Ульяна Бисерова Под кожей — только я

***

— Что-то не так.

— Всё под контролем.

— Нет, что-то не так. Трансляция сбоит.

— Заткнись и займись делом. Проверь датчики и клеммы.

Голоса сталкиваются, мечутся по комнате, вонзаясь в висок, как стальная игла. Хочется отмахнуться, как от назойливой мухи, но рука превратилась в обломок скалы. Не чувствую ничего, кроме прохладной и твердой поверхности кушетки. И легкого щекочущего холодка где-то на загривке. Сердце сонно гонит кровь по венам — кажется, от одного удара до другого проходит целая вечность. В ушах нашептывает нездешнее море.

— Давление и пульс нестабильны.

Слепяще яркий свет пробивается даже сквозь сомкнутые веки. Хочется открыть глаза или, наоборот, зажмуриться сильнее, пока не поплывут красные круги, но сил не хватает даже на это. Тревожный запах стерильной чистоты. Так пахнет только в клиниках.

— Он что, в сознании?! Эй, парень!

— Ты сбрендил? Обычный поток сознания. Следи, чтобы шла фиксация.

Как я здесь оказался? Кто эти люди? Вчера… Что же было вчера? Не помню… Как же так? Совсем не помню. Зато зачем-то помню, как в детстве учился кататься на велосипеде. После дождя, который прошел накануне, в саду было сыро и ветрено. Кто-то из взрослых — не помню кто, но точно не отец — придерживал сиденье. Переднее колесо виляло, и велосипед страшно кренился то вправо, то влево. Я уже сбил колени, но не сдавался из-за сердитого упрямства. Так хотелось вырваться из-под опеки, разогнаться до свиста ветра в ушах. Крикнуть: смотри, я сам! Я закусил губу и поднажал, дорожка пошла под уклон, велосипед мелко задрожал, будто вот-вот развалится на части. Я будто одеревенел. И через мгновение свалился в кусты акации, ощетинившиеся голыми ветками. Когда открыл глаза, увидел пролетающий в пронзительно синем небе птичий клин… Кстати, интересно: если птице вживить разум человека, она сможет решать математические задачки, но уже вряд ли выстроит путь из Африки к местам гнездовья без навигатора. Да и вообще не встанет на крыло. Чтобы взлететь, надо верить, что тебе это по силам, что воздух удержит и ты не рухнешь камнем вниз…

— Что он плетет?

Мысли путаются. Наверное, мне вкачали слишком маленькую дозу наркоза, и я проснулся посреди операции. Наверное, я умру от болевого шока.

— Сколько ты вколол?

— По инструкции.

Как они слышат мои мысли? Или я разговариваю вслух? Почему я не слышу звука собственного голоса? Мозг превратился в трусливо подрагивающий студень. Хотя это, кажется, как раз в рамках нормы… Интересно, а если, наоборот, птичий разум вживить в тело человека, преодолеет ли он земное притяжение одной лишь силой мысли? Будет подпрыгивать на земле, нелепо размахивая руками, или поднимется на крышу самого высокого небоскреба в городе, чтобы поймать попутный ветер?.. Что за бред. Похоже, дела мои совсем плохи…

Где-то хлопают двери, слышны звук быстро приближающихся шагов и взволнованные голоса.

Небо — далеко. И я — не птица. Или?.. В глазах медленно темнеет, как в старом фильме. Только где-то по краям, на периферии, пылают огненные дуги.

— Остановка сердца.

Часть первая. Лука

Когда пешка доходит до восьмого квадрата, игрок имеет право выбрать фигуру — независимо от того, была ли эта фигура ранее утрачена в игре или нет, — и пешка станет этой фигурой со всеми ее свойствами или решением игрока останется пешкой.

Вильгельм Стейниц. Введение в современные шахматы

Глава 1

— Эй, Снежинка!

Один из каменщиков, сгребающих лопатами бетонное крошево, устало распрямился. С расстояния в двадцать шагов подросток в заскорузлой от грязи и стылой февральской сырости робе казался нахохлившейся болотной птицей. С мрачной радостью Хьюго заметил, что после вчерашней драки кровоподтек под левым глазом Луки налился сизой спелостью. Впрочем, и для самого Хьюго потасовка прошла не без потерь — рассеченная губа распухла, отчего он теперь пришепетывал еще заметнее, чем обычно. Ну да ничего, сейчас крысёныш получит сполна, мысленно усмехнулся он.

Месяц назад Шлак сделал Хьюго подрывником, и в бригаде втайне выдохнули, надеясь, что это положит конец издевательствам и побоям. Не тут-то было. Хьюго не собирался отказываться от лишней пайки и удовольствия поиздеваться над грязными оборванцами. А уж изобретательности ему было не занимать. Одна беда — белобрысый выродок, который напросился на тяжелую и плохо оплачиваемую работу — разбор завалов после взрывов — начал в последнее время скалить зубы. То и дело встревал, когда Хьюго после смены собирал с тощих мальчишек обычную дань. Вот и вчера, когда он планировал хорошенько прижучить косоглазого задохлика, который заныкал талоны и божился, что где-то обронил их, этот невесть откуда взявшийся робингуд перехватил его руку, уже занесенную для удара. Завязалась потасовка. И весьма неприятным сюрпризом для Хьюго, который всегда был крайне осмотрителен в выборе противника, стало то, что Лука, которого он рассчитывал уложить одним верным ударом, оказался жилистым и вертким. Так что — и при одной мысли об этом у Хьюго сводило челюсть, как от зубной боли — если бы подручные Шлака не подоспели вовремя и не разняли сцепившихся мальчишек, еще неизвестно, кто одержал бы верх. Наглеца следовало проучить, и без промедления.

Вчера, когда в груди еще жгла и полыхала бессильная ярость, Хьюго придумал план мести: улучить момент и столкнуть его вниз. Несчастные случаи на демонтажной площадке происходят чуть ли не каждый день, кто станет пересчитывать беспризорных пацанят. Но уязвленное самолюбие Хьюго, которое до сих пор желчью плескалось у самого горла, требовало красивого отмщения. Сделать его посмешищем, жалким и ничтожным. Выставить полным кретином. Втоптать в пыль. На глазах у всех. Хьюго достал из кармана сверток, обернутый в промасленную бумагу и крест-накрест перетянутый клейкой лентой, и помахал им.

— Взрывчатка, — выдохнул за спиной у Луки Флик.

Хьюго ухмыльнулся, заметив, как вытянулось от страха лицо грязного арабского заморыша, который вечно ошивался где-то поблизости от Луки. Достав из кармана зажигалку, Хьюго запалил короткий обрывок фитиля. И, замахнувшись, швырнул взрывчатку.

Потом, когда течение времени вернулось к обычному темпу, Лука вряд ли сумел бы внятно объяснить, с какого перепуга бросился ловить летящую связку динамита, а не рухнул в бетонное крошево, обхватив голову руками, как это сделали все вокруг. Он вовсе не был героем. Но шашка летела по высокой дуге мучительно медленно, как павлин-альбинос, рассыпая искры и оставляя тающий дымный след. Зоркими, чужими глазами Лука наблюдал за происходящим, как будто проматывал в замедленном режиме запись, сведенную сразу с десятка камер. Он видел Хьюго, еще не распрямившегося от броска, с перекошенным от злобы лицом. Видел Флика, вцепившегося в его, Луки, правый рукав — в широко распахнутых глазах друга плескался неподдельный ужас. Чувствовал скрещение еще десятков взглядов, видел раскрытые в безмолвном крике рты. Спустя, казалось, целую вечность взрывчатка приземлилась прямехонько в его раскрытые ладони. Не сводя взгляда с крошечного быстрого огонька, Лука резким рывком отшвырнул Флика и рухнул, накрыв шашку своим телом. Сердце гулко ухнуло и замерло.

Лука успел досчитать до десяти, а взрыва все не было. Приоткрыв правый глаз, он увидел Хьюго, который, согнувшись, заходился в беззвучном смехе.

— Смени штаны, Снежинка! Я-смейся сам-смерть! — верещал он.

Лука медленно поднялся, стряхивая с робы серую пыль. Отшвырнул связку фальшивого динамита. На бледном, покрытом веснушками лице проступили красные пятна. «Резкий скачок адреналина в крови. Источник опасности не обнаружен. Осуществить связь со службой экстренной помощи?» — прозвучал в голове бесстрастный голос Эфора. «Запоздал ты что-то, приятель. Отмена». Лука с трудом сдерживал злость: вот придурок, купился на дурацкий розыгрыш. Хьюго, конечно, отмороженный на всю голову, но все же не свихнувшийся птичий профессор. Будь взрывчатка настоящей, ударной волной разнесло бы весь этаж, и он сам оказался бы в эпицентре взрыва.

— Что тут, черт подери, происходит?!

Услышав властный окрик бригадира подрывников, Лука быстро опустил взгляд. Не хватало еще, чтобы Шлак вышвырнул его с площадки. О бригадире ходили легенды: перешептывались, что во время войны он был подрывником и чудом выжил, когда отряд взяли в кольцо и все вокруг превратилось в пылающий ад, — единственный из всего взвода. Все его тело было изрешечено, пробит позвоночник — если бы не экзоскелет, он вряд ли бы смог сделать хоть шаг. Лицо стягивали уродливые шрамы от ожогов, а вместо левого глаза была стальная пластина. Что, впрочем, совершенно не мешало ему видеть то, что обычно ускользало от взгляда начальства.

— Отвечай, Хьюго.

— Непорядок, бригадир, — непривычно высоким голосом проблеял Хьюго. — Каменщики бросай-дело, шепотки-пускай. Ленивые крысы. Я иди-мимо и скажи: «Время-нет перерыв, солнце высоко».

— Ясно. Дай мне это.

— Что, бригадир?

Правая бровь Шлака едва заметно приподнялась.

— А-а, это? — Хьюго, метнувшись, как подстреленный, поднял запыленный брусок и поднес Шлаку. В руках бригадира муляж внезапно завибрировал и с шипением развалился надвое, испустив жалкий фонтанчик разноцветного конфетти.

— Шутка, — пролепетал Хьюго, в лице которого не осталось ни кровинки.

Шлак с каменным лицом стряхнул с затертой штормовки рассыпавшиеся блестки.

— Обхохочешься. Отойдем-ка на пару слов, парень.

Провожая взглядом ссутулившегося, закоченевшего от ужаса Хьюго, Лука почти готов был посочувствовать недругу, которого еще пять минут назад рвался измочалить.

— За работу! Живо! — гаркнул кто-то из старших. И все, как будто только и ждали команды, засуетились, схватились за лопаты, молоты, кирки, тачки, и уже через пару минут на демонтажной площадке закипела повседневная муравьиная возня. Вчера подрывники обрушили перекрытия восемьдесят седьмого этажа высотки, где когда-то, как гласила выцветшая вывеска, располагалась штаб-квартира NDR Media. Пыль уже осела, и каменщикам предстояло разобрать завалы, сгрузить бетонные обломки в тачки и отвезти к транспортерной ленте, которая спускалась до самой земли, где на погрузке уже дожидались гигантские самосвалы.

Это в прежние времена люди строили. Небоскребы, дороги, мосты. Рыли подземные туннели, прокладывали рельсы, скрепляя мир стальными обручами. Только ничего путного все равно не вышло — старый мир взорвался, распался на лоскуты. Сегодня каждый сам за себя. Уцелевшие города, как средневековые княжества, устанавливают собственные законы и порядки, стараясь защитить земли от вторжения чужаков. Крепостные стены ограждают и от нескончаемой вереницы голодных попрошаек, которые шатаются по дорогам, пробавляясь мелкими кражами и разнося смертельные вирусы, и от банд вооруженных головорезов.

Чтобы строить стену, нужны сталь, раствор и камни. Магистрат Гамбурга по примеру других городов Ганзейского союза издал постановление о демонтаже строений выше семи этажей. Обломки стен и перекрытий небоскребов можно снова превратить в стройматериал. Рекрутер магистрата, который вышел к толпе отчаявшихся безработных, сперва засомневался на счет белоголового долговязого пацаненка — сдвинет ли тот с места нагруженную щебнем тачку, но потом устало махнул рукой: может, хоть откормится на талонах.

В первый раз поднявшись на сотый этаж, Лука онемел, увидев раскинувшийся у ног Гамбург — суровый, краснокирпичный, с готическим пиком Михеля, который оберегает город с незапамятных времен, и выпуклой изумрудной каплей озера Альстер. В Сити еще сохранилась пара десятков серых небоскребов, похожих на сторожевые башни. Иногда в небе над городом поблескивали серебристые капсулы аэротакси. На южной окраине белели особняки богатых кварталов, утопающих в зелени. А с северо-востока, как темная раковая опухоль, расползалось гетто, где теснилась беднота. Если постараться, можно различить в кривом лабиринте улиц муниципальный дом, где была крошечная квартирка, в которой жили они с Йоаной. Лука отвернулся и бросил взгляд на запад — где-то там, за смутной линией горизонта серая лента реки впадает в Северное море, а в гудящем суетой порту теснятся огромные корабли, баржи и сухогрузы. С бешено колотящимся сердцем, задыхаясь от порывов ветра, Лука на краткий миг представил, что стоит на капитанском мостике трансатлантического лайнера, взрезающего безбрежную гладь моря. И тут же осекся: размечтался, как сопливый мальчишка.

Бригада, быстро позабыв о происшествии с взрывчаткой, вернулась к разбору обломков бетонных стен. Странно было представить, что еще каких-нибудь пятнадцать-двадцать лет назад в этом небоскребе располагались фешенебельные апартаменты и офисы. Целая армия клерков в строгих костюмах, как у работников похоронной конторы, и с таким же застывшим выражением сдержанного прискорбия на лице, склонив головы, дробно и сухо стучала пальцами по клавиатуре лэптопов. Сейчас в выбитые окна свистел ветер, но воздух все равно был затхлый, неживой. Пахло слежавшейся пылью, отсыревшей ветошью и птичьим пометом. По углам намело груды хлама: побуревшие обрывки бумаги, осколки стекла, ржавые трубы. Все, что было ценного, давно растащили: даже электрические кабели, утопленные в стены, вырваны. Обычно к приходу сломщиков даже крыс в здании уже не остается, разве что изредка хрустнет под ногой истлевшая тушка, похожая на старую подошву.

Подрывники, разумеется, мнят себя важными шишками: именно они первыми осматривают площадку, определяют слабые места в конструктиве, закладывают взрывчатку и обрушивают часть этажа. Потом приходится день-два переждать, пока осядет пыль, и наступает черед каменщиков, которые разбирают завалы.

Обычная смена — шесть часов, с десяти до четырех, пока светло. У каждого на сломе есть дневная норма, и если не филонить и не трепаться, можно даже накидать сверху и получить лишний талончик. Новички — их сразу видно — норовят сразу же ухватиться за самые крупные обломки, как будто золотой самородок откопали: долго ходят кругами, примериваясь, как бы удачнее ухватить, пыжатся, кряхтят и только зря время теряют. А некоторые, наоборот, лопатой весь день машут, как заведенные, сгребая мелкое крошево. Но самое верное, как быстро вычислил Лука, — собирать осколки с кулак величиной. Спина к вечеру, конечно, гудит и ноет, а ноги, если приходится забираться выше семидесятого, горят так, будто наступил на оголенный провод, но уже через месяц-другой это перестаешь замечать. Работа как работа. Бригадир талоны не зажимает, как не раз случалось на разборе ржавых трайлеров в доках, и ребята хорошие, надежные. Правда, пылища стоит столбом, так что приходится постоянно носить защитную маску. Уже через пять минут кожа под ней начинает невыносимо свербеть, и многие просто срывают ее со злости. Но Лука каждый вечер распускает шов, чтобы достать и прополоскать фильтр, и видит, как стекают грязно-серые разводы. Конечно, по инструкции маска рассчитана всего на четыре часа, но она еще вполне годная, хоть и досталась ему год назад уже не новой.

Бывает, конечно, что подрывники с взрывчаткой схалтурят — за тротил на черном рынке можно выручить хорошие деньги — и обваливают слишком большие куски стен и перекрытий, которые даже втроем не приподнять. Тогда сломщики, орудуя ломами и кувалдами, крошат бетон, выламывают струны арматуры: черный металл в цене. Здание в сто этажей исчезает за несколько месяцев — остаются лишь груды непригодного для переработки мусора на истоптанной, взрытой протекторами, окаменевшей земле. А через год-два смотришь — бурьяном в человеческий рост все заросло. Как и не было ничего.

В первый день на демонтажной площадке Лука, потерявший счет времени от усталости, сорвал маску и пробурчал, что заставлять людей вкалывать до седьмого пота там, где прекрасно справятся роботы-погрузчики — просто издевательство. Минуты три все хмуро молчали. А потом кто-то из старших сплюнул и сказал, что люди обходятся гораздо дешевле машин — не нужно тратиться на техобслуживание и ремонт износившихся деталей: если каменщик заболел, на его место всегда найдется пять трудяг, готовых с утра до ночи таскать тачку за талоны. Небоскреб можно сломать и голыми руками. А если кто-то считает, что это слишком грязная работенка, так никто силой не держит. Лука прикусил язык и снова взялся за лопату.

На самом деле зря поговорку придумали: мол, ломать — не строить. Хорошо построенное ломать тяжело. Да и не слишком-то весело. Но Лука старался не задумываться о всяких глупостях. А просто молча делать свое дело, чтобы лишний раз не нарываться на сердитые окрики бригадира. Если вдуматься, ему здорово повезло: на демонтажную площадку еще не каждого возьмут. Нужны крепкие ноги, чтобы каждый день взбираться по сотням лестничных маршей, потому что лифты давно обесточены. А главное — чтобы голова не кружилась от высоты. Лука перевидал немало парней, с виду крепких, а как поднимутся на тридцатый или чуть выше, глянут в проем — так сразу ползут к стенке на четвереньках. Выше пятидесятого ветер всегда сильный. И это даже хорошо — пыль уносит. Но может и с ног свалить. Некоторые во время смены специально карманы камнями набивают, чтобы не подхватило ветром. По периметру здания на каждом пятом этаже специальная сетка натянута, чтобы задержать крупный обломок или тачку. Или зазевавшегося рабочего. Всякому ясно: если мимо просвистишь, на земле останется только бесформенная груда переломанных костей. Похоронят за счет магистрата.

Один из старших дунул в свисток, объявляя пятиминутный перерыв. Лука расправил затекшие от напряжения плечи, отошел в сторону от каменщиков, угрюмо перекидывающихся короткими фразами.

Ветер был уже весенний, сырой. Пахло холодным морем и выцветшим, как заношенная майка, небом. Солнце пригревало еще не всерьез, но зима уже сдалась, отступила. Весна всегда дарит надежду. Может, и правда, все наконец наладится? Йоана простыла еще осенью, да так и болеет: жар схлынул, а кашель — тяжелый, нутряной — остался. Исхудала так, что под глазами залегли лиловые тени.

Хорош бы он был, если бы до сих пор сидел на ее шее! За последнюю пару лет Лука успел побыть полотером в трактире, посыльным в мотеле и потрошителем ржавых барж в дальних доках, пока несколько месяцев назад не пришел на слом. Поначалу Йоана донимала уговорами: «Не голодаем же, успеешь еще руки намозолить! Ладно бы бездарь, а то ведь светлая голова!» Лука отмалчивался, зная: после той истории с Петером в школу он не вернется, — и гнул свою линию. Не маленький уже, пора на хлеб самому зарабатывать. В конце дневной смены всем рабочим выдают талоны на еду, можно принять горячий душ, да еще и обедом накормят. Не королевская трапеза, конечно — картофельная или гороховая размазня с соевым брикетом, но зато дна хлебной корзины еще никто не видел. При мысли об обеде Лука ощутил в животе привычную тянущую пустоту. Есть хотелось всегда, сколько он себя помнил. Йоана даже смеялась: тощий, как спица, куда только все проваливается. Сама-то она до болезни была дородной, округлой, как румяная сдоба, хотя Лука не мог припомнить, чтобы она когда-нибудь накладывала себе полную порцию — так, что-то на бегу перехватывала, торопясь на смену.

Два коротких свистка — перерыв окончен. Лука обернулся, услышав пронзительный вскрик, обрывок которого принес порыв ветра. Огляделся по сторонам: бригада размеренно, монотонно складывала серые обломки в тачки. Он бросил вопросительный взгляд на Флика, но приятель лишь недоуменно пожал плечами и бросил в тачку кусок бетона.

С Фликом они в последнее время стали неразлучны. Вообще здесь, на сломе, все ребята подобрались нормальные, без гнильцы. Когда тащишь с кем-то в паре носилки с инструментом пятьдесят пролетов без остановки, многое узнаешь о человеке, хотя сил и дыхания на разговоры не хватает.

Флик — это, конечно, не настоящее имя. На ID-карте значится что-то до невозможности витиеватое, на арабский манер. Но на сломе его второе имя — Фалих — быстро переиначили. Прозвище, которое на нидриге значило «муха», и это вынужден был признать сам Флик, чрезвычайно ему шло: невысокий, чернявый, юркий, он умудрялся находиться в сотне мест разом и никогда не унывал.

Лука любил бывать дома у Флика, где собиралась большая, шумная семья и плыл одуряющий аромат горячего острого карри. Лука не сразу запомнил до нелепости созвучные имена старших сестер приятеля — темноглазых, застенчивых, с длинными черными косами, которые ни разу при нем и полслова не сказали, только перешептывались и прыскали. Из комнаты в комнату сновали бесчисленные близкие и дальние родственники, соседи, чужая чумазая ребятня — кажется, никто во всем квартале и не думал запирать двери. Лука, который, сколько себя помнил, привык быть сам по себе, потому что Йоана вечно пропадала в клинике, странным образом чувствовал здесь себя как дома.

Во время обеденного перерыва к их бригаде подошел Шлак.

— Сегодня на демонтажной площадке произошел несчастный случай, — негромко, но отчетливо проговаривая каждое слово, сказал он. — Паренек из бригады подрывников — кажется, его звали Хьюго — сорвался с высоты и разбился. В очередной раз обращаю внимание на необходимость соблюдения правил безопасности. Проведите внеплановый инструктаж, — обратился он к старшему, Кирку, обведя всех тяжелым взглядом. — А ты, парень, как там тебя?.. Снежинка?

Когда Шлак произнес издевательское прозвище, которым наградил его Хьюго из-за светлых, почти белых волос, Лука мучительно покраснел.

— Лука, господин Шлак.

— Что ж, запомню. В моей бригаде освободилось место подрывника. Ты можешь его занять.

— Спасибо, господин Шлак. Я доволен своим местом.

— Подумай до завтра. Дважды не предлагаю, — кивнув на прощанье, Шлак отошел.

— Ты голова-теряй? — зашипел, вцепившись в рукав Луки, ошарашенный Флик. — Это же шанс! Паек — сам-три, руки кровь-рви-нет, спина боль-гни-нет. Беда-забудь, иди-свисти.

— Флик, потом, — оборвал его Лука. — Жуй-молчи.

Приятель уткнулся носом в тарелку и засопел, но его обида, как уже не раз убеждался Лука, редко длилась долго. Вот и сейчас он, привалившись к его плечу, зашептал с заговорщицким видом.

— Ты-ночь-как?

— Вообще я выспаться надеялся. В последние пару месяцев всякая ерунда снится, сил уже нет. А что?

— Слушай, дело есть. Ящики-таскай — десятка-держи. Брат-зови, обман-нет.

— Брат? — переспросил Лука. Он помнил, что при первом знакомстве Флик хвастливо сообщил, что он — единственный сын, которого бог даровал родителям после восьми глупых и бестолковых дочерей.

— Дальний брат, по крови матери.

Лука вспомнил, как пару дней назад, когда все расходились после смены, рядом с ними резко опустилось аэротакси, которое в этом районе увидишь не часто. Стекло медленно опустилось. Хорошо одетый господин поманил Флика пухлым пальцем, на котором сверкал золотой перстень с крупным зеленым камнем. Тот подбежал и быстро забормотал что-то, склонившись в поклоне, как перед наследным принцем. Лука мысленно усмехнулся, глядя на этот спектакль, и поймал себя на том, что испытывает странную, необъяснимую неприязнь к богатому родственнику друга.

— Дело-тьфу. Два-час, много-три — и весел-гуляй, деньги-карман, — горячо убеждал Флик.

Лука нахмурился. Нет, он частенько подрабатывал на разгрузке барж в порту. Живые деньги, не талоны, да еще и целая десятка — щедрая плата за несколько часов работы. Но на сердце скреблась неясная тревога.

— Деньги-хорош. Но я пас.

— Сам-голова, брат, — Флик старался сохранять невозмутимый вид, хотя Лука видел, что отказ друга его огорчил. — Сон-нет — приходи. Около Зелен-Конь, в два.

Глава 2

— Мир-я, — крикнул Лука, скидывая тяжелые запыленные ботинки. С большой кухни доносились уютное шкворчание масла на раскаленной сковороде и сытный дух оладий из картофельной муки.

— Сын, как дела? — спросила Йоана, окинув его быстрым и приметливым, особым «медсестринским», взглядом.

— Норм.

Лука налил в стакан воды и опустился на стул, чувствуя, как вся тяжесть дня, все груженые строительным мусором тачки разом навалились, придавили, погребли его под собой. Глаза слипались, а ведь он собирался еще прослушать лекцию и подготовиться к проверочной по гражданскому праву. В углу общественной кухни шлепалась со стиркой Моника, соседка по этажу. Трое ее погодок возились тут же. Йоана, пританцовывая под мурлыкающую музыку — как обычно, что-то из пыльного ретро, — подняла крышку жаровни, выпустив облако ароматного пара. Дети Моники подняли носы, как голодные волчата. Йоана весело им подмигнула.

— Клиника ночь-весь? Опять?

— Я не разговариваю на нидриге, дорогой. Так что будь любезен изъясняться, как все образованные и воспитанные люди, и не коверкать язык, на котором творил Гете.

Лука вздохнул. «Правильная» речь — «пунктик» Йоаны. Нидриг — живой, кипящий язык улиц. После войны народы перемешались: люди срывались с места, спасаясь от бомбежек, обстрелов, эпидемий и голода. Официальным языком в Гамбурге, как и сто лет назад, был немецкий. Но это, скорее, дань традиции: языки и наречия спеклись в плавильном котле в пылающий нидриг. Фундаментом речи остался хохдойч — но усеченный до базовых слов и избавленный от галиматьи со временами, артиклями и падежами, в который каждый народ привнес свои словечки, звучные и краткие, легко ложащиеся на проговор. Йоана, для которой, кстати, немецкий вовсе не был родным языком, сокрушалась, когда маленький Лука, как грязь на ботинках, приносил с улицы мешанину из слов, надерганных из разных наречий. Но как иначе: «правильный» язык обитал в казенных учреждениях, банках и больницах. А нидриг раскатывался по улицам, гремел на судоверфи, стрекотал на рынках. Школьные упражнения по грамматике напоминали Луке бессмысленную, монотонную муштру прусских солдат армии Фридриха Вильгельма: вместо того, чтобы учиться рубить с плеча и стрелять в цель, разряженные в белые лосины и припудренные парики вояки тянули носки на построениях. Но сегодня он слишком вымотался, чтобы препираться из-за пустяков.

— Окей, ма.

Строго говоря, Йоана не была его матерью. Когда ему было лет семь, мальчишки на улице прицепились, отпуская ехидные шуточки по поводу цвета его волос, и, как обычно, закончилось все дракой. Накладывая холодную заживляющую мазь на расквашенный нос сына, Йоана устало спросила, почему он вечно враждует и сражается со всем миром.

— Я хотел бы быть похожим на тебя, ма. Чтобы у меня тоже были черные волосы и смуглая кожа. И твое огромное сердце. Но я другой. Выродок.

— Это мальчишки на улице так сказали?

Лука сердито дернул плечом и отвернулся. Йоана ласково провела рукой по белобрысым вихрам.

— Ты, и правда, другой. Наверное, пришло время рассказать. Ну, слушай. Однажды поздно вечером в клинику пришла женщина. Светловолосая, голубоглазая — совсем как ты. Она буквально валилась с ног от голода и усталости. Но не выпускала из рук свертка. Там был младенец. Она попала в плохую историю: ее преследовали люди, которые хотели отобрать у нее сына. Я пожалела ее и укрыла на какое-то время. Она мечтала выбраться из Ганзы, где ее жизнь была в постоянной опасности. Кто-то из Хеллтага взялся достать ей поддельную ID-карту, чтобы она смогла начать новую жизнь под новым именем где-то в другом месте. Но, видимо, что-то пошло не так. Однажды вечером она попросила присмотреть за тобой, ушла, да так и не вернулась.

— Что же с ней стало?

— Я не знаю, милый. Боялась расспросами навлечь беду, да и кто мог бы знать? Потом я устроилась в другую клинику, переселилась в эту квартирку, и все соседи решили, что ты мой сын. Так оно и есть. Так и останется.

Она накрыла мягкой ладонью его руку и большим пальцем провела по рисунку на тыльной стороне его правой ладони — круг и три сходящиеся линии. Как голова птицы с крупным клювом. Узор напоминал нанесенную хной роспись мехенди, которой украшали пальцы, запястья и ступни сестры Флика в дни больших праздников.

— Она говорила, что это оберег от зла и болезней, принятый в роду. Правда это или нет, но ты и вправду ни разу не болел, даже когда был совсем крошкой.

Лука обнял Йоану и вытер мокрые ресницы об ее мягкое плечо. Они никогда больше не возвращались к этому разговору, и он по-прежнему звал ее «ма». Но иногда во снах, будто пронизанных солнечным светом, ярким, почти слепящим, он безуспешно пытался поймать, ухватить что-то, ускользающее сквозь пальцы…

В музыку на радио врезался новостной выпуск. «Количество заболевших от нового штамма вируса Викимия превысило два миллиона шестьсот человек. Главный очаг распространения инфекции — восточное побережье Африки и страны Средней Азии… Правительство Ганзейского союза предпринимает экстраординарные меры… Курс ганзейской марки укрепился на вчерашних торгах…».

Лука поморщился — все та же набившая оскомину белиберда. Стряхнув дремоту, он потянулся, чтобы убавить громкость приемника. Новостной выпуск завершала светская хроника, ведущий рассказывал о вечеринке, которую закатила золотая молодежь, которая швыряла деньгами налево и направо в то время, как тысячам его сверстников пришлось бросить школу ради заработка. Йоана вынуждена сутками дежурить в муниципальной больнице, куда со всех окрестных районов стекаются, чтобы хоть как-то облегчить свою участь, больные и увечные бедолаги, у которых нет денег на лекарства. После дневной смены она то и дело задерживается на всю ночь — в приемном покое вечно не хватает рук. Лука уже не раз замечал, что в последнее время она неважно выглядит. Все так же широко улыбается и напевает под нос, но в походке, жестах появилось что-то незнакомое, настороженное. Как будто прислушивается к звукам, слышным ей одной. Так капитан трансатлантического лайнера, зная, что через пробоину в корпусе в трюм медленно заливается черная арктическая вода, сохраняет невозмутимое спокойствие, чтобы не сеять напрасную панику среди обреченных пассажиров.

Наконец, Йоана напекла золотистую гору картофельных оладий и отложила немного рагу, чтобы поужинать вместе с Лукой в комнате, как у них было заведено.

— Моника, тут еще много осталось, накорми детей, — сказала она, отмахнувшись от рассыпавшейся в благодарностях соседки. — И, будь так добра, занеси старому Йоргенсу в пятнацатую, он вчера тяжело кашлял, как бы совсем не слег.

Лука подхватил с блюда несколько поджаристых оладий и посторонился, пропуская вперед Йоану. Она толкнула бедром хлипкую дверь одной из комнат в конце коридора, и та распахнулась, разом открыв скудную обстановку комнаты: выкрашенные краской стены, две узкие кровати, шаткий столик с кухонной утварью да несколько неровных стопок книг.

— Ты что смурной сегодня? Что-то случилось? — спросила Йоана, деловито раскладывая полотняное клетчатое полотенце, которое обычно заменяло им скатерть, прямо на полу посреди комнаты.

— Нет, все отлично, ма. Просто устал, — улыбнулся Лука.

Однажды он сглупил, рассказав матери о парнишке, который на его глазах сорвался с пятьдесят восьмого. С тех пор Йоана пребывала в неизбывном страхе, что на сломе ему каждую минуту грозит смертельная опасность. Сама она панически боялась высоты — даже к виду из окна квартирки, расположенной на пятом этаже, так и не привыкла. Браслет на ее руке тихо пиликнул. Йоана быстро пробежала глазами сообщение и нахмурилась.

— Плохие новости?

— Напоминание о просроченной оплате за квартиру. Я собиралась заплатить еще на прошлой неделе, но в клинике опять задерживают выплаты, выдают только продуктовые талоны. Грозят выселением, если деньги не поступят на счет в ближайшие три дня. Попробую сегодня связаться с управляющим — может, все же уговорю дать отсрочку. Или, в крайнем случае, попрошу Ханну одолжить.

— А много нужно?

— Пятнадцать марок.

— Не надо просить у Ханны. Мы и так ей задолжали.

Лука, привстав, достал с верхней полки чуть помятую жестяную коробку. Когда-то в ней, по-видимому, хранилось рассыпчатое печенье, но было это так давно, что не осталось ни крошек, ни сдобного запаха. Да и рисунок на крышке — румяный белобородый старик в комичных круглых очках — выцвел и покрылся ржавыми пятнами. В детстве Лука хранил в коробке разные сокровища, которые находил во время вылазок: пеструю, похожую на чаячье яйцо морскую гальку с отверстием посередине, диковинное длинное перо с темно-синими крапинами, покалеченных в боях солдатиков… Теперь он держал там деньги, которые откладывал на учебу в колледже. Все, что удавалось заработать. Он быстро отсчитал несколько мятых купюр и монет и протянул Йоане. Но она мягко отвела его руку и покачала головой.

— Нет, милый, только не из копилки. Я смирилась с тем, что мой сын горбатится от зари до зари, только потому, что это поможет накопить на учебу в колледже. Я ни монеты не возьму.

Лука со вздохом убрал жестянку обратно. Рядом с ней на полке стояла запылившаяся бутылка с изящной моделью парусника и словарь заковыристых морских терминов с истрепанным корешком. Крошечную копию английского двухмачтового брига в детстве Лука рассматривал каждую ночь, пока не начинали слипаться глаза. Иногда во сне он оказывался на его палубе и бороздил воды тропических морей: когда багряное солнце почти опускалось за горизонт, из водной глади выпрыгивали быстрые стаи крылатых рыб, и их чешуя в закатных лучах отливала расплавленным золотом.

— Ма, я же как раз собирался рассказать: наша бригада в этом месяце план перевыполнила и всем премию обещали выдать завтра — по десять марок на нос, представляешь?

— Это было бы настоящим спасением. Но ты, наверное, планировал потратить деньги как-то иначе?

Лука небрежно пожал плечами. Йоана отвела прядь волос с его лба и грустно улыбнулась.

— Ты стал совсем взрослый, сын. Как же я просмотрела?

Когда она ушла, Лука завел будильник на половину второго и, едва закрыв глаза, провалился в тяжелое забытье без тревожных, путанных сновидений — впервые за последние несколько месяцев.

Глава 3

Старая ратушная площадь, слабо освещенная желтыми огоньками уличных фонарей, напоминала декорации к спектаклю: вытянутые в струнку кирпичные здания с узкими окнами, выщербленная брусчатка, желтые кляксы фонарей в черном небе. А в центре — покрытая зелеными разводами конная статуя. Поджидая Флика, который, как всегда, опаздывал, Лука со скуки вчитался в табличку на гранитном постаменте, украшенном барельефами. Выгравированные буквы почти стерлись от времени, но еще можно было разобрать, что тучный господин в нелепом жестяном вантузе на голове — не кто иной, как славный император Вильгельм I, сплотивший немецкие земли.

Спустя пару минут после того, как часы на башне пробили дважды, на площадь влетел запыхавшийся Флик в компании каких-то мальчишек. Увидев приятеля, он просиял. «Мусад, Заки, Басим. А это — Лука», — скороговоркой перечислил он имена приятелей. Лука коротко кивнул. Ребята тихо переговаривались, Эфор автоматически переключился в режим живого перевода, но ему удавалось выхватить из сумбурного потока речи лишь отдельные бессвязные слова. Лука нахмурился — выходило, что он подслушивает то, что не предназначалось для его ушей. Он приглушил динамик и поднял ворот куртки повыше — с севера задул пронизывающий сырой ветер.

В том, что разгрузка склада была намечена на глубокую ночь, на первый взгляд не было ничего необычного: торговые баржи отправлялись в рейсы с восходом солнца, и в предрассветные часы в порту всегда царила суматоха. Но стоило Луке вспомнить масляные глазки Ибрагима, внезапно обретенного родственника Флика, как сердце царапала смутная тревога. Он устало провел ладонью по лицу: просто не выспался толком после тяжелой смены, вот и лезут в голову разные глупости.

В четверть третьего на площадь въехал облезлый минивен, покрытый многолетним слоем грязи. Мальчишки, пригнув голову, влезли в обшарпанный салон. Водитель удостоверился, что все перевели айдибрасы в спящий режим без геолокации (на экранчике тут же включился обратный отсчет разрешенного времени), и колымага покатила, тарахтя и выбрасывая клубы сизого дыма.

Ибрагим уже ждал их у одного из огромных амбаров в Шпайхере. Увидев драндулет, он отбросил в сторону недокуренную сигарету и что-то сказал вооруженным громилам, которые ждали у дверей склада. Один из амбалов рывком поднял на ноги подростка, чье лицо, как и у остальных, было закрыто черной балаклавой.

Лука огляделся. Огни города остались где-то далеко. Затхлая вода канала воняла водорослями и тухлыми яйцами. На маслянисто отсвечивающей глади покачивалась ржавая посудина, накрытая замызганным брезентовым тентом, в котором зияли прорехи с обгорелыми краями. «От выстрелов?», — удивился Лука.

— Мир-я, Ибрагим, — почтительно произнес Флик, но осекся, наткнувшись на холодный взгляд родственника.

Как видно, внезапно объявившийся “дядюшка” собирается разгрузить не вполне свой склад, догадался Лука. «Интересно, как он намеревается открыть биометрический замок? Ворота крепкие, петли утоплены. Разве что снести взрывчаткой. Но полицейский дрон сразу засечет и передаст сигнал в дежурную часть», — размышлял он. Как ни странно, страха и тревоги не было — наоборот, когда смутные подозрения подтвердились, Лукой овладела холодная собранность. По знаку Ибрагима один из громил ухватил прихрамывающего подростка в балаклаве за плечо и толкнул к запертым дверям склада. Тот повозился немного, замок тихо пиликнул, и створка сдвинулась в сторону, приоткрыв темный проход.

Сигнализация на складе была древняя, так что Ибрагим легко перекусил провода клещами — видимо, хозяин не слишком беспокоился о сохранности имущества. Лучи фонариков выхватили высоченные ряды паллетов, и Флик невольно присвистнул.

— Джекпот, парни, — осклабился Ибрагим.

Мальчишки и пара амбалов выстроились в цепочку, чтобы перебрасывать коробки, которые оказались не слишком тяжелыми. Ибрагим вальяжно развалился на одном из тюков и закурил.

Спустя час просевший под весом груза катер отчалил, и перед следующим рейсом Ибрагим разрешил устроить маленькую передышку. Лука и Флик, как и другие мальчишки, уселись прямо на затоптанном полу посреди разоренных рядов паллетов.

— Эй, Флик, — прошептал Лука. — Смотри.

Он направил луч фонарика на маленькую черную эмблему, отпечатанную на одной из коробок.

— Это же…

— Ш-ш-ш!

Даже распоследнему бродяге в Гамбурге хватило бы беглого взгляда, чтобы распознать фамильную печать семьи Вагнеров. Этот знак чернел едва ли не на каждой вывеске в городе: на дверях магазинов, аптек, банков, похоронных бюро, на бортах аэротакси и полицейских патрулей. Конечно, в Гамбурге был магистрат и бургомистр. Но скорее для видимости — своеобразная дань традициям, как королевская семья в Британии. А реальная власть была в руках Вагнеров. Страшно представить, что за наказание грозит умалишенному, который осмелился взломать и ограбить склад, отмеченный знаком клана.

Лука огляделся: один из амбалов, притулившийся у груды ящиков, прикрыл глаза, хотя по-прежнему сжимал в руках автомат. Другой тихо переговаривался о чем-то с Ибрагимом. Еще один караулил у причала. До темного прямоугольника дверного проема, в котором виднелся кусочек звездного неба, было всего с десяток шагов.

— Сматываемся, — быстро шепнул он, не глядя на Флика. — Прямо сейчас. Другого шанса не будет.

— А деньги?

— Забудь. Даже если полиция не заметет, эти макаки с автоматами уложат нас, как только мы перетаскаем все ящики. Для тех, кто решился вычистить склад Вагнеров, правила не писаны. Зуб даю, на рассвете мы станем кормом для рыб.

Снаружи послышались вой полицейских сирен и отрывистые крики. Затрещали выстрелы. Лука выключил фонарь и, схватив Флика за руку, бросился в дальний, погруженный в кромешную тьму угол склада.

Некоторые старые склады в Шпайхере размером с целый квартал. Лука с Фликом петляли в узком лабиринте между коробками и тюками, как мыши в амбарных застенках. Звуки перестрелки, исход которой был предрешен, быстро стихли. Лука задержал дыхание. Ему казалось, что гулкие удары сердца разносятся под сводами, как удары отбойного молота. В темноте блеснули белки глаз. Лука увидел паренька, который взломал замок. На его голове по-прежнему была черная балаклава. Заметив, как он зажимает рукой рану на бедре, Лука почувствовал медный привкус во рту и инстинктивно отпрянул. Черт, этот недоумок наверняка оставил кровавый след. И, похоже, уже плыл, теряя сознание.

— Туда. Там выход, — прошептал он.

Проклиная все на свете, Лука закинул руку раненого на плечо и поволок его вглубь склада, пока не уперся в глухую стену. Кирпичная кладка. Никаких шансов на спасение. Парнишка-взломщик отключился. Лука проклинал себя за то, что на какой-то краткий миг и вправду поверил, что тот знает, как выбраться со склада.

— Что дальше? — отчаянным шепотом спросил Флик.

Лука знал: полицейские еще до рассвета методично обследуют каждый закоулок, каждый метр. С минуты на минуту их обнаружат и схватят. О том, что будет дальше, Лука старался не думать. В бессильной ярости он сжал зубы и ударил кулаком о стену. Раздался глухой, приглушенный отзвук, как если бы за стеной была пустая ниша. Лука вскочил на ноги и стал лихорадочно обшаривать кирпичную кладку — безуспешно: ни выступа, ни даже крошечной щели. Внезапно правую руку обожгло, словно он ненароком схватился за оголенный провод. Лука отдернул онемевшую ладонь. Большой кусок стены плавно сдвинулся, приоткрыв темный проход. Пахнуло стылым, промозглым воздухом подземелья. Лука подхватил обмякшего взломщика и втащил его в лаз. Флик нырнул следом. Кирпичная кладка бесшумно встала на прежнее место.

Оказавшись по ту сторону, Лука включил фонарик и проморгался. Темный сводчатый потолок почти касался его головы. Вниз уходила крутая лестница с кривыми, обкрошившимися ступенями. Рассудив, что глупо торчать на месте, Лука решил разведать обстановку. Чем черт не шутит: возможно, удастся отыскать ход, который ведет на поверхность. А нет — отсидятся тут, пока полицейские не снимут оцепление.

Дав приятелю знак идти следом, он начал спускаться, обшаривая лучом фонарика своды подземелья. Иногда тоннель разветвлялся. Заметив встречающиеся время от времени в кирпичной кладке серые камни, Лука решил держаться этого пути.

Его чувства обострились до предела. Он слышал, как сочится сквозь камни темная стылая вода, собираясь в тяжелые сонные капли. Как пробирается под сводами затаенное, как вздох умирающего, дуновение воздуха, пропитанного затхлой сыростью.

Спустя некоторое время Лука опустился на колени, чтобы уложить раненого на пол и перевести дух. Сквозь полусомкнутые веки парнишки виднелись закатившиеся белки глаз, но Лука слышал его дыхание — сиплое, прерывистое.

— Жив?

— Вроде дышит.

— Слушай: брось-он. Сам-беда — сам-прыгай-вон!

— Так нельзя.

— Почему? — насупился Флик.

У Луки не было внятного ответа. Конечно, Флик прав. Этот парнишка — чужой, никто. Он и так вытянул его из полицейской облавы, а дальше — не его забота, каждый сам за себя. Но что-то удерживало его, не давало уйти. Зажав в зубах фонарик, Лука стянул с головы взломщика грязную балаклаву. И все вокруг застыло, провалилось в безмолвие, тьма сгустилась, подступила со всех сторон, и только лицо парнишки отливало небывалой, неживой белизной. Тонкие черты, почти бескровные губы плотно сжаты, под глазами — синие тени.

Обычные зеркала, как известно, показывают перевернутое отражение предметов. Инверсию. Поэтому слова кажутся написанными задом наперед. Но, слышал Лука, есть особые зеркала, которые показывают предметы такими, каковы они на самом деле. И, заглянув в такое зеркало, человек впервые в жизни видит свое лицо таким, каким видят его все остальные. И от этого голова идет кругом. Когда круг мертвенного света выхватил из темноты истощенное лицо, Лука едва справился с внезапным приступом дурноты. Он увидел самого себя. Свое лицо. Это совпадение было настолько точным, что казалось дурным сном, вопиющим нарушением законов природы.

Лука услышал за спиной тихие шаги Флика, и это вмиг вывело его из оцепенения: он быстро отвел луч фонарика в сторону, точно его застали за чем-то постыдным.

Лихорадочно пытаясь собраться с мыслями, Лука осторожно взял парнишку за руку — безвольную, прохладную, почти невесомую, на которой поблескивал широкий магнитный браслет. Скрюченные, сбитые в кровь пальцы с обломанными ногтями. По тыльной стороне ладони вилась татуировка — причудливые переплетения линий, фигур и точек. В тусклом свете фонарика казалось, что линии змеятся, извиваются, облизывая руку, как жадное пламя костра. Лука коснулся сплетения линий и тут же повалился, подкошенный белой, ослепляющей вспышкой боли.

— Эй, брат, ты как? — испуганно тормошил его Флик.

— Порядок, — машинально пробормотал Лука, хотя перед глазами плыли черные и красные круги, а все тело ныло, как после первой смены на сломе. — Уходим.

— Давно бы так, — Флик избегал смотреть на неподвижное тело, точно опасаясь, что тот вот-вот очнется и поразит его молнией, как древнегреческий бог. Лука, прихрамывая, побрел следом. Парнишка издал едва слышный стон, но Лука не обернулся.

Глава 4

Тоннель вывел их в темный проулок Хеллтага — квартала на левом берегу реки, где теснились муниципальные дома, а из распахнутых дверей забегаловок доносились ругань и шум потасовок, которые нередко заканчивались беспорядочной пальбой. Здесь обитало отребье города — мелкие воришки, хакеры, наемные убийцы, шулеры всех мастей, контрабандисты и костоправы, промышляющие торговлей биозапчастями. Камеры и передающие антенны Эфора здесь были разбиты и варварски искорежены — магистрат уже махнул рукой и не тратился на замену.

Прежде Лука бывал здесь всего пару раз и, уж конечно, не под покровом ночи. Как-то раз Лука по поручению Йоаны битый час разыскивал здесь Кривую Несси: один из ее сыновей, Громила Вилли, угодил в крутой замес и, хотя врачи клиники постарались подштопать раны, рисковал отправиться к праотцам еще до захода солнца. Йоана написала адрес, но геолокатор бестолково моргал, замызганные, провонявшие тухлой рыбой проулки Хеллтага извивались и петляли, словно строились лишь для того, чтобы было сподручно уходить от погони и подкарауливать припозднившихся ротозеев, а нумерация не поддавалась никакой логике. Так что в тот раз он разыскал развеселую Несси лишь благодаря чистой случайности, когда зашел в один из грязных баров без вывески, чтобы попросить стакан воды.

В предрассветный час квартал стих и замер, точно провалившись в дурной похмельный сон. Ставни на окнах были крепко заперты, на улицах — ни души. Только облезлые бродячие коты шастали в придорожных канавах, среди куч отбросов и зловонных луж. Они пробирались по слабо освещенным улицам квартала, совершенно не представляя, что ждет за следующим поворотом. Время от времени Флик с тревогой бросал взгляд то на айдибрас, который выстраивал наиболее короткий и безопасный маршрут, то и дело сбиваясь и подвисая от самодельных глушилок, развешанных на каждом столбе, то на быстро светлеющее небо, похожее на грязную воду в тазу после стирки, с серыми опавшими хлопьями мыльной пены.

— Скорее! Сам-знай: смена-опоздай — мимо иди, деньги-забудь!

Лука нахмурился и ускорил шаг. Таблички на дверях, размером с ладонь, призывно нашептывали: «Руфь. Сны по заказу», «Доктор Ктос. Безболезненный уход», «Капли для волшебных сновидений», «ID-карта. Быстро. Без лишних вопросов». На углу обшарпанного здания болталась неоновая вывеска. Буквы вкривь и вкось, конструкция барахлит и потрескивает. «Отель Эльдорадо. Койка и завтрак».

Лука остановился: он узнал это место: сейчас в проулок, через три квартала направо, и они выйдут к Мосту висельников, а там уж до слома рукой подать. Он резко выдохнул, точно набираясь решимости перед тем, как сигануть в реку с обрыва.

— Слушай, дальше иди один. Я возвращаюсь.

— С ума сошел?

— Я айдибрас потерял.

— Да как так?! — глаза у Флика округлились. Даже ребенок знает: без идентификационного браслета ты, считай, никто, нелегал — не успеешь и десятка шагов сделать, как патрульный дрон засечет, выстрелит парализующим дротиком и вызовет летучий отряд.

— Сам-знай-нет. Может, слетел там, когда тяни-тащи тот придурок?

— Или на складе, — прошептал Флик, меняясь в лице.

— Нет, вряд ли. Там еще был.

Айдибрас на запястье Флика тихо пиликнул.

— Мать-волнуйся, где я, — нахмурился он. — Ну, выбор-нет, пошли назад.

— Нет. Я один. Ты беги, я догоню.

— Уверен? — во взгляде друга читалась тревога.

— Да. Я быстро, там-здесь!

Флик кивнул и вспорхнувшим воробьем нырнул в проулок. Лука проводил его тоскливым взглядом и развернулся. Пройдя пару кварталов, он заметил лениво покачивающийся над крышами дежурный дрон, достал из кармана айдибрас и убедился, что тот по-прежнему переведен в спящий режим. До истечения максимально разрешенного времени отсоединения от Эфора оставалось меньше часа. По пути Лука купил у лоточника пару лепешек и бутылку воды, всем сердцем надеясь, что застанет взломщика замков живым. Хоть и выглядел он доходягой, Лука на сломе уже не раз убеждался: жилистые кузнечики подчас оказывались выносливее, чем здоровяки с бычьей шеей.

Лука мечтал о брате все детство. Когда Йоана, покачивая головой, с улыбкой говорила про соседских детей, которые высыпали на улицу гурьбой: «И как ты их только различаешь? Ведь все на одно лицо, как близнецы», сердце Луки поднывало. Ему так хотелось бы тоже быть связанным с кем-то узами родства, чтобы чужие люди при встрече отмечали фамильное сходство. Впрочем, все это давно осталось в прошлом. Он привык быть один, сам по себе. Хотя он и дорожил дружбой с Фликом, все же это — другое. А теперь Лука знал, что навсегда связан с тем пареньком в подземелье— так крепко, как будто их заковали в наручники.

Убедившись, что его никто не видит, Лука юркнул в подземный лаз. Парень лежал там же, где он его оставил.

— Эй! Ты как, жив? — спросил он, подобравшись к нему.

Тот не откликнулся. Лука коснулся покрытого холодной испариной лба, а потом потянулся к шее, чтобы проверить пульс на сонной артерии. По кончикам пальцев побежали слабые электрические искры. Левое веко на лице парня дернулось. Лука инстинктивно отдернул руку.

— Ты это… держись, брат. Слышишь?

От густого, застоявшегося запаха крови Луку замутило. Сдерживая рвотные позывы, он стянул штормовку, уложил парня и волоком потащил к тайному лазу.

Приподняв крышку люка, он огляделся: закоулок был пуст. Отдышавшись, Лука подключился к Эфору и попытался вызвать неотложку, но айдибрас — обычное дело! — показывал, что все машины на вызовах, и время ожидания может растянуться до трех с половиной часов. «Уровень адреналина в крови повышен, чтобы справиться со стрессом, рекомендуем провести серию успокаивающих дыхательных упражнений», — с дежурной заботливостью произнес металлический голос в голове.

До смены на сломе оставалось около полутора часов — если поторопиться, есть шанс успеть проскочить в последних рядах, под осуждающим взглядом Шлака. Но тогда парня придется бросить прямо здесь, положившись на то, что он родился под счастливой звездой и его заметят сердобольные прохожие.

Но что-то подсказывало Луке, что паренек рискует не дотянуть до утра. Чертыхнувшись, он подхватил его под руки и взвалил на плечо. Несмотря на худобу, тот оказался довольно тяжелым — почему-то когда он тащил его в подземелье, то не заметил этого. Ничего, до клиники, где работает Йоана, всего с десяток кварталов.

Когда Лука перешагнул порог клиники, в глазах от напряжения и усталости плыли красные круги, а ноги предательски подкашивались. К счастью, Йоана была тут — она как раз закончила ночную смену и заносила в базу последние данные о поступивших пациентах. Увидев пошатывающегося Луку, который нес на плече бесчувственное тело, она нажала кнопку на пульте и вызвала дежурных санитаров. Когда ее взгляд упал на лицо раненого, она на миг остолбенела.

— Так… ты все мне расскажешь. Но не сейчас.

Парнишку уложили на каталку и увезли. Лука поймал себя на мысли, что никогда прежде не видел Йоану такой — строгой, предельно сосредоточенной, раздающей четкие распоряжения.

Ханна, медсестра клиники, проводила Луку в ординаторскую. Оставшись один, он со стоном повалился на прохладную колченогую кушетку. Смысла спешить на слом уже не было: он безбожно опоздал на смену, так что на его место наверняка уже взяли кого-то из оборванцев, что вечно толклись неподалеку в надежде на случайную подработку. Что ж, он сам виноват. Так что вместо того, чтобы запоздало сожалеть о глупом геройстве, стоит поспать хотя бы часок-другой. Где-то на границе яви и сна ему послышался далекий вой сирен и шум лопастей вертолета, но сил открыть глаза уже не было.

Глава 5

— Эй! Просыпайся! Да скорее же!

Одного взгляда на встревоженное лицо Ханны хватило, чтобы обрывки сна улетучились без следа. Ухватив его за руку, медсестра потащила Луку по больничному коридору, залитому безжизненным светом.

— Я сразу знала, что все это закончится плохо. Я предупреждала.

— Да что случилось-то?

Ханна сбивчиво рассказала, что Йоана внесла данные генетического анализа бродяги, которого он притащил, в базу. Не прошло и получаса, как больницу взяли в осаду полицейские машины, заблокировав все улицы в округе.

— В небе кружат вертолеты. Сирены воют. Я чуть с ума не сошла от страха. Наверняка он опасный преступник. Сбежал из тюрьмы. Из-за твоей несусветной глупости все мы подверглись огромному риску!

— Не говори ерунды, Ханна. Не мог же я просто бросить его там умирать?!

— Так или иначе, вам, молодой человек, предстоит серьезный разговор с начальником полиции.

Остановившись перед кабинетом главного врача клиники, Ханна нервозно одернула униформу и постучала. Из-за двери раздалось неразборчивое ругательство и надсадный кашель заядлого курильщика. Медсестра приоткрыла дверь и втолкнула Луку в проем.

В кабинете царил полумрак. В пятне рассеянного света от лампы в зеленом абажуре, стоявшей на массивном столе, Лука увидел крепко сложенного человека лет пятидесяти, совершенно лысого, но с кустистыми бровями, который вальяжно развалился в кожаном кресле. Вероятно, в молодости он имел грозный вид, но годы жизни в довольстве размягчили узлы мускулов, превратив их в сгустки жира. Смерив Луку цепким колючим взглядом, начальник полиции жестом указал ему подойти ближе. А сам неспешно вынул из внутреннего кармана футляр из красного дерева, достал толстую сигару и с наслаждением вдохнул ее аромат.

— Давно ждал повода раскурить ее. Два чертовых месяца. Мои ищейки сбились с ног, обшаривая каждый грязный закоулок, каждый зловонный подвал, каждый склад в доках. А ты, значит, разыскал его? Как же так вышло? — спросил он, неспешно раскуривая сигару.

Лука почувствовал, как желудок сжали стальные тиски. «Если бы он собирался упечь меня за решетку, то не церемонился бы — надел наручники и доставил на допрос в главное отделение, вот и все дела. А раз так, есть шанс выкрутиться», — лихорадочно соображал он.

— Я вообще не при делах, господин полицмейстер, — пробубнил он, понурившись. — Сдуру попал в переделку в Хеллтаге. Ну, повздорили чуток с местными ребятами, пришлось уносить ноги. Завернул в какой-то проулок, чтобы отдышаться… Услышал стон — и вот… Что ж мне оставалось? Даже если он беглый преступник…

— Преступник? — переспросил полицмейстер, прищурив левый глаз от струйки дыма.

Лука чертыхнулся про себя и судорожно сглотнул. «Включи голову, парень!»

— Ну, я не в курсе, кто этот чудик. Я-то его и знать не знаю. Просто подумал: с чего бы вдруг у ворот клиники собралась вся полиция города?

Усмехнувшись, начальник полиции забарабанил по столу короткими толстыми пальцами с отполированными ногтями. Дверь тихо скрипнула. Бросив недовольный взгляд, начальник полиции тут же спал с лица. Просияв подобострастной улыбкой, он бросился к высокому худому господину в сером костюме, с гладко зачесанными назад седыми волосами, чье лицо показалось Луке странно знакомым. В правой руке, затянутой в кожаную перчатку, незнакомец сжимал серебряный набалдашник трости.

— Итак, он здесь?

— Да, я распорядился оцепить квартал и приставить лучших бойцов к охране здания.

— Выражаю вам признательность от имени семьи.

Сияя, как начищенная бляха, полицмейстер слегка склонил голову, угодливо потирая потные руки.

— С вашего позволения, я должен лично проконтролировать ход операции.

— Разумеется. Благодарю вас.

Как только квадратная спина полицмейстера скрылась за дверью, высокий господин в сером издал сдавленный стон и, покачнувшись, прислонился к стене. Лука, который все так же стоял столбом, неловко переминаясь с ноги на ногу, тихо кашлянул. Незнакомец распрямился, как сжатая пружина.

— Что?… — он слегка прищурился, вглядываясь в его лицо в полумраке кабинета. — Как ты здесь оказался?

— Господин полицмейстер вызвал меня, чтобы я рассказал, как наткнулся на… Ну, на того парня.

— Так это ты его отыскал?.. Как твое имя?

— Лука Стойчев. И я — не какой-то там охотник за головами. Я просто увидел, что парню не дотянуть до утра, ну и приволок его сюда.

В сумраке бледное лицо незнакомца казалось смутным пятном, парящим в воздухе отдельно от тела.

— Ясно. Рассказывай, как все было.

Лука тяжело вздохнул.

— Как я уже сообщил господину полицмейстеру только что, я просто оказался в неудачное время в неудачном месте. В Хеллтаге не слишком приветливы к чужакам, знаете ли. Я удирал от тамошних ребят и случайно наткнулся в проулке на этого парня.

— Он говорил что-то?

— Да вроде нет, — Лука задумался. — Иногда бормотал что-то в бреду, но я не особо вслушивался.

Господин в сером, нахмурившись, медленно стянул перчатку с левой руки.

— Ты прикасался к нему?

— Что? Прикасался ли я? Ну понятное дело, прикасался! Мне так-то пришлось тащить его, как мешок с мукой, через полгорода! Возможно, следовало вызвать аэротакси, но, к сожалению, в кармане не завалялось лишних пяти марок, — вспылил Лука.

— И ты не заметил… ничего необычного?

— Если отбросить, что этого парня подстрелили как голубя, то ничего. Ровным счетом.

Незнакомец поднял глаза на Луку.

— За любую информацию о том, где находится этот юноша, было объявлено щедрое вознаграждение…

Лука отпрянул. Его лицо пылало.

— Спасибо, конечно, но я же не из-за денег. Просто… не мог же я бросить его там помирать, в самом-то деле!

Господин в сером холодно улыбнулся.

— Что ж, тогда возьми хотя бы мою карточку. Жизнь полна неожиданных поворотов.

Когда Лука машинально протянул руку, чтобы взять карту, и ненароком коснулся незнакомца, его сознание пронзила яркая, оглушающая вспышка. Он отдернул руку, как будто схватился за оголенный провод.

— Что… что, черт возьми, это было?

Незнакомец пожал плечами.

— Обычное статическое электричество. Разумеется, необходимо тщательно расследовать обстоятельства этого дела. Придется известить твоих родителей, что ты будешь отсутствовать несколько дней. Свяжись с матерью, я переговорю.

Лука почувствовал, как ноги стали ватными, а тревога, которая было отступила, вновь сжала горло.

— Ну, вообще-то она здесь, в клинике.

— Она нездорова?

— Нет, работает здесь. Медсестрой, — буркнул Лука. Запираться все равно было бессмысленно: когда в полиции за него возьмутся всерьез, первым делом просветят все родственные связи и социальные контакты.

— Что ж, в таком случае придется разыскать ее.

Господин в сером стремительно вышел. Лука перевернул вощеную карточку из плотной бумаги. Ни адреса, ни телефона — только имя, выдавленное серебряной вязью. Вольфганг Вагнер. Не может быть. «Ну и угораздило же тебя вляпаться, парень», — обреченно подумал Лука. ...