Андрей Боцман Первый Паладин

По ТВ сегодня смотреть было совершенно нечего – как и вчера, как и триста ночей назад. Никита без остановки переключал каналы в VR-шлеме, то и дело замыкая круг фильмов и передач, словно изголодавшийся цифровой уроборос, тонущий в ватной паволоке бессонницы.

Каждую ночь, в любой день недели и время года, последние хрен знает сколько лет, по колониальным каналам показывали документалки и хроники о решающем штурме колониального ополчения Марсианских Фем, после которого остатки рептилоидов покинули Солнечную систему и Земля, наконец, была освобождена. За шестьдесят лет с окончания войны они были сняты во всех возможных ракурсах, пересказаны и восстановлены истории каждого участника тех событий с такой раздражающей точностью, что иногда, если быть внимательным, можно было увидеть на третьем плане победной сцены одной из картин деда Никиты – Ефрема Николаевича, бесследно сгинувшего тогда на красной планете, гордо позирующего на фоне стеклянных куполов марсианской столицы с плазмобоем наперевес. Большее отвращение вызывали только сопливые, призванные вызвать слезу, однотипные фильмы о героической гибели последних паладинов Заслона на Хадаре, второй планете Толимана, пожертвовавших собой в отчаянной попытке не допустить оккупационный флот рептилоидов к Земле. Утопая в бесконечном потоке нападающих ящеров, высокие фигуры в золоченых, хорошо узнаваемых штурмовых доспехах Ордена, размашисто и методично, с православным смирением, рассекали накатывающую массу врага, зеленая кровь лилась рекой – а бронепластины и забрало шлема у паладина всегда оставались безупречно чистыми. Вот так, по мнению режиссеров этих халтур, весь Орден и полег на посту – чистенько и не спеша.

Иногда в эфир пускали каналы из метрополии, но ночью это была практически всегда порнуха, а из-за новой моды на Земле на межвидовой секс между человеческими женщинами и рептилоидами-рабами, смотреть ее было до невозможности омерзительно.

Никита стащил с головы шлем и вновь оказался в сумраке стандартного одноместного жилого модуля погранзаставы Объединенных Колоний. На площади шестнадцати квадратных метров умещался платяной шкаф, рабочий стол с игровым голокубом, да кровать-полуторка у широкого окна, закрытого жалюзи. Не бог весть что, но все же лучше, чем всю жизнь в грязи горбатиться на рисовых плантациях Таира за мягкую перину и красивый вид на террасе колхозного дома на берегу одного из бесчисленных озер этой планеты-болота. То ли дело наш Угамар!

Никита опустил шлем на пол и осторожно, чтобы не разбудить растекшуюся конопатой щекой по подушке Агату, приоткрыл жалюзи. За куцей цепочкой приземистых ангаров и казарм заставы фантасмагорически светились теплицы агрогородка, а дальше, насколько хватало глаз, простирались бесконечные угамарские каменные пустоши. Планета – глиняный черепок, бедная водой и кислородом, почти без растительности и совсем без животных, болталась в пустоте вокруг своего маленького холодного красного солнца где-то на самой границе обитаемого сектора, таща на себе пять тысяч человек непостоянного населения.

Если кто-то когда-то посчитал что именно здесь из бесконечного мрака космоса к людским мирам вновь вернутся рептилоиды, то он определенно ошибся. За все восемьдесят лет в системе не появлялось ни одного корабля, кроме ежегодного корабля снабжения с периферийных колоний, а на поверхности планеты легкий ветерок из года в год перегонял песчаные барханы с одного холма на другой. Тихо, как в склепе, но Никиту это довольно долго вполне устраивало – служба на дальних заставах шла год за три, и за каких-нибудь десять лет можно было заработать себе на пенсию и маленькое шале на одной из планет Внутренней Цепи, поближе к Метрополии – говорят там в бутиках даже есть продукты и вещи с Земли. И хоть дни на дежурствах тянулись как жвачка – ночи помогала скрасить Агата и здоровый сон, но вот именно он вдруг куда-то подевался. И теперь тишина угнетала.

Никита встал с кровати и вышел в коридор жилой секции чтобы умыться. Что-то скопилось у него внутри за годы, проведенные здесь, он чувствовал, жизненная энергия собралась, сжалась в туго сдавленную пружину, но возможности распрямиться у нее уже не было. Он уже понимал, но все еще боялся признаться себе, что жизнь проходила мимо, иссушая его душу угамарскими песчаными ветрами, и ни шале, ни Агата, уже не могли исправить ситуацию. Казалось, он всю жизнь к чему-то готовился, но это что-то так и не произошло, и уже скорее всего не произойдет, и бессонница душила его этими вечными вопросами уже полгода, изо дня в день выгоняя в коридор умываться. ...