустело и заныло от боли. Закатывая глаза от боли и страха, что выкинут куда-нибудь, понял, что жить очень хочу, ну вот очень. Так хочу, что сделаю, что угодно.

— А что с его задом? Саная погрызгла?

И вновь глаза полезли на лоб, очнулся я перевернутым на живот. И руки, и ноги были перевязаны.

— Да не грызла она его. Он вроде не с кровью падал, хотя штаны спущены были, помню точно. А… точно, от страха он с высоты той, наверное…

Но голос колдуна уже тише спросил:

— Сколько он на том дереве сидел?

Селин ответил быстро и точно:

— Три дня. Думаешь, терпел, па?

Колдун ответил медленно:

— Я б не терпел, я бы на кошку ссал, от злости. А она, вишь, высоты боится. Это его и спасло. Грызет она таких мелких. М-да, седой да молодой. Значит, штаны спустил, а надеть забыл. Ты, наверное, и появился. М-даааа… делаааа… На-ка, вот, дерни тут. Ветка, что ли?

Из моего тела что-то дернули родное, и я испустил вой.

— Сынок, это мясо, не дергай его, дома пожрешь. Вон, кусок дерева торчит, видишь? Эх, толку от тебя, людей только губишь. Руки прочь, я сам. Мне трупов и так хватает, подпол полнехонек, по твоей милости, между прочим. — и уже пародируя голос Селина, да так точно, сказал: — С дерева он упал, не успел я его перехватить, говорил ему, на меня метить… вот и верь после этого людям.

Что-то кольнуло, и я, ойкнув, завыл, когда на больную рану в ягодице полилось что-то, шипящее на моем теле.

— Ничего, ничего, зарастет, как на баране. Говорить можешь?

Я закивал, пытаясь разглядеть свой зад, но боль не дала.

— Да не дергайся ты, не дергайся. Просто говори, если можешь. А то, может, у тебя уже и мозгов-то нет. Зачем я тебя лечу. Вон, волкам кину. Они враз сытыми станут и без боли порвут. Я уж заговорю тебя от боли-то. Нам тут глупые не нужны, сына моего за глаза хватает. Мужеложца ещё в придачу.

Слова этого я не знал, но затарабанил:

— Антон я, Шкварцев. У меня день рождение сегодня, ой, вчера или позавчера должно было быть. А я тут проснулся. А тут рысь такая с ушами.

Вновь что-то кольнуло, и я заверещал уже почти на женской ноте:

— Билеты родителям купил в путешествие, чтобы весь свет осмотрели. Им за стоооо уже будеееет. Больнооо, твою ж мать!!!

Голос колдуна прошептал у уха:

— А задница у тебя — что надо. Значит, говоришь, путешествие намечал?

Я закивал быстро.

— Па, он что, наш язык понимает?

Голос Селина заставил меня умолкнуть, я со страхом посмотрел на него.

— Па, а чего он так боится?

Колдун прошипел:

— Тебя все деревенские боятся. А на городских воротах стража и вовсе не впускает. А ты про мелкого паренька спрашиваешь. Конечно, боится.

Я кое-как спросил, давясь от страха:

— А что такое мужело… цство?

Оба переглянулись, и Селин внезапно покраснел, как маков цвет, и тут же вышел за дверь.

— Ну, это он пусть сам тебе объясняет, хотя, он сначала покажет, а потом пояснит. Так что я сразу скажу. Любит он свой, наш, пол, значит. Ясно? Усек?

Киваю меленько, и так чуть в обморок не свалился, а что же было бы, если бы он мне не пояснил. Но другая мысль выскочила вперед первой, и я поспешил её озвучить:

— А я ведь не парень, а вашего возраста буду. Мне уж шестой десяток пошел.

Тот рассмеялся и, разогнувшись, посмотрел на мой зад.

— Так, с твоим задом всё в порядке. М-м-м, значит, к Селину спиной не вставай, не наклоняйся, значит, и в баню с ним не ходи ни под каким предлогом. Заломит! Так, дальше. — он взглядом профи осмотрел меня и сказал, быстро беря меня за бок двумя руками: — Не орать! — и быстро перевернул меня. Я и пикнуть не успел. — Ну, я бы тебе и двадцати не дал. Хорошо сохранился. Хотя, волос седой, таким и был?

Пожимаю плечами.

— На-ка вот, выпей. Аксиньюшка оставила. А Саная, кошка их цепная, может на тебя напасть. Осторожнее будь.

Я посмотрел на колдуна и только сейчас увидел, что глаза у колдуна были разные. Один голубой, другой карий. Темноволосый, с тонкими седыми прядями по вискам и словно небрежно стянутым хвостом почти на спине. А лицо было хищным, зубы, что он сейчас оголил в улыбке, острые и, словно у пираньи, полукругом. Мороз по коже прошелся, когда он спросил вкрадчиво:

— У меня ночевать будешь?

Сразу вспомнилось, что подвал у него забит покойниками под крышку. Но ведь где-то я ночевал, когда был без сознания. Не верю я, что один день так прошел. Если к Селину попрошусь, он может состоянием воспользоваться. И колдун, словно прочитав мои мысли, ответил нехотя сам:

— Нельзя тебе у меня, луна нынче полная. Зверь гулять пойдет разный, приблудный. Зайти ко мне может. Не рискну тебя у себя оставить. По хорошему говорю, честному. Вижу, ты — мужик умный и поймешь меня правильно.

— Боюсь я сына твоего, а звать вас как?

Он усмехнулся.

— Имен у меня много. Вергусом зови, и то верно тоже будет. — Потом, поразмыслив и посмотрев на меня пристально, оглядев с головы до ног, спрашивает так ехидно: — Сын говорил, ты иномирец? Чужак в наших краях?

И до меня доходит, что я не знаю вообще, где я? И словно только проснувшись, оглядываю комнату, в которой я был всё это время. Большой комод посередине стены и кровать у другой стены, где я и лежал. Шкаф во всю стену. Да занавески на окнах до пола, зеленые с чем-то розовым.

— Встать-то можешь? Болезный? — спрашивает меня колдун Вергус. Пожимаю плечами. И запоздало мыкаю:

— М-м-м… м-м-м… а где я? В каком городе?

Он с улыбкой оскаливает вновь свои клыки, и меня снова прошибает морозом.

— Так в семи верстах город будет Удгар. Недалече, если сильно-то напугать. — видя, как я съежился, смеется громко. — Да шучу, шучу. Не погоню я тебя, покамест не вылечишься. Но вот запереть — запру. А то ходют тут всякие. А мне потом расхлебывай. Ты только дверь никому не открывай. Я поговорю ещё с тобой по душам, но не сейчас.

Киваю ему и не выдерживаю:

— Я и встать-то не смогу, не то, что открыть дверь.

Он усмехается.

— А звуков боишься разных? У двери могут выть и стучать очень сильно.

Смотрю на него с испугом. Он и сам напряжен. Я не выдерживаю и вновь киваю. ...