Annotation

Разбой и грабеж, бандитизм и вооруженный мятеж, егеря и монахи, разбойники и охотники, клады и неведомая ЕХ, рыцари и наемники, поджоги и наводнения, выдры и тыдры, коварные предатели и честные идиоты, высокие отношения и низкие цели.

Все как всегда, но как всегда - иначе

Плохие люди

Пролог

Глава 1. Раньше было лучше!

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Плохие люди

Пролог

Авторы благодарят:

Сергея Лактионова

Артема Андреевского

Максима Коннова

Алексея Травникова

Сергея Павлова

Художник Александр Пополднев

У всего на свете есть свое начало и завершение. Удачное или не очень. Хорошее или не очень. Доброе, а может и злое. Или препоганое, настолько, что дальше некуда. В одной повести все живут долго и счастливо, прерываясь лишь, чтобы обмакнуть репу в плошку с медом. А в другой покойников выносят как по расписанию. В общем, всякое бывает!

Об этой истории можно с достоверностью сказать две вещи.

Первая: началась она за некоторое время до того, как Красная Королева попала в бренный и непростой мир, сотворенный Пантократором в невыразимой милости Его. А поскольку никто в точности не знал тот день и тем более час, даже сама Хель (или Хелинда, Люнна… как ее там еще именовали… в общем, скажем честно и прямо — злобная кровавая стерва), то скажем более точно — за неделю до того, как Бьярн (которого тогда не называли Белым Рыцарем, а все больше «залупочесом» и «старым дрочилой») встал против множества врагов в стенах собора святой Пайперии. По итогам коего столкновения, кончившегося победой (весьма кровавой, брызги с потолка смывали), решил, что умирать рано, но жил как-то неправильно, и вообще черти в аду для него личный котел уже полировать устали.

А вторая: хоть жмуров по ходу событий, как и положено в непростые времена, закопали столько, что иной погост мог и треснуть, началось все очень даже просто. Можно сказать — обыденно и скучно, то есть с воплей, мордобоя и женщин.

Глава 1. Раньше было лучше!

— Вали отсюда, сучий потрох, да поживее!

Крик оглушил, сбил с толку. Бертран успел только вытаращиться, да нелепо раззявить рот, как на него выплеснулось ведро помоев.

Парень шагнул назад, запнулся, упал с крыльца, чувствуя хруст. «Лишь бы кусты, а не кости!»

— Ты чего себе надумал, сволота поганая⁈

Мать Корин, старая Ганне, верещала недоколотой свиньей. За черноротой родительницей мелькала сама Корин, бледная, испуганная… До невозможности красивая даже сейчас!

Бертран, лежа на спине, пытался встать. Под руки попадались какие-то склизкие корки, что-то липкое и тягучее… Ноги скользили по мокрой земле и основательно размешанному навозу.

— Ползи отсюда, выродок! Кровиночку мою попортить хотел!

Пустое ведро полетело в голову с точностью и силой камня из требушета. Бертран увернулся в последний миг, проехался лицом все по тому же гадкому.

— Мама! — истошно закричала Корин. — Ты что делаешь⁈

— Хайло заткни, блядина порченая! — заорала мать и осеклась, поняв, что слишком громко вопит. Могут услышать, а услышав, поверить. Никто потом замуж не возьмет! И все из-за этой мерзости, что в помоях сейчас плещется!

Бертран рыцарских романов не читал (да и вообще никаких не читал, поскольку грамотой владел плохо и из всего множества сочетаний букв, умел лишь криво-косо накарябать палочкой на песке свое имя), да и вообще чуждался воинских добродетелей, будучи человеком мягким и незлобивым. И потому даже мысли не возникло, что он должен остаться с дамой сердца и защищать ее всяческими способами. Не пытаясь глянуть, что происходит за спиной, рванулся в сторону гигантским червяком. Туда, где Бертран миг назад лежал, в землю вонзились вилы. Рога деревянные, железом окованы. Хорошие вилы. Насквозь не проткнут, но все ребра переломают… Ганне действовала своим орудием с точностью и сноровкой пехотинца-ветерана, так что незадачливый любовник имел хорошие шансы недосчитаться какой-нибудь части тела.

— Берти!.. — отчаянно пискнула девушка.

Но кавалер, не дожидаясь следующего удара, собрав всю ловкость и остатки сил, юркнул в бокаж, заросли можжевельника, растущие вместо забора. Кусты росли плотно и колюче, но кое-как продраться можно было. Бертран, оставляя на колючках обрывки одежды и клочки кожи, почти успел спрятаться.

Крепкие пальцы ухватили за левую ногу, потащили из-под кустов, словно глиста из задницы. Бертран, не глядя, двинул правой. Рука Ганне разжалась, тетка отлетела в сторону, шумно грохнулась на объемный зад. Завопила, как сигнальный рог в замке:

— Ой, убил паскудник! Убил!..

— Мама! — снова завопила Корин.

Бертран, воспользовавшись замешательством, выбрался из-под коварных кустов, и в три прыжка оказался у ворот. Прыжки выходили корявыми — словно бы Ганне передавила какое сухожилие. Но в любом случае, последние пару шагов, и все, выбрался!

Бросив последний взгляд на Корин, упавшую на колени рядом с поверженной Ганне, Бертран, нелепо припадающей на ногу трусцой, понесся по улице. Не хватало еще, чтобы набежал народ с дрекольем и топорами. Кто поверит, что всего лишь на свидание позвать хотел?..

Бежать становилось сложнее. Тяжесть внутри все прибавлялась. Казалось, на спину взвалили мешок с брюквой, то и дело ее добавляя.

Бертран перешел на быстрый шаг, потом на обычный, а потом и вовсе поплелся как старый больной дед.

Что дальше⁈ Что⁈ Непонятно, но точно, ничего хорошего! Утром Ганне поднимет вой до небес. Она Бертрана никогда не переносила. Еще с детства. Поднимет вой, насочиняет всякого. А Корин подтвердит. Обязательно, подтвердит! Она матушку свою, злобную тварь, что по неведомой случайности, ее родила, любит. И боится. И поэтому всему кивать будет, чтобы та сука не выдумала! Скажут, лез сначильничать. А то и вовсе, хотел обеих зарезать, и над трупами надругаться по-городскому, пока не остыли.

Берти остановился, схватился за забор, чтобы не упасть — сердце колотилось как бешеное, того и гляди, проломит ребра, да заскачет по дороге. В глазах потемнело. Парень со стоном сполз по забору, пересчитав каждую сучковатую ветку спиной.

Все, жизнь кончилась. Вернее, кончится днем — пока Ганне до всех докричится, пока староста седыми бровями поморщит, пока отец рукой не махнет, забирай, общество, нерадивого сына, забирай! Старший порченным оказался, а младший не лучше!

Сердце чуть замедлилось. Берти задышал, тяжело, со всхлипами и присвистом, как после тяжелой болезни.

Ко двору проклятущего сиятельного рыцаря? Вот он порадуется беглецу из Суры! Обнимет, к сердцу прижмет! Потом, правда, скорее всего, медведям скормит. Или посадит в каменный мешок. Сиди, фригольдер из Суры. Сиди, пока жопа не отгниет.

Не любит рыцарь Райс жителей Суры ни в каком виде! Кроме мертвого.

В город? В Таилис? Нищенствовать, а потом сдохнуть в канаве? Кому он там нужен, ничего не умеющий, ничего не знающий… Разумников, что умеют коровам хвосты крутить, там своих хватает. Был бы Танци живой, можно было бы попытаться просквозить в стенолазы — высоты Бертран не боялся. Но Танци, плюнув за честную работу, подался на войну. И где-то там получил копье в бок. Или в глаз. Или не получил — никто точно не знал. Пропал человек, и нету его.

К монахам? К негодяям, что душат несчастную Суру, требуя ежегодную дань? Надо же, при Добром Императоре село подарило монастырю два воза турнепса и дюжину коз. Это когда было! Взяли в привычку, сволочи… Нет, человеку из Суры не место среди монахов! Со свету сживут!

Ему вообще нигде места нет. Куда ни сунься, везде смерть. Еще и помучаться придется…

Нет! К бесам все! К бесам!

Бертран подскочил, чуть не упал — снова пришлось хвататься за спасительный забор. Широко зашагал, упрямо глядя вперед, морщась от боли в ноге. Хватит! Он устал от всего этого! От всего!

Пройдя несколько дворов, и оказавшись у приоткрытой калитки, парень воровато оглянулся. Ситу уехал в Таилис, дом пустой.

Захотелось вдруг сунуть паклю в дровяник, ударить кресалом… Хоть и начало весны, а все уже сухое — безжалостное солнце выжарило всю воду. Бертран укусил себя за кисть, прогоняя дурные мысли. Ситу один из немногих в Суре хороших людей. Ни к чему оставлять у хорошего человека плохую память о себе. Кроме того, поджигателей всем миром ищут, а найдя — поступают как с конокрадами, то есть лучины в задницу забивают. Хорошо, если по одной, а если сразу связкой-фашиной? И поперек?

Не, жечь не стоит. Но веревки-то Ситу не хватится, по крайней мере, сразу.

Бертран распутал дрожащими пальцами туго затянутые узлы, споро сбухтовал — не забылись уроки бедняги Танци, повесил на плечо.

Выйдя со двора, прикрыл калитку, опустил, перегнувшись, задвижку на оси из сучка — плохо быть хорошим человеком, нет денег даже на ржавый гвоздик. В деревне уже орали на всяческие голоса. Бабы подвывали, будто кого хоронили, в голосах мужиков звенела искренняя, чистая радость от грядущей возможности дать кому-то в рыло, чтоб со всей молодецкой силушкой, до кровавой юшки, колотых зубов и прочей удали. И ничего тебе за это не будет от обчества, кроме почета и уважения!

После того, как важное решение было принято, Берти почувствовал себя куда лучше. Правильно говорят, что ожидание хуже всего.

Криво усмехнувшись, он закинул веревку на плечо и направился к реке. Хорошая шутка выйдет напоследок! Навсегда запомнят!

Бертран, задрав подбородок, шел не оглядываясь. Не на что смотреть! Все и так известно до кирпичика, до камешка! Как все стояло при его рождении, так нового и не возникло ничего. Все только ветшает, рушится и ломается…

Раньше было лучше!

Обычно, когда такое заявляют старики, слушатели переглядываются, хмыкают понимающе и подмигивают друг дружке. Оно и понятно, ведь раньше и вода была мокрее, и трава зеленее, и хер стоял крепче. Ну… по крайней мере дольше.

Но когда разговор касался прошлого деревни, глупо было не согласиться. Все ж перед глазами! Любой мог увидеть, а недоверчивые, еще и руками потрогать. Вон, стоят памятники прошлому благополучию, камни мхом обрастают, бревна трухлявеют.

Лет сорок назад, то бишь, при дедах-прадедах, деревня жила хорошо, можно сказать, отлично. Прадеды, когда-то пришедшие в эти края с далекого и промозглого севера, поселились очень удачно. Единственная долина меж бессчетных холмов, плодородная почва, чистая вода в неширокой, но рыбной реке, хорошая охота в окрестных лесах…

И монастырь святого Було в полутора лигах. Церковники на незваных гостей посматривали искоса, но притерпелись, чай, покровитель обязывал. Да и честные земледельцы, не крепостные.

Селянам же такое соседство оказалось полезным до невозможности. Оседлав один из трактов, ведущих к столь значимому месту, бывшие северяне не растерялись. Словно грибы после теплого осеннего дождя, выросли разномастные постоялые дворы — публика ведь разная, у кого и медяка лишнего нет, а из кого золото сыпется, даже трясти не приходится. Гостей надо кормить, и тут же за холмами — чтобы вонь не несло — появились свинарники и коровники. Паломники бывают всякими, в основном, конечно, люди приличные, чтобы там о Було не болтали, намекая, что просто так на двери не вешаются, и добирались сюда отнюдь не для блуда. Но охраняли людей, стремящихся прикоснуться к Высокому, люди, изрядно любящие прикасаться к Низкому. И не только прикасаться. Без пары-тройки борделей не обойтись!

Еще бы немного, десять-двадцать лет, и у села были все возможности стать городком. А поскольку ни одного наглого бонома в округе не имелось, один лишь сиятельный рыцарь, да и тот захудалый — куры лапами загребут, там и статус вольного города просматривался в тумане грядущего.

Но человек предполагает, а судьба гнусно смеется в затылок, развязывая шнурок на портках!

По мере того как монастырь богател, святость в нем чудесным образом (не иначе происками Темного ювелира!) иссякала, будто вино в рассохшемся бочонке. Молитвы святых отцов тяжело достигали ушей Господних, заступничество их легчало, расточалось год за годом. Чем дальше, тем старательнее сильные мира сего обходили бесполезное место, запирали сундуки покрепче и не спешили распускать толстые кошели. Паломников становилось все меньше и меньше, а ныне, считай, почти нет — где это видано, чтобы за лето всего полторы дюжины прошло⁈

Сами божьи люди, впрочем, отнюдь не бедствовали, ибо столкнувшись с нехваткой серебряной наличности, попробовали себя в качестве торговцев. Там земли прикупили, здесь мешок зерна перепродали. Одно за другим, дело за делом, год за годом — и стал не дом Божий, а прямо-таки торговая фактория. Хоть вешай табличку «поп сдачи не дает!». И вот уже, который год, на какую сторону света взгляд не кинь — все монастырское, земля, речка, пруды, рощицы (по недоразумению лесом именуемые), даже кусок болот, все либо купленное, либо по завещанию полученное. Грамотами хитрыми перекрытое.

Богатеет монастырь, тянутся к нему и от него вереницы телег с зерном, капустой и прочими плодами земли. Сосут божьи слуги кровинушку из окрестных деревень, скупают все на корню, берут в кабалу, а то и в крепостные за долги повадились записывать. Козу купят, воз турнепса закажут, и все, сиди седьмицу-другую без денег. Грызи брюкву, пока не сгнила. А коль не продашь — подстерегут дюжие монахи телегу на перекрестке, перевернут, товар потопчут да скажут, что мужик пьян был, в глаза долбился, потому и расшибся. Хочешь, не хочешь, а продашь купцам в халатах по назначенной цене…

Настолько похабные батюшки в силу вошли, что даже Таилису кукиши показывают, дескать, клали мы на ваши вольности, они в городских стенах заперты, а закон Божий — он везде. Дома городские покупать стали, мебель дорогую заказывают, халаты в три цвета носят, словно бляди какие. В общем, упыри, а не святые люди. Намедни, вон, снова приходили в Суру, опять медовую ссанину в уши обчеству лили, дескать, отпишите землю, перепишите вольности свои, вам же лучше будет, мужички! Всего-то жалких три дня в неделю на храм поработаете. Ну, самое большее, четыре! Зато Боженька все увидит, каждого в рай отведет без очереди.

Но обчество в Суре умное, его на таком фуфле не развести, на хромой козе не объехать и от мертвого хуя уши не пришить. Земля — святое, от земли с вольностями отказываться нельзя! Но монет в кошеле от стойкости этой не прибавляется… Еле-еле концы с концами сводятся, чем дальше, тем хуже.

Потому и люди тут злые. Хуже голодных крыс.

Но ничего, осталось немного. Самую чуточку потерпеть. Говорят, если все правильно сделал, то ничего и не почувствуешь. Раз, и все. Только ногами подергаешь немного.

Бертран хихикнул. Веселье, что зародилось где-то в животе, так и лезло наружу, перестоявшим тестом из миски.

Ох, посмеется он над всеми!

Парень свернул с дороги на тропу, еле заметную в потемках. Тропу видно не было, но Берти шел уверенно.

По той тропе любой житель Суры мог пройти хоть в туман, хоть в снегопад, хоть завязав глаза плотной суконкой.

Тропа кончалась у реки, на обрывистом берегу, на котором росло четыре ивы, посаженных еще первыми переселенцами. Ивы разрослись, раскинули могучие ветви… Под теми ветвями, что свисали пологами, будто в спальне какого бонома, на мягкой траве, много чего происходило! Такого, что вспомнить приятно, а вот детям не расскажешь. Разве что внукам прошамкаешь беззубым ртом — но поверят ли те выжившему из ума деду?

Бывали тут и они с Корин. Когда-то давно. В какой-то прошлой жизни. Никогда, наверное, и не бывшей.

Бертран вышел к поляне. Встал, прислушиваясь. Нет, ни стонов, ни охов, ни торопливого шепота уговоров. И славно. Никто не помешает.

Он хихикнул, зафыркал от смеха. Прокрадется какая парочка, сгорая от предвкушения запретного. А тут он висит, ногами болтает. И ворона на макушке, мертвый глаз долбит. Вот визгу-то будет! И больше никто и никогда не будет ходить этой тропой! Так им и надо!

Память, что так услужливо подсовывала картины, подвела. Ветвь, казавшаяся по памяти отлично подходившей для задумки, росла слишком далеко. И очень уж на ней было много листьев и веточек — не пробросить конец, обязательно запутается. Лезь потом на дерево, выпутывай… Смешно!

Походил, задрав голову.

— А вот и ты…

Волею то ли Пантократора, то ли просто злосчастной судьбы, нужная ветка оказалась на иве, что стояла у самого обрыва, нависая большей частью корней над течением — еще пару лет или добрый паводок, и упадет враскоряку. Вот в ветвях сомов-то запутается!

От смеха болел живот и першило в горле.

Бертран скинул с плеча моток. На одном конце сделал несколько узлов — для тяжести. Размахнувшись, швырнул повыше.

Веревка шмякнулась обратно, чуть не задев по носу.

— Ну что ты будешь делать…

Раскрутив, запустил вверх. Веревка ударилась обо что-то в темноте листьев. Это что-то упало в траву.

— Гнездо, что ли сбил? — Бертран почесал нос, начал сматывать веревку для следующей попытки. — Неужели, в самом деле, улетели свиристели…

И тут в щеку воткнули раскаленную иглу. А потом еще одну. Третья вонзилась в шею. И тут же, в уши ворвался гневный гул сотен крохотных прозрачных крылышек. Это были совсем не свиристели.

— Ой, — произнес парень, и тут же заорал во всю глотку — раскаленных иголок в сбитом пчелином гнезде оказалось превеликое множество. Слишком много для любого!

Бертран попытался отмахиваться — бесполезно. Несколько укусов пронзили ладони, проткнув одежду, вонзились в живот и спину.

— Аааа! — недорезанным подсвинком завопил Бертран и побежал. Куда — непонятно. Ноги сами несли его сквозь кусты и заросли. Ветки хлестали по лицу, трава путала ноги. А за спиной зловеще гудел рой лесных пчел.

С разбегу набежав на колючки, Бертран почувствовал, как лопается на щеке кожа, впуская в тело острый сучок. Взвыл вовсе уж не по-человечески. Закрыл лицо ладонями, пробежал еще несколько шагов…

Душа не успела спрятаться в пятках. Краткий миг полета сменился всплеском. Холодная вода накрыла с головой. Дыхание перехватило. Бертран в ужасе заколотил руками и ногами, выскочил на поверхность, пытаясь отдышаться, но лишь наглотался воды. И темнота вокруг! Он лихорадочно загреб, с размаху ткнулся о берег, чуть не переломав пальцы. Обрыв! Попытался вцепиться, но только зря раскрошил комья земли. Отвалился в сторону, попробовал ногами нащупать дно. Тщетно!

И тогда Бертран отдался на волю стихии. Течение подхватило парня и потащило за собой.

Холодная вода остудила раны и укусы — да и сами пчелы остались где-то далеко, потерялись во время безумного забега сквозь сучья… Бертран перевернулся на живот, начал понемногу подгребать к своему берегу, надеясь, что не перепутал. А то всякое бывает — перепутаешь, из сил выбьешься, а без толку. Иди потом в обход несколько лиг. Выручало то, что обрыв казался в ночи вовсе уж черным пятном. Греби себе, прикидывая, где чернота посветлее, где потемнее…

К счастью, плыть пришлось недолго. Река делала крутой поворот, загибая русло. Крутость берега тут сходила на нет, становясь отмелью, длинным песчаным языком.

Бертран ткнулся в отмель, зашарил руками, царапая и без того, раненые пальцы. Встал на четвереньки. Начал подниматься. Медленно, как старик. Побрел по отмели, по колено в воде. Болело все, все могло болеть.

— И отчего бы Ганне меня просто не приколоть теми вилами, — покачал головой Бертран, жалуясь бледной луне. — Так нет же, никак! Все у меня не как у людей, все какими-то другими путями хожу…

Берег оказался глинистым, а оттого удивительно скользким. Трава же, то резала ладони, то вырывалась при малейшем усилии. Бертран сперва считал падения, после сбился. Наконец, выбрался на сухое. Лег, уткнувшись в куст. Попытался вздохнуть поглубже. Ненависть к самому себе душила надежнее веревочной петли. Слезы полились сами собой.

Бертран лежал в грязи, задыхался, обливался слезами. И совершенно не понимал, что делать дальше.

Хоть и говорят, что когда люди вешаются, то мочат штаны, а то и гадятся. Но все же, лежал бы он в гробу молодой и красивый. И каждый бы понимал, что именно он, этакая злобная скотина, довел до смерти несчастного Бертрана ди Суи! А по такому уроду, какой он сейчас — грязный, вонючий, исцарапанный, никто и слезинки не проронит, когда будут хоронить. Если вообще признают в нем человека и соседа! А то решат, что неведомая микава забрела из Пустошей и сдохла от осознания, какая она, в сущности, гнусь и говно.

Бертран лежал долго, пока от холода не стало сводить мелкой судорогой конечности. Попутно думал, что в гроб его не положат, потому что гроб — это доски, это работа, это дорого. Сунут на костер из горючего камня, а в огне красивым не полежишь. А если поджилки перерезать забудут, станет мертвец корчиться, когда припечет… Еще и камнями посмертно закидают, проломив голову, перебив кости…

В конце концов, когда серебристая луна покатилась к закату, то есть к солнечному восходу, парень устал заниматься самогрызаньем. Поднялся, еще немного погрустил, да и побрел назад. В деревне есть не один опустевший дом, где можно скрасить сном последние квадрансы темноты. Не будет дома — пойдет и сарай! А утром, едва только солнце начнет свой подъем, он навсегда покинет проклятую Суру! Еще и покажет напоследок похабный жест со всем старанием. Прямо с холма, что сразу за перекрестом!

До города идти пару дней, но это всяко ближе, чем на край света, к псиглавцам, русалкам и подземным карлам. Опять же, можно и сквозь Выверний лес пройти, сократив дорожку. А крепкие руки и за городскими стенами нужны, на житие заработается. В канаве он уже побывал, ею не испугать.

Если, конечно, Бертран проснется, не сгорев за ночь от простуды.

Глава 2

Горит все огнем

Бертран надеялся проснуться до первых лучей солнца, чтобы успеть уйти как можно дальше. Но насыщенный событиями вечер вымотал до полнейшего изумления. Только лег в уголок, на прелую солому, накрылся с головой старым рваным мешком, изгнав из него семейство пыльных и недовольных крыс, как мгновенно заснул — словно по затылку врезали. И спал, спал, спал…

А за щелястыми стенами из кривого горбыля солнце успело не только выбраться из-за горизонта, но и подняться над лесом на добрые три ладони. Еще немного — и полдень.

Разбудил запах гари, лезущий в нос с завидным упорством уховертки, стремящейся залезть поглубже в голову, ближе к вкусным мозгам. Разбудил не сразу — Бертран успел поужасаться сну, в котором были факелы (много факелов!), вилы, топоры, заступы и много разгневанных мужиков, так и норовящих сунуть чем-то из списка прямо в рожу.

Суи в испуге проснулся. Сквозь щели в стенах светило яркое весеннее солнце. И ни малейшего огня. Зато гарью несло так, словно кто-то по недомыслию поджег сухую рощу. Кроме горелого дерева, доносился еще и совершенно не хозяйственный аромат — пахло сожженым мясом.

— Неужели у Ганне до сих пор жопа подгорает? — хмыкнул парень. — Вроде уже пройти должно было… Или от злости на плиту села, тварь жирномордая?

Веселье прошло, только он выглянул наружу.

Нет, в окрестных кустах не таились коварные погромщики из кошмарного сна. Все было куда хуже.

Дым уходил в равнодушное небо, унося с собою Суру.

Растерянный Бертран потряс головой, протер глаза, до боли, до слез. Ничего не поменялось.

По деревне словно ураган пронесся. А вслед за ураганом, с неба посыпались раскаленные камни, поджигая уцелевшее. Или молнии беспощадно колотили. Дом, недалеко от которого кренился на все бока сразу древний сарай, ставший пристанищем на ночь, догорал.

За деревьями тянулись столбы дыма. И что было страшнее, никто не бежал тушить. Не слышалось ни криков, ни воплей, ни команд. Даже воя покойнишного, и того не было. А ведь, когда вокруг все горит — никак без мертвецов не обойтись.

— Ебаааать… — протянул Суи. Нырнул обратно в сарай. У торцевой стены валялось несколько сухих жердин — то ли на ограду готовили, то ли отброшенные за кривость черенки к каким-нибудь граблям. По спине пробежала струйка — вспомнились лихие удары вил. Так и метила, так и норовила насквозь проколоть как распоследнего жука-вредителя!

Парень выбрал палку потолще — чтобы не разлетелась от первого же удара. А бить придется. В происки сил небесных отчего-то совсем не верилось. Почти все беды рода людского от человеческих же рук. Так часто говорит отец. Или говорил? Мысль об отце шевельнулась вялая, скучная. Тут же пропала.

Бертран постоял немного, переводя дыхание — от волнения кровь прилила к ушам, застучала молоточками. И, пригнувшись, выбрался из сарая, в приоткрытую дверь.

Пробирался осторожно, вдоль дороги, прячась по кустам и за тлеющими развалинами, готовый нырнуть в канаву или бежать. Прислушивался к каждому шороху, подпрыгивал от внезапного треска прогоревшей балки и шипения уголька, угодившего в лужу.

Увидев тело, Бертран кинулся к нему, узнав по одежде Гарсуа — одного из пастухов. Тому проломили череп. Пастух еще и остыть не успел. Суи взвыл тихонько — это что же тут такое произошло⁈ Неужто и впрямь, с неба начали падать камни?

Но сухая пыль дороги бережно сохранила следы. Пастух убегал от всадника. В последний миг развернулся навстречу опасности и, получив по голове, упал, сделав несколько заплетающихся шагов. Всадник, подняв коня на дыбы, развернулся и ускакал куда-то вглубь Суры.

— Знаешь, а ведь я просто так не уйду, и не проси!

Бертран вернулся к телу, задрал окровавленную рубаху. На поясе Гарсуа висел нож. Узкий хищный клинок в две ладони, удобная наборная рукоять из кожи… Хороший нож, пастуху не положенный. Особенно, пастуху с проломленной головой.

— Думаю, ты не обидишься, — проговорил Бертран, стараясь не глядеть на покойника. Вытащил нож, резанул по поясному шнурку, чтобы снять еще и ножны. К себе вешать не стал. Сунул за пазуху, перехватил длинный нож поудобнее. Сразу стало как-то уютнее. Крепкая палка, штука хорошая. Но не против человека с шестопером. Или чем таким страшным махал тот всадник?..

— Интересно, где такую чудную вещь добыл? — произнес Бертран, поднявшись на ноги. — А, Гарсуа? Тоже, наверное, с кого-то снял, негодяй! Зуб даю! Самого святого Було!

Опять разобрал смех. Суи аж согнуло. Он упал на колени рядом с ограбленным мертвецом, с трудом удержался, чтобы не упасть рядышком.

На уцелевший плетень присел большой, с добрую курицу, ворон, внимательно посмотрел черным круглым глазом. Бертран как завороженный уставился на испачканный чем-то серым могучий клюв. Ворон покачала головой, презрительно каркнул. Взмахнул крыльями, тяжело взлетел. Сел на полузасохший вяз, который общество второй год хотело свалить на дрова, но никак не могло решить, кто возьмется за топор.

— Наверное, я сошел с ума, — решил Суи. Еще раз хихикнул, вытер рот. Поднялся, растирая болящий от судорожного хохота живот. Закрыл Гарсуа глаза, оперся на палку и побрел дальше.

По сторонам он не смотрел. Да и что там смотреть? Ничего хорошего все равно не увидеть. Что не сгорело, то разрушено.

Дорога привела к дому Корин.

Калитку перекосило. Висела на нижней петле, по верхней рубанули топором, снеся с куском опорной жердины.

— Или по благородному, — прошептал Бертран, — мечом. Не слезая с коня. Хотя нет, слезали…

Корин лежала у дома, шагах в трех от крыльца. Юбка задрана чуть ли не подбородка, ноги бесстыдно раскинуты. Возле головы крохотная лужица крови.

Бертран подошел на слабеющих ногах. Дрожащей рукой сдвинул юбку, прикрывая ноги, убрал с лица, разметавшиеся в беспорядке волосы. Корин удивленно-обиженно смотрела на облака. Губы разбиты. В виске небольшое, в палец, отверстие с ровными краями. Кровь давно запеклась.

У Суи перехватило дыхание. Он с беззвучным воем рухнул на колени рядом с девушкой, стукнулся лбом о твердую истоптанную землю. Повалился на бок, уткнувшись в покойницу. Лежал, шепча проклятия непонятно кому…

А вдруг все это сон? Или даже не сон, а предсмертные видения, дарованные Милосерднейшим? И он сейчас не рыдает над телом убитой, а медленно погружается в холодные воды реки, туда, где ждут сомы, раки, микавы и прочие выдры-людоеды? Но нет, даже в самом кошмарном сне не болит шея, и не бурчит от голода в желудке. И стоны не раздаются. Чуть слышные за сытым карканьем обожравшихся птиц.

Суи снова укрыл лицо Корин волосами, с трудом распрямился. Занемевшие конечности слушались плохо, скрипели и щелкали, как у кукол в вертепе.

Стон послышался снова.

Бертран покрутил головой. Вроде бы из того овражка, что за домом. Ганне, что ли, убегая от злодеев, свалилась и, сломав ногу, выбраться не может? Впрочем, он был бы рад даже этой злобной тетке. Спиной, конечно, не повернулся бы и за мерк! Кинется, вцепится, шею перегрызет.

Суи почесал всклокоченный затылок. Если там действительно, кто-то со сломанной ногой, то, чем вытаскивать веревкой, проще накопать ступенек. Заступ нашелся там, где и должен был стоять — у дровницы, под навесом. Давешние вилы куда-то запропастились.

- Оно и к лучшему, без них как-то спокойнее.

Суи продрался сквозь густые заросли, пытаясь угадать направление. Тропы как таковой и не было, за дом никто никогда не ходил, даже вездесущие козы не рисковали. Чуть не провалился — край обрыва скрывался за высокой травой. Когда таял снег, тут обычно бежал ручеек. Небольшой, спокойный, но за много лет вгрызся глубоко — настоящее горное ущелье! Сейчас вода почти высохла — который день солнце греет, но подошвы самую малость прилипали к грязи, спрятавшейся под густой сочной травой. Постоял, слушая. Стоны не прекращались.

— Откуда-то справа, — прикинул он направление, и съехал на заднице в овраг, держа заступ над головой. Оказавшись на дне, выпрямился, снова прислушался — от быстрого спуска, больше похожего на падение, все перепуталось… Нет, все верно. Где-то тут, совсем рядом, за бузиной.

Засыпанный землей и оборванной травой, на дне обрыва, нелепо скрючившись, лежал человек. В монашеском халате, из-под которого тускло поблескивала чешуей дохлой рыбы кольчуга. Завидев Бертрана, человек заскреб рукой, пытаясь дотянуться до топора, лежащего в трех шагах. Хороший топор, сразу видно, боевой! Таким ветки рубить не станешь! Таким только врагов крушить! Изогнутое топорище в полтора локтя, на обухе коротенькое круглое острие…

— Ой, — всплеснул ладонями Бертран, — ой, а что тут такое случилось⁈ Монах несчастненький в наш овражек провалился? Ой, как же так! Быть нам всем наказанными до полусмерти! Сейчас как побегу за лекарем, как приведу быстро-быстро! Лекарь как полечит! Сразу все вылечит!

Бертран присел напротив, наклонился почти вплотную, заглянул в мутные от боли глаза.

— Только скажи мне сперва, зачем ты ее убил?

Переодетый с ненавистью уставился на пришельца. Попытался что-то сказать, но сумел лишь глухо простонать. Снова потянулся к топорищу пальцами, скрюченными — ну прям когти стервятника-падалежора…

И только крякнул удивленно, когда тяжелый заступ обрушился на голову. Бертран промазал и окованный железом край лишь отрубил ухо. Но смахнул чисто, будто и не росло ничего. Даже кровь не сразу пошла, словно раздумывала, портить ли собою удивительную гладкость среза. Следующий удар стесал нос и надрубил подбородок.

Налетчик утробно выл, дергался, пытался закрыться непослушными руками. Плевался раскрошенными зубами.

— Да ну еб твою мать, что ж с тобой делать-то, — устало произнес Бертран, прикусил губу, смиряя волнение.

От третьего удара череп лопнул перезревшей тыквой. Плеснуло кроваво-серым. Налетчик изогнулся в последний раз, ткнулся изуродованным лицом в грязь. Задергался. Выходило странно — ниже пояса даже не дернулся, а руки так и пляшут, так и скребут, елозят. Словно закопаться поглубже хотят.

Бертран воткнул окровавленный заступ в землю, оперся на рукоять, глубоко-глубоко вдохнул, до боли в груди. Медленно выдохнул.

— А ведь и правду говорят, что нет в этом ничего сложного. Свиненка колоть и то тяжелее. И жальче. Но ты молодец, умер чинно, не богохульствуя. А кровь… Кровь у всех течет, что у людей, что у курей. И пахнет очень похоже. Говорят, что у микав говно по венам льется, но ты не дотянул. Хоть и очень старался!

Бертран пнул мертвеца в бок. Тот даже не дернулся — отожрался на монастырских харчах, как осенний кабан! Толстый, жирный. В голодный год, глядишь, и староста не побрезговал бы! Отхватил бы кусок румяного бока острым ножиком. И на вертел.

Суи прислушался — тишина. То ли и в вправду, даже вороны разлетелись, насытившись, то ли сквозь реденький полог веток звуки не пробивались в овраг.

— А что меня отдельно радует, — доверительно сказал он мертвецу, скалящему разрубленный рот, — что тебя никто не ищет. Отряд, понимаешь, не заметил потери бойца.

Он стянул с убитого сапоги, с трудом ворочая тяжелое и непослушное тело. Примерил — ожидаемо великоваты, но если набить тряпьем, да подложить пару толстых стелек, окажутся по ноге. И новые, подметки не стертые.

Стягивая почти целые — разве что сзади протерты, да пахнут нехорошо — портки, взялся за пояс. Пояс тоже был весьма хорош! Широкий, чтобы закрывать чуть ли не половину живота, с потускневшим, но все же, золотым шитьем. И с непонятным утолщением сбоку.

Бертран, пыхтя и ругаясь, выдернул пояс, перевернул. На оборотной стороне виднелось несколько затертых швов. Грызнул зубами нитки — мертвец перед смертью обильно потел, перепрели.

— И надо оно тебе было, — с грустью проговорил Суи, глядя на добычу. На грязной ладони лежало четыре серебряных монеты. — Ты же богач был! Что угодно купить мог! А ты…

Суи хихикнул. Засмеялся. Зареготал…

Смех сам собой перешел в рыдания. Как жить дальше? Как? И главное, зачем⁈

Рыдания стали слезами, а слезы высохли, оставив на лице соль.

Соль эта стала простой и звонкой мыслью, блестящей, как новенькая монетка из пояса мертвого убийцы.

Посмотрел на топор, так и лежащий в траве, на деньги, на мертвеца… Снова на деньги. Притопнул ногой в сапоге. Вышло не очень, но обувка-то, новенькая!

Если не класть на весы смерть Корин, то вышла удачная мена. Если не класть…

Бертран коснулся топорища, прокрутил в воздухе. Топор так и плясал в руках, так и хотел кого-нибудь стукнуть острым обушком в висок. Туда, где кости тоненькие-тоненькие, будто первый лед на луже.

Главное, ведь что? Главное, смотреть под ноги и не подпускать никого с заступом! А там, будь что будет!

Чтобы выбраться из оврага, не копая ступенек, нужно пройти с пол лиги по заросшему топкому руслу. Пробиваться сквозь овражную густоту было трудно. Бертран хотел добычу утащить за раз, но вскоре расстался со всем нажитым добром, кроме топора и денег… А портки и вовсе сразу выбросил — ни к чему столь поганая одежка.

Бертран бесчисленные раз обошел Суру вдоль и поперек, выискивая следы живых. Но разве что несколько куриц, не замеченных грабителями, да перепугано хрюкала откуда-то из-за огородов свинья. И вороны. Очень много ворон! Сперва он пытался их отгонять от тел. Но получалось плохо. Чернокрылые отлетали в сторону, обругивали хриплыми голосами. Снова возвращались, едва только Бертран отходил на несколько шагов.

Вскоре он махнул рукой на бесполезную затею. Всех не отогнать. Пусть уж кормятся, раз им так повезло. Вот был бы арбалет… Или хотя бы хороший лук!

Единственный арбалет в селе погиб вместе с владельцем. Старого Нибора, ветерана всех войн, которые происходили в мире последние лет сорок, разрубили чуть ли не пополам. Под могучий удар попал и арбалет — убийца не пожалел клинка, не увел в сторону!

Мертвецов Бертран насчитал ровно дюжину. Еще кто-то сгорел в домах, еще кого-то смерть настигла в потайных местах, не видных с дороги. В общем, не так уж много

Остальных, налетчики или увели с собой, чтобы продать людоловам — если монастырь изначально тем не заплатил, или разбежались по окрестным лесам. Разбежавшиеся, кто не переломает шеи по оврагам, да не порасшибает головы о толстые ветки, вернутся. Когда страх перестанет колоть в спину ржавыми вилами и поджигать пятки горящим веником.

Как бы то ни было, этим днем в Суре оставался единственный живой. Правитель мертвой деревни!

Радость-то какая! Обхохотаться можно от счастья!

Оказавшись в третий раз у дома старосты, Бертран понял, что его явно направляет сам Пантократор. Огромное строение из мореных бревен не сгорело, как бы не старались поджигатели, обложившие соломой и разворошившие дровницу. Так, слегка обуглилось. Ну и крыша местами провалилась.

Суи обошел по дуге старосту, лежащего у входа в сарай, стараясь не вляпаться в кровь. Той было слишком много, поэтому до сих не засохла. Вилы в отрубленной руке лежали рядом.

Тщательно обыскав дом, Бертран нашел лишь горсть медяков. Оно и понятно, куда ему до хитрого старикашки! Захоронку такого вовек не найти. А то ведь и не одна была.

Зато, сдернув половик у перевернутого стола, он наткнулся на лаз в подвал. Забитый всякими вкусностями, многие из которых парень в жизни и не видел, не говоря уже о пробовании на зуб.

Еле вылез, так брюхо набил! Еще и утащил с собой тяжеленный мешок. На будущее. Мало ли, сам-то староста давным-давно остыл, но у него два сына. Злющие! Лучше на глаза им не попадаться!

Ночь Бертран провел все в том же сарае, закопавшись в сено.

Среди ночи несколько раз просыпался — казалось, что враги подкрались с факелами. Сжечь! Сжечь! Сжечь! Ох и долго тут еще будет пахнуть гарью, не скоро выветрится.

Глава 3

Высоко сижу, далеко гляжу!

Бертран проснулся затемно. Солнце только-только начало вставать над горизонтом, с трудом отвоевывая у тьмы облачное небо. Суи боролся с многочисленными желаниями. Ему хотелось пожрать, спать, бежать подальше отсюда, и облегчиться. Столь обширное разнообразие сковало тело надежнее любых кандалов. Но нужда оказалась сильнее.

Только-только край солнечного диска оторвался от земли — и иголку не просунуть, Бертран понял, что ожидание смерти подобно. И, если он хочет избежать мокрых штанов, придется вставать.

Прожурчал прямо в угол, не выходя из сарая.

- Твори добро, мы тут проездом, — повторил Бертран любимую шутку Танци и горько хмыкнул, глядя, как лужа подхватывает мелкий травяной мусор и утаскивает в щели под горбылями стены. — И никто нам не судья, ибо все мертвы, и всем плевать. А кому не плевать, того в овраге хорьки доедают…

Оставаться в Суре еще на день он не собирался. Хватит! По уму нужно было уходить вчера. Но пока то, пока это — солнце начало садиться. Лишний же раз ночевать в весеннем лесу — такое себе занятие. Шибко в Пантократора верить надо, чтобы добровольно себя обрекать на подобное занятие, рядом с деревней, полной валяющихся трупов. А вдруг медведи, а вдруг покойники встанут, да мало ли что может случиться⁈

Он похоронил двоих. Гарсуа в плату за нож. И Корин.

Ее Бертран похоронил за домом, у куста вереска. Выкопал яму, завернул в белое полотно — нашлось в одном из сундуков запасливого старосты, осторожно забросал землей, стараясь, чтобы на лицо не падали крупные комья…

Потом долго оббивал получившийся холм куском доски — чтобы не размыло хотя бы ближайшими дождями.

На пастуха сил уже не осталось, поэтому, просто стащил его за ноги в ближайшую канаву, забросал землей, завалил ветками. Люди вернутся — найдут. А так, всяко преграда падальщикам всей мастей. Не каждая ворона предпочтет пробираться сквозь переплетение веток и листьев, когда еды и так с избытком. Для лесной же мохнатой мелочи не жалко. Они тоже человек, только шкура меховая… И много не съедят.

Облив стену, Бертран вытащил из сарая мешок с продуктами, подивившись весу — а вчера тащил, даже не кряхтел. Сегодня же хотелось уполовинить. Поставил под сарай, в можжевельник — пусть постоит в теньке. Тут и вони меньше, и сквозь колючки никакая падла не пролезет.

Вчера, перед тем как уснуть, Суи долго мучался размышлениями. По уму, пока есть возможность, нужно было вычищать Суру от всех ценностей, что под руку подвернутся. С другой стороны — выглядело бы сие не по-людски. Одно дело, дом старосты обшарить — так он за жизнь наворовал, своего не забрать, хоть по кирпичику унеси. С третьей стороны… Пока еще вернутся хозяева, раскрадут ведь! А так, соберет, закопает глубоко-глубоко, потом отдаст. Когда-нибудь. «Ответственное хоронение», как в городах говорят! Или не отдаст — тут как повезет.

Проснувшись со свежей головой, Бертран решил, что, разумеется, он за добрые дела. Но если их делают ему. А потому, пошли все нахер. И все, на что он согласен, так это спуститься во вчерашний овраг, и забрать кольчугу.

Суи решил про себя, что оставит броню на крыльце Ситу. В оплату брошенной на реке веревки. Или не оставит. Видно будет!

* * *

Покойник шевелился. Выгибался, дрожал, полз к Бертрану. И монотонно верещал. Суи, с превеликим трудом смирив желание сбежать подальше и поскорее, подошел ближе, сжимая потными ладонями топорище, обтянутое мелко-шершавой кожей неизвестного гада.

Не смущаясь шевелению под лапами, на мертвеце сидел огромный ворон, задумчиво долбил клювом глазницу.

— Ах ты блядь, ебанная нахуй пернатая хуйня! Нахуй иди! Нахуй! — во весь голос рявкнул парень старинное заклятие против нечисти.

Покойник на миг замер. Потом задергался вовсе уж жутко, но как-то бесцельно, точно хотел не Бертрана сожрать, а всего лишь разбежаться в разные стороны. Подергавшись, замер. Суи только и заметил мелькнувший хвост, мокрый от крови и мяса…

— Твари… — только и выдохнул Суи, чувствуя, как дрожат колени. — Вот чтоб вас заворот кишок настиг! Суки мохнатые! До смерти перепугали…

Кроме вездесущих хорьков, возле мертвеца побывали все, кому не лень. И лисы, и вороны. И даже паук-крестовик успел заплести ловчую сеть меж неподвижных ног, поймав с полдесятка мух.

Бертран постоял над огрызком человека, прикидывая, с чего начать.

— Вот ты даже не представляешь, как ты мне дорог…

Все же, солнце не прошло и пару ладоней*[местная мера времени. Отталкивается от временного промежутка, за которое солнце поднимется/опустится на ширину ладони, вытянутой вперед руки] по небу, как Суи стал обладателем отличного трофея. В крови и ржавчине? Так в реку сунул, по берегу песчаному потаскал… Главное, не забыть высушить. А то вместо огромной ценности, получишь кусок ржавчины. Как потом торговцу доказать, что сие денег стоит, а не дубинкой промеж глаз?

Скатав кольчугу в мешок, Бертран присел над босыми ногами мертвеца. Паук, плюнув на свою работу и добычу, сбежал от греха — а то ведь раздавят и не заметят.

Суи черканул ножом Гарсуа по поджилкам переодетого наемника. Понятно, что поздно уже — мог бы, еще ночью встал. Но вдруг в первую ночь не свыкся еще с новым своим положением, не привык… Да просто не нашел обидчика в деревне, провонявшей кровью и страхом!

— Так всем спокойнее будет, — пояснил Бертран, вытерев клинок о сухую траву. Трава ломалась, прилипала к ножу крохотными невесомыми кусочками. — И тебе, и мне. Еще бы усы опалить, но ты, все же человек, хоть и редкостная тварь. Да и усов у тебя нет.

Тратить силы на мертвеца, забрасывая его ветками, Бертран не стал. Нужен больно! Не заслужил!

Выбравшись из оврага, Суи как, это давно вошло в привычку, посидел у спуска, послушал. Но в Суре по прежнему было тихо.

— Это же как вы все далеко убежали… Надеюсь, что убежали!

* * *

Сполоснув добычу в быстрых водах и протерев самые ржавые места крупным песком, Бертран повесил кольчугу на ветку, на солнце. Сам лег рядом, сложил замерзшие руки под голову, уставился на облака, проплывающие над головой, словно льдины в течении реки…

Облака, подгоняемые безжалостным ветром складывались в разнообразнейшие фигуры. Кони, люди, птицы, драконы… Каждый миг очертания менялись, рождая все новые и новые виды.

— Надо было мне идти в предсказатели! — грустно проговорил Бертран, чувствуя, как по щекам ползут горячие слезы. — Все бы знал заранее! Все! И заранее бы повесился нахрен! На приличном дереве! Без пчел!

Засаднила спина, вроде бы отошедшая от укусов. Суи задумчиво почесал раны, вытер лицо, снова уставился на облака. Те начали складываться в грандиозный замок с десятками причудливых башен. Вдруг от неожиданного порыва свернулись во что-то непонятное, в котором угадывалось что-то вроде бы живое, но все равно, жуткое. Того и гляди пожрет само Солнце! Неведомое живое вдруг стало конным отрядом, мчащимся на пехотный строй. Облачные копья удлинялись, небесные всадники нагоняли… Раз, и развеяло все. Одни лишь обрывки.

Со стороны деревни пронесся рев. Бертран подскочил, тут же запрыгал, поджав правую ногу. Тут же напоролся на острый камень еще и левой, повалился, нелепо растопырившись.

Пока лежал, пытаясь унять боль в пропоротой ступне, рев раздался еще несколько раз. Звучало каждый раз чуть иначе. Будто какая-то огромная тварь, спустившись из облаков на землю, прочищала хоботы, готовясь сожрать этот мир.

Суи намотал портянки, сунул ноги в сапоги. Перекатился, притопнул.

— Вот даже поблагодарить иногда хочется, — глядя на сохнущую кольчугу, произнес он, — правда, недолго. А ты повиси пока, на солнышке-то. А я сейчас схожу, гляну. Очень уж любопытно, что там за зверь такой рычит, многоголосый.

К самому тракту, что тянулся широкой пыльной полосой в полулиге от Суры, Бертран благоразумно не сунулся. Не первый год на свете, не первый раз мимо проходит войско.

За солдатами, которые идут сражаться, лучше наблюдать со стороны. Вот когда они назад идут, с полными мешками добра, вот тогда — самое то! Солдат после хорошей драки испытывает лютую жажду к пиву, женщинам и всем прочим плотским радостям. Разумеется, не тот, что остался лежать на окровавленной земле. Тот все больше пытается кишки в распоротое брюхо собрать.

Впрочем, рассудил Бертран, солдат после поражения тоже полезен. Главное, подойти с правильной стороны, пока спит. Даже у распоследнего дезертира что-то полезное найдется. В самом плохом случае, им можно накормить свиней.

Выбрав дерево повыше, да ветвистее, Суи подпрыгнул, ухватился, подтянулся, прошуршав новыми сапогами по коре. Дальше пошло проще. Перебирай руками да ногами, только за сухое и тонкое не хватайся. Но вяз был крепок, сохнуть предательски и не начинал. И вскоре Бертран оказался саженях*[мера длины, примерно два метра] в десяти над землею. А и повыше! В глотке, в общем, пересыхало, если вниз глянуть.

Зато тракт на Таилис — как на ладони! И по нему тянулась нескончаемая людская змея. Хотя не людская — солдатская!

Пестрая разноцветь одежд, бородатые лица, блеск оружия, громкий смех и песни. Очень неприличные, но веселые песни. Словно полдюжины ярмарок снялись с места, сплелись в одну, да пошли себе. Разве что ярмарочнки не носят пики и длинные мечи на крепких плечах.

Будь Бертрану не семнадцать, а чуть меньше — так бы и побежал к войску. Возьмите с собой, возьмите! Я тоже хочу! Пять-шесть мерков в год пикинеру, а если доспехом трофейным обзавестись, то и все десять! Ну, говорят, что вроде столько платят. По крайней мере, обещают. А война? Да когда там она будет! А половина денег вот она, в ладони лежит!

Но теперь Суи, будучи умудренным сложностями жизни человеком, лишь мрачно плюнул, проследив, как плевок, чудом не разбившись, повис на сучке у него под ногами. И пощупал тяжелые монетки за пазухой. Серебро грело ободранные пальцы.

— Мне и тут хорошо! — фыркнул он тихонько. Услышат еще, решат, что затеял негодяйское злодейство. Пустят по следу егерей, злющих как голодные гиены. Только и останется, что нырять в очередной овражек, которых тут много — так и режут земную твердь, так и рубят! Интересно, как их землю видят птицы? Или им некогда — изо всех сил месят крыльями воздух, чтобы не упасть?

Ветер разошелся, заметался из стороны в сторону. Звуки пропали. И теперь, казалось, солдаты идут в полнейшей тишине — только рты разевают, будто рыбы в реке, видные сквозь прозрачную воду.

Бертран потряс головой, прогоняя наваждение. Вернулся ветер, возвращая настоящесть окружающему миру. Солдаты все шли и шли.

Наконец пехота кончилась. Потянулись тяжелые возы, заваленные мешками и вьюками. На нескольких лежало сено, прикрытое полотнищем. Обозники лениво переговаривались. Слова смешивались в неразборчивый шум — этакая мышиная возня под полом. Вроде все понятно, а не разобрать. Но главное, в общем, и так ясно. Войско идет мимо, в Суру заглядывать не собирается. И пусть себе идет. Мало ли мест, где нужны кого-нибудь убить. В Суре-то, им уже неинтересно.

Кончился и обоз. Бертран подумал было слезть — вряд ли что интересное еще мелькнет. Да и к чему время зря терять? Пока тракт свободен, надо собирать пожитки, да идти в город. Вскоре даже самые далекие отголоски песен перестали долетать.

Но только Суи взялся за ствол, как по тракту затопотало множество копыт.

— Посидим, посмотрим! — сказал он сам себе. ...