Алексей Борисов Ничей

Вместо предисловия

«Раньше возможно было продвижение, а сейчас нет». Так отозвался о сегодняшних перспективах литературного творчества мой старый знакомый. Подразумевалось: «Бросай уже ерундой заниматься. Кому теперь книжки нужны?» Я не стал спорить. Ситуация действительно скверная. До чтения ли даже самым верным поклонникам?..

Но, думаю, всё равно не стоит отчаиваться. Надежда есть и в темные времена. К тому же бывает полезно заглянуть во вчерашний день — можно найти ответы на вполне актуальные вопросы.

— Зачем это? — произнес сумрачный голос.

Гаг поднял глаза. Над ним стояли двое — какие-то незнакомые из местных, тоже совсем молодые. Гаг осторожно опустил голову южанина на траву и поднялся.

— Зачем… — пробормотал он. — Откуда я знаю — зачем?

Аркадий и Борис Стругацкие

«Парень из преисподней»

Часть

I

Козлы

Глава первая

Семейные ценности

Спикер областного парламента Хрюшников сидел за столом и ковырял в носу. Когда я сделал еще несколько шагов по ковру и присмотрелся, стало ясно, что ковыряет он не в носу, а в ухе. И не пальцем, а дужкой очков.

— Можно, Виталий Иванович? — повторил я.

— Заходи, Алексей Николаевич, — отозвался спикер. — Что у тебя там?

— Подписать кое-что надо.

Виталий Иванович вздохнул так, будто сию минуту закончил разгрузку вагона.

— Сколько раз я тебе говорил: бумаги на подпись сам не носи, передавай через консультанта? А?

— Там нюансы могут быть, Виталий Иванович. Комментарии могут потребоваться.

Спикер вздохнул сильнее.

— Комментарии потребуются — вызову. Ох, Алексей Николаевич…

— Что, Виталий Иванович?

— Всему вас учить надо. Сразу видно: не работали в обкоме.

— Да тут бумаг немного, — начал я.

Было в самом деле неловко, что оторвал занятого человека от дела. Выбил из колеи.

— Ладно, оставляй, — смягчился спикер.

Я мысленно перевел дух и приготовился дать задний ход. Тут двойная входная дверь за моей спиной скрипнула.

— Виталий Иванович, разрешите? — вслед за дверью проскрипел голос, по тембру сильно похожий на звук несмазанной петли.

Оборачиваться, чтобы понять, кто это, было необязательно.

— Заходи, Никифор Мефодиевич, — кивнул хозяин кабинета.

Обогнув меня заодно с приставным столиком, полубоком, немного шаркая при ходьбе, в святая святых законодательной власти проник консультант нашего спикера Никифор Мефодиевич Толиков. Меня он приветствовал едва заметным кивком и присел на стульчик напротив.

Никифора Мефодиевича в парламентском кругу знали все. Принят он был на полставки и отвечал за духовно-нравственную сферу. Лет ему было много. Даже очень много, и кое-кто поговаривал, что пора бы человеку на покой. В аппарате в таком возрасте уже не работали. Однако спикер к нему благоволил и принимал всегда без очереди («С острой болью», как шутил один наш коллега). Секрет проходимости был прост: во времена, не слишком отдаленные от нас, товарищ Толиков занимал высокую должность в управлении КГБ. А бывших чекистов, как известно, не бывает. Про его выдающиеся успехи на ниве нравственности и духовности ничего слышно не было, зато слухи и сплетни он носил начальству исправно.

Спикер шевельнул бровью и перестал ковырять очками в ухе. Никифор Мефодиевич покосился на меня и, приподняв скрюченное тело над столом, забормотал что-то Виталию Ивановичу в другое, свободное ухо. Спикерская бровь поползла вверх. Я попробовал прислушаться.

— Алексей Николаевич, погуляй! — оборвал мои попытки спикер.

Подрагивая кистью правой руки, Никифор Мефодиевич продолжил едва слышное бормотание. Мне почудилось, что прозвучала знакомая фамилия, но проверить это ощущение я объективно не успевал.

Предупредительнейшая Алевтина Викторовна в первой приемной читала популярный у аборигенов таблоид «Энциклопедия здоровых импульсов». По-моему, ту ее часть, где повествуется о внебрачной жизни эстрадных звезд.

— Что-то у нас Никифор Мефодиевич какой-то взволнованный, — попытался я прозондировать почву.

— Ой, не знаю, Алексей Николаевич, — откликнулась она, подняв голову от газеты. — Ничего не говорил, сразу вошел.

Пришлось мне отправиться восвояси. Там, под дверью моего кабинета, переминался с ноги на ногу очередной гость. Я мысленно застонал, потому что после визита к спикеру, как всегда, хотелось немного побыть наедине с собой. Да и голова после вчерашних излишеств еще побаливала.

Гостем оказался собственный корреспондент агентства «Интерксерокс» Василий Онищенко.

— Привет! Какие новости у пресс-службы? — заулыбался он.

— Спикер с утра ковырял в ухе, — ответил я.

— Что?

— Ничего. Шутка, — я погремел ключами. — Заходи, раздевайся, ложись.

— Сам всё шутишь, — сказал Онищенко, усаживаясь на стул. — Скучно живете у себя в парламенте. Ни скандалов, ни сенсаций.

— Стабильность в регионе. Всё под контролем.

— Давай, что ли, сами что-нибудь придумаем, — продолжал развивать свою мысль Онищенко. — Нельзя же так постоянно.

— Кто сказал, что нельзя? Ты вон у губернатора бываешь на брифингах, вот и попроси его подкинуть парочку сенсаций.

— Там у нас договорные обязательства знаешь, на какую сумму?

— Знаю. Кофе хочешь?

— Растворимого?

— Ну, ты буржуй! — я изобразил на лице праведный гнев. — У нас организация бюджетная, бедная. Другого напитка не держим.

— Знаем, какая вы бедная организация, — усмехнулся Онищенко. — Ладно, наливай.

— Налью, когда закипит. Включи чайник, — и я потянулся к свежим газетам. — Прессу вот еще не видел. Может, там и есть какой-нибудь скандал.

— Я тоже не видел, — оживился Онищенко. — Дай мне что-нибудь из ненужного.

— Всё у нас нужное, всё важное. Держи вот «Факты и комментарии», насладись пока.

— Да чем там наслаждаться?

— Версткой насладись, если больше нечем, — посоветовал я, листая одной рукой «Негоциант».

Электрочайник забулькал и щелкнул.

— Смотри-ка, твоего начальника приложили, — сказал Онищенко.

— Хрюшникова?

— Нет, Забегалова.

— Тоже мне начальник… Кого-кого приложили? — от удивления я даже отложил «Негоциант».

— Забегалова.

Я действительно оторопел.

Управляющий делами областного парламента товарищ Забегалов был в аппарате личностью легендарной. Спикеры сменяли друг друга, а Валентин Юрьевич не только оставался на плаву, но с каждой такой сменой двигался наверх. В прошлом деятельный комсомольский вожак, первый и единственный публичный шаг он сделал, издав книжку. Произведение представляло собой адаптированный вариант старой курсовой работы Валентина Юрьевича. Из работы был убран эпиграф (цитата из доклада Брежнева съезду КПСС), а сам текст практически не претерпел изменений. Курсовую работу студент Забегалов посвятил истории вузовской комсомольской ячейки. В современном кратком предисловии к ней говорилось, что задача воспитания молодежи — одна из важнейших на нынешнем этапе развития. На этом вся публичность Валентина Юрьевича закончилась. Дальнейшая его деятельность протекала под плотным покровом канцелярской тайны…

Я пробегал глазами полосу «Фактов и комментариев», когда в кармане задергался мобильник. Режим вибрации я включал, идя на высочайший прием, а потом порой забывал отменить. Номер был знакомый.

— Давай чуть позже перезвоню, а?

— Как куролесить, так сейчас, а как поговорить, попозже? — раздалось в трубке.

— Давай, давай. Потом наберу. Народ у меня, — я дал отбой.

И тут, как будильник «Маяк» (у меня в детстве был такой), пулеметно затарахтел аппарат внутренней связи. Онищенко сочувственно посмотрел на меня.

— Алексей Николаевич, зайдите ко мне.

Это был голос управляющего делами.

Лифт вознес меня тремя этажами выше. Здесь ремонт был явно лучше и свежее, чем у нас. И пол коридора устилала ковровая дорожка не грязно-красного, а зеленого цвета, успокаивающего нервы. Прикидывая возможный ход беседы, я двинулся в сторону приемной управделами. Одна из дверей на моём пути была распахнута, и красовалась на ней табличка «Ядрёная Россия». Миновать ее ускоренным шагом не удалось.

— Алексей Николаевич, можно вас на минутку?

То был помощник лидера фракции Ростик — точнее, Ростислав. Вполне безобидный молодой человек с румянцем на щеках. Лидером числился спикер Хрюшников, само собой, на чужом этаже почти не появлявшийся. Зам спикера по фракции, депутат Филейкин, тоже был в партийном кабинете редким гостем. Так что Ростик сиживал тут, под знаменем с медведем, в гордом одиночестве, периодически отбегая на задания.

— Ростислав, не могу сейчас. К Валентину Юрьевичу иду.

— Алина Вениаминовна просила.

Я мысленно дернулся.

— Давай минут через двадцать, ладно? Позвони мне или просто заходи.

И, наконец, толкнул дверь приемной.

Приемная управделами была местом общего пользования. В том смысле, что Валентин Юрьевич делил ее с двумя своими ассистентами — товарищами Власьевым и Лесных. Их дверь, тоже общего пользования (одна на двоих) была слева, его — справа. В самой приемной сидели две секретарши. Одна из них, Ульяна, как обычно, улыбнулась мне. Другая, Лариса, была явно не в духе. И я, кажется, уже догадывался, почему.

— Валентин Юрьевич один?

— Да. Он ждет вас, Алексей Николаевич, — ответила Ульяна.

Я постучался для порядка и вошел.

Уловить настроение Валентина Юрьевича было несложно. Управляющий обширным парламентским хозяйством казался мрачнее тучи. Как всегда, из-за стола, заваленного горами бумаг, он не вышел и приветствовал меня вялым пожатием руки через его поверхность. Свежий номер «Фактов и комментариев» лежал прямо перед ним. Заметка в газете была жирно обведена ядовито-желтым маркером.

— Читали, Алексей Николаевич?

— Читал, конечно.

Управделами поморщился, как от зубной боли.

— Я уже отдал необходимые распоряжения, — начал он напряженным голосом. — Скажите мне, у нас есть с этой газетой договор?

— Есть.

— И сколько мы им перечисляем?

Я сказал, сколько.

— Много. А почему тогда появляются подобные вещи?

— У всех своя редакционная политика. Мы же не всю газету выкупаем, а платим за согласованные материалы о парламенте.

— А понятия о порядочности у этих журналистов есть?

— Это всегда субъективно, Валентин Юрьевич, — сказал я.

Забегалов поморщился так, будто ему начали добираться до нерва.

— Я никогда не стал бы реагировать на статью обо мне лично, — начал он с пафосом, — но здесь непосредственно затронуты мои близкие. Здесь поставлена под сомнение наша честь.

— Мы будем судиться? — уточнил я.

— Я сам буду судиться, если потребуется! — объявил Забегалов. — Я не намерен прибегать к помощи нашего юридического отдела. Я юрист и кандидат наук.

Я молча ждал продолжения.

— Проекты договоров на следующий год завизированы? — перешел к сути Валентин Юрьевич.

— Да. Виталий Иванович на днях всё подписал.

Если быть абсолютно точным, то спикер подписал всё вчера вечером. Но я не стал уточнять.

— Свяжитесь, пожалуйста, с этой редакцией, — сказал управделами. — Свяжитесь и потребуйте поставить официальное опровержение.

— Текст подготовит пресс-служба?

— Текст подготовлю я сам.

— За чьей подписью дадим?

— Это решится позже. Я вам сообщу, — изрек Валентин Юрьевич, глядя куда-то сквозь меня.

Заметка в номере называлась так: «Семейные ценности». Ее полный текст был следующим:

«Семейные ценности — это святое. Самое полное и убедительно обоснование данного тезиса можно найти в творчестве Марио Пьюзо. К творчеству от слова «натворить», наверное, можно отнести и деятельность нашего героя.

Кто он? А просто скромный труженик аппаратного поля. Должность — управляющий делами областного заксобрания. Всего-то. Зовут его Валентин Юрьевич Забегалов. И написал он целую книжку… ну, или что-то похожее на нее. Написал если не сто лет назад, то всё равно очень давно. Когда многие деревья еще были маленькими, а сам Валентин Юрьевич являлся передовой коммунистической молодежью. То есть состоял в резерве и помощниках у КПСС. Учился он тогда в технолого-продовольственном институте, куда и с «тройками» брали. Функционировал в качестве секретаря комсомольской ячейки.

Про нее же, ячейку эту, и был его печатный труд. Про нелегкую ее историю со всеми изгибами и колебаниями вместе с генеральной линией. Текст, впрочем, вышел не особо ярким: фигурировали там, главным образом, цитаты и цитатки из постановлений съездов, конференций и пленумов. Чего вы хотите? Время было такое.

Так, пожалуй, и кануло бы это сочинение в бездну эпох, но — не тут-то было! Автор уже в разгар рыночных реформ взял и издал его по-серьезному, по-взрослому. Раньше было для отчета, а нынче — для общества. Вы спросите, что здесь интересного? А вот что. Не сто лет назад, а на прошлой неделе было принято решение книжку Валентина Юрьевича переиздать. В рамках региональной программы патриотического воспитания! Бюджет оплатит?..

Да, вы еще спросите, при чем тут семейные ценности? При том: отклик на книжку Валентина Юрьевича Забегалова уже пишет Юрий Валентинович Забегалов. Угадаете, кем он приходится нашему герою? Конечно, любимым сыном. И работает в том же аппарате, что и сам историк комсомола. «Отец, слышишь, рубит? А я отвожу».

Вкалывает, кстати, Забегалов-младший в архивном отделе парламента. Ходят слухи, что тамошние залежи информации даром не пропадают, а кое-кем используются, например, для написания диссертаций. Но вот это уже совершенно отдельная тема.

Василиса Микулишна»

Я перечитал заметку еще раз, ухмыльнувшись словам о творчестве Марио Пьюзо. Потом помассировал затылок и глянул в окно. На клумбе у здания парламента паслась дворняга, расцветкой похожая на корову. Чуть поодаль две другие дворняги занимались любовью. Проблемы семейства Забегаловых были им по боку.

В дверь аккуратно постучали. Я поднял голову и сказал: «Да!»

— Алексей Николаевич, а как же кофе пить?

На пороге стояла Наталья Владиславовна, наш специалист по связям с общественностью. Когда пресс-служба только-только создавалась заново, к нам ее командировал лично Хрюшников. Каюсь, ни малейшего восторга я не испытал. В резюме новой сотрудницы в графе «Работа» значились одни лишь сведения о нескольких месяцах, проведенных под началом малоизвестного партийного парламентария. Я начал отбрыкиваться, но спикер моих возражений не принял. Чуть погодя я узнал, что у очаровательной Натальи имеется родня в дирекции некоего предприятия. По случайному совпадению — именно того, которым прежде командовал сам Виталий Иванович.

Впрочем, эта сотрудница оказалась приветливым и совсем не глупым человеком. Ветеранов аппаратной службы то и дело шокировали ее наряды, но в наш маленький коллектив она влилась быстро и органично.

— Спасибо. Меня тут уже… напоили, — ответил я.

— А может, зайдете? У нас зефир в шоколаде есть.

Против зефира невозможно было устоять. Тем более что позавтракать мне сегодня не удалось.

Помещение, где разыгрывались церемонии коллективного кофепития, находилось почти напротив моего персонального кабинета. Здесь трудились доблестные бойцы пресс-службы, включая любезную Наталью Владиславовну. Ее консультантская ставка бесила парламентских старослужащих не меньше, чем наряды. Правда, выражалось это бешенство главным образом в косых взглядах. Секрет быстрого выдвижения молодой сотрудницы был секретом первые недели три, не больше…

Кофе в чашке уже благоухал, и почти столь же сладкой была улыбка моего неформального заместителя Витюши Петрова. Вообще-то, он был Виктором Александровичем и разменял четвертый десяток, но за ясные голубые глаза и белый чубчик вся внутрипарламентская вертикаль звала его исключительно уменьшительно-ласкательно. Витюша отличался обходительностью манер, пунктуальностью и педантичной исполнительностью. Когда-то, на стыке студенчества и взрослой жизни, он тоже грешил журналистикой, но потом попал в аппарат и закрепился. Консультант Петров пережил все перестройки, реорганизации и ликвидации пресс-службы, четырежды временно исполнял обязанности ее главы — один раз даже с прибавкой к жалованью в размере пятисот целковых, но шефом так и не стал. Это, по-моему, наложило отпечаток на его личность.

Витюша улыбнулся еще шире.

— А мы шефа ждем, не пьем.

Я улыбнулся в ответ.

— Пейте. От этого не сопьетесь.

— Говорят, тебя профессор вызывал, — осторожно начал Витюша.

Профессором мы в узком кругу называли Валентина Юрьевича. В узком же кругу Виктор Александрович обращался ко мне на «ты». Как выходец из творческих коллективов, излишнего чинопочитания я никогда не любил.

— Приглашал, да, — рассеянно сказал я, прихлебывая из именной чашки.

— Опять обещал всех разогнать?

— Как ни странно, нет. Забыл, наверное.

— Забыл?

— Более важная тема нашлась, — пояснил я.

Все, как по команде, перестали прихлебывать.

— Читайте «Факты и комментарии». Других комментариев пока не будет.

Дверь приоткрылась, и показалось лицо Ростика.

— Алексей Николаевич, я снова к вам.

Я подхватил чашку.

— Пошли.

— Понимаете, Алина Вениаминовна просила обеспечить освещение в СМИ нашего конкурса, — продолжил Ростик уже в моем кабинете.

— Конкурса? — я сегодня туго переключался.

— Да, под патронажем «Ядрёной России». Там есть ограничения по закону, парламент не может использовать на это свои денежные средства, но Алина Вениаминовна сказала, что вы найдете вариант.

— Может, и найду. Это что-то социальное, по-моему?

— Социальное. Под лозунгом: «Всё во имя человека!».

— Фамилия человека не называется?

— Что?

— Ничего, это я так… Музыка навеяла. А финал скоро?

— Как раз перед выборами в Госдуму, — сказал Ростик.

— Понятно. Оставляй бумаги, подумаю.

— Алина Вениаминовна просила поскорее.

— Не обижу я ее, не волнуйся.

Выпроводив активного Ростика, я допил остывший кофе и потянулся за скандальным номером газеты. В этот момент опять задергался и запиликал мобильный.

— Послушай, что за фигня творится? — услыхал я голос директора издательского дома «Факты и комментарии» Андрея Бутурлина.

— Ты о чем?

— Сам знаешь.

— Ну, это скорее моя очередь спрашивать.

— Ладно, я подъеду сейчас. Сможем поговорить?

— Сможем. Подходи сразу в кабинет.

— Давай лучше в машине.

Синяя «девятка» Андрея стояла за пихтами, немного наискосок от здания парламента. Я устроился на переднем сиденье, поближе к собеседнику.

— Ты что, пресс-службой уже не руководишь? — без предисловий спросил Андрей.

— Почему?

— Откуда я знаю, почему? Я в аппаратные игры не играю.

— Давай без загадок. Повод какой?

— Колобков у тебя работает?

— Только числится. Подчинен формально.

— Я ваших нюансов не знаю, но этот придурок сегодня у меня был.

Владимир Владимирович Колобков на аппаратной службе в заксобрании находился недолго, месяцев около двух. За рекордно короткий срок он забодал своей душевной простотой буквально всех и каждого. В позапрошлой жизни Колобков редактировал комсомольский печатный орган. Падение советской власти он благополучно перенес, но не усидел в кресле после очередных демократических выборов. Дальнейшие его мытарства протекали во всяческих эфемерных партийных структурах, которые позднее оптом влились в «Ядрёную Россию».

Там Колобков пробыл дольше, чем на редакторском месте, проявив неожиданную цепкость в борьбе за выживание. Даже протиснулся в замы по идеологии. Однако на этой зыбкой почве тоже не устоял. Партия в том, что касалось данной материи, строго ориентировалась на указания из федерального центра. А поскольку указания часто запаздывали, в региональной ячейке большую часть времени выжидали, дабы не совершить политическую ошибку. Кипучей натуре Владимира Владимировича такая пассивность была чужда, и однажды его импровизацию признали вредной. Колобков жутко обиделся и пропал из партийного офиса, предварительно уничтожив содержимое своего компьютера. По слухам, отлеживался на даче, среди кустов и грядок, откуда его и вытащил всё тот же Валентин Юрьевич Забегалов.

— И что тебе Колобков говорил? — поинтересовался я.

— Требовал назвать имя автора. Орал, как резаный.

— Ты назвал?

— Еще чего! Это я только суду обязан, — фыркнул Андрей.

— И как наш товарищ реагировал?

— Орал еще громче. Угрожать начал: дескать, у парламента свои рычаги имеются. Я уже хотел ему в нюх дать. Он что, всегда такой псих?

— Он вообще псих, в медицинском смысле.

— Серьезно?

— Абсолютно. И справка есть.

— Иди ты! — Андрей посмотрел на меня с недоверием. — Лечился, что ли?

— Еще при советской власти. Прямо с работы забирали в дурку. Да ты поспрашивай у журналистов со стажем.

— Ну и дела!

Я развел руками.

— Андрей, ну а теперь ты мне скажи: откуда заметка? Кто автор, я не спрашиваю.

— Прости, не могу. Не имею полномочий, — Бутурлин отвел глаза.

— Тогда спрошу по-другому. Это не твое решение?

— Не мое.

Я вздохнул и тут же вспомнил беседу с Хрюшниковым.

— Есть официальная информация для тебя. Забегалов требует поставить опровержение. Он явно на взводе.

Андрей пожал плечам.

— Пусть несут. Посмотрим.

— Ты за последствия не опасаешься? — я прищурился.

— Чего мне опасаться? У нас свои учредители, московские. Вот будет ваш парламент все полосы выкупать, тогда и станем писать только хорошее.

— Я почти то же самое Забегалову сказал.

— Правильно сказал. Да и кто он такой, этот Забегалов?! Я его даже в лицо не знаю. Я и Хрюшникова твоего один раз видел — когда ты нас знакомил. Колхозник колхозником. Как ты с ними вообще работаешь?

— Не я выбирал. Народ.

— А, брось! Забегалова народ не выбирал.

Я вздохнул еще раз, совершенно по-спикерски. И тут опять зазвонил мой мобильный. Это был Витюша.

— Ты где?

— Близко. Что случилось?

— Тебя на малый совет зовут. Ищут, найти не могут.

— Мой номер у всех есть. Пусть не идиотничают.

— Потеряли, наверное.

— В очередной раз, значит… Подожди, какой малый совет? В плане на сегодня ничего нет.

— Внесли только что.

Я выругался.

— Сколько минут осталось?

— Пять.

— Бегу.

Совет заседал уже минут тридцать. Наш вопрос значился в самом конце повестки и назвался «Об аккредитации». Хорошо, что всё подготовили заранее. Докладчиком, как всегда, был депутат из соответствующей комиссии. И, как всегда, этим депутатом была Алина Вениаминовна Тарарыкина.

Алина Вениаминовна среди обитателей нашего здания тоже отличалась повышенной кипучестью. Правда, хоть какие-нибудь материальные следы ее деятельности отыскать было невозможно. В персональном кабинете вместо Тарарыкиной обычно сиживала, глядя на мир исподлобья, толстая и страшная помощница. Алина же Вениаминовна быстро курсировала по всем этажам или уезжала читать какие-то лекции.

Ходила она, как правило, в брючных костюмах, стриглась коротко, под мальчика. Среди коллег-депутатов считалась носительницей комсомольского задора, хотя по возрасту была ближе к ветеранам труда. Еще в парламентском кругу бытовало мнение, что Тарарыкина — ведущий наш эксперт по пиар-технологиям и СМИ. На чем оно было основано, лично я сказать затруднялся. Согласно опубликованной перед выборами биографии, Алина Вениаминовна недолгое время руководила службой продаж одного медиа-холдинга. Затем господа акционеры выдвинули ее в заксобрание: отстаивать интересы. О том, написала ли она сама хотя бы строчку в газету, ничего известно не было.

Депутаты были сегодня в хорошем настроении. Может быть, потому что прошлое заседание законодательного собрания имело место две недели назад. А, возможно, и оттого, что общий сбор всех парламентариев переносился еще на неделю вперед. Причина переноса была банальной. Просто исполнительная наша власть в пожарном порядке внесла на рассмотрение слуг народа кучу бумаг, и депутатские комиссии не успевали эту кучу переварить.

Против переноса пленарного заседания никто не возражал, даже парочка записных оппозиционеров. Но я кожей чувствовал, как нервничает спикер, то ли уже получивший втык от губернатора, то ли мучительно его ожидавший.

— Вопрос номер двадцать пять, — объявил Хрюшников и поправил очки, съехавшие почти на кончик носа. — Алина Вениаминовна, давай.

— Уважаемые коллеги, предлагается на утверждение список журналистов для аккредитации, — скороговоркой начала Тарарыкина, глядя куда-то вбок и вниз. — Документы готовы, завизированы всеми отделами. Заключение нашей комиссии: утвердить.

Хрюшников выпрямился в кресле.

— Возражений нет, товарищи?

Я, как всегда, пристроившийся в дальнем углу, закрыл блокнот. В таких случаях народные избранники даже не поднимали руки.

— У меня есть возражение! — вдруг раздался взволнованный голос.

Малый совет вздрогнул. Двое сидевших передо мной депутатов перестали обмениваться анекдотами.

— Алексей Николаевич, ты что — против? — спикер снял очки.

— Уважаемые коллеги, я хотел бы высказать особое мнение, — со своего места поднялся мой полный тезка — депутат Колотушко, член фракции «Коммунисты и беспартийные».

Совет подобрался, предчувствуя интересное.

Алексей Николаевич Колотушко не слыл великим молчальником, но и особыми мнениями направо и налево не разбрасывался. Партийно-фракционная принадлежность не мешала ему голосовать, как правило, заодно с правящим большинством. В миру он был директором музыкального театра, из имеющихся в городе самого бедствующего. Отчаянное положение этого очага культуры не мешало Колотушке раскатывать на джипе «Чероки». Машина, впрочем, как я слышал, была приобретена сыном Алексея Николаевича — брокером товарно-сырьевой биржи.

— Слушаем тебя, Алексей Николаевич, — молвил спикер.

— Я внимательно изучил список журналистов, которые желают получить аккредитацию, — зычно начал депутат, — и был очень удивлен, увидев там фамилию Собакина из «Современной газеты». Я очень хорошо, к несчастью, знаю этого человека. Докладываю вам: это горький пьяница и антисоциальный элемент. Его выгоняли отовсюду, где он только пытался работать. Он ярый скандалист и профессиональный собиратель самых грязных сплетен. Такие, как Собакин, не могут объективно освещать деятельность нашего парламента!

Когда Колотушко, наконец, завершил свой гневный спич, в зале царило тихое веселье. Хрюшников посмотрел на Тарарыкину. Та молчала. Кто-то из парламентариев засмеялся в голос.

— Алексей Николаевич, прокомментируйте.

Тарарыкина смотрела на меня и обращалась явно ко мне. Я встал и глянул на спикера. Тот вроде бы не возражал.

— Уважаемые депутаты! Что касается аккредитации СМИ, мы обязаны действовать в соответствии с федеральным законом. Иначе нас поправят через прокуратуру или суд. Пресс-служба отвечает за то, чтобы подобных случаев не было, — произнося это, я чувствовал, как обиженный депутат сверлит меня глазами. — «Современная газета» подала заявку на аккредитацию в срок и оформила ее правильно. У нас нет законной причины отказать ей. Это могут подтвердить юристы. Если упомянутый человек будет являться в пьяном виде, тогда и станем реагировать. Ну а моральный облик — это не по нашей части.

— Да они там все такие! — добродушно подал реплику с места депутат Колыхаев, хозяин империи мебельных салонов и загородной резиденции с пристанью для катеров и яхт.

Зал смеялся уже в открытую. У Колыхаева колыхались даже его мясистые щеки.

— Юристы что скажут? — спикер двинул бровями.

— Мне добавить нечего, — сказала Светлана Ивановна, уже при трех спикерах начальница юротдела.

— Извини, Алексей Николаевич, поделать ничего не можем, — обращаясь к моему тезке, подытожил Хрюшников.

На этом заседание малого совета завершилось.

Близилось время обеда, а у меня было ощущение, что уже как минимум шестой час вечера. Я откинулся в своем кресле и повторно посмотрел в окно. Собаки, ранее интенсивно занимавшиеся любовью, куда-то подевались. Под пихтами предприниматели без образования юридического лица, да и вообще без всяких правовых оснований торговали трусами. Пора было рапортовать.

Я снял трубку старинного аппарата и набрал короткий номер Забегалова.

— Валентин Юрьевич, редакция «Фактов и комментариев» ждет текст вашего ответа.

— Хорошо. Через пятнадцать минут подойдите ко мне на совещание.

Я послушал короткие гудки в трубке и медленно положил ее на место. Рядом тренькнул городской телефон.

— Привет еще раз. Это Онищенко. Скажи, парламент будет реагировать на заметку про управделами?

— Может, и будет.

— Это официальный ответ?

— Не придуривайся. Официального ответа пока нет.

— То есть, он готовится?

— Я этого не говорил.

— Ну, скажи хоть что-нибудь! Из чего мне информацию писать? — взмолился Онищенко.

— А это обязательно? — спросил я.

— Это же сенсация!

— Тоже мне сенсация.

— Ты же имеешь право делать заявления для СМИ.

— Только по поручению спикера или малого совета. Потерпи, Вася. Чует мое сердце, будет продолжение у этой истории. Но это тоже не для печати, — уточнил я.

Обнадежив собственного корреспондента «Интерксерокса», я запихнул блокнот в карман пиджака и зашагал к лифту.

Настроение у Валентина Юрьевича не улучшилось — это было видно с порога. На стульях вдоль стен уже сидели приглашенные. Бок о бок ютились безотказные Власьев с Лесных. Сделав губы ниточкой, застыла в ожидании Надежда Павловна — главный бухгалтер всего заксобрания и зам Забегалова по финансовой части. Напротив нее тщательно усаживалась неизменно строгая Светлана Ивановна из юридического.

Я присел на свободный стул рядом с Надеждой Павловной и заранее вытащил свой блокнот. Следом за мной в колонну по одному вошли начальники экономического и архивного отделов. Пауза затягивалась. Делать было нечего, и я по привычке огляделся.

Бумаг на столе с прошлого раза еще прибавилось. В глаза сразу бросились свежие копии каких-то публикаций из специальных юридических журналов. На полочках длинного застекленного шкафа по своему обыкновению красовались официозного вида брошюрки. Каждая из них содержала статейку, а то и две за подписью Валентина Юрьевича. Большой плазменный телевизор продолжал работать без звука. Судя по транслируемой картинке, шли новости белорусского государственного телевидения. Диктор и дикторша по очереди славили мудрую политику президента Лукашенко. Во всяком случае, мне так показалось.

Валентин Юрьевич поднял седую голову.

— Все в сборе?

— Да, Валентин Юрьевич, — быстрее всех отозвался Власьев.

— Тогда приступим. Присутствующие знают о сегодняшней газетной публикации. Для тех, кто не знает, пресс-служба сделает копии, — заговорил управделами.

По глазам Светланы Ивановны я понял, что она ещё не в курсе. Надежда Павловна рядом беспокойно завозилась. Я подумал, что она, похоже, тоже.

— Это явная провокация против парламента в целом, — голос Валентина Юрьевича окреп и чуть не зазвенел. — Свое доброе имя я буду защищать сам, и эти журналисты так легко не отделаются.

При слове «журналисты» губы Забегалова брезгливо скривились.

— Я уже поговорил на эту тему с Виталием Ивановичем, — добавил громкости Валентин Юрьевич. — Он полностью меня поддерживает! Будет официальное заявление от лица руководства парламента. Алексей Николаевич!

— Слушаю, — я занес ручку над блокнотом.

— Вас я попрошу разместить официальный ответ в газете.

— Платно?

— Никаких «платно»! Я уже сто раз говорил, что это они нам должны платить за информацию, — Забегалов еще повысил голос. — Пусть печатают бесплатно! А если откажутся, разместим в нашем издании и подадим в суд. И вообще, пора уже произвести творческо-лингвистическую экспертизу того, что они публикуют. И сделать выводы, нужна ли нам эта газета, нужен ли договор с ней.

— Экспертизу будет делать пресс-служба? — спросил я.

— Нет. Этим займутся квалифицированные специалисты, — отрезал управделами, сделав ударение на слове «квалифицированные». — Ваша задача — проследить, чтобы опровержение вышло в срок и в полном объеме.

— Валентин Юрьевич, может, не стоит связываться с ними? — осторожно, как и подобает представителю ее профессии, произнесла Надежда Павловна. — Все знают вас как заслуженного и порядочного человека…

— Нет, стоит! — заряд гнева, предназначавшийся мне, достался главбуху. — А руководству отделов и служб приказываю: ознакомить с данной публикацией всех работников аппарата. И сегодня же провести ее коллективное обсуждение!

— Валентин Юрьевич, вы имеете в виду наше опровержение? — спросил главный экономист.

— Я имею в виду публикацию в газете «Факты и комментарии», — развеял сомнения Забегалов-старший. — Обсудите ее и об итогах доложите мне лично. Каждый!

Сразу после совещания я зашел в комнату к Витюше и Наталье. Витюша в одиночестве сидел за компьютером и при виде меня вздрогнул.

— Как дела?

— Да вот, — сконфуженно улыбнулся неформальный зам, — на обед не пошел. Мне тут с научной конференции кое-что прислали, по языкознанию. Читаю.

— Устроит тебе профессор научную конференцию, — сказал я.

— Ему-то диссертации писать можно, — начал Витюша.

— Ему можно, а другим нельзя. И вообще, теперь слово «диссертации» лучше всуе не использовать, — посоветовал я. — После обеда собирай личный состав у меня. Будут коллективные чтения. А Наталья пусть сразу зайдет, когда появится.

У себя в кабинете я закрылся на ключ и наконец-то перевел дух. Долго трезвонил городской телефон, но трубку брать я не стал. Предстояло спокойно подумать над одним единственным вопросом: кому и для чего понадобилось мочить Валентина Юрьевича.

Вообще, покровителем Забегалова негласно считался вице-губернатор Кобяков. Биографии обоих были похожи, только Кобяков родился на пару лет раньше. Оба ковали карьеру в комсомоле, оба всю сознательную жизнь провели на аппаратной работе. Когда грянула перестройка, в бизнес не подались, лавировали и терпели. Кобяков пережил опалу при смене власти в регионе, был задвинут в самые глубокие недра канцелярии, но уцелел.

Сделав правильные ставки, Георгий Вадимович при персоне следующего губернатора, Григория Владимировича, вернул себе утраченные рубежи. Слыл он человеком крайне закрытым, интервью прессе вообще не давал, на планерках и совещаниях был немногословен и неулыбчив. Говорили, что бизнеса у него до сих пор нет, зато имеются влиятельные друзья в Москве — само собой, из числа бывших комсомольцев.

В аппарате губернатора Кобяков отвечал за подбор и расстановку кадров, а также курировал общественные организации и СМИ. Это — по официальной версии. На деле, кроме решения кадровых вопросов, Георгий Вадимович занимался проведением предвыборных кампаний — разумеется, с нужным Григорию Владимировичу результатом. С первого дня вице-губернаторства он входил в политсовет «Ядрёной России», где его весу и влиянию остро завидовал даже главный областной партайгеноссе Митрофанычев…

В дверь аккуратно, одним пальчиком, постучали. Я открыл.

— Алексей Николаевич, вызывали? — это была Наталья.

— Наташа, договоры с редакциями у тебя?

— Да. Занести?

— Там всё со всеми согласовано?

— Конечно. Ведь Виталий Иванович подписал.

— Тогда заноси.

Я подержал папку на руке, открыл, полистал.

— У тебя какие творческие планы на сегодня?

— Пишу сама себе должностную инструкцию. Вы же сказали, что это срочно.

— Это не я, это профессор сказал. Отложи на время инструкцию. Разошли договоры по редакциям — для подписания. Прямо сейчас.

Наталья внимательно посмотрела на меня. В такие моменты я лишний раз мысленно напоминал сам себе, что девушка она совсем не бестолковая.

— Алексей Николаевич, может, подождем?

— Зачем? Виталий Иванович подписал, надо двигаться дальше.

— А профессор? — осторожно спросила Наталья.

— Не вижу взаимосвязи, — спокойно ответил я.

После ухода Натальи я пробежал глазами текст, полученный у Забегалова. По объему ответ «Фактам и комментариям» превышал ерническую публикацию раза в полтора. По стилю он живо напомнил заявления ТАСС осенью 1983 года, посвященные вторжению США на Гренаду. Профессор обвинял зарвавшихся писак в утере всякой совести и порядочности, в полном забвении принципа объективности и неуважении к закону. Подробно и тщательно перечислялись все регалии Валентина Юрьевича — звания, почетные грамоты, дипломы. Указывался общий трудовой стаж. Насчет же Забегалова-младшего Забегалов-старший написал, что Юрий Валентинович был принят на работу под начало Валентина Юрьевича в строжайшем соответствии со всеми кодексами — как и положено, на конкурсной основе. А до этого знаменательного события сын, еще будучи студентом, проходил в аппарате у отца производственную практику и заслуживал самых лестных отзывов. Пассаж про делишки архивного отдела Забегалов-старший целиком и полностью оставил на так называемой совести так называемых журналистов, уклонившись от объяснений по существу.

Я улыбнулся, и улыбка моя была не из приятных. Автор, прикрывшийся псевдонимом «Василиса Микулишна», действительно знал многое о жизни аппарата. Те, кто не один год посвятили работе в этих стенах, не раз и не два слышали разговорчики о том, сколько кандидатских и докторских диссертаций было подготовлено силами наших архивистов, скольких уважаемых людей осчастливили тихие подручные Валентина Юрьевича… Правда, о том, как благодарили управляющего делами эти уважаемые счастливцы, даже наиболее языкатые сплетники предпочитали помалкивать.

Самое оригинальное обнаружилось в самом низу последнего листа. Ответ бессовестной прессе был подписан моей фамилией.

Сотрудники расходились в недоумении и предвкушении. Недоумевали по поводу факта обязательного коллективного обсуждения статьи, предвкушали продолжение интриги. Я упорно делал вид, что не замечаю бросаемых на меня взглядов. Витюша задержался в дверях и помялся, как всегда.

Я вскинул брови, опять почти по-спикерски.

— Поговорить?

— Да.

— Тогда прикрой дверь.

Витюша прикрыл и сел на ближний ко мне стул.

— Там Колобков копии материалов затребовал, — сказал он вполголоса.

— Каких материалов?

— Наших прошлых договорных публикаций в «Фактах и комментариях», за которые парламент платил.

— А кто он такой, чтобы требовать? — спросил я.

Витюша опустил свои ясные очи.

— Ты дал? — продолжил я.

— Нет пока.

— И не давай. Как объявится Колобков, пусть ко мне идет.

В последующие минут сорок я периодически названивал в приемную Хрюшникова. Там любезнейшую Алевтину Викторовну после обеда сменила совсем неприветливая и немногословная Елена Вячеславовна. По ее словам, спикер то принимал депутатов, то говорил с Москвой по прямому проводу, то, наконец, уехал в неизвестном направлении, не сказав, когда вернется. Звонить Хрюшникову на мобильный я не стал, памятуя о его категорическом запрете на подобного рода действия. Дела пресс-службы Виталий Иванович срочными не считал.

Оставив это бесполезное занятие, я вышел прогуляться и размять ноги. В курилке на первом этаже, у запасного выхода на улицу, раздавались какие-то всхлипы. При ближайшем рассмотрении источником этих звуков оказалась сотрудница нашего собственного печатного издания Ольга Дмитренко. Она то затягивалась сигаретой, то громко шмыгала носом. Глаза у Ольги были явно на мокром месте.

— По какому вопросу плачешь? — осведомился я.

— Достал уже, — мрачно ответила Ольга.

— Я?

— Нет. Колобков.

— Что конкретно случилось?

— Текст мой опять потерял, а на меня орет. Будто я его не сдавала!

— Ты протоколируй и документируй.

— Протоколирую! По электронной почте посылаю в соседний кабинет! Но он же чокнутый! Номер сверстает, в типографию отошлет, а потом про свои же планы вспоминает.

— Амнезия.

— Что-что?

— Заболевание такое. Не рыдай, побереги здоровье. А то будешь такой же, как он.

— Типун тебе на язык! — Ольга нервно затушила окурок. — Пойду работать, а то сегодня еще в редакцию надо, за авансом.

Коллектив парламентского издания был почти в полном составе приписан к редакции бывшей областной партийной газеты «Ленинское знамя». С каждым его членом оформляли краткосрочный договор: с новичками — на месяц, со всеми остальными — на квартал. Считалось, что в таком случае люди будут острее чувствовать ответственность за свои слова и поступки. На довольствии в аппарате стояли двое: Колобков, редактор выпуска, и фотограф Колёсиков. Последнему платили сущие копейки, и он, как мог, подхалтуривал, устраивая левые фотосессии с депутатами. А пишущая наша братия регулярно бегала в «Знамя» за сладкой копеечкой, подвергаясь там мелким унижениям. Старые «ленинцы», которые давно приватизировали редакционный особняк со всеми активами, свысока смотрели на входящих-исходящих. Сами они бросили писать вообще, сдавая газетные полосы под рекламу, постановления-извещения и договорные материалы о достижениях властей.

Простившись с Ольгой, я вернулся к себе на этаж. Под дверью кабинета переминался с ноги на ногу приснопамятный консультант Колобков. Со мной он поздоровался, как всегда, в искательной манере, но я этого тона не принял и, молча кивнув, уселся в кресло.

— Расскажите, Владимир Владимирович, зачем вам копии материалов.

— Понимаете, Алексей Николаевич, это поручение Валентина Юрьевича. Эта грязная заметка — однозначно провокация против парламента. Нельзя, чтобы такое сходило с рук, и Валентин Юрьевич того же мнения.

— Делать вы с ними что будете?

— Понимаете, принято решение провести экспертизу…

— Это я слышал уже, — сухо заметил я. — А не скажете случайно, кто ответ писал?

— Какой ответ, Алексей Николаевич?

— «Фактам и комментариям». За моей подписью.

Колобков побледнел и облизнул губы.

— Понимаете, сам текст писал я по заданию Валентина Юрьевича, но кто подписывал, я не знаю, уверяю вас.

— Владимир Владимирович, — начал я голосом, который был неприятен мне самому, — вы всё-таки числитесь сотрудником нашей пресс-службы. Я вижу и понимаю вашу особую роль, но вы хотя бы заранее уведомляйте меня о публикациях, которые должны идти от моего имени. На большее я уже давно не претендую.

Глаза у Колобкова отчаянно бегали туда-сюда.

— Алексей Николаевич, прошу меня извинить, если что-то не так. Но это действительно было поручение Валентина Юрьевича.

— И в редакцию ездили по его поручению?

— В редакцию?

— Да.

Колобков облизнулся еще раз.

— Понимаете…

— Это тоже было поручение Валентина Юрьевича? — перебил я его.

— Да, но…

— Вы в курсе, что согласно утвержденному положению о пресс-службе все контакты со СМИ от лица парламента осуществляет только начальник пресс-службы или ее сотрудники по его поручению?

— Я…

— Я лично вам поручал выяснять отношения с редакцией «Фактов и комментариев»? Да или нет?

— Алексей Николаевич, были затронуты честь и достоинство Валентина Юрьевича. Это вопиющий факт! — с надрывом в голосе заявил Колобков.

— О своих чести и достоинстве Валентин Юрьевич способен позаботиться сам. Цитирую его же высказывание, — сказал я. — И сообщите мне, пожалуйста, кто конкретно будет проводить эту вашу экспертизу?

Колобков прекратил облизываться и выпрямил спину.

— Экспертизу? В частности, я буду проводить.

— Вы?

— Да. Забыл вам сказать: в прошлом месяце я защитил кандидатскую диссертацию по словесности. И еще этим займется Андрей Павлович.

Я откинулся на спинку кресла. Вот уж точно было «без комментариев».

Об Андрее Павловиче Карлове был особый спич. Появился этот кадр на парламентском горизонте примерно через неделю после моего назначения. Все мои предложения по комплектованию штата пресс-службы Хрюшников тогда завернул, сказав, что денег в бюджете нет. И на следующий же день, при подписании очередных важных бумаг, спикер как бы вскользь сообщил мне, что под мое командование с понедельника поступит бывший собкор «Советской промышленности». По неопытности я начал возражать, приводить логические доводы, но был отослан прочь. И собкор со стажем приступил к выполнению обязанностей референта.

В журналистских кругах это событие вызвало изрядный смех. Андрей Павлович относился к тесному кружку спивающихся корифеев. Корифеями эти работники пера и микрофона величали себя сами, ибо когда-то вместе учились и получали ценные указания из обкома партии. После краха социализма судьба раскидала их, и отчего-то ни один особо не преуспел. Карлова из «Советской промышленности» выперли, да и сама «Промышленность» протянула недолго. Обиженный на весь белый свет, Андрей Павлович подрабатывал в разных изданиях, рангом пониже и с уровнем оплаты поскромнее. Писал, как он выражался, крепкую публицистику. Я в ней ничего крепкого не видел, мог лишь гадать о крепости употребленных при написании напитков. В погоне за яркими эпитетами вольно обращаясь с фактурой, Карлов неоднократно нарывался на неприятности. За него редакциям не раз приходилось письменно извиняться. Посему корифей сменил немало изданий, а несло от него вечно, как от ликероводочного завода.

Когда в парламенте Андрею Павловичу сказали, что рабочий день здесь начинается в девять утра, он сильно оскорбился. По словам Андрея Павловича, произнесенным при этом, он всегда был и остался человеком творческим, а человеку творческому не пристало являться в контору по звонку. Человек творческий, по его словам, творит, опираясь на вдохновение, а не по приказу. Как ни странно, после этих слов из аппарата его не попросили. Хрюшников, по данным из надежного источника, прямо балдел от корифеевой писанины и даже приводил ее в пример. Сидеть вдвоем с Карловым в одном кабинете никто не хотел, дабы не подвергнуться отравлению. В конце концов, после внутренней борьбы, подселили к нему бедную Ольгу — как самую молодую и не могущую сопротивляться.

— Идите, Владимир Владимирович, занимайтесь, — сказал я веско, давая понять, что беседа окончена.

День в парламенте близился к финишу. Хрюшникова я так и не услышал и не увидел. От Елены Вячеславовны узнал, что спикер заезжал минут на десять, потом снова уехал. Соединить она, по ее словам, не успела — а вернее, как всегда, не захотела. Думаю, по своему обыкновению разгадывала кроссворды и сканворды. К такому варианту я был заранее морально подготовлен. Поэтому очередной гость застал меня за составлением пространной служебной записки на высочайшее имя.

Дверь отворилась, пропуская внутрь кабинета Семёна Марковича Домашевского, одного из моих предшественников на высоком посту в пресс-службе законодательного собрания. Служивший верой и правдой партийному спикеру из фракции «Коммунисты и беспартийные», он был без церемоний выброшен из ближнего круга при смене караула. Эпоха «Ядрёной России» загнала Семёна Марковича в консультанты третьесортного отдела писем. Зам управляющего делами Власьев собственноручно выкинул в коридор пожитки и бумаги опального пресс-секретаря.

Семён Маркович, кроме службы в аппарате, преподавал на факультете словесности и слыл хорошим дядькой. Пересдавать экзамены к нему приходили прямо сюда. Напугав разгильдяев и разгильдяек нахмуренными бровями и суровым тоном, он всякий раз потом смягчался и говорил: «Ну ладно, давайте вашу зачетку». В молодости Семён Маркович сам поработал журналистом, вкусил и партийного хлебушка — то есть, ведал, что почем. Его и сейчас привлекали к творческим работам, а если конкретно, поручали готовить поздравительные адреса и обращения. До пенсии Домашевскому оставалось несколько месяцев, и в верхах сейчас решалась его дальнейшая судьба.

— Здравствуйте-здравствуйте, Семён Маркович, — улыбнулся я ему. — Заходите, пообщаемся.

— Да зачем я тебя отвлекать буду? — вздохнул Семён Маркович, проходя и пристраиваясь у окошка.

— Вы меня никогда не отвлекаете, — заверил я.

— Ну что, пнули Забегалова? — издалека начал Семён Маркович.

— Пнули. Только зачем и кто, до сих пор не пойму.

— А ведь он уверен, что это ты, — прищурился Семён Маркович.

До меня дошло не сразу. Семён Маркович глядел, улыбаясь, и протирал мятым носовым платком очки.

— Я?!

— Ты, ты. Он же знает, что ты его не любишь.

— Да что он, девица красная, чтобы я его любил?

— Не знаю, не знаю…

— Вообще, откуда эта информация?

— Говорят в кулуарах, — Семён Маркович неопределенно повращал очками.

— Может, стравливают нас таким образом? — предположил я.

— Может, и стравливают. Тот же Никифор Мефодиевич на тебя ох как зол…

— Да пошел он, гнида старая! — не сдержался я.

— Говорит, обидел ты его сильно, — продолжал Семён Маркович.

Я захотел плюнуть, да некуда было.

Никифору Мефодиевичу, по моему убеждению, давным-давно пора было прищемить его поганый язык. Таких, как он, следовало еще году в девяносто первом вывезти на барже подальше от берега и открыть кингстоны. Жаль, первому президенту России не хватило запала проделать всё это. Кормясь слухами и сплетнями, товарищ Толиков дул в уши не одному Хрюшникову. А обида его заключалась вот в чем. Как-то раз преподобному Никифору Мефодиевичу вздумалось вдруг показать служебное рвение — собственноручно написать в наше издание про какую-то мемориальную доску. Про ее охрененное значение в деле воспитания подрастающих поколений. И не просто написать, но и запечатлеть сие изделие на фото. Конечно, придворный фотограф Колёсиков был в тот момент занят, о чем я и сказал инициативному товарищу. Кроме того, Никифору Мефодиевичу мною было сообщено, что о подобных инициативах желательно извещать меня заранее, а не в последние десять минут. Ни слова не говоря в ответ, товарищ Толиков тогда вышел с таким видом, будто его унизили и растоптали. Попрали человеческое достоинство.

— Я через всё это проходил, — говорил тем временем Семён Маркович. — А тебя они особенно ненавидят: ты же не их человек. Толиков до сих пор возмущается. Не может понять, откуда ты взялся.

Я неаккуратно пошевелился в кресле, и боль в спине тут же напомнила о себе.

— Может, ну их всех к чёрту? А, Семён Маркович? Пусть сами в своем говне копаются?

— Не горячись, Алексей Николаевич. Спокойнее будь.

— Обрастать толстой кожей?

— Ну да, если можно так сказать. Уволишься, а что толку? Поставят на твое место какого-нибудь идиота.

— Я тут сам скоро в идиота превращусь.

А память подбрасывала новые сценки из прошлого. При известии о моем назначении все в аппарате, конечно, выпали в осадок. В тот момент в ящике стола у Хрюшникова лежала целая пачка резюме и прошений. Больше месяца спикеру промывали мозги самые разные кандидаты и кандидатки. Одна из кандидаток, по фамилии Скотникова, рвалась даже к нему в загородную резиденцию, грозясь лично представить развернутую концепцию работы пресс-службы. Себе в актив мадам Скотникова заносила доблестную службу в секретариате одного из предыдущих губернаторов. Ныне была она соседкой всё того же Валентина Юрьевича по подъезду одного и того же номенклатурного жилого дома.

К изумлению публики, спикер стоически вынес эти наскоки и подходцы. Этим он изрядно огорчил и Забегалова, и ряд других желающих пристроить в аппарат своего человечка или даже пристроиться лично. С тех-то самых пор любимой темой расстроенного Валентина Юрьевича и стали рассуждения о необходимости разогнать пресс-службу как слишком дорогостоящую структуру, к тому же хронически и вызывающе не выполняющую своих обязанностей.

Семён Маркович улыбался и глядел на меня сквозь очки.

— Ничего, Алексей Николаевич! Всё нормально. Держись!

— Да смысла всё меньше вижу.

Спина как будто отваливалась. Хотелось вытянуться и забыться, а еще лучше — погрузиться в соленую ласковую воду Средиземного моря, снова увидеть залитые солнцем горы, пальмы и разноцветные паруса…

Семён Маркович тактично кашлянул.

— Ну, я пойду. Ты тоже не засиживайся, отдохни.

— А вы же в отпуске вроде бы, — вспомнил я.

— На больничном, — поправил Семён Маркович. — Поджелудочная ноет, обследоваться надо.

— Ну и обследуйтесь. Зачем сюда ходить?

— Вызывают, — развел руками Семён Маркович. — Сегодня в обед спохватились: надо, оказывается, сделать речь к открытию клуба.

— Какого клуба? Ночного?

— Сельского. У Виталия Ивановича в избирательном округе. Он говорит, ты ему не пишешь ничего, вот меня и озадачили.

Я только рукой махнул.

— Интересно, а он хоть раз мне поручал?

— Не знаю, не знаю…

— Зато я знаю. Не было такого. У пресс-службы вообще эту функцию забрали. Теперь то вас дергают, то вообще непонятно кого. Бардак развели и виноватых ищут! — я с хрустом оторвал вчерашний листок календаря.

— Держись, Алексей Николаевич, — повторил Домашевский, вставая.

Я кивнул в ответ.

— Тут Шарохин к тебе не заходил? — спросил Семён Маркович уже с порога.

— Нет. А зачем?

— Если зайдет, скажи, что не видел меня, ладно?

— Скажу, — пообещал я.

Все будто сговорились не дать мне закончить эту служебную записку. Продвинуться вперед я успел ровно на абзац, когда дверь снова распахнулась — в этот раз без стука и стремительно. В кабинет, часто дыша, вбежал депутат Шарохин. Михаил Юрьевич руководил межфракционной группой «Честность», созданной на заре нынешнего созыва. Тогда всерьез предполагалось, что в нее вольются все, кому дороги идеалы неподкупности — невзирая на партийную принадлежность. Кончилась затея тем, что в группе скоро остались двое — сам Шарохин и один его коллега, в принципе не появлявшийся в парламенте. По регламенту группа должна была принять решение о самороспуске, но для этого ей надо было собраться на заседание. А провести его не имелось ни малейшей возможности, ибо кворум, согласно всё тому же регламенту, составлял более половины ее списочного состава.

Над уникальной ситуацией смеялись все, но поделать что-либо никто не мог. Закон, как известно, суров. И Михаил Юрьевич на совершенно законных основаниях продолжал ходить на малый совет, имел свой кабинет с телефоном-вертушкой и консультантом и, само собой, получал хорошую заработную плату с надбавками и премиями. Лидеру группы, как и главам партийных фракций, таковая полагалась.

Сам лидер был человеком военным (разумеется, уже несколько лет как в отставке) и периодически выступал с громкими заявлениями — то о горестной судьбе всей животноводческой отрасли, то о недопустимости приватизации городских рынков. Вполне, по-моему, искренне и честно ратовал за усиление государственного регулирования и, одновременно, за беспощадную борьбу с коррупцией. Что, опять же, по моему мнению, явно противоречило друг другу.

— Николаич, к тебе Домашевский не забегал? — сразу спросил Шарохин.

— Нет, — ответил я, помня свое обещание.

— Ах, падла такая! — яростно выдохнул депутат. — Нет, ну ты смотри, а! Специально от меня бегает!

— Говорят, он на больничном, — обмолвился я.

— Знаем мы эти больничные! Симулянт он! — продолжал бушевать Михаил Юрьевич.

— А что случилось? — спросил я, отрываясь от компьютера.

— Чтоб я за него хоть раз еще поручился!.. Да его прибить мало! — развивал свою мысль парламентарий.

В принципе всё было ясно и без вопросов. История эта началась до моего появления в аппарате. Тогда еще действующий пресс-секретарь задумался об улучшении жилищных условий и занял деньжат в одном почтенном банке. Крупную сумму без поручителя не давали, и Семён Маркович привлек в этом качестве депутата Шарохина, с которым был на короткой ноге. Потом власть переменилась, Домашевского хотели убрать из парламента к чёртовой матери и даже оформили приказ о его увольнении. Болтался он между небом и землей месяца три, банку кредит не возвращал. Банк разъярился и адресовал претензии поручителю. Поручитель тоже разъярился, ибо ничего такого не предполагал. И пошла писать губерния…

Семёна Марковича в аппарате оставили, но понизили и в должности, и в зарплате. Долг меж тем образовался приличный, особенно учитывая штрафные санкции. Банк пригрозил судом, и лидер группы «Честность» заплатил за Домашевского, дабы не было публичного скандала, связанного с депутатским именем. После чего эпопея продолжилась. Теперь уже Михаил Юрьевич бегал за Семёном Марковичем, требуя с него каких-то дополнительных расписок. Периодически депутат срывался на крик и обещал отвезти неплательщика в лес, подышать свежим воздухом.

— Говорят, он часть долга вернул, — сказал я.

— Хрен он чего вернул! — рявкнул Шарохин. — Он еще за моральный ущерб должен! Меня, уважаемого человека, в суд из-за него чуть не потащили!

— Моральный ущерб — материя тонкая, его трудно подсчитать, — заметил я.

— Ничего, подсчитаем! Я сам в суд подам! Квартиру у него заберу! — грохотал депутат.

Я вспомнил разговор с Валентином Юрьевичем. Видимо, на лице у меня что-то отразилось, так как Шарохин убавил громкость и спросил:

— Я тебя отвлекаю, наверное?

— Не очень, — дипломатично ответил я и покосился на монитор.

— Ну, извини. Сам понимаешь, он меня достал, — развел руками депутат. — Слушай, а что сегодня «Факты и комментарии» написали?

После ухода Шарохина, которого я снабдил копией заметки, работа пошла веселее. Как ни странно, никто больше не звонил и не заглядывал. Было около семи вечера, когда я поставил последнюю точку.

Я откинулся на спинку кресла, потянулся и перечитал концовку.

«…Все параметры договора на следующий календарный год уже согласованы обеими сторонами, текст подписан Вами и выслан генеральному директору издательского дома «Факты и комментарии». Начав односторонний, задним числом, пересмотр, парламент создаст прецедент, который может иметь последствия для всех СМИ. Никто из руководителей законодательного собрания ранее не поступал подобным образом. Естественно, в ближайшее время о таком шаге станет известно другим редакциям. Вследствие этого, все наши усилия, предпринятые за последние два года ради улучшения имиджа регионального парламента, могут оказаться обесцененными.

Ссылки на экспертизу качества договорных журналистских публикаций в правовом отношении совершенно неубедительны. Ныне действующие, а также заключаемые нами договоры не содержат никаких упоминаний о возможности экспертизы. Законодательством такая экспертиза вообще не предусмотрена, а ее объективные критерии отсутствуют. Со стороны парламента эти действия будут выглядеть попыткой свести счеты с газетой.

Убедительно прошу Вас взвесить все «за» и «против» для того, чтобы избежать непоправимой ошибки в нашей информационной политике.

Надеюсь на понимание».

Язычок, конечно, был еще тот, но…с волками жить — не поле перейти. Главную мысль, по-моему, донести удалось. Я распечатал служебную записку, расписался внизу и запер ее на ключ в верхнем ящике стола. Сейф пресс-службе не полагался, как и много чего еще. Диск с файлами я засунул в папку и взял ее с твердым намерением отправиться домой.

В большом здании давно уже было пусто. Свет в его коридорах не горел. Практически все работники аппарата убыли точно по графику, не задерживаясь в кабинетах ни на минуту. Задержки при новом руководстве не поощрялись: чрезмерное усердие даже будило в начальстве подозрения. Зачем за ту же зарплату нормальный человек будет пересиживать на службе?

Милиционер на вахте принял у меня ключ, и я привычно пожелал ему спокойного дежурства, когда пробудился мобильник.

— Ты нашу последнюю сводку читал?

То был Онищенко.

— Я не в кабинете.

— Жалко.

— Скажи своими словами.

— Прокуратура начала проверку.

— Проверку чего?

— Фактов, изложенных «Фактами». Про вашего Забегалова и сына.

У меня перехватило дыхание.

— Слышишь меня? Проверяют насчет родственных связей и прочего, — продолжал Онищенко.

— А основание для проверки? — спросил я.

Собкор «Интерксерокса» захихикал.

— Основание — сам факт публикации. Прокуратура по закону имеет полное право.

— Ну, спасибо, — только и ответил я.

— А ты наши сводки не читаешь, — ласково попенял мне коллега.

В кабачке «Синьор Робинзон» играла музыка. По вечерам в будние дни клиентов было немного. Мы вдвоем с Егором сидели в зальчике с бильярдом, за плетеной загородкой, которая изображала часть необитаемого острова. Как обычно, пили пиво. Домой, в пустую и не слишком теплую квартиру, мне что-то не хотелось.

— Брешут все. Верить, вообще, никому нельзя, — говорил Егор, закусывая блинчиком с семгой. — Думаешь, твой Домашевский на тебя не стучит? Ха! Размечтался…

— Ему-то зачем? — попробовал возразить я.

— А затем, чтобы выслужиться! Чтобы на пенсию не вытурили. Чтобы еще денег пополучать не за хрен собачий. ...