Ты меня предал Аннa Шнайдер

Пролог

Я прижимаю обе ладони к животу и молюсь. Сейчас самое время: часы только что пробили полночь первого января. В Новый год принято загадывать желание, и моё самое заветное и есть эта молитва.

Господи, помоги мне родить ребёнка.

Больше я ничего не прошу. Ни любви, ни счастья, ни денег, ни даже здоровья, хотя мне, как и любой матери, хочется, чтобы мой малыш родился здоровым. Но я выдержу, выстою, если этого не случится, главное — чтобы вообще родился. Я так долго этого жду, и вот — тридцать первого декабря ранним утром тест наконец показал две полоски. Чудо, настоящее новогоднее чудо, которое я безумно боюсь потерять.

За окном валит снег, такой белый, пушистый и чистый, словно прямиком из сказочного леса. Я и чувствую сейчас себя как в сказке, но разве могу иначе? Скоро десять лет, как я пытаюсь забеременеть, и трудно воспринимать случившееся не чудом. Моим чудом, чудом врачей — неважно. Мы сделали это вместе, и я сразу поделилась новостями со всеми своими докторами. Они переживали за меня, как за родную, они этого заслуживают.

Двор обрастает сугробами, машины заметает по самую крышу, а я стою и тихо плачу от счастья, глядя на оконное стекло, на котором медленно тают пушистые снежинки. На улице нет ни одного человека, зато за стенами слышны голоса, музыка, смех — счастливый и беспечный. Всё это удивительным образом откликается во мне — и этот снег, белый и искрящийся серебром, и искренний счастливый смех, пусть и чужой. И я тоже готова смеяться, несмотря на слёзы.

Впервые за последние три года мне хорошо и светло, впервые нет ощущения, что передо мной разверзлась бездна, и я падаю туда на бешеной скорости. Потерявшая всё, больная, слепая, глухая и глупая, с вырванным сердцем.

Телефон лежит на подоконнике и начинает звонить как раз в тот момент, когда я вытираю мокрые щёки и легко улыбаюсь. Я кошусь на экран — кто это может быть? У меня совсем не осталось настолько близких людей, которые захотели бы позвонить на Новый год, сразу после полуночи. Есть пара подруг, но они вполне ограничатся сообщениями в мессенджерах, а мама умерла год назад. Неужели спам?

Замираю. Улыбка тает на губах, как снег на оконном стекле.

Не спам. Павел.

Да, так и написано — Павел. Я три года не видела это имя на экране своего телефона и думала, что не увижу больше никогда. Мы расстались спокойно, я отпустила его без истерик и претензий, но это было только внешне. Внутри же всё бушевало, и мне потребовалось много времени, чтобы прийти в себя после его предательства и начать жить дальше.

По сути, я только сегодня и начала это «дальше», увидев две полоски на тесте. И мне бы не хотелось, чтобы Павел разрушил моё спокойное эмоциональное состояние своим звонком. Что ему может быть нужно? Мы давно стали друг другу чужими. Или он напился на Новый год и решил позвонить бывшей жене, как в дурном любовном романе или дурацком анекдоте? Я не хочу быть героиней ни того, ни другого.

Трубку не взяла, но настроение испортилось. В сердце поселилось беспокойство. Может, что-то со свекровью? Любовь Андреевна хорошо ко мне относилась и перенесла наш разрыв очень болезненно, хотя подробностей я не знаю. Я перестала общаться с ней сразу после развода, не могла видеть и слышать любого человека, который мог напомнить мне о Паше. О Павле. Теперь я называю его только полным именем.

Он позвонил во второй раз спустя несколько минут, когда я начала жалеть, что не взяла трубку. Павел не пьёт, и как бы я к нему не относилась после его подлого предательства, он не станет звонить мне просто ради того, чтобы по какой-то причине поглумиться. Надо ответить на звонок, хоть и не хочется впускать бывшего мужа в свою жизнь даже на минуту. Особенно теперь, когда я наконец беременна.

— Алло.

В трубке несколько мгновений стояла полнейшая тишина, и я испуганно прижала свободную ладонь к животу. Не надо нервничать, не надо. Мне сейчас нужно думать только о ребёнке, а не о том, что могло случиться у Павла, чёрт бы его подрал.

— Дина…

Его голос дрожал, то ли от удивления, то ли от испуга. Но меня не волновало то, что он чувствует, я лишь хотела поскорее узнать, что ему нужно.

— Зачем ты звонишь?

В отличие от его дрожащего голоса, мой был резким.

— Я… — Он сипло вздохнул. — Хотел поздравить тебя с Новым годом, Динь.

Я поморщилась. Мало того, что напугал, так ещё и использует это имя — Динь. Он меня так называл когда-то, но то время безвозвратно прошло.

— Не называй меня так, пожалуйста. Тебя тоже с Новым годом. Это всё?

Я надеялась, что Павел скажет «да» и положит уже наконец трубку, но он, помолчав мгновение, негромко произнёс:

— Нет. Я хочу с тобой встретиться. Это важно.

1

Дина

Я сидела в кафе и гипнотизировала тяжёлым взглядом чайник с фруктовым чаем, который заказала, ожидая Павла. Есть не хотелось, несмотря на то, что токсикоз у меня ещё не начался, кофе я никогда не любила, чёрный чай пить опасалась — вдруг навредит ребёнку? Теперь я много всего перестала делать и есть, просто на всякий случай. С меня не убудет. Но от фруктового чая с аппетитным описанием про летнюю малину, северную кислую клюкву и морозную мяту отказаться не смогла. И теперь ждала, пока он заварится, глотая слюни и непроизвольно стискивая в кулаке кипенно-белую бумажную салфетку.

Зачем я согласилась на эту встречу? Поначалу я и сама не могла понять. Целых три дня, прошедших после празднования Нового года, не понимала, да и не анализировала особо, занималась только собой, отставив в сторону самокопания. После развода я научилась это делать. Иногда, чтобы выжить, следует перестать мыслить критически, и я это умела. Спала, ела, готовила всячески лёгкие вкусняшки три раза в сутки, гуляла в заснеженном парке, читала позитивные книги и смотрела комедии. Ничего слёзовыжимательного, сплошной позитив. И вообще не читала новости. И не думала о Павле. А если он всё же пробирался в мои мысли, я нещадно гнала его оттуда, как и все предыдущие три года.

Но сегодня мне пришлось думать о нём, я же ждала сейчас именно его. Поэтому разгадка моего согласия на встречу нашлась быстро. Мне было интересно — нет, не что скажет бывший муж, а действительно ли я вылечилась от любви к нему, как от рака. Я так воспринимала свои чувства к Павлу — как опухоль, которую следует победить. Вырезать, облучить, заесть таблетками и никогда больше не вспоминать о ней. И пока Павла не было рядом, я легко верила в то, что здорова, но если он появится на горизонте?

Нет, я не мазохистка. Я просто привыкла быть честной по отношению к себе. И если чувства остались, значит, мне вновь понадобится помощь хирургического скальпеля, потому что я не желаю жить с дырой вместо сердца.

Я подняла голову, оторвавшись от созерцания вспотевшего белого чайника, и посмотрела за окно-витрину, на улицу, по которой в обе стороны сновали прохожие. Снегопад продолжался, превращая дороги в бело-серое месиво, и большинство людей кутались в шарфы и натягивали капюшоны, прячась от колючих морозных снежинок.

Он потому и привлёк моё внимание, что стоял без шапки, шарфа и перчаток. Стоял в стороне, там, где располагался вход в кафе, и жадно, как-то нервно курил, выпуская в воздух струи дыма пополам с паром. Сердце не дрогнуло и не зашлось, хотя я узнала бывшего мужа. Странно было бы, если бы не узнала. Вот только раньше Павел не курил, да что там говорить — даже не пробовал никогда. А теперь я сидела и смотрела, как он сжимает пальцами тонкую и длинную сигарету, подносит её ко рту, и на кончике вспыхивает яркий огонёк.

Я изучала бывшего мужа, пытаясь понять, что чувствую к нему. Было ли мне любопытно, почему он начал курить? Ни капли. Хотелось ли мне коснуться ладонью его чуть небритой щеки, как раньше, ощутить тепло кожи? Абсолютно нет. Мечтала ли я о том, чтобы он попросил прощения, сказал, что жалеет, и вообще на самом деле до сих пор безумно любит меня? Ни за что.

Я самой себе казалась голой пустыней, безжизненной землёй, на которой ничего не способно больше прорасти — ни любви, ни жалости, ни даже лёгкого любопытства. Павел был для меня пеплом, и его можно было лишь развеять по ветру — больше ни для чего он не годен, бесполезен.

Наконец бывший муж выбросил сигарету в пепельницу, дрожащей ладонью взъерошил ёжик коротких тёмных волос, провёл по лицу, будто вытирая слёзы. Хотя, конечно, не слёзы — растаявший и превратившийся в воду снег. Развернулся и вошёл в кафе.

Я непроизвольно выпрямилась, глядя в сторону входа. Потом всё же отвела взгляд и налила себе чаю. Малиново-алый… на кровь не похож, скорее, на густой компот. Пожалуй, стоит попробовать.

Сделала маленький глоток. Горячо, но не обжигает, и вкус яркий, насыщенный, не кислый, а скорее, кисло-сладкий, приятный. К такому чаю хорошо бы подошло мороженое, но зимой я его не ела — иначе сразу заболевало горло. Может, сырников заказать? В меню точно были. С сырниками тоже будет вкусно.

— Привет.

Я моргнула и подняла голову. Да, не более чем за минуту, пробуя чай и рассуждая о нём же, я умудрилась забыть о Павле напрочь. Так и выживала все три года без него, после того, как он меня предал.

— Привет, — ответила ровным голосом, окинув фигуру бывшего мужа быстрым взглядом. Новое чёрное пальто, я такого у него не помнила, и сидело оно как-то иначе — похудел он, что ли? А вот волосы прежние, короткие и взъерошенные, только теперь не совсем тёмные, а словно полуседые. Или это снег не до конца растаял?

И глаза, конечно, прежние, серо-голубые, и широкие брови так же низко нависают над ними. А вот на лбу появились вертикальные морщины — три года назад их не было.

Больше всего во внешности Павла я когда-то любила глубокую ямочку на подбородке, как у актёра Бена Аффлека. Касалась её, целовала, смеялась и говорила, что мужа перед рождением кто-то ткнул пальцем в подбородок на счастье и удачу.

Да… глупая была и наивная, влюблённая по уши Динь.

Павел снял пальто, повесив его на вешалку неподалеку от нашего столика. Одёрнул светлый вязаный свитер — его я как раз узнала, сама покупала в подарок, — и я поняла, что бывший муж действительно сильно похудел. И свитер, и джинсы — всё висело на нём, будто было на пару размеров больше.

Но меня это совсем не побеспокоило, я просто отметила факт, как бывает, когда видишь на улице сбросившего вес соседа. Да, молодец, похудел, спортом занимался или болел, какая разница? Не волнует. Не больше, чем бывшие и нынешние мужья Анджелины Джоли.

— Что пьёшь? — спросил Павел нейтральным тоном, садясь напротив. Он тоже смотрел на меня, но его взгляд не был таким же нейтральным, как голос. Я не знала, каким он был, предпочитала не анализировать, но то, что мне под ним стало неуютно — это точно.

— Фруктовый чай.

Павел поколебался, полистал меню. Видимо, хотел, как и прежде, взять со стола вторую чашку — а она тут стояла — и налить себе чаю из моего чайника. Вот только я не предлагала, а он не спрашивал. Спросил бы — разрешила. Что мне, чаю жалко? Я всё равно столько не выпью, а если выпью, до дома не дотерплю.

Заказал в итоге кофе, капучино. Это тоже было странно, как и сигареты на крыльце кафе — раньше Павел пил кофе, как и я, раз в месяц, и никогда не делал этого в кафе. Варил дома в турке по какому-то своему рецепту, очень сладкий кофе с корицей и сливками, и пил из маленькой белой чашечки. Он её не забрал тогда с собой, и я, подождав пару недель для очистки совести, выбросила её. Как и турку, впрочем. И много чего ещё из оставленных им вещей.

Я сделала глоток чаю, потом ещё один, и как раз когда ставила чашку на блюдце, услышала вопрос, сказанный тихим и словно неуверенным голосом:

— Как ты?

Подняла глаза, посмотрела на бывшего мужа. Он дико нервничал, я видела это так же ясно, как и снег за окном. Когда Павел нервничал, у него всегда чуть дёргались мышцы на лице, создавая ощущение нервного тика. Вот только подобное случалось с ним лишь в минуты крайнего, почти запредельного волнения.

И что его настолько волнует сейчас? Ну не я же.

— Отлично.

Я замолчала и сделала ещё один глоток из чашки, а Павел продолжал сидеть и смотреть на меня. Хоть бы он уже поскорее сказал то, ради чего позвал меня в это кафе, а потом я уйду и больше никогда его не увижу. И вообще у меня там книжка интересная не дочитана…

— Ты прекрасно выглядишь, Динь, — произнёс он чуть хрипло, и я выдохнула, почти сражённая наповал внезапно вспыхнувшим раздражением.

Так, Дина, спокойно, ты беременна, тебе нельзя волноваться. И плевать на то, что выглядишь ты сейчас как жёваный башмак, а вовсе не прекрасно, и вообще называть тебя Динь этот мужчина давно не имеет права — плевать на всё. Главное — ребёнок.

— Спасибо.

И вновь молчание. Тяжёлое и такое вязкое, тягучее, будто между нами потерялись и повисли миллионы слов, и теперь не могут найти дорогу обратно.

Боже, Дина, что за образы, о чём ты, какие слова? Тебе не нужно от Павла никаких слов.

Принесли его кофе, и бывший муж сразу, почти залпом, выпил половину, как коньяк в глотку захлестнул. Поставил на стол чашку, я проследила за этим движением и нахмурилась, поняв, что мне не чудится и у Павла действительно слегка дрожат руки.

Он пить, что ли, начал? Не пил же никогда, даже по праздникам. Из-за того, что однажды, когда Павлу было двадцать, его отец погиб, сев за руль пьяным. Тогда он пообещал и себе, и матери, что не будет пить вовсе. Машину Павлу приходилось водить долго и часто, и обещание пригодилось.

Нет, ерунда, не мог Павел начать пить, Любовь Андреевна не позволила бы. Тогда почему у него трясутся руки?

Он вновь повторил этот жест, как на крыльце кафе, потерев ладонями лицо, будто стирая лишние эмоции. Отнял ладони от лица, положил их на стол перед собой и наконец заговорил.

— Я знаю, что это выглядит нелепо, но… Динь, я хочу попросить у тебя прощения. За всё. Ты можешь ничего не отвечать, не нужно, я понимаю, что… — Он тяжело вздохнул, отводя глаза. — Это важно для меня. Я тогда просто ушёл, ничего толком не объяснив, потому что…

— Не надо сейчас ничего объяснять, — резко перебила я его, вновь испытывая раздражение. Какое ещё «хочу попросить у тебя прощения»? Может, убийцам тоже просить прощения у родственников жертв? По абсурдности это приблизительно такой же поступок. — Всё в прошлом. Мы расстались и живём дальше, каждый собственной жизнью. Если тебя по какой-то причине мучает совесть, или не знаю, что там у тебя есть вместо неё, то утешься — мне давно безразлично то, что случилось три года назад. Выкинь из головы эту чушь и возвращайся к жене и ребёнку.

Павел вздохнул, сглотнул, и его щека снова нервно дёрнулась.

— Нет никакой жены и ребёнка, — сказал он негромко, глядя на меня с каким-то звериным отчаянием. — Нет, Динь.

Я недоуменно моргала, не понимая, что за странное признание сейчас услышала.

Как это — нет? А к кому он тогда ушёл? Он же сказал, что завёл себе бабу и она от него забеременела. Пошутил, что ли? И когда пошутил — тогда или сейчас?

— А куда они делись? — спросила я, сама не осознавая, зачем спрашиваю. И предположила: — Ты развёлся? Второй раз?

Это было глупо, ведь даже если развёлся, ребёнок-то должен был остаться. И в целом не стоило спрашивать, ну какая мне разница? Развёлся он, как её вообще звали, кто у них в итоге родился — плевать. С высокой колокольни плевать!

И я уже открыла рот, чтобы это сказать и попрощаться, когда Павел неожиданно признался:

— Я и не женился. Соня родилась на двадцать четвёртой неделе, она весила всего шестьсот граммов. — Я задохнулась, пытаясь справиться с волной тошноты и безумного ужаса, а бывший муж между тем продолжал меня добивать: — Она прожила только две недели… И потом…

Всё. Я зажала обеими ладонями рот, вскакивая из-за стола, и помчалась по направлению к туалету. Благо, перед встречей с Павлом я туда заходила и помнила, где он находится.

Забежала, даже не заметив, закрылась ли дверь, и склонилась над унитазом, извергая из себя весь выпитый чай.

Господи, какой кошмар… Шестьсот граммов! Двадцать четыре недели! Господи!

Меня трясло от страха так, что зубы стучали. Павел умудрился озвучить то, чего я боялась больше всего на свете. И зачем я вообще пошла на встречу с ним? Надо было дома сидеть и учиться вязать пинетки!

Я встала, покачиваясь, но потом всё же села на унитаз, закрыв ладонями лицо и глубоко дыша распахнутым ртом, пытаясь унять панику. Спокойнее, Дина, спокойнее… Совершенно не обязательно то же самое случится с твоим ребёнком, абсолютно не обязательно. Тысячи детей на этой планете рождаются недоношенными, не только дочка Павла. И ты про них знаешь, так отчего отреагировала настолько резко именно на его рассказ? Не он первый, не он последний. И кого-то из этих детей спасают, и процент выживаемости там на самом деле уже довольно высок, наука не стоит на месте.

Постепенно я успокаивалась, дыхание выравнивалось, сердце переставало колотиться. Я хорошо умела контролировать собственные чувства и уговаривать себя не переживать, мне пришлось этому научиться, иначе я бы попросту свихнулась. И сегодня навыки в очередной раз пригодились.

Я поднялась, покосилась на дверь — захлопнута, но не закрыта, щеколда свободно болтается. Повезло, что до сих пор никто не вошёл.

Видимо, мои мысли были слишком громкими, потому что мгновением спустя дверь осторожно приоткрылась, и в туалет шагнул обеспокоенный Павел.

— Ты совсем? — прохрипела я. Голос после недавнего опорожнения желудка звучал надсадно и горло саднило. — Выйди.

— Я волновался, — сказал бывший муж спокойно, разглядывая моё наверняка бледно-зелёное лицо. Я поморщилась и отвернулась от Павла, посмотрела в зеркало — да, трупы и то симпатичнее. Кожа не бледно-зелёная, а какая-то серая, на лбу мелкие бисеринки пота, сухие губы, лихорадочно блестящие глаза, на голубом вязаном свитере — следы рвоты. Павел меня и не такой видел за семь лет брака, но всё же показываться ему сейчас в подобном состоянии было неприятно. Ещё и потому что у него наверняка возникнут лишние вопросы, отвечать на которые мне не хотелось совсем. И врать в том числе. Я слишком суеверно отношусь к собственной беременности, чтобы убеждать даже посторонних людей — а Павел для меня был посторонним — будто её нет.

Повернула кран, наклонилась и попрыскала ледяной водой в лицо. Стало легче, хотя всё ещё тошнило. Выпрямилась, оглядела пострадавший свитер и потянулась за бумажными полотенцами.

— Подожди, давай я. — Павел развернул меня лицом к себе. В руках у него были невесть откуда взявшиеся влажные салфетки, подозрительно похожие на мои. Он проследил за моим взглядом и серьёзно кивнул, ничуть не смутившись. — Да, взял из твоей сумки. Знаю же, что ты всегда с собой носишь.

Краткая вспышка раздражения помешала решительно запротестовать, когда Павел начал одной рукой оттирать пятна с моего свитера влажной салфеткой, а другой натягивал ткань, взявшись за край одежды.

Дикость какая-то. Он в своём уме вообще? Ну мало ли, всё же смерть ребёнка…

Резко затошнило, и я задышала чаще, вновь покрывшись ледяным потом и ощущая, как по телу бегут противные и до ужаса колючие мурашки.

— Плохо? — Павел перестал чистить свитер, подхватил меня под руки и почти силой усадил на унитаз. — Сядь. Может, скорую вызвать?

— Не надо. — Я вздохнула. Тошнота постепенно унималась. — Лучше просто выйди и закрой дверь.

— Нет, Динь. — Павел сел рядом на корточки и заглянул мне в глаза, словно пытаясь что-то в них прочесть. — Я тебя не оставлю. А если ты в обморок упадёшь? Не нужно так рисковать. Ты же беременна, правильно я понимаю?

Я не могла ответить «нет», просто не могла. Плевать, пусть бывший муж узнает о моей беременности, это лучше, чем соврать, отрицая то, что являлось для меня божьим чудом.

— Да.

Он выдохнул, и я недоуменно моргнула, не понимая, действительно ли вижу то, что вижу, или мне кажется?

Лицо Павла на мгновение преобразилось, словно осветившись каким-то внутренним добрым светом. Его губ коснулась улыбка, мимолётная и тихая, как касание крыльев бабочки, глаза на секунду вспыхнули радостью. Он действительно будто бы был рад за меня. Искренне, по-настоящему, как если бы я до сих пор была ему не чужим человеком, а его родной Динь, его маленькой феей, его ангелом-хранителем. А он — моим.

— Какой срок? — спросил Павел тихо, почти прошептал, и голос показался мне полным благоговения.

Нет, ерунда, не может быть такого. Это всё моя неуёмная фантазия. А может, и подсознательное желание того, чтобы бывший муж хотя бы желал мне счастья. В конце концов, я же ему желаю, почему бы и Павлу не ответить взаимностью?

— Я пока не знаю, сейчас же только третье января, негде делать УЗИ. Клиника, в которой я наблюдаюсь, открывается пятого числа, схожу и выясню.

Понятия не имею, почему я настолько многословно ответила, можно было просто сказать: «Не знаю», и всё. Но беременность — это, пожалуй, единственное, о чём я была способна сейчас разговаривать, потому что только она меня и волновала.

— Ты по-прежнему у Ирины Сергеевны? — назвал Павел имя моего врача, вместе с которой мы пытались зачать последние три года нашего брака, до этого я была перебежчиком, искала нормального гинеколога. Только у Ирины Сергеевны получилось справиться со всеми моими проблемами, но перед изменой и уходом мужа даже она оказалась бессильна. Поэтому…

— Нет, не у неё.

Это было не совсем правдой — Ирина Сергеевна Верховская по-прежнему наблюдала меня, но дистанционно. На приёмы же я ходила в клинику, где мне делали ЭКО. К врачу, которому передала меня Верховская, когда стало понятно, что естественным путём забеременеть не получится. И она же сделала всё, чтобы я получила возможность провести ЭКО бесплатно хотя бы частично.

Павел явно удивился. Ещё бы, он же знал, как я дорожила Ириной Сергеевной. Открыл рот, чтобы задать следующий вопрос, но я его перебила.

— Пойдём. Мне уже лучше. Не стоит занимать туалет так долго, он может кому-нибудь понадобиться.

Павел кивнул и встал с корточек, подал мне руку. Я её проигнорировала, поднявшись сама, и проследовала к выходу.

Уже за дверью, медленно шагая к нашему столику, осознала, что допить чай не смогу. Не после того, как меня им полоскало. Лучше просто воды и домой поскорее, тем более, что наша встреча с Павлом как-то умудрилась выкатиться за рамки формальной, и мне это не нравилось.

— Принесите счёт, — попросила я официантку, садясь за стол. — И стакан воды, пожалуйста.

— Вам посчитать вместе или по отдельности? — поинтересовалась девочка, глядя на Павла с восхищением. Интересно, чем он успел её покорить? Тем, что стащил из моей сумки салфетки?

Ответить «по отдельности» я не успела.

— Вместе, — отрезал Павел, кинув на меня упрямый взгляд. Я не стала спорить, только лишние волнения для организма. Хочет он заплатить мои триста рублей за чай — пусть платит. Не обеднеет.

Пока ждали счёт, молчали. Я цедила воду мелкими глотками, Павел смотрел в окно, на улицу, занесённую снегом. Снегопад продолжался, и прохожие редели, предпочитая отсиживаться по кафешкам. И потом, когда Павел прикладывал к терминалу банковскую карточку и вкладывал в папку чаевые, мы тоже не разговаривали. Но как только официантка ушла, бывший муж неожиданно заявил:

— Я тебя отвезу.

Я вскинула брови.

— Что, прости? — переспросила с недоумением.

— Я тебя отвезу, — с нажимом повторил Павел. Опять на его лице появился тот упрямый взгляд, которым он окинул меня, попросив общий счёт. Я хорошо изучила такую его реакцию за годы брака — обычно она означала, что сопротивляться бесполезно. Но не в этом случае. Последние минуты я просто мечтала скорее отделаться от Павла, и желательно, сделать это до конца жизни, а он предлагает мне ещё с час по пробкам трястись до дома?

— Давай не будем перегибать. Мы встретились, поговорили, ты сказал всё, что планировал. Теперь расходимся, и желательно…

«Больше не видеться» я не договорила.

— Послушай, Динь. — Я поморщилась, в очередной раз услышав это обращение. Понимаю, привычка, но можно же как-то её контролировать? Я же больше не зову его Пашей. Причём даже мысленно. — Я всё понимаю, но просто не могу позволить тебе спуститься в метро. А если ты поскользнёшься и упадёшь? А если тебя кто-нибудь случайно в живот толкнёт, такое же бывает. А если наткнёшься на приставучую пьяную компанию? Я знаю, ты мечтаешь от меня отделаться, но давай будем рассуждать разумно. Безопаснее поехать домой на моей машине.

Рассуждать разумно, значит…

— По статистике автомобильные аварии… — начала я, но вновь не договорила.

— Я хорошо вожу, Динь. Ты же помнишь. Пожалуйста, не упрямься. Тебя это ни к чему не обязывает. Если хочешь, сядь сзади и вообще всю дорогу ни слова мне не говори.

Ладно, чёрт с ним. Действительно проще согласиться, да и прав Павел — мало ли что? Ребёнок мне дороже отчаянного желания поскорее оказаться от бывшего мужа как можно дальше, лучше на разных планетах.

Павел помог надеть куртку, никак не прокомментировав тот факт, что за три года я умудрилась не сменить гардероб, и вывел из кафе, придерживая под локоть. Только оказавшись на улице, я поняла, что если бы поехала домой на метро, как собиралась, то, пожалуй, обязательно бы грохнулась на подступах — настолько тяжело было передвигаться по смеси из снега, грязи и соли, под которой был ещё и слой льда. Неловко поставишь ногу — и поедешь ею вперёд, а корпусом назад. В общем, хорошо, что Павел меня отвезёт. Безопасность превыше всего.

На заднее сиденье я забираться не стала, опасаясь, что меня начнёт тошнить. Села рядом с бывшим мужем. Окинула взглядом салон — машина была той же самой, он купил её за пару лет до развода. Ну или это точно такая же машина, с той же отделкой из искусственной кожи.

Павел вырулил со стоянки и поехал по проспекту. Водил он плавно и внимательно, это признавала даже моя мама, которая терпеть не могла машины и боялась в них ездить. С Павлом не боялась и ездила.

И его предательство подкосило её ничуть не меньше, чем меня.

Как бывший муж и предлагал, я молчала всю дорогу. Да и не хотелось мне разговаривать — о чём? Павел не был мне интересен. Единственное, что я могла бы спросить: как поживает Любовь Андреевна, но даже это просто из врождённой вежливости. Какая разница, как она поживает? Бывший муж, бывшая свекровь — чужие люди.

— Кто гуляет с Кнопой? — неожиданно поинтересовался Павел, и я мотнула головой, пытаясь осознать вопрос. Не получилось.

— В каком смысле — кто? — Я нахмурилась и посмотрела на собеседника с недоумением. — А есть варианты?

— Не знаю. Но хочу узнать. Потому что тебе, Динь, лучше не гулять сейчас с собакой, и ты сама понимаешь, почему.

Я уже открыла рот, чтобы узнать, почему, но почти тут же его закрыла.

И вновь Павел прав. Каждую зиму я хоть раз, но падала из-за Кнопы, которая порой тянула поводок, завидев какую-нибудь знакомую собачку. Сама Кнопа была не слишком крупной дворняжкой — помесь со спаниелем, чёрная с белой грудкой и немного лохматая, — но когда стремилась пообщаться с другом или подружкой, превращалась в целого слона на верёвочке.

— У меня нет других вариантов. — Я пожала плечами и пообещала самой себе, что буду аккуратнее. Вообще надо будет немного изменить Кнопе график выгула, чтобы гулять в другое время, когда на улице меньше собак. Или даже поискать человека, который смог бы выходить с ней хотя бы раз в день, а второй выгул будет на мне.

— Тогда я её выведу.

Я медленно повернулась к Павлу, невозмутимому и незыблемому, как скала посреди бушующего океана. Он будто бы не сказал ничего удивительного или странного, так, мелочь какую-то. Подумаешь, ставит меня перед фактом, что выведет погулять мою собаку.

Мою. Собаку.

— Давай сделаем вид, что я этого не слышала, — процедила я, вновь отворачиваясь. Павел, который из-за чего-то нервничал и трясся в кафе, ушёл в прошлое, и теперь рядом сидел всё тот же уверенный в себе и спокойный мужчина, который был когда-то моим.

— Динь…

— И вот этого я не слышала тоже, — почти прорычала я, сцепляя руки в замок. Спокойнее, спокойнее! — Я уже говорила тебе: не называй меня так. Ты не имеешь права. Ты меня предал!

Это было… почти истерично. И я поморщилась, открывая рот, глубоко дыша и пытаясь прогнать внезапно выступившие на глазах слёзы.

Эмоции… значит, они во мне всё-таки есть. Плохо.

Павел не стал отвечать, и мы доехали до моего дома в полнейшей тишине. Он припарковался во дворе, и я выскочила из машины, посеменила к подъезду, стараясь не реагировать на ненавязчивое прикосновение к локтю. Павел придерживал меня, чтобы не упала.

Зашёл в лифт, доехал вместе со мной на шестой этаж, и уже на площадке я сказала:

— Иди.

Он покачал головой. Опять этот упрямый до железобетонности взгляд…

— Я выведу Кнопу. А потом уйду, обещаю.

Во мне ярко и непримиримо в который раз за этот день вспыхнуло раздражение, но я его погасила усилием воли.

Ладно, пусть делает, что хочет. Пошёл в баню. Не хватает ещё из-за этой нервотрёпки в больницу загреметь.

Я повернулась к двери, открыла её — и сразу успокоилась, заметив Кнопу, которая стояла на пороге с восторженным видом и виляла хвостом, как пропеллером. Счастливая до безобразия, с полным обожания взглядом, направленным, увы, не на меня.

Я не смотрела, как Павел гладил её, нашёптывая на уши какие-то нежности. Села на пуф, наклонилась и уже хотела расстегнуть молнию на сапогах, как бывший муж, отодвинув в сторону Кнопу, опустился рядом на колени и сделал всё сам. Расстегнул обе молнии, снял с меня сапоги, нашёл и подал тапочки. Потом помог подняться с пуфа, стянул с меня куртку и повесил её на вешалку. Всё привычными, ни капли не забытыми жестами, от которых мне стало почти физически плохо.

Я не сказала даже банального «спасибо», просто сбежала из коридора на кухню. Там уселась на табуретку и настороженно прислушалась к звукам, что доносились из прихожей.

Павел сам нашёл шлейку, поводок — впрочем, всё лежало на тех же местах, что и раньше, — экипировал Кнопу, произнёс негромкое: «Гулять» — и вышел из квартиры.

2

Павел

Снег всё валил и валил, и создавалось впечатление, что январь решил отыграться за почти бесснежный декабрь. Машины, стоявшие во дворе с утра, замело уже по самую крышу, и если снегопад продлится ещё хотя бы пару часов, выйти из подъезда будет проблематично. Павел и так с трудом открыл дверь — её залепило снегом буквально за пару минут, пока он отводил Динь в квартиру и готовил Кнопу к прогулке.

Динь.

Сердце привычно заныло, затянуло, как бывало всегда, когда он думал о бывшей жене. Только на этот раз к этому давно ставшему привычным чувству добавилось новое. У Павла вдруг появилась цель, и это неожиданно воодушевило.

Последние пару лет Павел ощущал себя так, будто он не человек, а дерьмо в проруби — никому не нужный, бесполезный отход жизнедеятельности, который не живёт, а просто плывёт по течению, как плыл он всё это время. Эти чувства обострились после смерти матери — Любовь Андреевна, несмотря на осуждение за развод с Динь, продолжала поддерживать и любить его, единственная в этом мире. Но год назад её не стало, и у Павла тогда даже не хватило смелости сообщить о случившемся бывшей жене — Динь как раз потеряла собственную маму, он не желал её огорчать. А теперь и подавно не стоило упоминать об этом, но что делать, если Динь спросит? Впрочем… пока что она пребывала в твёрдой уверенности, будто это их последняя встреча, и Павел не стал её переубеждать. Если Динь так спокойнее, пусть. Пусть думает, что он сейчас погуляет с Кнопой, вернёт собаку и уйдёт навсегда. Она же беременна, не нужно её раздражать.

Кнопа радостно носилась по дворам, виляла хвостом и ела снег, точно так же, как и три года назад, когда Павел выгуливал её в последний раз. Он ведь не только Динь предал, получается, но и Кнопу, которая тоже любила его и ждала, считала своим хозяином. Только, в отличие от Динь, собака не понимала, что он предатель — она просто радовалась его возвращению. В отличие от бывшей жены.

Сегодня Динь смотрела на Павла так, как никогда не смотрела раньше — холодно и безразлично, будто на чужого человека. Иногда она раздражалась, но даже это раздражение отдавало равнодушием, как случается, если злишься на случайного попутчика в автобусе. Динь была закрыта для него, и это оказалось очень больно. До невыносимости.

Павел закурил, шагая дальше, по направлению к парку. Погуляет с Кнопой подольше, проветрит мозги, а собака разомнёт лапы — обоим будет полезно. Главное, не замёрзнуть и не превратиться в снеговиков на этом бешеном ветру.

Он знал, что эти три года Динь старалась не думать о нём, тогда как он, наоборот, думал каждую минуту. Просто не мог иначе — жизнь без неё превратилась в какую-то безумную тягомотину, которая угнетала, словно на грудь поставили бетонную плиту. Удивительно, но последние пару лет перед разводом им не было легко, однако то гнетущее ощущение беды ни в какое сравнение не шло с тем глухим отчаянием и безысходностью, которые накрыли Павла после ухода от Динь. Пока Настя была беременна, он ещё как-то держался, но потом Соня родилась и почти сразу умерла — и всё.

Павлу тогда казалось, что он долго шёл по краю пропасти, и вот наконец — сорвался. Он начал и пить, и курить, взял на работе неоплачиваемый отпуск и погрузился в собственную депрессию. Да, это была депрессия, именно такой диагноз поставил психотерапевт, к которому Павла чуть ли не за уши оттащила мать, рыдая и угрожая позвонить Динь и всё ей рассказать. Это и привело его тогда в чувство — не хотелось позориться перед женой, она ведь считала его сильным. Хотя теперь она, наверное, уже давно передумала, и не зря. Павел и сам полагал, что он слабак. Не выдержал диагнозов и проблем Динь, не обсудил с ней своё подавленное состояние, набрал слишком много работы, пытаясь отстраниться от проблем в семье, и повёлся на вертихвостку. А после даже не объяснил ничего нормально, не пытался попросить прощения, а слился, как то самое… дерьмо.

И если есть шанс что-то изменить сейчас, чтобы Динь хотя бы перестала считать его моральным уродом, Павел им воспользуется. И заодно поможет бывшей жене выносить и родить. В том, что помощь ей нужна, он ни капли не сомневался.

Павел гулял с Кнопой почти час, и когда возвращался, на улице уже стемнело. Он зашёл в квартиру, тихо открыв замок запасным ключом, который забрал из комода в прихожей, где он лежал и раньше, заглянул на кухню и в гостиную — света нигде не было. Наверное, Динь ушла в маленькую комнату и, возможно, даже легла спать. Павел решил не тревожить её, бесшумно разделся, помыл Кнопе лапы, зашёл на кухню и огляделся.

На полу стояла только одна бутылка воды, которой Динь хватит максимум до завтра. В холодильнике почти не было любимых йогуртов жены, и кефира, и никакого мяса, и яиц маловато. Павел набрал список в заметках телефона, оделся и отправился в магазин. Купил всё по списку, в том числе несколько двухлитровых бутылок воды, вернулся в квартиру к Динь, так же тихо всё расставил, написал жене записку, погладил между остро торчащих ушей Кнопу — и ушёл.

Дина

Я проснулась около восьми часов вечера. Вытащила из-под подушки мобильный телефон и поморщилась — и как я умудрилась так долго проспать?.. Прилегла же на минуточку! Видимо, организм настолько пребывал под впечатлением от встречи с Павлом, что не выдержал и решил отключиться, восстановить моральные и физические силы. Ну и ладно. Плохо только то, что я планировала сходить в магазин, в холодильнике шаром покати и воды нет, а теперь получается — либо тащиться туда сейчас, вечером, рискуя напороться на каких-нибудь новогодних алкашей, либо откладывать до утра.

Я вышла из спальни и сразу наткнулась взглядом на довольную Кнопу, развалившуюся на лежанке и грызущую какую-то вкусняшку. Пригляделась и нахмурилась — подобных собачьих лакомств дома сейчас не было. Откуда это? Павел купил, что ли? Он мог. Любил Кнопу, когда жил с нами, всегда гулял с ней с удовольствием, несмотря на то, что заводила собаку вообще-то я. Почти сразу после свадьбы поехала в приют и выбрала там дворняжку, которая мне понравилась больше всего, маленькую и какую-то шуганную. Кнопа оказалась воспитанной и то ли знала команды, то ли хорошо понимала речь, но с поведением у нас никогда не было проблем. Были проблемы только со страхом — она опасалась чужих людей, боялась, что её от нас заберут и настороженно относилась к другим собакам. Павел сам ходил с Кнопой к кинологу, занимался и дрессировал, и честно говоря, настоящим хозяином я считала его, а не себя. Да и Кнопа тоже. Но… когда в тот вечер он собирал вещи, то даже не вспомнил про неё. Оставил мне и за три года ни разу не поинтересовался, жива ли она вообще.

И вот — теперь эта влюблённая псина сидит абсолютно счастливая, грызёт что-то и виляет хвостом. Она даже не понимает, что её предали, кинули, как надоедливую игрушку, выбросили на помойку. И меня вместе с ней, да. Но она способна радоваться «возвращению» в нашу жизнь Павла, а я как-то не очень.

Я погладила Кнопу по голове, вздохнула и направилась на кухню — безумно хотелось есть, я ведь только завтракала. Но на пороге застыла и нахмурилась, не понимая, почему мне кажется, будто что-то не так…

Точно. На подоконнике двухлитровые бутылки с водой. Раз, два… пять бутылок. Чёрт побери, откуда? Хотя глупый вопрос. Но почему вот так, а не по пять литров, как мы обычно покупали?

От этого «мы» меня покоробило. Но правда ведь, когда я ещё была замужем, мы с Павлом всегда покупали пятилитровые упаковки с водой. Может, таких в магазине не было, раскупили перед Новым годом и ещё не завезли? Или…

Я распахнула глаза, заметив на кухонном столе листок бумаги и ручку. Записка? Он оставил мне записку?

Я приблизилась к ней, как будто она могла взорваться и убить меня, осторожно взяла в руку, вчиталась в знакомый ровный почерк.

«Не выводи Кнопу. Я подъеду к шести утра, выведу».

И всё.

Господи, он сошёл с ума. Надо срочно найти человека, который будет выгуливать мою собаку вместо Павла, чтобы он наконец от меня отстал. Вот сейчас этим и займусь, как раз время есть. Только сначала поужинаю.

Я открыла холодильник… и замерла в недоумении. Я точно помнила, что моего любимого черничного йогурта оставалась только одна баночка, а теперь их было четыре. И кефир на двери стоит, а он же как раз утром кончился. Упаковка яиц лежит на верхней полке. В лотке для овощей — огурцы, помидоры и укроп, а в зоне свежести — куриная грудка, творог и два творожных сырка. Как я люблю, со сгущёнкой.

Я настолько удивилась, что у меня даже не осталось сил сердиться на Павла. Хорошо, конечно, что в магазин не надо — минимум на завтра всё есть — но меня не оставляло ощущение подставы. Сегодня бывший муж выгуливает мою собаку и ходит за меня в магазин, а завтра что? Решит, что ему можно вернуться, раз он такой хороший и старательный? Ну нет, только через мой труп.

Я заварила себе ромашку, чтобы успокоиться, сделала яичницу с помидорами, отрезала сыр, почистила огурец. И когда всё съела и выпила, то как-то угомонилась и перестала нервничать.

Пусть Павел делает, что хочет, без разницы. А мне просто надо выносить и родить ребёнка.

Но человека для Кнопы всё-таки нужно найти. ...