Семен Самсонов Тень

I

Едва показавшись из-за горы Кызогурезь, приветливо и гостеприимно заулыбалось солнце новому жителю Чебернюка.

— Здравствуй, Павел Егоров! С новым днем тебя! С новым местом! С новой работой!

— Здравствуй, здравствуй, солнце красное! Ты сюда в Чебернюк каждое утро приноси ясный день, а я каждое утро тебя встречать буду. Приходи, приноси добро и радость во всем. Раз-два, раз-два, раз-два!..

Стоит Паша посреди двора в одних плавках и усердно машет руками, занимается физзарядкой. Раз-два, раз-два!..

До армии он ни о какой зарядке и не думал, но служба приучила — и теперь каждое утро начинается с нее. Несколько кругов по двору и комплекс упражнений — а без этого и день не день.

«Где-то по оврагу укромное место надо присмотреть, подальше от людского глаза. Неудобно как-то на виду, — подумал он. — Особенно в такую горячую пору, как сейчас. Все спешат на работу, а ты бегаешь и скачешь как стригунок. Нет, так не пойдет, нехорошо».

Егоров днями приехал в Чебернюк. Вчера только привез сюда свои вещи, уместившиеся в двух чемоданах. В милиции дали старую железную кровать и маленький шкаф. Стол и стулья остались от прежнего хозяина. Так, можно сказать, обосновался на новом месте участковый инспектор Егоров.

Направление в деревню стало закономерным финалом его служебного прегрешения, совершенного в Ижевске. Как-то во время дежурства в районном отделе ему позвонила знакомая девушка Валя: попала, говорит, в трудное положение, помоги, если можешь. С ней Паша познакомился у товарища, отмечавшего день рождения. Миловидная, скромная девушка оказалась рядом за столом. И он оказывал ей всяческие знаки внимания и прямо-таки ошалел от радости, когда она предложила проводить ее домой. А когда позволила ему поцеловать себя, Паша вовсе голову потерял. Затем они встречались еще несколько раз — по ее же звонку. К себе приходить она не разрешила: опасалась, что кривотолки пойдут. А потом она надолго пропала. Паша уже и ждать отчаялся. И вот звонок: «Павлик, дорогой, нам надо срочно встретиться». Может, нужда пришла, может, был просто предлог — люди разные бывают. Но Паша был рад звонку, не особенно размышляя о его причине. Пригласил к себе. Пришла. Обеспокоенная, застенчиво опустив глаза, она негромко поведала, как ездила к больной матери и возвратилась на работу с опозданием. Как раз конец месяца, за дисциплиной следят строго. Нельзя ли написать бумагу, что ее вызывали в милицию. Она медленно подняла голову, и Паша погрузился в бездонную голубизну ее глаз, умоляющих, зовущих. Словно во сне он слышал шелестящий голос Вали: не сердись, никак не могла вырваться, вот только сейчас удалось. Поверь, теперь все будет по-другому, все... Даже всплакнула, как бы ища сочувствия. И Паша растаял. Выдал справку, что гражданка Тюлькина вызывалась в милицию как свидетель. Он как раз тогда вел дознание по делу мужчины, избившего свою жену. Валентина с благодарностью взяла справку и снова исчезла. А через некоторое время следователь прокуратуры Морозов попросил у Егорова объяснение: для чего Валентина Тюлькина тогда понадобилась милиции. Почувствовав неладное, Егоров рассказал все как было. А Валя, оказывается, привлекалась как свидетель по уголовному делу своего дружка. С бумажкой из милиции она сумела скрыться и даже пыталась оказать помощь преступнику. Вот почему Егоров был вынужден уехать из города.

Об этом Паша много думал, переживая случившееся. Он вспоминал отца, который также работал в милиции, и Паша чувствовал себя продолжателем его дела. Отец, Евдоким Петрович Егоров, некоторое время был учителем в школе, несмотря на то, что сам окончил только семилетку, а затем перешел в милицию. Служил старательно, ответственно и дослужился до капитанского звания, был назначен даже начальником районного отделения. До выхода на пенсию поработал в трех районах. Паша с малых лет понимал: работа отца нелегкая, требует много сил и времени, но почетная, уважаемая и необходимая народу.

Уже тогда Паша видел, как относятся к отцу люди. «Евдоким Петрович сказал, Евдоким Петрович разрешил». И по-иному быть не могло. Но такой авторитет стоил дорого: отец редко бывал дома, до позднего вечера, а иногда и ночами пропадал на работе. Не успевал толком ни поесть, ни отдохнуть.

Пашина мать так и не смогла привыкнуть к служебному режиму мужа, если это можно назвать режимом. Когда он задерживался уж слишком долго, она беспокоилась, места себе не находила — не случилось ли чего с ее Оддокимом (так она по-удмуртски называла отца), не разбежались ли вдруг задержанные милицией преступники да, не дай бог, не напали ли на начальника. Мать думала так потому, что подобное с Пашиным отцом действительно было. Как-то явился в милицию бывший зек, недавно вышедший по амнистии. Искал начальника, а того на месте не оказалось. Выследил и встретил капитана Егорова поздним вечером по дороге домой. Напасть хотел, но не смог, рука не поднялась. Поговорили. Оказалось, проиграл он в карты жизнь начальника милиции, вот и пришел исполнить приказ своих блатных дружков, соблюсти их бандитский закон. Сам все и поведал Егорову в ту ночь, сам предложил помочь задержать бандитов и выполнил обещанное. Отец потом рассказал обо всем дома, хотя не любил говорить о своей работе. Но случай-то особенный, не удержался и на всю жизнь напугал жену. Она и сыну не желала такой судьбы, но отец одобрял интерес сына к профессии милиционера. Паше с детства нравилась отцовская милицейская форма. Он с удовольствием рассматривал блестящие сапоги отца, скрипучую портупею, погоны с четырьмя маленькими звездочками. Фуражку же постоянно примерял перед зеркалом, часто просил отца:

— Папа, купи и мне такую.

— Подожди, вырастешь, тебе самому выдадут, сынок, — с улыбкой обещал отец.

— Если милиционером буду, тогда?

— Если милиционером, обязательно. Но прежде послужишь в армии, там фуражки такие же.

— Нет, там же пилотки, — обидчиво возражал Паша.

Отец терпеливо объяснял, что кроме пилоток в армии солдатам выдают и фуражки. И действительно, когда Паша попал в пограничные войска, ему часто казалось, что он, как и отец, милиционер. И фуражка у него была, и охрану нес, но другую, не сравнимую с отцовской.

Помнится, выезжая на проверку района, отец брал Пашу с собой. Как-то направились они вместе в деревню Порпи. Ехали на таратайке, в которую впрягали резвого вороного коня. Деревня стояла у леса, вдали от большой деревни. Кругом цвела черемуха, но лесная дорога еще не просохла, в низинах сплошная вода. Тихо кругом, красиво. Пашин отец вдруг остановил коня и стал на обочине что-то разглядывать. Это был след мотоцикла, четко отпечатавшийся на мокрой земле. След выходил из леса. Этот след привел их в конец деревни к большому дому с синими наличниками на окнах. Отец не торопясь привязал коня к воротам, подвесил ему торбу с овсом и только потом зашел в дом. Паша за ним. В доме, посредине комнаты, какая-то женщина сбивала масло. Увидев Пашиного отца, она испугалась, из-за шума ручной маслобойки, видимо, не слышала шагов. Она прекратила свое занятие, суетливо начала наводить порядок и заодно все пыталась задернуть шторку над кроватью и затолкать под нее стоящие на виду кирзовые сапоги. Когда ей это удалось, она косо взглянула на отца и спросила срывающимся голосом:

— Что так рано пожаловали, начальник?

— Какая это рань, если малыш твой не спит, — кивнул Егоров на прижавшегося к печке ребенка. — Это взрослый вроде бы еще не проснулся? — Капитан заглянул за штору и снова повернулся к маленькому мальчику:

— Ну, как, сладкая конфетка? Может, и нас угостишь, мой сынок наверняка тоже хочет попробовать.

Мальчик бросил зажатый в руке фантик, забрался на лавку у стола и потянулся к большой коробке. Оттуда взял целую горсть конфет в такой же обертке и протянул Паше. Паша, не решаясь брать, поднял глаза на отца, но тот мигнул: бери... Потом отец присел к столу, написал что-то в блокноте, вырвал исписанный листок и протянул Паше:

— Иди... нет, один ты не найдешь... Тебя как зовут, сынок? — обратился он к мальчику. — A-а, значит, Юра... Сбегайте-ка вы вдвоем к бригадиру. Знаешь ты его, Юра? Вот и хорошо. Передайте ему эту записку. И побыстрее бегите, а то он уйдет в поле.

Когда ребята выходили из дома, Паша услышал голос отца:

— Ты на самом деле спишь, Деньтэмов, или притворяешься? Давай-ка вставай лучше!

Когда вернулись в сопровождении бригадира, Деньтэмов был уже одет. Рядом с ним сидела испуганная жена. Наверное, отец объяснил им, почему так рано приехал. Потом Егоров поговорил с бригадиром и велел Деньтэмову собираться в дорогу. Услышав это, женщина заголосила, повторяя, что муж ее не виноват, это все те, которые вчера приезжали из города. И конфеты они привезли. И выпивали потом...

— Это выясним... А ты, Деньтэмов, обувай сапоги, ботинки не трогай, вот эти свои кирзовые сапоги и обувай.

Так Паша, сам еще не сознавая этого, участвовал в задержании грабителя магазина, которого они с отцом доставили в милицию. Уже потом он понял, почему отец разглядывал следы мотоцикла на обочине дороги. Рядом он искал следы тех самых сапог, в которых был во время ограбления Деньтэмов.

После ухода на пенсию Евдоким Егоров прожил недолго. Давно уже мучила его застарелая язва, вылечить которую так и не собрался, пока работал в милиции. На пенсии времени стало больше — лег на операцию. Прооперировали его нормально, но не только, видимо, язва подорвала его организм. Умер он внезапно и как-то странно. Паша тогда был в армии. Узнал обо всем по рассказам. В субботу Евдоким Егоров прямо с утра попросил жену истопить баню, в последний раз, говорит, хоть при дневном свете спокойно помыться. Сам ушел к знакомому рыбаку — в последний раз хотел ухи поесть. А рыбы не было: в половодье кто же ловит. Рыбак просил подождать немного — спадет вода, наловим, мол. А Евдоким Петрович рукой махнул и ушел. Не могу, говорит, ждать, нет у меня такой возможности, затем завернул к другу в пожарную, где успел недолго поработать уже пенсионером, поиграл в шахматы — не хочу, мол, в долгу оставаться, тебе я должен мат поставить. Вернувшись без рыбы, попросил жену налепить пельменей. После бани хорошенько поел. Много говорил, вспомнил свою прежнюю жизнь. Потом вдруг спросил у жены: «Как же будешь, Тоня, жить без меня?»

— Ты чего сегодня одно заладил: последний раз, последний день... Никто не знает, какой день его последний. Не сходи с ума, если хочешь выпить, и без того могу стопочку подать...

— Не надо. Лимит свой я уже исчерпал, все до донышка выпил.

— Ложкой вот дам лимит по лбу. Даст бог, поживем еще. Зачем на себя наговаривать худое?

...На похороны отца Пашу вызвали со службы телеграммой. Отец, действительно, как и говорил, умер в тот же вечер. На кладбище собралось все село. Сослуживцы-милиционеры несколькими залпами почтили память отца. Там же на кладбище, глотая слезы, Паша мысленно поклялся продолжить его дело. Вернувшись из армии, он поступил в милицию, начал учиться на юриста. Служба заставила его покинуть родное село Ягшур, перебраться в Ижевск.

Тут и произошла досадная оплошность, ставшая затем дисциплинарным проступком. Теперь Павел Егоров — участковый милиционер-инспектор в Чебернюке.

А может быть, так нужно для дела. Как говорят в различных инстанциях, потребовалось укрепить районную участковую службу. Может быть, и поэтому появился в Чебернюке новый инспектор.

Участок оказался не простым. Егоров принял нераскрытое и запутанное дело. Уже довольно давно исчезла из Чебернюка фельдшер Полина Зотова — молодая женщина, жена заведующего колхозной фермой. Прежний инспектор Дедюхин в поисках этой самой Зотовой случайно напал на след группы угонщиков легковых автомобилей и довел дело до суда. В результате он получил повышение — из участкового в начальники угрозыска района и третью звездочку на погоны. Как раз на его месте служит теперь участковым инспектором Егоров.

«Увидим, увидим, красно солнышко, какой день ты мне подарило сегодня, и что готовишь в дальнейшем, увидим... А сейчас ты доброе, ласковое... Оп-па, оп-па!..»

Егоров приседает, поднимает руки, выгибается.

Увидев прислоненную к столбу лопату, подошел, взял в руки, решил для разминки землю покидать. Посмотрел, где будет лучше, и только начал копать, как послышался скрип открываемых ворот и мужской голос:

— Можно ли к вам? Здравствуйте...

В воротах стоял невысокого роста, широкоплечий, с кудлатой черной бородой мужчина.

— Заходите, заходите... Случилось что-нибудь?

Егоров и сам не понял, почему он задал такой вопрос. Только сейчас размышлял о своей новой работе, думал о делах, которые уже есть и еще будут. Может быть, потому и спросил так профессионально настороженно. Здесь у него пока нет знакомых. Видимо, не без причины так рано пришел человек.

Утренний гость одной рукой погладил бороду и улыбнулся, показав металлические зубы:

— У меня ничего не случилось... Это вы спозаранку с лопатой в руках.

— A-а, лопата — это... просто других снарядов у меня еще нет. Попала вот под руки... — рассмеялся Егоров и поставил лопату на место.

— Извините, может, я ошибся, но говорят, что нашего участкового сюда, в дом Зотова, на квартиру определили...

— Правильно говорят. — Егоров стал быстро надевать брошенный на чурбак спортивный костюм, недовольный, что в таком виде начинает свою первую служебную встречу.

— Так он что, в доме?

— Кто?

— Участковый. Михаил Серапионович Дедюхин.

— Участковый теперь я. Михаила Серапионовича перевели в Лыстэм.

— В районе, значится?

— Да, он теперь в райотделе.

— Понятно. То-то смотрю, значится, лопата не его. И топорище вот это я для него делал. К воротам подошел, гляжу, видать, молодой зятек, с утра пораньше по хозяйству хлопочет.

Поняв, что мужик зашел к нему по ошибке, Павел перестал хмуриться, но что-то в поведении гостя, его внешности насторожило участкового, и он решил продолжить разговор.

— Это я место выбирал для турника.

— Турник? — сразу не понял гость. — A-а, для физкультуры, значит, для спорта.

— В армии занимался серьезно. А турник для утренней зарядки — привык уже. Если я правильно вас понял, Михаил Серапионович вам родней приходится, а мы с вами даже еще не познакомились. Егоров Павел.

— А я Комаров, Иван Комаров.

— Иван Комаров?

— Да, Комаров. А что тут удивительного?

— Нет, просто вспомнил... В армии товарищ мой был с такой фамилией.

— Интересно... Может, родственник мой, хотя фамилия такая часто встречается. Откуда он родом?

— Не помню уже... А сам вы здешний? Как по отчеству величать? — продолжал расспросы Егоров.

«И что он так меня расспрашивает? Ведь первый раз видит, — опасливо подумал Комаров. — А может, йок-хорей^[1], прямо волку в пасть попал. Может, знает уже что про меня. Хотя приехал только вчера, что он может знать...»

— Макарович я. Иван Макарович. — Ответил и посмотрел пристально, словно хотел в самую душу заглянуть.

— А я Павел Евдокимович. — Егорову показалось, что этот сверлящий взгляд таит в себе немало вопросов. — Значит, вы тесть Михаила Серапионовича?

— Разве я таким старым кажусь? — коротко усмехнулся гость. А потом в его карих глазах будто облака грозовые собрались. — Свояки мы с ним. Из одного корыта кормленные.

— Как это из одного корыта? — удивился Егоров и словам Комарова, и его взгляду.

— Жены наши — сестры. Значит, мы свояки. Поняли? Потому и — однокорытники. Так в народе говорят. Но Серапионович наш, видать, немного зазнается, даже не упредил, что передвигают его... Ну, ладно. Бог рассудит. Я человек маленький, башка у меня неважно варит. Всякая ерунда туда лезет... Удивился: переехал свояк и даже не попросил помочь. А тут еще новость — участкового из Уракова, то есть вас, сюда переводят. Теперь разобрался, спасибо. А то обидно показалось, вроде не чужие мы с ним. За что, думаю, немилость такая. Значит, свояк мой в гору пошел. Что же он теперь — начальник вместо Лаврова?

— Нет, Лавров, как и был, начальник райотдела, а Дедюхин теперь в уголовном розыске.

— Понял, понял, как не понять, — прищурился Комаров. — Стал, значится, толстым, как у нас говорят о больших начальниках.

— Да, он в уголовном розыске.

— В уголовном? Самый головной теперь, всему этому розыску голова.

— Да, начальником назначили.

— И розыск тот, как я понимаю, в милиции всей тоже головной, важный самый. Так ведь у вас?

— Может, и так...

Егоров понял, что Комаров расположен к долгому разговору, — и не стоять же им так во дворе, он пригласил в избу:

— Разносолов нет, но чаем угощу.

— Для знакомства, хорошего разговора годится и чай, — глаза Ивана просветлели. — Я ведь шел к свояку, думал в чем-нибудь подсобить. Руки у меня работящие, инструмент хороший. — Он похлопал по блестящему лезвию заткнутого за пояс топора. — У Зотова ведь сад большой. И как он запущен... И в огороде, смотрю, полный беспорядок. Да-а... Какое хозяйство забросил... — проговорил Комаров, глядя в сторону сада.

— Что-то вроде растет. Мне Парамон Степанович сад показывал, но бегло.

— Значится, Зотов приходил и показывал? — спросил хрипло Комаров.

— Да, приходил. Ключи от дома оставил, кое-что из вещей.

— Какие ему теперь вещи после такого горя... Куда делась бедная женщина — ума не приложить. Нового-то ничего неизвестно, Павел Евдокимович? Вы заниматься этим будете? — Комаров, суетливо поглядывая по сторонам, подошел к садовой калитке. — Зарядка по утрам — это хорошо, но вот куда бы силы приложить вместо зарядки, Павел Евдокимович. Яблоки у них — очень хороший сорт. Саженцы мои, Полина сама просила, очень уж по вкусу ей пришлись. И родятся хорошо, всегда целыми мешками яблоки собираем. Даже свинью подкармливаем. Излишки. А какие вкусные — во рту тают. Вот эти яблони, скоро плоды будут давать. Конечно, если руки, старанье... Полина сама очень любила заниматься садом. Так как, говорите, ее дело?

Егорову уже начал надоедать назойливый гость. Он обдумывал еще первый вопрос Комарова: правда ли, что уголовный розыск в милиции самый головной, большой? И в самом деле, как просто, оказывается, можно объяснить эти слова — уголовный розыск, уголовное дело, уголовное законодательство, уголовно-процессуальное право. Во время учебы в школе милиции он привык к этим специальным терминам и не задумывался об их значении, понимая их по сути. Но, видимо, нужно уметь объяснить все то, что содержится в этих понятиях, простым и ясным языком, найти подходящее сравнение, как это сделал для себя Комаров. Именно такие слова искал Егоров, чтобы рассказать об уголовном розыске, а его собеседник интересуется уже делом Полины, да и то, наверное, в связи с садом. Ему непременно нужно знать: надолго ли здесь обосновался милиционер и намерен ли он заниматься садом.

«Так, яблони в саду его, сам сажал и беспокоится теперь, как они, не захиреют ли? Кто за садом ухаживать будет? А хозяйка сада, жена Зотова, говорят, пропала, потерялась. Ее искать надо, а как искать, где? Моя это теперь работа. Раньше-то этим, видимо, прокурор занимался и свояк Комарова Дедюхин. Ну вот, кое-что и проясняется. В райотделе ничего толком и сказать не успели. А вообще семейное дело — темный лес: ссорятся, мирятся, разводятся, сходятся снова. Недаром говорят: «Муж и жена — одна сатана». Грубовато, но в общем-то верно. Но почему все-таки Комаров так волнуется? Какие у него дела с Зотовым и его пропавшей женой, кроме сада? Может, яблони собирается обратно пересаживать себе?» — так молча размышлял Егоров, даже не слушая, о чем говорит ему Комаров.

Но его молчание, как видно, не обижало последнего. Он и не ждал ответов на свои вопросы и, казалось, задавал их больше для себя, мыслил вслух, развивал таким образом содержание беседы, выстраивал ее направление.

— Заходите в дом, Иван Макарович, за чаем поговорим, — распахнув дверь в сени, Егоров пропустил гостя вперед.

Комната, в которую вошли мужчины, носила следы самого первого освоения ее новым хозяином. Стоящая у двери кровать застелена зеленым шерстяным одеялом, на котором попросту, без накидки, как это принято в гостиницах, положена подушка.

Стол накрыт газетами. На стуле около стола висит милицейский китель. У окна на скамейке — раскрытый чемодан. В нем беспорядочно сложенная одежда. Егоров ночевал здесь в первый раз. Утром он достал спортивный костюм со дна чемодана, переворошив его содержимое. Но не только это отметил про себя Комаров. Егоров, как видно, вчера или уже «обмывал» квартиру, или угощал провожающих... За перегородкой на столе неубранная посуда, пустые бутылки, остатки еды. Отодвинув все это в сторону, Егоров поставил на освободившееся место электрическую плитку, а на нее зеленый чайник с водой.

— Есть и газовая плитка, но баллона нет. Приходится пока так стряпать, — объяснил Егоров.

— К баллону хозяйка нужна, — рассмеялся Комаров. — Помоложе да порасторопнее...

— Невеста еще на вершине елки сидит, как говорят, отсюда не видно... Вот с учебой разделаюсь, тогда подумаю...

— Учитесь-то по своему делу или вообще? — уточнил Комаров, придвинувшись к столу и кладя на него локти. — В университете или в самой академии?

— Какая еще академия? По своему же делу — в Харьковской школе милиции. Два года осталось.

— Время пройдет быстро, не заметишь как. А без жены, йок-хорей, хорошего мало. Но а если повезет — тогда совсем отлично. Будет рядом верный человек, во всем помощник. Хотя бес их поймет, этих баб... У Зотова вот Полина с образованием, умная была, а жили не дружно, частенько баталии между ними проходили крупные, помалу постоянно велась гражданская война, йок-хорей. Теперь вот она или в бегах, или пропала...

— Значит, воевали, говорите. — Егоров, заинтересованно глядя на Комарова, пересел напротив него и тоже облокотился.

— Да, неважно жили, как кошка с собакой, те иногда еще ладят меж собой. Но я, значится, это говорю к слову, без умысла, в милиции это известно. И Парамон это признавал — его же долго таскали. И Серапионыч разбирался. Если сейчас он стал главным в уголовном, значится, еще придется разбираться — женщину-то не нашли еще, стало быть, и дело не закрыто. Так ведь у вас это называется? Да еще уголовное ли, головное ли там...

— А занятно вы мыслите «уголовный — головной»... — улыбнулся Егоров. — Впрочем, вы близки к истине: в старых юридических книгах говорится, что виноватый в уголовном преступлении сам подлежит смертной казни, то есть должен лишиться головы. И современные законы иногда предусматривают такое наказание.

— Наверное, так и надо. Посягнул на жизнь человека — сам отвечай, иначе все пойдет наперекосяк. Народу-то сколько кругом, есть и лихие люди, что говорить. И Полина не просто так пропала. Может, в городе пришлось встретиться с одним из таких вот лихих. Женщина она красивая, для многих приманка, но с норовом. Может, за норов и поплатилась, кто знает... Вот тебе и уголовное дело. Долго ли умеючи!

— Думаете, так могло произойти, — заинтересовался Павел, уже профессионально захваченный разговором.

— Да ничего я не думаю, просто говорю, что могло быть. Жалею Полину, удивляюсь, что до сих пор все тянется. Если что не так сказал, виноват, но переживаю, честно. А может, известно что, скажите уж, не томите?

Комаров на мгновение поднял взгляд и в упор поглядел на Егорова, внимательно и остро.

— Пока новостей нет, ищем, Иван Макарович. У вас, может, еще какие соображения по этому делу есть? Поделитесь, мне это нужно.

— Смотри-ка, уж не вздумали вы меня привлечь? Или я, сам того не замечая, как у вас говорят, уже начал расследование.

— Все может быть... А вы подали хорошую мысль. Мне, Иван Макарович, помощники очень будут нужны. Особенно здесь, на новом месте. К тому же вы, как видно, не совсем посторонний для милиции человек.

— Как так? — вздохнул Комаров.

— О свояке вашем говорю. С такой родней волей-неволей начнешь в дела милицейские вникать. Ну а потом, помогать нам должен каждый. Это даже узаконено, да и по совести правильно будет. Так что подумайте. А сейчас чай пить пора. Крышка-то у чайника почти летает.

Так неожиданно начал свой первый служебный день на новом месте участковый Егоров.

II

И куда это он так быстро идет после чаепития с Комаровым? Сам пока не знает, хотя нужно зайти в сельсовет познакомиться со списками ОПОП (общественный пункт охраны порядка), встретиться с людьми, поговорить, узнать, чем занимаются. Такая организация, судя по документам, оставленным Дедюхиным, здесь должна быть. Хотя, если разобраться, кто может быть в этом списке? Егоров вспомнил, как перед назначением его и Дедюхина вызвал к себе начальник райотдела Лавров. Тогда тоже зашел разговор про общественные пункты охраны порядка. И тогда еще засомневался Егоров в подлинности списка. Услышав это, майор целую лекцию им с Дедюхиным прочитал о необходимости привлечения общественности. Но в общем разговор получился полезный для Егорова.

Майор тогда объяснил, что при каждом сельсовете обязательно должен быть ОПОП. Любой из нас, работников милиции, а особенно участковый — это воин на своем месте, даже если он один. «Хотя и говорят, что один в поле не воин, мы — воины всегда, в любом количестве, даже в одиночку. Мы поставлены охранять общественный порядок, советских людей, всех вместе и каждого в отдельности, их жизнь, честь, достоинство, имущество. И не только охранять наша задача, но и воспитывать, а проще — лечить души людские, чтобы не прививались в них такие социальные болезни, как воровство, хулиганство, алкоголизм, наркомания, чтобы жил человек чистым и красивым».

Даже Чехова вспомнил начальник райотдела в своем искреннем желании быть понятым. И добавил, что такое возможно, если безупречным будет, в первую очередь, сам милиционер...

Слушая майора, Егоров вдруг подумал, что, не дай, как говорят, бог, вспомнит начальник райотдела о фиктивной справке, которую Павел по доброте душевной выдал в Ижевске Вале... От этой мысли его бросило в жар. А ведь именно так может закончиться беседа — не случайно так много говорится о долге милицейского работника, его моральных качествах. Это и есть основа в успешной деятельности участкового инспектора, его профилактической работы с населением. Участковый должен уметь анализировать, сопоставлять, чувствовать, наконец, ситуацию. «Предотвращение правонарушения даже важнее, чем его раскрытие. А для этого, — особо подчеркнул майор, — вокруг участкового должен быть народ, общественные помощники. Надо создавать общественный совет. Вот с этого и начинай на новом месте. Работай больше с людьми».

— И для людей, — усмехнулся Дедюхин.

— Ты не усмехайся, Михаил Серапионович, дело говоришь, серьезно к этому и относись, — Лавров остановился перед Дедюхиным и погрозил пальцем. — Я в этом твердо убежден: именно для людей! И тебе так говорил, и молодому нашему товарищу Егорову это же говорю: для людей! На бывший твой участок он идет, Михаил Серапионович, ты и помоги, введи в курс...

— Обязательно. Егоров сейчас как раз туда едет. Обоснуется, а потом и я подъеду. Помогу разобраться, спланировать важнейшее, ОПОП создать...

Вот после такого разговора в райотделе и направился Егоров в Чебернюк, однако никаких разъяснений он не получил по делу Зотовой, по ходу ее розыска. Уже больше года, как она исчезла. Что может новый человек, когда Дедюхин, сам выходец из района, ничего не смог? А раз перешел в уголовный розыск, вот пусть и продолжает сам разыскивать — это теперь его главная забота.

Именно так вначале думал Егоров, когда узнал об исчезновении Зотовой. А теперь появилось это письмо. В полевой сумке оно. Подбросили на подоконник. На конверте написано: новому участковому инспектору Чебернюка. Фамилия не написана, просто — «новому участковому» и все. С удивлением взял конверт Егоров. Вскрыл, прочел об исчезновении Полины Зотовой, о том, что милиция напрасно ищет, время тратит, ее в живых уже нет, убита она... Если был бы жив человек, то за такой долгий срок наверняка что-нибудь о нем стало бы известно. А то поискали немного, не нашли и вроде бы успокоились. И муж не очень-то горюет, как видно. Другой бы с ног сбился в поисках, а этот живет не тужит, будто ничего и не случилось вовсе. Наверняка знает, в чем дело, а может, и сам руку приложил, а чтобы быть подальше от греха — сменил жилье. Кто же просто так бросит новый дом и переедет в старый? Угрызение совести покоя не дает, место, видимо, напоминает о чем-то страшном, или душа по бывшей жене болит, видение ее является. Иначе почему же съехал Зотов? А начальство покрывает все это дело, выгораживает виноватого. И прежний участковый Дедюхин, и председатель сельсовета Савин и Петухов — председатель колхоза. А почему? Да потому, что все они одной веревочкой связаны, у всех рыльце в пуху, как-никак вместе тут кашеварили, дела делали, а свидетелей никому не нужно. Какие дела, какие связи, почему свидетель? Ничего не понятно, и разъяснения в письме никакого нет. Только приписка в конце: читаем в газетах и книгах, смотрим по телевизору, как в других местах милиция работает, как преступления раскрывает. Только у нас в Чебернюке не так. Преступники живут спокойно и привольно, а милиция наша местная и в ус не дует, на все глаза закрывает. Может, ты, новый работник, подумаешь, как делу помочь, сумеешь порядок навести, как того закон требует? Прямо так и написано, такое обращение к нему в письме. Чувствуется, кто-то решил высказать наболевшее, сказать новому человеку все, что думает о событиях, в которых предстоит разобраться, и людях, среди которых жить и работать. Жаль только, имени своего не указал...

Получив это письмо, Паша часто вспоминал о нем, размышляя, почему же в райотделе почти ничего не сказали о деле Полины Зотовой? Как продвигается расследование? Что еще не ясно, как работать дальше? Рекомендовали установить тесный контакт с народом, опираться на общественность. Хороший инспектор на участке должен представлять все службы милиции — и уголовный розыск, к ОБХСС, и ГАИ. Именно это имел в виду майор, именно с этих позиций и обращается к нему в письме анонимный автор. А он, соответствует ли он таким высоким меркам? Пока Паша не мог положительно ответить на заданный себе же вопрос. Он еще ничего не знает по делу Зотовой, хотя встреча и разговор с Комаровым насторожили, что-то показалось Паше неискренним в заинтересованной назойливости Комарова, его многословии, торопливости, с которой он объяснял, как, что и почему все произошло, в желании создать у нового участкового определенное мнение, как бы сформировать его. И намеки о частых скандалах в семье Зотовых, которые вполне могли явиться причиной то ли ухода Полины из дома, то ли даже ее убийства. И тут же предположения о поведении Зотовой в городе, что тоже могло привести к несчастью...

Да и сам Зотов держится неестественно как-то, скованно, словно сориентироваться хочет, как вести себя дальше. Одним из первых пришел к Паше, вроде ключи передать, а больше присмотреться к новому человеку. Так, по крайней мере, показалось Егорову во время этой встречи. И свой резон у него был — сразу объявиться, дать понять, что ни скрываться, ни бояться ему нечего, нет за ним никакого греха...

В письме же неизвестный автор именно в этом и сомневается, прямо говорит, что без Зотова не обошлось. Непросто это. Но почему же ничего не объяснили в районе?

Сказали только «дежурные» слова, что нужно, мол, знакомиться с людьми, искать возможности сближения, завоевывать доверие. Он это и так понимает. Присматривается, старается найти общий язык. Вот, например, Комаров много уже наговорил. К его речам нужно отнестись осторожно, вдумчиво. А Зотов, тот больше отмалчивается. Его разговорить нужно незаметно и естественно, начать не сразу, издалека. Это Егоров уже понимал, когда продумывал, каким может быть их первое знакомство. Может, начать с ключа от квартиры, поговорить о пустяках, о саде, например.

Размышления шагавшего по улице Павла прервал звук работающего мотоциклетного мотора. Егоров осмотрелся и увидел, как черноволосый кудрявый мужчина усаживается в седло. Вот он крутнул ручку газа, двигатель взревел, и мотоцикл рванулся вперед и скоро пропал за поворотом, оставив за собой синеватое облако отработанных газов. Вышедшая на крыльцо женщина в белом халате посмотрела вслед мотоциклу, потом резко повернулась и открыла дверь. Перед тем, как войти в дом, она обернулась, махнула рукой, и Егоров услышал:

— Давай, проваливай. Лучше видеть твой затылок, чем лицо.

Егоров осмотрел дом и увидел у входа дощечку с красным крестом и надписью «Медпункт». «Э-э, так вот кто провожал мотоциклиста, кто-то из медпункта, может быть, даже новый фельдшер, заменивший Полину Зотову. Хотя откуда ему взяться? Еще не известно, где Зотова. Значит, эта женщина работала вместе с Полиной. А кого же она так нелюбезно проводила? О больном так не говорят. Знакомый, наверно. А может, муж...»

Почти бессознательно Егоров повернул к медпункту. Только оказавшись перед дверью, он придумал, как себя вести. Нашел предлог — нужно показать левый глаз, как-то вбок растет ресница, вроде бы беспокоит веко. Начнет он с этого, а потом, возможно, удастся узнать что-нибудь о Зотовой.

— Можно к вам? Здравствуйте! — проговорил он, входя. — Что-то пустовато у вас.

— Время такое — с девяти утра до шести вечера перерыв, — послышался голос из-за перегородки.

— Как перерыв? — не понял Егоров. Штора на дверях отодвинулась, и показалась льняная головка. Кругленькое лицо с пухлыми щечками вдруг зарумянилось, блеснули голубые глаза.

— Э-э, оказывается, незнакомый человек. Вот почему не знаете наш рабочий распорядок, — мелодичным голосом проговорила девушка в белом халате. — Летом мы работаем утром с шести до девяти и вечером так же. А, может, вы не лечиться, другие у вас дела, — спросила девушка, увидев милицейскую форму Егорова.

— Ну, болезнь у меня пустяковая — ресницу вот выдернуть надо, моргать мешает, — улыбнулся Егоров.

— Начнем с ресницы, а закончим протоколом?

— Почему протоколом? Каким протоколом? — удивился Егоров.

— А таким, милицейским... Вы наверняка наш новый инспектор. Как же, наслышаны.

Егоров удивился еще раз. Видимо, новости здесь распространяются быстро, очень быстро. Человек только появился, а о нем уже знают. Конечно, форма помогает определить, кто перед тобой, но все-таки. Кто-то успел уже о нем рассказать, обрисовать внешность, выдать, как говорят в уголовном розыске, словесный портрет.

— Ну что ж, предположим, инспектор, но разве инспектор не может заболеть?

— Может, конечно, как и все люди. Но по глазам я не специалист, тем более когда ресница беспокоит.

— Но у меня она действительно растет куда-то вбок, посмотрите, — с улыбкой настаивал Егоров.

— Что я понимаю. У нас «глазник» в декретном отпуске. Нет ее сейчас.

— Да тут дело-то простое. Вырвать ресницу и все, посмотрите!

— А вы не шутите?

— Нет, конечно.

— А что же все смеетесь?

— Ладно, не буду. Сам я из Ягшура, с севера. А здесь выговор у местных иной немного. Слушаю вас и невольно посмеиваюсь, извините. Привыкну скоро. Разрешите представиться — Павел Егоров.

— А меня Лизой зовут. Фамилия Милосердова, медсестра. Если доверите — посмотрю вашу покривившуюся ресницу. Заходите сюда, садитесь.

Егоров повесил фуражку на гвоздь, торчащий в стене, причесался перед зеркалом и сел на табуретку у окна.

Лиза с пинцетом в руках наклонилась, внимательно всматриваясь.

«Хоть бы нашла она эту ресницу, — думал Егоров, — а то обидится еще, решит, что разыгрываю».

— Ага, вижу. Действительно, как-то в сторону направлена, касается глаза, — сказала Лиза и легким движением пинцета выдернула упрямый волосок. — Вот и все. Откройте глаз, закройте. Не мешает теперь?

Егоров истово моргал, старался.

— Все хорошо, спасибо, большое спасибо, Елизавета Батьковна.

— Не Батьковна, а Игнатьевна. Но зовите меня просто Лиза, так привычнее. Хотя вы вот молодой совсем, а, наверное, привыкли, что называют вас, должность уважая, Павел Евдокимович.

— Ого! Откуда вы знаете? — напрямик спросил Егоров.

— Дядя Иван сказал.

— Какой дядя Иван?

— Комаров.

— А вы, что же, с ним обо мне говорили? Что за причина?

— Так причина у нас с ним одна — Полина Николаевна. Мы здесь о ней постоянно думаем, ждем, надеемся. И он тоже.

— Ну, вы понятно, работали вместе, а ему-то что? Кто он ей? Что у них общего было?

— Ну вот, сразу и допрос. Кто да почему.

— Не допрос это. Просто знать хочу, понять.

— Да просто так интересуется. Вот и Леня, первый муж Полины, тоже беспокоится. Они хоть и разошлись, в хороших отношениях остались. Он жалеет ее, спрашивает постоянно, нет ли новостей каких. И сегодня был. Недавно только уехал.

— Так это он, на мотоцикле который?

— Вот именно... Я ведь сразу поняла, зачем вы пришли. Ресницы у вас растут как положено, а за Леней вы просто наблюдали, увидели, что сюда заходил, вот и пришли.

— Неправду говорите. Ни за кем я не наблюдал, не следил, а разговор этот вы сами и начали. Но, если откровенно, то о Зотовой я разузнать обязан, хотя сюда, в медпункт, пришел случайно. Вот как дело обстоит, уважаемая Елизавета Игнатьевна.

— Раз по имени-отчеству обращаетесь, значит, допрос начинаете? Я же просила звать меня просто Лизой.

— Ладно, условились. Я — Паша, ты — Лиза. Будем считать, что ты, Лиза, стала первой девушкой, с которой я встретился здесь в Чебернюке.

Мысль эта возникла у Павла неожиданно, и он, высказав ее, боялся, что Лиза не поймет, истолкует его слова по-другому. Но она не удивилась, видимо, считая вполне естественным проявленный молодым инспектором интерес к ней как к женщине.

— Так именно и прошу понять меня, — продолжал Павел, — а когда заговорим о деле, можешь не стесняться. Если очень надоем, смело выпроваживай, не обижусь. Хочу, чтобы тебе нравилось смотреть мне в лицо, а не в затылок... ...