Все права на текст принадлежат автору: .
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
Церковные Соборы в позднеантичной Италии (с хрестоматией)

Андрей Митрофанов Церковные Соборы в позднеантичной Италии (с хрестоматией)

© Издательство Санкт-Петербургской Православной Духовной Академии, 2019

* * *
Tempore enim, quo causa agebatur, conueniebant omnes in unum, communique intentione tractabant. Unde et concilium a communi intentione dictum quasi consilium; consilium quasi considium… uel concilium dictum est ex communi intentione, eo quod in unum dirigant omnem mentis obtutum: supercilia enim oculorum sunt; unde qui sibimet dissentiunt, non agunt concilium, quia non sentiunt in unum. Certus uero conuentus est… congregatio, a coeundo, id est a conueniendo in unum. Hinc et conuentus est nuncupatus, quod ibi homines conueniunt; sicut conuentus ceterus sic et concilium a societate multorum in unum appellatur.

(Isidori Hispalensis Etimologiarum L. 6, 16, 7. Decretum Gratiani Dist. 15, c. 1.)

Введение. Италийские Соборы IV–V вв. и церковно-историческая традиция

Понятие «Соборность» и италийские Соборы IV–V вв.

Древнегреческое слово σύνοδος первоначально в сочинениях таких античных авторов как Платон или Фукидид означало «собрание» или «сходку», предполагавшие встречу каких-либо компетентных людей для обсуждения, как правило, жизненно важных вопросов[1]. В латинском языке данному термину соответствовало понятие «concilium», которое имело в древнеримской литературе более широкое значение, чем эллинское «σύνοδος»[2]. Так, например, Лукреций и Тит Ливий использовали данное понятие в значении, переводимом на русский язык как «соединение», а также «сочетание» или «союз», предполагавшие возникновение целостного из отдельных частей. Именно эти два античных понятия церковное предание издревле, от апостольских времен, употребляло для обозначения совместных, общих деяний предстоятелей Церкви – епископов, а также прочих клириков и мирян, которые освящались Благодатью Святого Духа, действующей в Церкви через священную иерархию. Это единство иерархии и мирян, реализуемое в регулярных встречах и собраниях и, через это, обеспечивающее общность их действий, на церковно-славянском языке обычно именовалось термином «собо́ръ». Как отмечал выдающийся русский ученый – библеист архимандрит Ианнуарий (Ивлиев), в ранней церкви епископы и пресвитеры были равны[3]. Епископ возглавлял общину христиан, состоявшую из бывших язычников. Пресвитер возглавлял общину христиан, формировавшуюся из иудеев. В связи с этим закономерен вывод о том, что именно торжество христиан, обращенных из язычников, над иудео-христианами предопределило в итоге ключевую роль епископа в церковной иерархии, поставило епископа во главе евхаристической общины и во главе церковного Собора.

Соборное единство христиан предстает в качестве одного из важнейших свойств Церкви. Именно на церковных Соборах исторически видимо являла себя кафоличность, которая должна восприниматься как качество, предполагающее универсальность и всеобщность Церкви. Понятие кафоличности (Соборности) со времен св. Игнатия Антиохийского утвердилось в богословии в качестве наиболее глубокой характеристики сущности церковной жизни. Согласно точному определению, выраженному прославленным исследователем святоотеческой традиции протоиереем Г. Флоровским, «Церковь именуется Соборной потому, что она распространяется на всю вселенную и подчиняет весь человеческий род праведности, потому также, что в Церкви возвещаются догматы “в полноте, без пропусков, Соборно и совершенно”… и еще потому, что “в Церкви лечится и исцеляется род греха”… Соборна природа Церкви; Соборна сама ткань ее тела. Церковь Соборна потому, что она – единое Тело Христово; она – единение во Христе, единство в Духе Святом, и единство это является высшей цельностью и полнотой»[4]. Данное суждение находит обоснование в живом церковном опыте. Соборность сакраментально реализуется каждый день во время соединения христиан со Христом, происходящего в Таинстве Евхаристии.

По словам выдающегося православного богослова протопресвитера Н. Афанасьева, «выявляя Тело Христово, Евхаристическое собрание выявляет, изображает Церковь. На Евхаристическом дискосе собрана вся церковь – земная и небесная. В Евхаристии принимают участие не только живые, но и умершие, не только люди, но и бесплотные духи… Если земная церковь есть икона (εiκών) небесной церкви, то Евхаристическое собрание есть икона той и другой. Оно есть собрание Церкви – церковное собрание по преимуществу»[5]. Иными словами, в Таинстве Евхаристии осуществляется внутреннее онтологическое единство христиан со Христом и между собой. Именно поэтому «Евхаристия есть кафолическое таинство, таинство мира и любви и потому единства»[6]. Справедливо будет признать: когда Евхаристическое собрание, т. е. Церковь в лице обличенных священством предстоятелей, обращается к внешней стороне жизни христиан, именно тогда Она в исторической перспективе исполняет послушание пастырства, заповеданное Христом (Мф. 28:18). Это пастырское служение является священническим, а точнее, епископским послушанием.

Кафоличность Церкви в полной мере проявляла себя в истории через «концилиарность», т. е. способность христиан – епископов, клириков и мирян – видимо проявлять свое единение. Как очень верно определил знаменитый церковный историк протопресвитер И. Мейендорф, «специфическая функция епископа заключается в пастырстве в своей местной церкви и в несении ответственности за вселенское общение всех церквей. В этом и есть экклезиологическое значение епископской Соборности, и это является онтологически необходимым элементом хиротонии епископа, которая предполагает собрание всех епископов данной провинции, представляющих единый епископат всемирной Церкви. Собор епископов есть также высшее свидетельство апостольской истины, наиболее подлинный авторитет в вероисповедных и канонических вопросах. Он традиционно выражается на двух уровнях – региональном и вселенском»[7]. Таким образом, на протяжении церковной истории именно Соборы становились событиями знаменательными как для современников, так и для последующих поколений христиан, ибо они выражали единство Церкви. Как отмечал А. П. Лебедев, говоря о Древней Церкви, «Соборы… были важнейшими органами церковного управления… Кажется все без исключения религиозные вопросы могли быть предметом Соборных обсуждений. Соборы этого времени представляют величественный, привлекательный, светлый образ в тогдашней Церкви… Это чистейший тип истино христианского управления Церковью»[8].

Исходя из очевидности того решающего богословского значения, которое имеют Соборы в целом для церковной истории, данное исследование представляет собой попытку осуществить историко-канонический комментарий актов Поместных Соборов, происходивших в Италии в эпоху IV–V вв., предполагающий на основании изучения истории того или иного Собора смысловой разбор и каноническую характеристику его постановлений, а в случае отсутствия таковых – рассмотрение богословского и церковно-политического значения, которое он имел в изучаемую эпоху.

Кроме этого, автор постарался ответить на вопрос, какую историческую роль суждено было сыграть Соборам в системе позднеримской администрации (на примере Соборов, происходивших в Италии)? Какое место Соборы, выступавшие первоначально в качестве исключительно внутрицерковных органов управления, заняли в структуре позднеримской общественной жизни?

Рассматривая состояние позднеримской или же ранневизантийской администрации[9] в период, последовавший после легализации христианства императором Константином, необходимо признать, что эта система именно в IV в. вступила в период глубокого кризиса. Этот кризис затронул важнейшие сословия, представители которых на протяжении предшествующего периода выполняли непосредственные функции «администрирования» в городах. Эти функции включали в себя как управление, так и осуществление общественного контроля за жизнью городских общин, выступавших в качестве принципиально важных звеньев структуры ранневизантийского общества. Отмеченный кризис был обусловлен как спецификой государственной политики в отношении ведущих сословий, главным представителем которых безусловно являлись куриалы, так и объективными изменениями общественной структуры ранневизантийского общества[10].

Следует отметить, что история Церкви позднеантичной эпохи, в частности история Соборов этого периода, достаточно подробно изучены в историографии, подавляющее большинство источников издано и, вероятно, указанный отрезок церковной истории с позиции исследования канонического права – субъектами которого в первую очередь являются церковные Соборы – не представляет собой такого неисчерпаемого кладезя неизведанного, каковым является история церковных синодов на периферии Восточной Римской Империи в средневизантийскую эпоху, или история западных провинциальных Соборов эпохи борьбы Римских пап и Германских императоров за преобладание в Италии и Европе. Однако следует признать, что именно эпоха поздней античности, постепенно перетекшая в ранневизантийскую эпоху, стала временем, когда впервые в Церкви определилось направление дальнейшего развития церковных институтов, зависящее напрямую от становления Соборного механизма. Наиболее ярко и драматично это становление проходило в Италии; именно на ход италийских Соборов оказывали влияние как исторические реалии, бывшие актуальными для всей Церкви, так и специфически западные тенденции развития, характерные для латинской христианской традиции. Уникальное положение Италии, позволявшее местным диоцезам стать районом пересечения латинских и греческих культурных веяний как в области богословия, так и в области церковно-практической жизни, привело к тому, что италийские Соборы IV–V вв. стали реальными примерами осуществления церковной Соборности как неотъемлемого качества церковной истории, демонстрирующими общность и взаимосвязанность местных явлений церковной жизни с эпохальными вехами того исторического пути, совершать который заповедал Церкви Божественный Основатель. В силу данной причины акты италийских Соборов указанного периода нуждаются в подробном – в полной мере еще не реализованном – всестороннем изучении. Настоящий труд является лишь робкой попыткой приобщения к малой части того богатства, которое скрывают в себе Соборные акты, прославленные в церковной истории, а точнее, в самой церковной жизни прошедших столетий в качестве Gesta sanctorum (Деяний святых).

Если приступить к определению ряда формальных причин, обосновывающих исследование актов или деяний италийских Соборов указанного времени, представляется чрезвычайно важным отметить четыре аргумента, которые могут быть восприняты в качестве таковых причин. Первый из них представляет собой проблему «богословского развития» в Церкви. Как известно, именно в IV в. предпринималась усиленная попытка богословски адекватно выразить тайну церковного учения о Троице на фоне раздиравшей церковное единство арианской смуты. Церковным диоцезам Италии суждено было стать регионом, в котором с 40-х гг. IV в. и до конца столетия стремились добиться преобладания и утверждавшие никейское вероучение омоусиане – сторонники учения о единосущии, и являвшиеся скрытыми адептами Ария омии – проповедники доктрины, в рамках которой Христос выдавался за совершенное творение, подобное Отцу.

Деяния италийских Соборов представляют собой в связи с этим чрезвычайно важные источники по истории богословской борьбы в рамках триадологических споров арианской эпохи, ибо эта борьба в открытую происходила именно на Соборных заседаниях. Неслучайно, в италийской Соборной борьбе принимали деятельное участие в то время не только знаменитейшие западные омоусианские первоиерархи, такие как свв. Евсевий Верцелльский, Иларий Пиктавийский и Амвросий Медиоланский или необычайно известные западные ересиархи – омии, такие как Урсакий Сингидунский и Валент Мурсийский, но также выдающиеся восточные богословы и архиереи-никейцы, первенством среди которых по праву обладает св. Афанасий Александрийский, а также восточные проповедники радикального трансформировавшегося арианства – аномейства, такие как Акакий Кесарийский или Евдоксий Германикийский.

Италийские Соборы указанного времени являлись, как уже было сказано, полем богословских баталий. На одних Соборах – например, на Медиоланском Соборе 355 г. или Ариминском Соборе 359 г. – побеждали еретики, а на других – в частности, на Аквилейском Соборе 381 г. или Медиоланском Соборе 393 г. – торжествовали православные. Рецепция, отбор Соборных решений по принципу их авторитета и истинности осуществлялись исторически с течением времени, а не фиксировались в хронологическом отношении единожды и окончательно на основании провозглашения анафемы, которая являлась исключительно оружием канонической борьбы, но далеко не руководством для последующих поколений христиан. Данную проблему очень верно обозначил протоиерей Г. Флоровский, выразив ее разрешение в следующих словах: «Определения Соборов принимались или отвергались Церковью не на формальном или «каноническом» основании. И эти решения Церкви были в высшей степени избирательными. Собор не выше Церкви — таково было отношение Древней Церкви. Собор – это именно «представительство». Это объясняет, почему Древняя Церковь никогда не ссылалась на «Соборный авторитет» вообще или in abstracto… Это подводит нас к наиболее сложному и кардинальному вопросу: в чем состоит высший критерий… Христианской Истины? На этот вопрос нет легкого ответа. Есть, разумеется, очень простой ответ: Христос есть Истина»[11].

Второй аргумент, подтверждающий необычайную значимость изучения актов италийских Соборов указанной эпохи, следует связать с проблемой церковной политики в эпоху IV столетия. На протяжении второй половины IV в. италийские церковные диоцезы нередко становились своеобразным перекрестком, на котором происходило столкновение церковно-политического влияния Римских епископов, формирующейся новой понтификальной административной системы управления Западной Церковью, и провинциальных митрополитов, например епископа Медиоланского, разворачивалась борьба тех же Римских епископов и Римских императоров, а также церковных Соборов между собой. Примерами таких столкновений могут служить: длительное противостояние между участниками Ариминского Собора в 359 г., конфликт папы Либерия и императора Констанция в 356 г., негласное противопоставление Туринского Собора Римскому епископу в 398 г., Медиоланский Собор св. Амвросия 390 г., собравшийся по поводу фелицианской схизмы; можно было бы вспомнить и некоторые другие съезды епископов. Специфика напряженных церковно-политических конфликтов в эту эпоху столь сложна, что в результате их пристального анализа, как отмечал еще в 1883 г. немецкий исследователь В. Коллинг, «интерес к церковной политике грозит поглотить любовь к священному богословию»[12]. Акты италийских Соборов указанной эпохи являются необычайно значимыми документами для истории канонических конфликтов, изучение которых позволяет обнаружить внутренние богословские и мировоззренческие причины самых различных и запутанных перипетий церковной политики.

Третий, самый важный аргумент, обосновывающий необходимость изучения актов италийских Соборов IV–V вв., как уже в некоторой степени указывалось, коренится в проблеме истории становления и развития церковных канонических институтов. Именно в представленный период происходил начальный процесс формирования средневекового корпуса канонического права, а также возникали многие новые органы церковной власти. В позднеантичную эпоху Церковь, по верному замечанию французского канониста Ж. Годме, «рожденная в Римской империи, не превышавшая ее границ (кроме как на востоке) в течение пяти первых веков своей истории, не может игнорировать римское право. Если римское право не учреждало «право Церкви», то оно было правом ее верных чад, поскольку они были римскими гражданами… Обращение к светскому праву было тем более необходимым и более частым, что собственное право в церковном обществе было еще очень мало развито»[13]. Однако, по мере укрепления позиций Церкви в Римском государстве, в течение IV столетия и на Западе и на Востоке происходил параллельный процесс возникновения новых норм канонического права, связанного с небывалой Соборной активностью, а также формирования новых церковных административных институтов, обладавших более сложной структурой, чем предшествовавшие им церковные учреждения эпохи гонений.

Наиболее показательны в связи с этим церковные диоцезы Италии. Именно на италийской почве уже в IV в. в эпоху папы Дамаса формируется понтификальная канцелярия и библиотека при ней, которым суждено будет, по словам французского церковного историка Ш. Пьетри, стать центром управления Западного патриархата[14], а вместе с тем усиливается значение Медиоланской кафедры как канонического центра северной Италии[15]. Следующее столетие становится временем, когда италийские диоцезы, находясь относительно в стороне от христологических богословских споров, а также от прежних проблем церковной политики, характерных для IV в., целиком погружаются в указанный процесс административного развития, итогом которого станут: установившееся главенство Рима на Западе, принципы которого будут четко обозначены еще в конце IV столетия в «Decretum Gelasianum», а также разработка процедуры избрания Римских епископов, стимулированная лаврентианской схизмой на рубеже VI столетия.

Эти явления наиболее явно отразились именно в актах италийских Соборов указанного времени. Вместе с тем представленный процесс будет означать стремительную клерикализацию Соборной деятельности в качестве деятельности судебной, предполагавшей полное исключение мирян из числа участников Соборов, а также частое низведение младших клириков до положения простых делопроизводителей, хотя на некоторых Соборах они, как явствует из документов, имели формальное право голоса на всем протяжении заседаний (Аквилейский Собор 381 г., Римские Соборы папы Феликса III 487 г., папы Симмаха 499–502 гг.). А. В. Карташев связывал возникновение этого явления с тем, что «арианская смута в дурном смысле слова аристократизировала Церковь, отдалила народ от епископата. Пестря Соборами, она в этом смысле была самой бессоборной в сравнении с предшествовавшими столетиями»[16]. Наиболее яркими примерами такой усиливавшейся клерикализации стали Медиоланский Собор 393 г. и Туринский Собор 398 г.

Церковные Соборы испытывали на себе влияние светской судебной процедуры, по мнению А. Е. Мусина и Ф. Дворника, еще в III столетии. «Для времени святителя Киприана интересно отметить лишь тот факт, что регламент Соборов в северной Африке совпадал с регламентом Римского Сената. Это определяется парами таких понятий, как cogere consilium/ cogere senatum, conuocare consilium/ conuocare senatum, habere consilium/ habere senatum. После этого, подобно императору в Сенате, св. Киприан, как глава Церкви, имел свой relatio и необходимые пояснения uerba facere. После этого следовало interrogatio присутствующих епископов. Они, в свою очередь, произносили sententia, сопровождаемые чисто сенаторскими формулами: censeo, decerno, mea sententia est»[17]. Однако именно протоколы заседаний италийских Соборов IV–V вв. позволяют сделать вывод относительно эволюции внутренних принципов функционирования церковного суда и развития его процедуры в позднеантичную эпоху, что невозможно осуществить по отношению к светским судам по причине почти полного отсутствия источников.

Следует подчеркнуть, что, несмотря на проявлявшееся с течением времени влияние светского делопроизводства, четкой канонической процедуры судебного разбирательства на италийских Соборах IV–V вв. еще не существовало. В качестве судьи мог выступать как обвинитель (св. Амвросий Медиоланский на Аквилейском Соборе 381 г.), так и вообще с канонической точки зрения посторонний представитель светской власти (император Констанций на Медиоланском Соборе 355 г., префект Тавр на Ариминском Соборе 359 г., король Теодорих на Римском синоде 501 г.). При этом обвиняемый должен был защищать себя сам без адвокатов (Палладий Ратианский на Аквилейском Соборе 381 г.). В таких условиях нередко приговоры выносились заочно, например в отношении св. Афанасия Александрийского на Медиоланском Соборе 355 г., или в отношении Боноса Наисского на Капуанском синоде 392 г. Обычно, присутствовавшие епископы выступали в известном смысле в качестве присяжных, либо присоединяясь к обвинению, а в некоторых случаях даже требуя вынесения обвинительного приговора по собственной инициативе (Проб Канусийский на Римском Соборе 465 г. по поводу Сильвана Калагурского), либо категорически протестуя против выдвинутых кому-либо обвинений (Евсевий Верцелльский, Люцифер Калаританский и Дионисий Медиоланский на Медиоланском Соборе 355 г.).

Несмотря на указанный процесс канонического и административного совершенствования италийских церквей в IV–V вв., только римская Соборная система обладала к концу эпохи четкой процедурой вынесения приговора Римских епископов относительно обвиняемого на основании доказательного исследования компрометирующих его документов, без обязательного признания вины с его стороны (Римский Собор 465 г. о Сильване Калагурском и Нундинарии Барселонском, Римский Собор 495 г. о легате Мисене, Римский синод 502 г. об определениях, данных Римскому папе патрицием Василием в 483 г.).

Рассматривая особенности процедуры и характер решений италийских Соборов, следует отметить, что Соборы позднеримской Италии в целом плохо укладываются в схему классификации, успешно применяемую в отношении галльских Соборов эпохи меровингов современным исследователем В. В. Солодовниковым. В рамках данной классификации Соборы подразделяются на «синодальные» и «смешанные»: к первой категории относятся Соборы, состоявшие в подавляющем большинстве из епископов и клириков и решавших чисто духовные вопросы, а ко второй Соборы, в которых непосредственно участвовали миряне и на которых обсуждалась светская проблематика[18]. Особенность италийских Соборов заключается в том, что практически на всех Соборных заседаниях, происходивших на Апеннинском полуострове в IV–V вв., обсуждалась именно духовная проблематика, выражавшаяся либо в догматических спорах, либо в церковно-дисциплинарных требованиях, в которой, однако, удивительным образом нашли свое отражение самые разнообразные стороны христианского общественного опыта: от полемики вокруг триадологического термина omoousion (единосущный) до борьбы за абсолютный иммунитет церковных имуществ или церковного статуса, нередко оспаривавшихся представителями светской власти[19]. При этом в деятельности многих италийских Соборов участвовали миряне – преимущественно представители светской римской власти, – присутствие которых не было предусмотрено какими-либо юридическими постановлениями, что отличает реалии италийской церковной жизни IV–V вв. от синодальной системы, сложившейся позднее в варварских королевствах. Примером Соборов, рассматривавших богословские проблемы при непосредственном участии мирян, являются знаменитые Медиоланские Соборы 346 и 355 гг., а также Ариминский Собор 359 года. Вместе с тем некоторые италийские Соборы, в деятельности которых принимали участие исключительно клирики, выносили решения, имевшие не столько богословское, сколько политическое значение, в частности Римский Собор 485 г., направленный против Акакия Константинопольского, или Римский Собор 495 г., на котором судили легата Мисена, виновного, по сути, в политической измене папе Геласию. Разделение Соборов на синодальные и смешанные может быть адекватно использовано при характеристике лишь некоторых италийских Соборов: в частности, Аквилейский Собор 381 г., Медиоланские Соборы 380, 390 и 393 гг., Туринский Собор 398 г. и Римский Собор 465 г. могут быть обозначены как «синодальные» Соборы, в то время как Равеннский Собор 419 г., Римские синоды 499 и 501 гг. наиболее соответствуют понятию «смешанных» Соборов[20].

Четвертый аргумент, обосновывающий значимость исследования актов италийских Соборов IV–V вв., обусловлен проблемой социо-культурного взаимодействия Церкви и позднеримского общества. После признания христианства в 313 г. в качестве легально существующей религии в Римской империи начался процесс стремительной интеграции Церкви как института в римскую социальную структуру. При этом клир в качестве новой, условно говоря, сословной группы в процессе данной интеграции не только получал возможность все более влиять на процессы, происходившие в социальной жизни империи, но и, в лице епископата, оказывался задействованным в государственном и общественном управлении. В результате указанного процесса интеграции среди старых сословий и общественных групп занял прочное место совершенно новый институт – Церковь, которая уже имела опыт трехвекового существования в положении недозволенной коллегии в условиях гонений. В Италии конца IV – начала V вв. этот процесс происходил с интенсивностью, характерной для всей империи. По словам Г. Е. Лебедевой, характеризующей динамику увеличения числа клириков в эту эпоху на основании изучения процесса деградации городского куриального сословия, «возросшее стремление перейти в клир в известной мере было связано, с одной стороны, с сильно продвинувшейся христианизацией сословия, изживанием ранее очень сильных именно в его среде языческих традиций, с другой – с растущим участием клира в муниципальной жизни и деятельности, участием в делах самоуправления», – при этом «исключительно невелико число свидетельств о переходе куриалов в низшие сословия. Причем часть из них имела явно фиктивный характер»[21]. Описанный процесс достаточно хорошо представлен французским исследователем Ж. Годме, который указывал, что, если в середине III в. в Римской Церкви было только 44 пресвитера, 7 диаконов, 7 иподиаконов, 42 аколита, 52 экзорциста, чтеца и остиария, то уже к концу V столетия численность Римского клира увеличилась настолько, что одна только численность чтецов составляла 157 человек[22].

Исследование актов италийских Соборов указанного времени позволяет представить масштаб исторических событий, связанных с этими Соборами, а также степень вовлеченности в данные церковно-политические события некоторых светских социальных групп (например, участие Римского Сената в событиях, связанных с печально знаменитыми Римскими синодами 502 г., и в последующей гражданской войне в эпоху лаврентианской схизмы). Следует также отметить, что новые исследования истории провинциальных Соборов IV–V вв., в особенности италийских Соборов – ибо Италия, как и Иллирик в качестве своеобразных политических центров империи в этом смысле наиболее показательны, – позволяют на примере реального функционирования органов церковной администрации отчетливо представить действительное положение епископа, статус которого был привилегирован в позднеантичном обществе, по отношению к процессам, характерным для церковной жизни. По свидетельству итальянского историка Р. Лицци Теста, «одним из вопросов, который в течении последних лет привлекал внимание исследователей, является вопрос относительно преобладания, достигнутого епископом в управлении позднеантичным городом. Многочисленные источники эпохи и неостывающий интерес к этой теме специалистов в самых широких областях (от письменной истории до папирологии, от христианской археологии до эпиграфии) способствуют разъяснению многочисленных аспектов этого процесса и результатов исследования»[23]. Соборные акты как никакой другой вид письменных источников, сочетающие в себе элементы памятников права, официальных документов канцелярии и нарративного повествования, представляются в связи с этим наиболее репрезентативными, проливая в полной мере свет на проблему, обозначенную в статье Р. Лицци Теста.

Анализируя историческое значение италийских Соборов IV–V вв., необходимо понять то, каким образом Соборы могли влиять на эволюцию позднеримского законодательства, а также то, каким образом они могли увеличивать роль церковных институтов в обществе, которое находилось на переломном этапе своего развития. Для ответа на поставленные вопросы необходимо рассматривать в комплексе весь спектр возможных политических, юридических, социальных и мировоззренческих причин, которые могли бы обусловить подобное влияние. Отправной точкой, необходимой для данного исследования, бесспорно должен стать вопрос, касающийся причин легализации Церкви как дозволенного института, приведшей уже очень скоро к полному торжеству христианства по всей Римской империи. Резюмируя рожденные в недрах историографии XIX в. концепции исследователей относительно первоначальных причин торжества христианства в Римской империи, выдающийся русский византинист А. А. Васильев пришел к выводу, что именно сочетание политической целесообразности и личной внутренней убежденности заставило в свое время императора Константина легализовать существование Церкви как законного религиозного института. «Нельзя совершенно оставлять без внимания и его политические планы, – писал исследователь, – последние также должны были сыграть роль в его отношениях к христианству, которое во многом могло ему помочь. Но, во всяком случае, не политические планы явились причиной обращения Константина; последний обратился к христианству в силу внутреннего убеждения, возникшего и окрепшего не под влиянием политики. В том-то и заключается гениальность Константина, что он, сам искренне сочувствуя христианству, понял, что в будущем оно будет главным объединяющим элементом разноплеменной империи. “Он хотел, – как пишет кн. Е. Трубецкой, – скрепить единое государство посредством единой церкви”»[24].

Таким образом, именно в результате сочетания политической дальновидности императора и мировоззренческой силы самого Христианства, способного сообщить бытию одряхлевшей Римской империи новое духовное содержание, уже к середине IV в. религиозная ситуация в обществе начала существенно изменяться, несмотря на то, что сам Константин в религиозном отношении эволюционировал очень медленно, пройдя только к концу жизни путь от поклонения солнцу и различным земным богам до убежденности в истинности христианских догматов[25]. Тем не менее, следствием указанного религиозного поворота в сторону христианства, произошедшего в жизни общества, стало, по мнению А. А. Васильева, качественное изменение самых различных сторон церковной жизни. «При создавшихся новых условиях церковной жизни в начале IV в. христианская церковь переживала время напряженной деятельности, которая особенно ярко выражается в области догматики… Соборы в IV в. становятся обычным явлением, и в них усматривается единственное средство для разрешений спорных церковных вопросов. Но уже в Соборном движении IV в. замечается новая, в высшей степени важная, черта для всей последующей истории отношений между духовной и светской властью, между церковью и государством. Начиная с Константина Великого, государственная власть вмешивается в догматические движения и направляет их по своему усмотрению»[26]. Подчеркивая возросшее церковно-политическое значение Соборов, А. А. Васильев традиционно для историографии рубежа XIX–XX вв. осмыслял Соборное движение как ярчайший пример известного узаконенного вмешательства императорской власти в дела Церкви. Следует вспомнить, как французский историк Г. Буассье характеризовал принципы поведения Константина в отношении к церковным делам, утверждая, что император чувствовал себя господином среди епископов почти так же, как раньше он чувствовал себя главой языческих жрецов. «Епископы были подкуплены с первого момента; они десять лет противостояли всем угрозам, но не могли устоять против почестей и милостей»[27]. Однако и Г. Буассье, и А. А. Васильев ограничились лишь общей констатацией данного факта, исходя из оценки политической ситуации в Римской империи IV в. и личности императора Константина, не попытавшись выявить конкретные причины отмечаемого всеми оживления Соборной деятельности в IV в., как и связанного с ним государственного вмешательства в церковную жизнь.

Стремясь объяснить возникновение Соборного движения и вмешательство императорской власти в церковную жизнь исключительно социально-экономическими предпосылками в рамках господствовавшего в советской историографии идеологического принципа «исторического материализма», советский византинист М. В. Левченко попытался представить лидирующее положение Церкви в поздней Римской империи как результат экономической поддержки со стороны государства. В связи с этим Соборное движение, как и остальные элементы церковного управления, воспринималось в качестве малозначительных для общей характеристики положения Церкви деталей церковно-политической «надстройки». По словам М. В. Левченко, «идеологической опорой правительства являлась христианская церковь, с которой правительство Римской империи уже в IV в. заключает тесный союз… Христианская церковь становится могучим общеимперским учреждением, имеющим налаженные порядки и свою иерархию, такую же сложную и громоздкую, как и правительственная административная машина. Высшее духовенство добивается полной независимости от массы верующих и высоко поднимается над этой массой. Церковь издавна приспособила государственное административное деление для своей организации. Города сделались местопребыванием епископов. Главные города провинции, где собирались съезды епископов, сделались резиденциями митрополитов, в подчинении которым находились епископы данной провинции… В награду за свои услуги церковь получала от правительства крупные земельные владения, многочисленные права и привилегии. Императорская власть поручает церковникам заведывание целым рядом государственных и муниципальных дел, выполнение которых было не под силу правительственным чиновникам, предоставляя для этого соответствующие средства»[28].

В рамках данной констатации, достаточно фактологически насыщенной, Соборное движение предстает в качестве еще одного элемента церковного управления, по-видимому заимствованного у государства, скопированного с неких образцов римской управленческой системы. При этом, однако, остается невыясненным, руководствуясь какими мотивами императорская власть оказалась столь недальновидной и пошла на то, чтобы в благодарность за идеологические услуги попустительствовать созданию церковного управленческого аппарата, идентичного по своей сложности государственному, как будто не замечая того, что в ближайшей перспективе этот административный «двойник» будет способен конкурировать с государственной властью, ничем до этого времени неограниченной, а Соборы, состоящие из наделенных светскими полномочиями «церковников», смогут стать реальной помехой на пути вмешательства государственной власти в церковную жизнь, реальность которого никто из исследователей Соборного движения поздней Римской империи всерьез не оспаривал.

Именно невозможность объяснить возвышение Церкви в IV в. экономическими причинами заставляла исследователей искать более глубокие истоки влияния церковных Соборов на позднеримское общество во взаимоотношениях между Церковью и этим обществом, тем более что дары государства по отношению к Церкви первоначально были весьма скромными: по замечанию Ш. Пьетри, по отношению к столичной Римской Церкви «Константин не дарует ни богатства ни могущества: епископ не мог бы состязаться с сенаторскими семействами, допуская даже то, что он желал бы стать участником игры в подобную аристократическую конкуренцию»[29].

На фоне отмеченной выше деградации городского сословия куриалов именно Церковь явилась тем институтом, который мог цементировать и укреплять старые полисные социально-политические традиции, наполняя их новым христианским содержанием, основывая их на новых принципах. Именно такой вывод был сделан Г. Л. Курбатовым, который так характеризовал причину усиления административного влияния Церкви в IV в.: «Для всей политики позднеантичной церкви характерен ярко выраженный «градоцентризм». Позднеантичная церковь не просто копировала полисное и государственное устройство в своей организационной структуре. Город был центром христианской епархии – главного звена церковной организации, центром распространения христианства… Градоцентризм отражал не просто стремление укрепить значение города как религиозного центра. Он носил последовательно позднеантичный по своей сущности характер. Чрезмерное для потребностей населения города строительство церквей определенно отражало идеалы полисного патриотизма, поскольку для строительства пышных городских церквей использовались и скромные доходы сельских приходов… многочисленность городского духовенства в значительной степени объяснялась широким притоком в его ряды плебейского населения городов»[30].

Итак, логично было бы предположить, что именно преобразованная в рамках церковного диоцезального устройства полисная традиция способствовала интенсификации Соборов в качестве собраний клириков и представителей мирян, а широкая вовлеченность в церковную жизнь различных слоев населения способствовала интенсивному распространению и популярности Соборных решений. Также, по всей видимости, именно преемственность полисных традиций в Церкви очень скоро породила тот подчеркнуто пышный стиль жизни архиереев при некоторых епископских кафедрах, который служил поводом для упреков в адрес Церкви со стороны язычников, в частности со стороны Аммиана Марцеллина[31]. Однако бесспорным представляется, что указанная адаптация полисных традиций церковными институтами оказалась столь успешной именно потому, что она произросла на благодатной почве, а именно на Соборном устройстве Церкви, присущем христианству с первых веков существования. По словам Ж. Годме, «если оставить в стороне Иерусалимский Собор, Соборные съезды засвидетельствованы со II в. на Востоке и в Риме», – то есть антимонтанистские Соборы эпохи Тертуллиана и Собор в Риме по поводу даты Пасхи при папе Викторе[32].

Можно признать справедливым утверждение Р. Лицци Теста, согласно которому «Церковь в момент, когда государство было более слабым, принимала от него публичные функции, возложив на себя ответственность за идеологическое наследие Римского духа»[33], – хотя, вместе с тем, «…возвышение Церкви в качестве великой силы было непременно связано с политической ролью, которую Ее иерархи сумели сыграть»[34]. Следует согласиться с основным выводом Р. Лицци Теста, согласно которому исследования индивидуальной деятельности отдельных персонажей – деятелей италийской церковной истории – позволяют в полной мере представить масштабы этой политической роли Церкви, поскольку именно церковно-политические деятели Италии IV в. подают пример того, каким образом в реальности воплощались различные общественные течения: от зарождавшегося на Западе монашества до социально-активного городского плебса[35]. Иными словами: «Клир и епископ, которые по происхождению и традициям были горожанами,… заботились о повышении роли и авторитета центра епархии»[36].

В рамках указанной политической роли церковные Соборы, в Италии в особенности, становились реальным инструментом влияния Церкви на общество. Именно поэтому Соборы уже с середины IV в. являют пример противодействия некоторым инициативам императорской власти, которое выражалось на каноническом уровне, то есть на уровне церковного законодательства: достаточно вспомнить вслед за современным итальянским исследователем Л. Де Джованни факт публичного осуждения такими влиятельными епископами как Осий Кордубский и св. Амвросий Медиоланский того принципа императорского вмешательства в церковные дела, на реальности и безусловности которого настаивали А. А. Васильев и Г. Буассье[37]. Усиливавшаяся политическая роль Церкви в IV в. и, в частности, то высокое общественное положение церковного суда, о значении которого для светского сознания писал еще аббат Л. Дюшен[38], обеспечили создание ситуации, в рамках которой в лице церковного авторитета возникал реальный противовес императорской власти, бывшей доселе безграничной. Неслучайно, рассуждая о политических реалиях, присущих ранней Византии, Г. Л. Курбатов писал: «Формула «глас народа – глас Божий» была известной политической реалией в жизни Византии, христианским обоснованием права критики и выражения своего мнения «богоизбранным народом» «богоизбранному императору»[39].

Указанное возвышение Церкви в ранневизантийском обществе, политическим выражением которого стало епископское городское управление, – явление чрезвычайно сложное, отмеченное многочисленными спорами среди исследователей. Можно вести полемику о том, было ли это усиление Церкви обусловлено экономической независимостью, то есть явилось ли оно результатом того, что начиная с IV в. «…экономическая активность в городе во многом уже зависела от Церкви, – в силу чего, – в ее руках сосредотачивалась едва ли не большая часть товарного производства»[40], или же оно в большей степени определялось стремлением государства использовать новый религиозный институт в своих целях «для контроля над государственным управлением»[41]. Вне зависимости от результата данной полемики реальность церковного авторитета и епископского управления в муниципалитете позднеримского города не вызывает сомнений. Источники, оставшиеся от IV в., однозначно свидетельствуют в пользу означенного вывода, применяя к епископу такие эпитеты как pater populi, pater patriae, pater et rector urbis[42], в то время как новейшие исследования лишь подтверждают, что политические функции епископов были выражением высокого социального положения Церкви, причем наиболее открытых и прямых форм епископское управление городом достигло в IV в. именно в Италии, в таких городах как Медиолан (ныне Милан), Комум (ныне Комо), Лаус Помпея (ныне Лоди), Клатерны (ныне Клатерна), Тридент (ныне Тренто) и Колония Цивика Августа Бриксия (ныне Брешия)[43]. Реальность епископского городского управления в Италии признавал даже А. Хольвег, скептически воспринимавший утверждение о наличии независимого епископского политического правления в ранней Византии в противовес распространенному мнению другого немецкого исследователя Д. Клауде[44].

Однако если полемика, предполагающая восприятие епископского городского управления и усиления Церкви в целом как результат либо экономического господства, либо особого волеизъявления государства, неспособна исчерпывающим образом осветить корни рассматриваемого явления, то остается вопрос – проявлением каких исторических тенденций все-таки стало означенное общественное господство Церкви и ее политическое лидерство в еще полуязыческом социуме? Подробное исследование Соборного движения в IV–V вв., в особенности изучение Соборов позднеримской Италии – где столкновения интересов Церкви и государства были наиболее частыми, а политическое лидерство Церкви проявилось наиболее отчетливо – приводит к выводу, что именно Соборная активность иерархов и мирян, уходящая корнями в раннецерковное каноническое устройство, привела к тому, что Церковь выступила в качестве юридически и морально независимого от государства сообщества. Это обстоятельство не могло не вызвать определенный сдвиг в общественном сознании, отождествлявшем прежде всю полноту власти с императором, а также не могло не привести к ощутимым политическим изменениям в положении Церкви.

Исключительное место Собора как одного из главных трибуналов в пространстве позднеримского и ранневизантийского общества было уже очень скоро засвидетельствовано самим императорским законодательством, в данном случае признававшим de facto указанное положение церковных Соборов в политической и общественной жизни. В частности, уже закон Константина от 3 июля 321 г., дававший право частным лицам оставлять имущество Церкви по завещанию, рассуждая о церковном представителе, полномочном принимать завещанное, аппелировал такой категорией как «sanctissimum Ecclesiae Catholicae uenerabilisque concilium» (святейший Собор Кафолической и почитаемой церкви), чем по сути признавал в качестве главной инстанции, способной представлять полноту Церкви перед внешними юридическими лицами, вовсе не отдельных епископов, а именно церковный Собор[45]. Хотя упомянутый закон положил начало бесчисленным судебным тяжбам между держателями церковных бенефициев и наследниками завещателей[46], важен был сам принцип, в рамках которого синоды получали право распоряжаться имуществами, которые, являясь собственностью религиозной коллегии – в данном случае Церкви, – в силу норм еще языческого законодательства были теоретически неотчуждаемы[47]. Спустя полвека, 17 мая 376 г., вышел закон Валента, Грациана и Валентиниана, в рамках которого предписывалось разграничение полномочий диоцезального синода и светских магистратских судов: в компетенцию первым отдавались все дела, имеющие отношения к религиозной жизни, а вторым – уголовные дела[48]. Однако указанное разграничение полномочий, официально уравнявшее Соборное разбирательство и светскую судебную процедуру, в действительности означало провозглашение полной судебной самостоятельности Церкви. Объявленная же законом автономия уголовных разбирательств от церковного авторитета сводилась на нет другими законами, устанавливавшими порядок, по которому дело епископа могло разбираться только судом других епископов, каким бы не было обвинение: так родилось явление, известное как «episcopalis audientia»[49]. Данные законы окончательно закрепляли за церковными Соборами судебные прерогативы, независимые от светского правового пространства.

Разумеется, реальные взаимоотношения Церкви и государства далеко выходили за рамки установленного законодательства. Временами бывает чрезвычайно сложно определить, в какой степени те или иные Соборы были реально независимы от влияния императорской власти, однако приведенные выше примеры определенно свидетельствуют в пользу того, что несмотря на конфликты и противостояние, церковные Соборы и вместе с ними вся церковная организация юридически и политически являлись в основе своей независимыми от императорской воли[50]. Особенно явственно подобное положение проявилось именно в Италии, где после упорной Соборной борьбы против арианства, поддерживавшегося императором Констанцием – на определенном этапе проигранной, – именно активная деятельность св. Амвросия Медиоланского по проведению независимых диоцезальных синодов и крупных окружных епископских съездов, по выражению Е. Ману-Нортье, «положила предел императорскому всемогуществу»[51].

Именно суверенитет Соборного управления Церковью по отношению к государству стал характерной чертой италийского Соборного движения IV–V вв. и, вместе с тем, италийские Соборы демонстрируют пример реального влияния Церкви как на политическую обстановку, так и на общество. На основании изучения таких италийских Соборов как Аквилейский 381 г., окончательно подорвавший могущество влиятельной арианской политической партии в Северной Италии и на Балканах, Медиоланские 390 и 393 гг., на которых св. Амвросий Медиоланский использовал прежде всего политический авторитет своей кафедры, Туринский Собор 398 г., пытавшийся способствовать как церковному, так и общественному умиротворению галльских и испанских провинций, потрясенных за восемнадцать лет еретическим движением Присциллиана, узурпацией Максима и церковным расколом Феликса, Римские 484, 485 и 495 гг., ставшие символом церковной оппозиции императорской политики компромиссов по отношению к еретикам-монофизитам, можно сделать важный вывод. Этим наиболее отчетливо подтверждается тезис Г. Острогорского, признавшего Церковь новым движущим фактором власти в христианской империи, который с течением времени приобретал все больше влияния[52]. В общественно-политической сфере это влияние распространялось именно в силу Соборной активности, вовлекавшей в круг церковных проблем – как догматических, так и политических – все большее число лиц, напрямую не связанных с церковной юрисдикцией: светских чиновников, городских магистратов, представителей сенатских фамилий. В силу данного обстоятельства церковная жизнь уже волновала не только членов императорский фамилии, но все более широкие слои общества.

«Силлабус» и хронология италийских Соборов IV–V вв.

Церковная история Италии IV–V вв., столь явственно показывающая реальную роль Церкви в позднеримском обществе, представляется прежде всего историей Соборного движения. Прославленный издатель синодальных актов XVIII в. епископ Лукки Д. Манси в рамках составленного «силлабуса», т. е. общего перечня Соборов, представил по частям во втором, третьем, четвертом и шестом томах своей «Sacrorum Conciliorum nova et amplissima collectio» наиболее пространный перечень италийских Соборов IV–V вв., в который вошли съезды епископов, как реально осуществлявшие свои заседания в эпоху, последовавшую за I Вселенским Собором, так и те, относительно реальности которых позволительно усомниться на основании современных научных данных. Этот перечень в сочетании с необходимыми исправлениями, вносимыми в него на основании открытий современной церковно-исторической науки, выглядит следующим образом:


Concilium Romanum III sub Siluestro a. 325. Апокрифический Собор, деяния которого появились в начале VI в. среди «симмахианских апокрифов»; данные деяния наиболее подробно исследованны с точки зрения текстологии Л. Дюшеном[53].

Concilium Romanum I sub Iulio a. 337. Собор подтвердил для восточных епископов истинность никейского вероопределения; присутствие в деяниях имени консула Флавия Фелициана (см.; Appendix I) и точное число позволили бы датировать Собор 13 сентября 337 г., однако тот факт, что в деяниях присутствуют имена неких Юлия Медиоланского и Бенедикта Аквилейского, не встречающиеся в древних редакциях епископских каталогов (См.; Appendix III), а также имя консула Максимиана, не бывшего консулом в 337 г., свидетельствует об апокрифичности сохранившихся деяний.

Concilium Romanum II sub Iulio a. 340. Среди исследователей было распространено мнение, согласно которому именно на этом Соборе был принят «афанасиевский» символ «Quicumque». Одним из первых на реальности данного Собора настаивал еще в XVII в. С. Биний, однако отсутствие полноценных документов не позволяют определенно датировать данный Собор. Ш. Пьетри полагал, что Собор, на котором италийские епископы собрались выслушать богословские аргументы св. Афанасия Александрийского, произошел в конце 340 – начале 341 г.[54].

Concilium Romanum III sub Julio a. 342. Собор принял в общение св. Афанасия Александрийского; реальной датой следует, по-видимому, считать осень 341 г.[55].

Concilium Mediolanense I a. 346/7. На Соборе никейское вероучение защищалось перед легатами Антиохийской Церкви; реальной датой следует считать 346 г., причем, по всей вероятности, основной задачей Собора было разбирательство учения Фотина Сирмийского.

Concilium Mediolanense II a. 350. Собор, направленный против Фотина Сирмийского; реальная дата 348 год.

Concilium Romanum a. 349. Д. Манси в своей «диссертации» указывал на то, что данный Собор примирил Урсакия и Афанасия. Как показывает Т. Барнес, на Римском Соборе 347 г. папа Юлий подверг Соборному осуждению Фотина Сирмийского, следуя предшествовавшим Медиоланским Соборам, собранным по воле императора[56], из чего можно заключить, что, по видимому, Д. Манси имел в виду Римский Собор 347 г. Однако спустя некоторое время после Медиоланских Соборов Урсакий и Валент были приняты в общение папой Юлием только после того, как принесли публично покаяние, о чем свидетельствуют некоторые из папских посланий, хотя непосредственно Римский Собор 349 г. не оставил актов[57].

Concilium Romanum sub Liberio a. 352. Очень мало известно о данном Соборе и, скорее всего, он не имел принципиального значения для дела арианского спора, как полагал Д. Манси. Однако факт его созыва подтверждается прежде всего тем, что в этом году новым Римским епископом стал Либерий, стремившийся продолжить по отношению к св. Афанасию покровительственную политику своего предшественника Юлия. Если Т. Барнес настаивает на осени 352 г. как на подлинной дате Собора, то Ш. Пьетри высказывается в пользу весны – начала лета 353 г.[58].

Concilium Mediolanense a. 355. На данном Соборе император Констанций заставил большинство епископов осудить св. Афанасия.

Concilium Romanum sub Felice a. 357. Осудил Урсакия и Валента. О данном Соборе сообщается хронистом «Liber Pontificalis»[59], однако реальность его проведения выглядит весьма проблематично. См. ниже очерк деяний Ариминского Собора 355 г.

Concilium Ariminiense а. 359. Представлял собой знаменитую попытку догматизировать омийство в масштабах всей Церкви.

Concilium Romanum sub Liberio a. 362. Об этом Соборе известно только то, что к нему пневматомахи во главе с Македонием адресовали свое вероучительное послание.

Concilium Romanum I [sub Damaso] a. 364. Собор, вероятно, был направлен был направлен против Урсакия Сингидунского и Валента Мурсийского, хотя датировка выглядит более чем странно, учитывая, что Дамас возглавил Римскую кафедру в 366 г.

Synodus Romana II sub Damaso a. 369. Хотя Д. Манси утверждал, что данный Собор был направлен против антипапы Урсина и Авксентия Медиоланского, осужденного 153-мя епископами. В действительности Римский Собор отказался осудить Урсина, несмотря на признание власти Дамаса. Ш. Пьетри датировал Собор октябрем 368 года[60].

Concilium Mediolanense inter annos 374–378. Очень мало сведений о Соборе; известно, что он произошел в небольшом составе уже при св. Амвросии против ариан, после того как Валент стал цезарем.

Concilium Romanum III sub Damaso a. 373 – на 372 г. как подлинной дате Собора настаивали Ф. Ланцони и Ш. Пьетри, в то время как М. Радэ склонялся к 369 г., хотя и не абсолютизировал эту датировку[61]. Послание Собора, деяния которого могли принадлежать Римскому Собору против Авксентия, было отправлено медиоланским диаконом Сабином в Египет св. Афанасию[62].

Synodus Romana sub Damaso а. 375. Синод был направлен против Луция Александрийского, который был «invasor sedis» (захватчик трона).

Concilium Romanum IV sub Damaso a. 378. Более вероятной датой является 377 год. На Соборе, который рассматривал дело по обвинению папы Дамаса урсинианами, а также низложил Урбана Пармского, присутствовал св. Амвросий Медиоланский[63].

Concilium Romanum V sub Damaso a. 378. Собор, произошедший в начале 378 г., которому приписывается издание «Tomus Damasi» – омоусианского определения, а также анафематизмов, направленных против врагов никейского вероучения.

Concilium Mediolanense fortasse a. 380. Об этом собрании италийских прелатов практически ничего не известно кроме того, что на нем св. Амвросий разбирал совместно с Сиагрием Веронским дело посвященной Богу веронской девы Индиции[64], обвиненной в нарушении обетов.

Concilium Aquileiense a. 381. На этом знаменитом Соборе св. Амвросий Медиоланский осудил Палладия Ратианского, Секундиана Сингидунского и пресвитера Аттала.

Concilium Romanum VI sub Damaso a. 381. Под этим названием, скорее всего, скрывается Римский Собор лета 382 г. при Дамасе по делу антиохийской схизмы, анафематствовавший в присутствии св. Амвросия Медиоланского и Валериана Аквилейского сторонников Флавиана Антиохийского.

Concilium Italiae annos 381–382. Д. Манси указывал, что данный Собор против Аполлинария произошел либо в Милане, либо в Аквилее, либо в другом италийском городе[65]. Современный исследователь Ш. Пьетри убедительно показал, что дело Аполлинария могло разбираться только на Римском Соборе 378 г., тогда как послания, изданные Д. Манси, принадлежали Аквилейскому Собору. По словам А. А. Спасского, о данном Соборе в Италии «ничего не знает история»[66].

Concilium Romanum sub Syricio a. 386. Собор, в частности, рассматривал внутренние дисциплинарные проблемы Римской Церкви, связанные с полномочиями пресвитеров и с комплектованием понтификального архива.

Concilium Mediolanense a. 390. Д. Манси указывает, что данный Собор осудил Ювиниана[67]; на самом деле в начале 90-х гг. было два Медиоланских Собора: первый, рассмотревший проблему фелицианской схизмы в Галлии, проходил под председательством св. Амвросия как раз в 390 г., а второй, осудивший Ювиниана, также под руководством св. Амвросия осуществлял свою деятельность в 393 г.

Concilium Romanum a. 390–392. Д. Манси пропустил этот Собор, который был направлен против учения Ювиниана[68].

Synodus Capuana a. 392. Синод происходил под председательством св. Амвросия и рассматривал проблему антиохийского раскола, осудил Боноса Наисского и сакраментальные злоупотребления, происходившие в Карфагенской церкви.

Concilium Taurinense non ante a. 397. Реальной датой данного Собора, проходившего под председательством Симплициана Медиоланского по поводу галльских церковных проблем, является 398 год (хотя именно дата Туринского Собора более всего подвергалась сомнениям в историографии начала XX в.).

Concilium Romanum sub Anastasio fortasse a. 400. Рассматривал донатистскую проблему, в связи с которой запретил беспрепятственный въезд заморских (африканских) клириков в италийские диоцезы.

Concilium forte Romanum sub Innocentio a. 405. О данном Соборе известно лишь только то, что он выразил поддержку сосланному св. Иоанну Златоусту в присутствии Венерия Медиоланского и Кромация Аквилейского. Примерно в то же время в Риме произошел, вероятно, еще один Собор против манихеев и некоторых других сект. Ш. и Л. Пьетри полагают, что Собор должен был произойти в 406 году[69].

Synodus Romana I sub Zosimo a. 417. Данному Римскому Собору предшествовал Римский Собор 415 г., принявший антиохийского пресвитера Кассиана. Подлинная дата Римского Собора папы Зосима, разбиравшего дело пелагианствовавшего пресвитера Целестия – начало 418 г.

Synodus Romana II sub Zosimo а. 418. Об отдельном Соборе, согласно Д. Манси, рассматривавшем дело Пелагия[70], свидетельствуют послания Зосима.

Concilium Ravennatense a. 419. На Равеннском Соборе император Гонорий разрешил спор за Римскую кафедру между Бонифацием и Евлалием.

Concilium Romanum I sub Coelestino a. 430. Реальность данного Собора, будто бы собранного Папой Целестином по делу Нестория Константинопольского, должна быть подвергнута сомнению (см. ниже).

Concilium Romanum II sub Coelestino a. 431. Данный Собор как будто оставил памятник под названием «commonitorium Papae Coelestini episcopis et presbyteris euntibus ad Orientem» (краткое наставление папы Целестина епископам и пресвитерам, едущим на Восток). Данный документ был опубликован Э. Балюзом по знаменитым Кольбертинскому и Ватиканскому кодексам, однако относительно его достоверности уже в XVII в. высказывались весомые сомнения[71].

Synodi Romanae sub Xysto annos 432–440. Небольшие собрания Римского клира при папе Сиксте, связанные с церковной организацией римских базилик.

Concilium Romanum sub Leone a. 449. Данный Собор осудил решения Эфесского «разбойничьего» Собора.

Concilium Mediolanense a. 451. Провинциальный Собор лигурийских епископов во главе с Евсевием Медиоланским, связанный с христологическими спорами и адресовавший послание к св. папе Льву I.

Concilium Romanum sub Hilario a. 465. Данный Собор рассматривал внутренние конфликты, произошедшие в Тарраконской провинции.

Concilium Romanum sub Felice a. 484. Собор был направлен против Акакия Константинопольского.

Concilium Romanum sub Felice a. 485. Данный Собор осудил Акакия Константинопольского и отпавшего легата Целия Мисена, епископа Куманского.

Concilium Romanum sub Felice a. 487. Собор рассматривал сакраментальные злоупотребления в Карфагенской Церкви.

Concilium Romanum sub Gelasio a. 495. На этом Соборе папа Геласий принимал покаяние Целия Мисена, которого заставили вступить в евхаристическое общение с Акакием Константинопольским.

Synodus Romana I sub Symmacho a. 499. Этот синод пытался закрепить положение Симмаха на Римской кафедре.

Synodus Romana II sub Symmacho a. 500. Как некогда указывал С. Биний, данный синод 115 епископов осудил Петра Альтинского, одного из противников Симмаха[72]. Однако тот факт, что синод не оставил никаких деяний, а также невозможность признать датой Соборного осуждения Петра 500-й год, заставляют подвергнуть сомнению реальность синода 500 г.; Ш. Пьетри и Л. Пьетри указывают, на основании сведений Эннодия и писем Теодориха, на то, что в течении лета 502 г. произошло три синодальных заседания (последнее 1 сентября), на которых италийские прелаты разбирали дело Симмаха при участии его соперника Лаврентия. Акты этих заседаний не дошли до исследователей[73].

Synodus Romana II (III) sub Symmacho a. 502. Во время этого синода, происходившего 23 октября 502 г., произошло кровопролитие, и Симмах оказался заточен.

Synodus Romana III (IV) Palmaris sub Symmacho a. 502. «Победный» синод провозгласил 6 ноября 502 г. торжество Симмаха, отменив постановление 483 г., связанное с Одоакром, по которому избрание Римского епископа должно было осуществляться «по совету» светской власти.


Однако, несмотря на такое количество Соборов (за полтора столетия около пятидесяти), только нескольким из них было суждено оказать серьезное влияние на богословское и каноническое развитие Западной Церкви в последующие столетия. Современный французский исследователь Ж. Годме, исследуя Соборную деятельность с канонической точки зрения, привел перечень тех Соборов, решения которых многократно переписывались при составлении канонических сборников и неизменно присутствовали в традиции церковного права. Таких Соборов всего тринадцать, причем среди них первое вообще место занимает Римский Собор 313 г. папы Мильтиада, который по своему характеру принадлежал еще к доникейской эпохе и поэтому не рассматривался в настоящем исследовании.

Римский Собор лета 313 г., восемнадцати епископов под председательством папы Мильтиада, собранный, чтобы рассматривать дело африканских донатистов.

Римский 341 (340) г., пятидесяти епископов Италии и Востока.

Римские синоды при Дамасе (366–384) (шесть Соборов).

Аквилейский Собор 381 г.

Римский Собор 386 г.

Капуанский Собор 392 г.

Туринский Собор 398 г. (упоминается Ж. Годме в числе наиболее значимых галльских Соборов)

Римский Собор 495 года[74].


Это обстоятельство вынуждает проанализировать хронологию италийских Соборов, чтобы выделить основные этапы Соборного движения в Италии IV–V вв. Вместе с тем необходимо было бы подчеркнуть, что в современной историографии история Соборов как центральных событий церковной жизни, оказывавших действенное влияние и на политическую обстановку и на юридическое сознание современников, приобретает несколько иное значение в связи с исследованиями просопографического характера. В рамках данного метода памятники Соборной деятельности рассматриваются прежде всего как источники, имеющие ценность в зависимости от содержащихся в них свидетельств, касающихся реальной исторической роли различных деятелей церковной истории; примерно таким же образом рассматриваются в просопорграфических исследованиях памятники эпиграфики. В частности, А. Джонс, используя акты многочисленных Соборов позднеантичного времени, никак не выделял эти акты ни топографически, ни типологически, воспринимая синодальные документы в одном ряду с прочими письменными источниками[75]. Более тщательно с точки зрения просопографии акты италийских Соборов были рассмотрены в фундаментальном исследовании Ш. и Л. Пьетри, посвященном христианской Италии IV–VII веков.

На основании изучения биографий действующих лиц, участвовавших в Соборной деятельности, исследователи приводят свой перечень италийских Соборов, учитывающий преимущественно те из них, которые представляют наибольший интерес именно с точки зрения исследований состава участников. Данный перечень, в рамках которого производится хронологическое сопоставление италийских Соборов с Соборами, происходившими в других областях позднеримской империи, представляет собой для интересующего нас периода следующий список (Соборы, датировка которых представляется спорной, отмечены звездочкой):


Римский Собор 313 г.

*Римский Собор 340 г.

Римский Собор 353 г.

Медиоланский Собор 355 г.

Ариминский Собор 359 г.

*Римский Собор апрель 368 – август 373 г.

Римский Собор 378 г.

*Аквилейский Собор 381 г.

*Римский Собор апрель 390 – август 392 г.

*Капуанский Синод 391/392 гг.

*Медиоланский Собор 392/393 гг.

*Туринский Собор 398/399 гг.

*Римский Собор 406 г.?

*Римский Собор август – 21 сентября 417 г.

*Римский Собор сентябрь 417 г.

*Римский Собор апрель – сентябрь 418 г.

*Римский Собор апрель – сентябрь 418 г.?

Равеннский Собор февраль 419 г.

Римский Собор октябрь 449 г.

Медиоланский Собор 451 г.

Римский Собор 465 г.

Римский Собор 484 г.

Римский Собор 485 г.

Римский Собор 487 г.

Римский Собор 495 г.

Римский Собор 499 г.

Римские Соборы *июля, сентября, 23 октября и 6 ноября 502 г.[76].

Представленный список Соборов весьма красноречив, ибо также учитывает наиболее значимые Соборы с точки зрения их восприятия современниками, ибо чем больше влиятельных епископов участвовало в заседаниях, тем большим авторитетом пользовались их решения. Таким образом, при исследовании истории италийских Соборов, а также при оценке результатов их деятельности необходимо исходить не только из юридического содержания Соборных постановлений, но и из субъективного фактора личного влияния участников Соборов на современные им события.

Основные этапы Соборного движения в Италии в IV–V вв.

Рассматривая хронологию истории италийских Соборов IV–V вв., представляется целесообразным выделить три основные этапа италийской синодальной истории, в соответствии с интенсивностью и общей направленностью Соборной деятельности.

Представляется очевидным, что первый этап Соборного движения в Италии IV–V вв. может быть условно обозначен как «афанасиевский». Данный этап Соборной активности был обусловлен событиями, связанными с гонениями на св. Афанасия Александрийского, а также началом арианского раскола Церкви. Как известно, Восток после I Вселенского Собора не принял учения о единосущии Сына Божия Отцу и вскоре начал борьбу против св. Афанасия Александрийского – главного защитника никейского омоусианского учения. После того как Тирский Собор восточных епископов в 335 г. окончательно низложил св. Афанасия Александрийского, обвинив его в канонических преступлениях – незаконном епископстве, низвержении алтаря, личных нравственных грехах, – Афанасий на барже с лесом бежал от преследователей в Константинополь. Это повлекло открытое противостояние между его немногочисленными сторонниками и многочисленными восточными недругами, которые апеллировали в Рим к папе Юлию как к первому епископу Церкви, со своей стороны всегда чтившему никейское вероопределение. В результате папа Юлий осенью 340 (или 341) г. в ответ на посольство из Антиохии собрал Собор в Риме, который торжественно принял в общение св. Афанасия как борца против арианства и отправил в Антиохию – оплот противников св. Афанасия – послание с пресвитерами Елпидием и Филоксеном. С этого момента Римский епископ выступил против Востока, непринявшего омоусианство – учение о единосущии Сына Божия Отцу[77].

Спустя три года Собор в Сердике, собравший огромное количество западных епископов, под председательством знаменитого омоусианина Осия Кордубского, объявил свои решения обязательными для всей Церкви и постановил, что именно Римская кафедра по праву обладает привилегией верховной судебной инстанции как в вопросах веры, так и в вопросах церковной дисциплины. Непринявший решения этого Собора антиникейски настроенный Восток разорвал каноническое общение с омоусианским Западом, после чего раскол Церкви оформился окончательно.

Дальнейшие события «афанасиевского» периода италийского Соборного движения связаны с вмешательством проариански настроенного императора Констанция в середине 40-х гг. в богословскую борьбу и церковную политику, из-за чего в северной Италии в Медиолане прошел ряд Соборов против Фотина Сирмийского, доводившего омоусианство до крайности, близкой к модализму. Эти Медиоланские Соборы 346 и 348 гг. были, однако, косвенно направлены против авторитета никейского учения о единосущии и популярности фигуры Римского епископа[78] (причем, папа Юлий на Соборе в Риме в 347 г. пошел на некоторый компромисс: принял в общение Урсакия и Валента и присоединился к осуждению Фотина). В начале 50-х гг. император предпринял решительное наступление на омоусиан, стремясь восстановить церковное единство под властью омийской доктрины – учения о подобии Сына Божия Отцу как совершенного творения, развивавшегося учениками Ария на Балканах, несмотря на то, что новый папа Либерий продолжал поддерживать св. Афанасия без нового значительного Соборного одобрения своей богословской и политической позиции[79]. В результате св. Афанасий был заочно осужден на Соборе в Арле в 353 г., в том числе и папскими легатами, среди которых главным был Винцентий Капуанский. Некоторые видные церковные деятели Запада, включая нового папу Либерия, воспротивились этому и потребовали нового Собора[80]. Император созвал такой Собор в Милане в 355 г., на котором заставил многих подписать осуждение св. Афанасия еще раз. Ослушники были насильственно изгнаны со своих кафедр. Спустя немного времени в ссылку отправился и папа Либерий.

Добившись победы ариан-омиев в Италии, император задумал созвать новый Вселенский Собор, западная часть которого должна была начать заседания в италийском городе Ариминуме (Римини) летом 359 г. Перед его созывом папа Либерий согласился подписать очередную омийскую вероисповедную формулу, капитулировав перед императорской властью. Собор длился более полугода и закончился тем, что большая часть омоусианского западного епископата подписала компромиссное вероопределение, что позволило омиям объявить о своей победе[81]. Вскоре Констанций скончался, а при новом императоре Юлиане вернувшиеся из ссылок епископы-никейцы осудили Ариминский Собор 359 г. На этом «афанасиевский» этап Соборного движения в Италии закончился, и в Соборной активности в Италии наступил перерыв, во время которого проходили только малозначительные Соборы в Риме, при помощи которых новый папа Дамас через осуждение некоторых арианских епископов пытался утвердиться на Римской кафедре.

Представленный этап Соборного движения характеризуется, прежде всего, политически активной позицией папы Юлия, благодаря которой Римская Церковь стала основным участником событий. Указанная активизация привела, впрочем, к вмешательству императора в церковные дела, в силу чего «афанасиевский» этап Соборного движения в Италии можно характеризовать как первый исторический пример жесткого противостояния Римского епископа и Римского императора, теперь уже христианского. Именно это противостояние привело к временной победой омийства в италийской церковной жизни в богословском отношении, к падению авторитета Римского епископа как верховного арбитра в Церкви в политическом отношении, и, наконец, к появлению под эгидой императора Констанция нового италийского церковного административного центра, альтернативного Римской кафедре, каковым стала Медиоланская Церковь, особенно после того как Август постулировал в епископы Медиолана своего приближенного Авксентия.

Второй этап Соборного движения в Италии условно можно именовать как «амброзианский» период италийской синодальной истории. После того как в 374 г. император Валентиниан постулировал в епископы Медиолана на место умершего арианина Авксентия адвоката Амвросия, италийским диоцезам вновь суждено было стать важнейшим регионом, от которого во многом зависели судьбы Церкви. Амвросий с первых лет епископства начал энергичную борьбу против ариан, наводнивших с конца 50-х гг. северную Италию. Кроме того он стремился деятельно усовершенствовать все стороны клерикальной организации в своем диоцезе[82]. В конце 70-х гг. св. Амвросий как митрополит северной Италии, заручившись политической поддержкой императора Грациана и обнаружив в папе Дамасе, отстаивавшем никейское вероучение на локальных Римских синодах в 60-е и 70-е гг., своего богословского единомышленника[83], начал подготовку масштабного антиарианского Собора, который затмил бы по значению печально известный Ариминский Собор 359 г. и который привел бы к краху омийства в Италии, низвергнув оставшихся учеников Ария, стоявших у истоков омийской доктрины. Папа Дамас, политика которого была в большой степени гегемонистской, чем политика пап Юлия или Либерия, в это время последовательно собирал синоды, на которых подвергались осуждению такие омийские богословы как Урсакий Сингидунский, Валент Мурсийский, Авксентий Медиоланский или такие враги Римского понтифика как антипапа Урсин или Урбан Пармский[84]. Амвросия побуждал к Соборному подтверждению старой никейской веры также факт созыва Собора восточных епископов в Константинополе, который предлагал учение о единосущии для малоазийских омоусиан в новом варианте, созданном на основании каппадокийского «новоникейского» богословия. В результате в 381 г. произошел Аквилейский Собор, низложивший на решающем заседании 3 сентября омийских епископов Паннонии и продемонстрировавший самостоятельность Медиоланской Церкви как от папы Дамаса, так и от Константинопольского восточного Собора[85]. Вскоре после этого св. Амвросий принимал участие в деятельности Римского Собора летом 382 г., очевидно, относительно урегулирования антиохийского раскола, деятельности которого предшествовал малоизвестный Ватиканский Собор 6 января 382 г.; по версии некоторых исследователей именно упомянутый зимний Римский Собор издал «Decretum Gelasianum»[86]. В 386 г., когда новый папа Сириций осуществлял заседания нового малого Собора в Риме по поводу дисциплинарных проблем, возникавших в церковных провинциях – на нем, в частности, клирикам было предписано хранить в понтификальном архиве опровержения ересей, пресвитерам указано на необходимость совершать литургию в тех храмах, в которых они были рукоположены, а к епископам различных западных провинций направлен свод канонов, известный как «Synodus romanorum ad Gallos»[87], – Медиоланскому первосвятителю пришлось выдержать сильнейший натиск императрицы Юстины. Юстина, вдохновленная вероучением омийского епископа Авксентия Доросторского (ныне Силистра), ученика готского епископа Ульфилы, стремилась во имя победы ульфиловской доктрины объявить свободу вероисповедания в Италии всем сторонникам вероопределений Ариминского Собора 359 г., компромиссных с омийством. При этом она пыталась отобрать у омоусиан в Милане Портианскую базилику, по мнению Р. Краутхаймера, изначально предназначавшуюся арианам[88].

Церковно-политическая победа над Юстиной и остатками омийства привела к тому, что св. Амвросий к концу 80-х гг. стал самой авторитетной политической фигурой на Западе; после этого начался самый яркий период его Соборной деятельности. В 390 г. св. Амвросий на Медиоланском Соборе принимал уже галльских епископов, видевших в его личности единственно реального церковного судию, способного спасти галльские диоцезы от схизмы, и в том же году заставил принести покаяние императора Феодосия[89]. В 392 г. Медиоланский пастырь провел новый Собор в Капуе на юге Италии, на котором заочно осудил еще одного балканского еретика Боноса Наисского, отрицавшего необходимость почитания Пресвятой Девы, и пытался урегулировать антиохийский раскол между Евагрием и Флавианом, а также явил образец церковной дисциплины для Африканской церкви, запретив повторные крещения и рукоположения[90]. Наконец, в 393 г. св. Амвросий еще раз собрал в Медиолане епископов северной Италии и юго-восточной Галлии для вынесения анафемы местному еретику Ювиниану, отрицавшему аскетические принципы христианской жизни[91]. Через два года выдающийся архипастырь скончался, однако его преемник Симплициан продолжил «амброзианскую» синодальную политику, в рамках реализации которой созвал небольшой Собор в Августе Тавринской (ныне Турин) в 398 году. Председательствуя на Туринском Соборе, Симплициан выразил стремление самостоятельно устанавливать правила для галльских диоцезов, в результате чего епископ Медиолана фактически затмил своим авторитетом значение Римского епископа, канонически никогда не подвергавшееся сомнению[92].

«Амброзианский» этап Соборного движения в Италии должен быть охарактеризован следующим образом. В богословском отношении он стал эпохой полного и окончательного торжества на Западе староникейского омоусианства, основывавшегося преимущественно на учении свв. Афанасия Александрийского, Илария Пиктавийского и Амвросия Медиоланского. В политическом отношении он явился временем небывалого возвышения Медиоланского епископа в качестве политического и нравственного лидера западных христиан, при котором северная Италия становилась негласным центром Западного Патриархата, учившим даже епископов Карфагена[93], и, наконец, в административном отношении уже при Симплициане Медиоланская кафедра приобрела реальные функции митрополичей кафедры не только для северо-италийских диоцезов, таких как Верцеллы, Тицин, Бонония, но также и для диоцезов Нарбоннской Галлии.

Третий этап Соборного движения в Италии имеет основания называться «геласианским» периодом, поскольку именно папа Геласий явился главным выразителем канонических идей и исторических тенденций, характерных для данного этапа италийской синодальной истории, несмотря на то, что он вовсе не находился у его истоков. Данному этапу предшествовал период сравнительного упадка Соборной деятельности в масштабах всей Италии, представлявшего собой разительный контраст с эпохой св. Амвросия Медиоланского.

В течении первой половины V в. синодальная активность в италийских диоцезах находилась на низком уровне. Хотя периодическое собрание синодов в самом Риме было весьма частым явлением, однако папская административная власть в Италии оставалась еще достаточно ограниченной[94], в силу чего Римские синоды первой половины V в. не имели такого значения для италийской и, в целом, западной церковной жизни, какое имели упоминавшиеся Соборы IV века. Известны только некоторые локальные синоды в Риме, созывавшиеся по частным причинам, и от которых не осталось никаких актов или по меньшей мере подробных сведений, кроме декреталий или посланий, подписанных именем того или иного Римского епископа. Подробный перечень подобных декреталий, вместе с Римскими Соборами начала V в., составил аббат Л. Дюшен[95], основываясь на издании П. Иаффе и Г. Ваттенбаха, а также на некоторых других исследованиях.

Примером Соборов данного типа могут служить небольшие синоды при папе Анастасии по поводу африканских клириков[96], три Собора, произошедшие при Иннокентии I, два из которых произошли, по всей видимости, в период 402–407 гг. и были направлены в поддержку св. Иоанна Златоуста и против манихеев, присциллиан и других малоизвестных еретиков[97], а третий был собран в 415 г. в связи с принятием Иннокентием в общение антиохийского пресвитера Кассиана[98]. Кроме того, в конце 417 – начале 418 гг. папой Зосимом был устроен Римский Собор по делу пелагианствовавшего пресвитера Целестия, обвиненного Медиоланским епископом Павлином и Карфагенским Собором[99]. По делу того же Целестия в апреле – сентябре 418 г. заседал еще как минимум один Римский синод[100]. Спустя немного времени, в феврале – начале марта 419 г., по инициативе императора Гонория, стремившегося прекратить борьбу за Римскую кафедру между пресвитером Бонифацием и архидиаконом Евлалием, был собран Собор италийских епископов в Равенне. Отметим, что ситуация тогда типологически напоминала начало лаврентианской смуты, которая разразится в 499 г. Гонорий, в отличии от короля остготов Теодориха, поступил в 419 г. мудро, предотвратив резню и назначив епископа Сполетто Ахилла возглавлять Пасхальные торжества 30 марта 419 года[101].

По прошествии десятилетия после римской смуты 419 г., на Востоке разразились христологические споры, связанные с ересью Константинопольского епископа Нестория. На основании сохранившегося послания папы Целестина Несторию, полученного в Константинополе в декабре 430 г., в котором Римский епископ осуждал его богословские суждения, многочисленные исследователи конца XIX и начала XX вв. делали вывод относительно реального факта созыва Целестином синода в Риме; среди русских исследователей В. В. Болотов называл датой Собора 11 августа 430 года[102]. Среди современных исследователей И. В. Кривушин также признает, что этот Римский синод осуществлял свою деятельность в августе 430 года[103]. Однако представляется более правильным другое предположение, высказанное Ш. Пьетри, и предполагающее наличие сомнений в реальности Римского синода 430 года. Ш. Пьетри указал на то обстоятельство, что о западных Соборах, осудивших Нестория, свидетельствовал только лишь его главный противник св. Кирилл Александрийский, который, ссылаясь на поддержку Запада, явно стремился произвести впечатление на главного союзника Нестория – Иоанна Антиохийского[104]. Действительно, послание Целестина скорее напоминает рескрипт, чем синодальное определение, пусть даже и посылаемое от лица одного епископа – Целестина, поэтому реальность Римского синода 430 г., не оставившего ко всему прочему актов, выглядит небесспорно.

При папе Сиксте III в 30-е годы V в. в Риме происходили небольшие синоды окрестных епископов в базиликах святого Петра или святого Климента, решения которых не оказали сколь бы то ни было действенного влияния на италийскую церковную жизнь[105]. 40-е и 50-е гг. V столетия, отмеченные понтификатом св. папы Льва I, несмотря на активную богословскую и политическую деятельность этого Римского епископа, ознаменовали собой созыв только одного церковного Собора в Риме в 449 г., осудившего «разбойничий» Собор Диоскора Александрийского в Эфесе. Однако именно в эпоху Льва наметилось политическое усиление Римской кафедры на Западе, которое заслонило Соборную деятельность, происходившую в других италийских диоцезах. Медиоланский Собор 451 г., аппелировавший к Римской кафедре как к вместилищу богословской истины и признавший тем самым каноническое главенство Рима над Медиоланской Церковью, остался практически незамеченным современниками на Востоке[106].

Именно благодаря этому возвышению Рима стал возможен новый всплеск Соборного движение в Италии, связанный именно с деятельностью Римских епископов. «Decretum Gelasianum» – документ, содержащий первый в истории Римской Церкви индекс запрещенных книг и приписываемый папе Геласию, который провозгласил каноническое первенство Римской Церкви, является вполне закономерно появившимся манифестом этого этапа, справедливо могущего быть названным «геласианским» этапом Соборного движения, хотя данный памятник мог быть составлен и в конце IV века[107]. Основными вехами указанного этапа следует признать Римский Собор 465 г. при папе Иларии, рассматривавший испанские церковные беспорядки, произошедшие в Тарраконской провинции, Римский Собор 485 г. при папе Феликсе III, осудивший «Энотикон» императора Зенона, компромиссный по отношению к монофизитству, и Константинопольского патриарха Акакия, Римский Собор 487 г. при том же Римском епископе, рассматривавший старую проблему повторных крещений, по-прежнему совершавшихся в Африканской Церкви, Римский Собор 495 г. при папе Геласии, приводивший к покаянию папского легата Целия Мисена, которого силой заставили войти в общение с Акакием в Константинополе, и, наконец, Римский синод 499 г., на котором только что интронизованный папа Симмах пытался, используя синодальный авторитет, запретить симонию и закрепить за собой понтификальные привилегии[108]. Однако этот Собор не привел к победе Симмаха над своим конкурентом, а стал прологом к лаврентианской схизме, которой суждено было вылиться в двухлетнюю гражданскую войну между двумя кандидатами, подорвавшую канонический авторитет Римской Церкви, ослабление которой продолжалось вплоть до времени понтификата св. папы Григория Великого.

Этот третий, «геласианский», этап италийского Соборного движения, в богословском отношении весьма тусклый, характеризуется началом интенсивного развития понтификальной римской экклезиологии, в рамках которой Рим приобретает черты канонического центра Западной Церкви. В политическом отношении он, как уже отмечалось, связан с повышением значения Римской кафедры как судебного центра Западного патриархата, и, наконец, следует признать, что этот этап означал окончательное оформление аппарата понтификальной канцелярии и администрации: для того, чтобы регулярно осуществлять собрания италийских епископов, Римским епископам приходилось содержать большой штат церковных делопроизводителей, секретарей, легатов и нунциев, имена которых, встречающиеся единственный раз, сохранили акты Римских Соборов второй половины V века. Среди них, в частности, нотарий Павел – папский секретарь 465 г. и глава нотариев понтификальной канцелярии, субдиакон Траян – папский нунций того же года, диакон Анастасий – папский секретарь 487 и 495 гг., нотарий Сикст – папский делопроизводитель 495 г., архидиакон Фульгенций – секретарь Симмаха в 499 г., нотарий Эмилиан – делопроизводитель Симмаха в том же году, диакон Гормизд – секретарь Симмаха в 502 году.

Рецепция италийского церковного права IV–V вв. в латинских канонических собраниях италийского происхождения в последующие столетия

Интенсивный процесс становления и усложнение Соборной системы церковного управления в IV–V вв., происходивший в юрисдикционном пространстве италийских диоцезов, заставляет учитывать основные направления рецепции, которой подверглись акты и постановления италийских Соборов в последующей церковно-правовой традиции, в контексте более глобального и сложного процесса восприятия и усвоения позднеримского права средневековой канонистикой. Данный процесс восприятия позднеримского права, вместе с тем, необходимо рассматривать в сравнении с аналогичным процессом усвоения греческих канонических источников римской канонической практикой. Вопреки отдельным мнениям, встречающимся в историографии, на основании исследования Ж. Годме представляется очевидным, что несмотря на интенсивные отношения между Римом и Константинополем и несмотря на бурные церковно-политические события – вплоть до появления в Риме в промежуток между смертью Геласия и лаврентиевской смутой (т. е. между 495 и 500 годами) монаха-юриста Дионисия Малого, – в практике Римской Церкви использовались латинские переводы только некоторых канонических грекоязычных документов, представлявших собой постановления Никейского Собора, латинскую редакцию постановлений Сердикского Собора 343 г., латинский перевод канонов Константинопольского Собора 381 г. (первоначально на Западе не признававшегося Вселенским), а также переводы постановлений хорошо известных пяти Поместных Соборов IV в.: Анкирского, Неокесарийского, Гангрского, Антиохийского 341 г. и Лаодикийского. Эти переводы были осуществлены во второй половине IV в., в рамках трех канонических сборников «Collectio Vetus Romana», «Vulgata» и «Collectio prisca». Нужно отметить, что эти сборники, по всей вероятности, распространились чрезвычайно ограниченно даже в Италии, ибо они, с одной стороны, никак существенно не повлияли на дальнейшее бурное развитие италийских канонических коллекций (рукописи VI в. совершенно от них самостоятельны), а с другой, каждая из них известна только по двум спискам[109]. При этом исследователям совершенно неизвестны какие-либо канонические сборники Римской Церкви V в., которые бы содержали постановления собственно италийских Соборов IV–V вв., акты которых доносят сведения о чрезвычайно бурной и жестокой политической борьбе, связанной с арианской смутой, вмешательствами императорской власти в церковные дела и фелицианской схизмой, потрясшей в конце IV в. галльские диоцезы. Данное обстоятельство тем более странно, что источники – в частности, постановления папы Илария, изданные Римским Собором 465 г., а также судебный протокол Римского Собора 495 г., на котором папа Геласий вынес амнистию бывшему легату Мисену, перешедшему под воздействием силы на сторону Акакия Константинопольского, – содержат весьма определенные указания на наличие при базилике св. Петра кафедрального архива, за которым следил штат нотариев, имена которых также известны[110]. Трудно поверить, что в рамках данного архива служба нотариев, подчиненная в конце V в. римским архидиаконам, не вела никакого учета канонических документов италийского происхождения.

Факт наличия с конца IV в. сложного аппарата папской канцелярии признает также такой выдающийся исследователь истории Римской Церкви этого периода, как Ш. Пьетри[111]. Данное обстоятельство подтверждается тем, что один из самых древних латинских канонических кодексов (унциальная рукопись VII в. RNB Lat. F. v. II. 3.), представляющих собой вторую редакцию собрания Дионисия Малого «Dionysiana II», содержит указание на то, что приведенные в конце собрания канонические документы извлечены из архивного хранилища Римской кафедры: «Expliciunt canones ecclesiastici ex scrinio ecclesiae Romanae translati»[112]. Можно предположить, что не только Римская Церковь, но и другие италийские диоцезы имели свои кафедральные архивы, содержимое которых представляло собой богатейший канонический материал, оставшийся от Соборного движения IV в., но никак не систематизированный. В качестве примера таких архивных канонических документов провинциального значения можно привести известную «Collectio Veronensis», представлявшую собой латинскую редакцию актов Ефесского Собора 431 г., исследованную и впервые изданную Е. Шварцем и Е. Штраубом[113], или же Верцелльский регистр участников Медиоланского Собора 355 г., подписавших послание к Евсевию Верцелльскому с требованием осудить св. Афанасия Александрийского, открытый в свое время кардиналом Ц. Баронием.

По всей вероятности, к концу V в. в Италии вовсе не существовало единого систематического канонического сборника, такого как карфагенский «Codex canonum ecclesiae africanae», или марсельские «Statuta ecclesiae antiqua». Указанная разбросанность италийского канонического предания уже в V в. способствовала утратам крайне важных памятников церковного права. Так, в течении века оказались утрачены акты чрезвычайно значимого для всей Церкви Капуанского Собора 392 г., рассматривавшего учение балканского еретика Боноса Наисского, пытавшегося урегулировать антиохийский раскол и вмешавшегося в дисциплину Карфагенской Церкви; уже в VI в. ни одна каноническая рукопись не содержит ни актов, ни постановлений, связанных с его деятельностью, следы которых встречаются только в упомянутом «Codex canonum ecclesiae africanae», а также в собрании писем св. Амвросия Медиоланского. Таким образом, можно с уверенностью говорить о том, что до того исторического явления, которое Ж. Годме обозначил как «геласианский реннесанс канонистики», процесс рецепции и систематизации канонического наследия IV в. и первой половины V столетия являлся исторической фикцией, и, вероятно, причины этому следует искать в той внешней обстановке разорения, которому подверглась Италия и многие города в связи с остготским нашествием и новым распространением арианства, по крайней мере, на севере, о реальности какового утверждает на основании археологических исследований современный исследователь Дж. Чюрлетти[114].

Геласианский реннесанс, впрочем, был никак не связан с личностью самого Геласия, который скорее дал импульс для дальнейшего совершенствования понтификальной администрации. По-видимому, под влиянием данного импульса первые попытки систематизировать италийские и грекоязычные канонические памятники, осуществившиеся при преемниках Геласия и совпавшие по времени с таким внутренним катаклизмом, потрясшим италийское церковное сознание в начале VI в., как лаврентиевская смута, носили скорее спонтанный, чем действительно хорошо продуманный характер.

Анализируя причины начала указанного процесса рецепции и систематизации канонического наследия предшествовавших двух веков, следует иметь ввиду именно внутреннюю церковную смуту, произошедшую в Риме. Предположение, согласно которому начало упомянутой систематизации права было обусловлено особенностями социального положения церковной иерархии в остготском королевстве, представляется достаточно весомым, ибо известное состояние нейтралитета остготской арианской знати по отношению к православному епископату, которое З. В. Удальцова объясняла политическими симпатиями италийского клира[115], вынуждало епископат Италии объединиться как бы в единую организацию, которая имела бы прочную основу в виде нового единого, внутренне целостного свода церковного права. Однако пристальный анализ тех канонических документов, которые оказались в первую очередь востребованы в рамках этой своеобразной юридической реформы, поражает прежде всего обильным появлением апокрифов, или, по крайней мере, документов, аутентичность которых вызывает у исследователей серьезные сомнения. По всей видимости, появление документов полемического характера, о существовании которых ранее никто не знал, свидетельствует о степени накала политической борьбы, сотрясавшей Римскую Церковь в начале VI в., между сторонниками папы Симмаха, поддержанного в основном представителями италийского епископата, и сторонниками архипресвитера Лаврентия, поддержанного представителями проконстантинопольски настроенного Римского сената. Исследованные Л. Дюшеном корпус симмахианских апокрифов и лаврентианский фрагмент являют пример диаметрально противоположного толкования событий.

Вероятно, прежде всего в контексте упомянутой италийской церковной смуты следует рассматривать упомянутую каноническую реформу, продлившуюся около полувека. Как достаточно убедительно продемонстрировал Ж. Годме, систематизация и рецепция предшествовавшего итало-греческого канонического наследия, предпринятая в рамках данной реформы, была ознаменована последовательным появлением в течении первых пятидесяти лет VI столетия десяти канонических сборников, которые, как показывает анализ рукописей, следует объединить в четыре группы (Ж. Годме предлагал выделять еще и пятую)[116].

Первая группа, объединяющая три редакции канонического сборника, известного как «Codex ecclesiae Romanae», была найдена Паскье Кенелем и потому более известно как «Collectio Quesnelliana». Этот сборник представлен многочисленными списками. Списки Квеснеллианы, дошедшие до исследователей, каролингского происхождения. Наиболее древними из этих списков являются рукописи Arras 644 (572), Einsiedeln 191 (277), BNF. Lat. 3842 А, 3848 А и 1454, Wien 2141 (39) и Wien 2147 (42). Эти кодексы представляют собой достаточно толстые манускрипты большого формата, датируемые периодом VIII–IX вв. и исписанные традиционным каролингским минускулом, столь характерным для канонических рукописей этого периода[117]. Все три кодекса чрезвычайно богаты по содержанию, ибо представляют собой очень подробный сборник понтификальных декретов и императорских законов IV–V вв., отражающих основные принципы отношений Церкви и позднеримского государства, которые предполагалось предъявить Теодориху в рамках политических инициатив Римской кафедры.

В основу канонического сборника, очевидно, были положены материалы папского архива и законы из Кодекса Феодосия, касавшиеся прежде всего италийских диоцезов, что бесспорно свидетельствует о значительной степени востребованности позднеримского права в целом даже в условиях остготского владычества, когда Церковь стала единственным хранителем прежней правовой традиции. Наиболее показательны в данном отношении именно императорские законы, вошедшие в Квеснеллиану из Кодекса Феодосия. Среди них прежде всего следует отметить эдикт Грациана, Валениниана и Феодосия «Cunctos populos» от 27 февраля 380 г., адресованный населению Константинополя[118]. Направленный, по мнению П. Иоанну и Е. Ману-Нортье[119], некогда против фессалоникийской арианской общины и призванный подчеркнуть истинность никейского омоусианства ссылкой на столь влиятельных первоиерархов как папа Дамас и Петр Александрийский, фессалоникийский эдикт демонстрировал в VI в. безусловную тождественность православной веры и римской государственной традиции. Особенно важно было продемонстрировать эту тождественность для равеннского двора Теодориха, который, хотя и был арианином, однако всеми силами старался быть продолжателем традиций римской государственности. Ярким примером тому является вмешательство майордомов Теодориха Аригерна, Бедеульфа и Гудилы, по приказанию короля фактически спасших православного папу Симмаха, представлявшего италийский православный епископат, от вооруженных сторонников архипресвитера Лаврентия[120]. Бесспорно, Теодорих следовал примеру императора Гонория, предотвратившего подобную смуту в Римской Церкви на Равеннском Соборе в 419 году[121]. ...



Все права на текст принадлежат автору: .
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
Церковные Соборы в позднеантичной Италии (с хрестоматией)