Виктор Сапов Это только ступени

Даже светлые подвиги — это только ступени В бесконечные пропасти — к недоступной Весне!

(А. Вертинский)

Декабрь 1918 г

1.

Пётр Теплов в нерешительности топтался у стеклянной витрины ресторана «Сан-Ремо» на Большой Садовой. Сквозь заиндевелое стекло виднелись фигуры за столиками, уставленными блюдами и напитками. Фигуры смеялись, жестикулировали, поднимали руки с изящными тонкими бокалами и гранёными лафитниками. Внутри кипела иная жизнь. А здесь, снаружи, дул пронзительный декабрьский ветер, густо сыпал мокрый снег, фыркали лошади выстроившихся в ряд вдоль тротуара экипажей, переговаривались меж собою извозчики, не скупясь на крепкое нецензурное словцо. Такое привычное недавно вернувшемуся с фронта Петру, уже не мальчику-гимназисту, а… кому?

С какой радостью он ещё неделю назад предвкушал долгожданный отпуск, чтобы приехать в Ростов, повидать маму, Вериных, Ксению… И какой странной робостью, противной слабостью тяготилась сейчас его душа, перед этой раскрашенной, неестественно яркой жизнью, которой встретил его родной город. С какой радостью он оказался бы сейчас в простой станичной избе, среди самосадного дыма, среди боевых товарищей…

— Ну, заходи, что ли? — басовитый окрик вывел Петра из раздумий. Оказалось, что он уже стоит напротив входной двери и невольно загораживает проход могучему казачьему офицеру в папахе с кокардой Донской Армии. Тот улыбался Петру по-доброму, сквозь заиндевевшие усы.

Увидев офицера, Пётр посторонился, вытянулся и привычным лёгким движением отдал честь. Казак молча кивнул и решительно дёрнул массивную ручку ресторанной двери. Петя пристроился ему в хвост и зашёл следом, на ходу снимая фуражку. Его обдало теплом, ароматами еды и тонкого табака. А ещё — звуками фортепиано, шумом и гамом посетителей, звоном посуды. Всё это разом ворвалось в Петину голову, словно звук разорвавшегося неподалёку снаряда. «Уж лучше снаряд» — подумал Петя.

Швейцар кинулся обслуживать казачьего офицера, оказалось — целого есаула. Петя разделся сам. Под серой солдатской шинелью оказался видавший виды защитный мундир с чёрными, «марковскими» погонами. Новый мундир, заказанный, сплошь чёрный, с белым кантом, и белая с чёрным фуражка — ещё не были готовы. В нём Петя чувствовал бы себя уверенней среди блестящей, сплошь офицерской публики, с редкими вкраплениями «шпаков» и богато одетых дам в вечерних туалетах всех цветов радуги.

Но отступать уже было некуда. Георгий, сидевший за столиком у окна, уже узнал его и радостно замахал обеими руками.

— Петенька! Петя!

Рядом с Георгием сидели два средневозрастных розовощёких казака, подхорунжий и вахмистр, а стол был уставлен бутылками. Все трое были уже хорошо пьяны.

Георгий встал и громко потребовал у официанта стул «для боевого товарища», а сам устремился к Петру, заключив его в объятия и обдав густым запахом водки. «Как же он изменился!» — только и успел подумать Петя.

Летом они вместе ушли во Второй Кубанский поход. Георгий продолжал геройствовать, снискав уважение даже у видавших виды кадровых офицеров. И пуля его не брала. Зато в августе, после взятия Екатеринодара, его свалила острая дизентерия. Его эвакуировали санитарным поездом в Ростов. Молодой организм с болезнью справился, хотя и с трудом, и отец, Павел Александрович, похлопотал, чтобы Георгий как следует восстановился. Служа в Николаевской больнице¹, он, используя своё положение, всячески препятствовал выписке сына, который рвался обратно на фронт.

Между тем Георгий познакомился в палате с лежавшим там же Фёдором Максимовым, казачьим офицером, который служил во вновь формируемой атаманом Красновым Донской Армии. Фёдор рассказал Георгию о прекрасной организации, экипировке, вооружении и снабжении казаков, разительно отличавшихся от добровольческой полупартизанщины. А ещё соблазнил известиями о том, что любой, имеющий высшее (даже неоконченное) образование и боевой опыт, может легко быть произведён у донцов в офицеры. Всё дело было в том, что красные, хозяйничавшие в области Войска Донского до весны 1918 года, многих фронтовых офицеров-казаков, разъехавшихся по станицам, расстреляли. И теперь грамотных офицеров сильно не хватало. «Особенно пехотных,» — говорил Максимов, имея в виду опыт Георгия в атаках стрелковых цепей, полученный у добровольцев.

В Доброармии всё было иначе. Офицеров там было большинство, многие, имевшие офицерский чин, служили простыми рядовыми. Студентам — «шпакам», вроде Георгия, о повышении в звании можно было только мечтать, несмотря на всё геройство. А Георгий оказался не только храбр, но и честолюбив.

В общем, увёл Максимов Георгия в казаки. За производством в офицеры дело не задержалось. И вот третий день обмывал Петин друг в ресторане погоны подхорунжего.

Обо всём этом на бегу Пете рассказала Ксения, с которой он так чаял встречу наедине. Но пока не выходило. Ксения училась, а ещё трудилась с отцом в госпитале. Она же и указала Петру ресторан, где кутил её брат. Лицо её при этом выражало какую-то лёгкую досаду, которую Петя ошибочно истолковал на свой счёт.

— Петюня, ты что задумался! Ты мне не рад, друг сердечный?

— Георгий тряс исхудавшего Петю в своих крепких руках, как трясёт яблоньку садовник.

— Ну пусти… Ещё задушишь. Рад я, конечно! Поздравляю с офицером! — виновато и сконфуженно ронял слова Петя.

— Ерунда! Главное, Петя — это ты, живой и здоровый! Ну, садись, не стой столбом!

Георгий излучал здоровье и силу. Но к ним добавилась какая-то пьяная бесшабашность, ухарство, которое раньше за ним не водилось. Сейчас ему, очевидно, на ум пришла какая-то острота, он широко улыбнулся, мгновенно и точно разлил по рюмкам водку и произнёс:

— Ну, давайте выпьем, господа! Братья-казаки! За моего друга, рыцаря печального образа, паладина света супротив тьмы, Марковского полка рядового, а также влюблённого Тристана, а ныне Петюню Теплова! Троекратное ура!

— Ура! Ура! Ура! — нестройно поддержали собутыльники Георгия, сдвинув разом рюмашки.

Петя отхлебнул половину. За месяцы фронтовой жизни он так и не привык пить этот, по его мнению, скверный и грубый напиток.

— Про влюблённого мог бы и промолчать. Неприлично! — шепнул Петя на ухо другу.

Тот и ухом не повёл, вновь наполнив рюмки до краёв. Со сцены вдруг донеслись пронзительные звуки скрипки. Заиграли модное танго.

— А теперича, — вставая и перекрикивая музыку, возвестил Георгий, — выпьем за здравие атамана нашего Всевеликаго войска Донского, Краснова Петра Николаевича!

— Любо! — подхватили там и сям в зале. — Любо!

«Теперича… И где он этого успел набраться? Под казака подделывается, а сам ведь нисколько не казак. Если уж кто из нас казак, так это я» — с горечью подумал Петя, и вспомнил об отце, которого собственно и не помнил. Подумал — и тут же устыдился своих мыслей. «Завидно мне, что ли, что Гоша — офицер?»

— А Царицын мы всё-таки возьмём! — вдруг заявил сидевший по левую руку от Георгия вахмистр, ударив кулаком по столу так, что все рюмки и бутылки дружно подскочили в воздух. Сам же осоловевший вахмистр стал заваливаться на пол.

— Ну всё, господа, — вдруг посерьёзнел Георгий. — Пора заканчивать. Петя, прими мои извинения за лёгкое свинство. Заходи завтра к нам, обязательно поговорим!

Домой Петя возвращался, скрипя сапогами по свежему снегу, такому же, как и год назад, когда они с Георгием неожиданно познакомились. Голова была тяжёлой, не столько от выпитой водки, сколько от мыслей, что всё выходило совсем не так, как он себе намечтал, сидя в поезде «Ставрополь-Ростов», возвращаясь домой после грандиозной победы Доброармии, благодаря которой весь Юг был очищен от большевиков. Однако по-настоящему здесь его ждала только мама. Остальному Ростову, пропивающему в фешенебельных ресторанах очередной день Гражданской войны, или напротив, задёрганному непосильным трудом и беготнёй, в сущности, никакого дела до него не было.

2.

В большой трёхкомнатной квартире на Московской улице пахло пирогом. Его аромат ещё в прихожей защекотал Пете ноздри. В ресторане он к еде не притронулся, и только сейчас понял, что смертельно голоден. А ещё сильно устал, совершенно непонятно от чего. Его сильный организм сравнительно легко переносил все тяготы походной жизни, а тут… Неужели так сильно на него подействовало производство друга в офицеры?

— Сынок, что-то ты неважно выглядишь? Стряслось что-то? — Наталья Ивановна, кутаясь в тёмно-синюю шаль, выплыла из большой комнаты. Там она отдыхала за вязанием. ...