Патриция Мэтьюз Блаженство страсти

Пролог

Тампа, 1891

И вот, наконец, настало восемь часов, и Джессика Мэннинг сидела подле отца с матерью в экипаже. Тело ее застыло в неподвижности – она изо всех сил старалась подавить волнение и не измять свое новое, такое красивое платье. И это платье, и весь предстоящий вечер вызывали у Джессики невероятный восторг.

Ей, Джессике, в этот день исполнилось четырнадцать лет, и она получила разрешение поехать на большой бал в честь открытия нового отеля «Залив Тампа». Сбылась ее самая большая мечта, и Джессике казалось, что она просто не вынесет, если будет испорчена даже какая-нибудь мелочь.

Она сидела в чинной позе, скрестив в щиколотках ножки, обутые в бальные туфельки из лайковой кожи; рука сжимала маленький кружевной веер, другой рукой она прикасалась к миниатюрной розочке из белого шелка, одной из тех, что украшали широкую юбку платья. Ей хотелось думать, что она представляет собой совершенный образец изящества и самообладания, но в душе у нее все трепетало и искрилось от восторга и ожидания.

Мать Джессики, сидевшая слева, была необыкновенно красива в розовых шелках; корсет се был затянут так сильно, что девушка удивлялась, как это мама вообще могла дышать; из-за корсета талия матери казалась такой тонкой, что отец с легкостью мог обхватить ее двумя ладонями. Отец, сидевший справа от Джессики, выглядел, по ее мнению, величественно и весьма внушительно во фраке с длинными фалдами, хотя на его лице под высоким сверкающим цилиндром было радостное, приподнятое выражение.

Экипажи всех видов блестящей вереницей двигались по дороге. Мистер Генри Б. Плант, строитель отеля «Залив Тампа», пригласил всех более или менее значительных персон в Соединенных Штатах. По крайней мере, так Джессике сказал отец. В истории штата Флорида это событие – открытие нового отеля вечером 5 февраля 1891 года – должно было стать величайшим.

Поток экипажей, направляющихся к отелю, был таким плотным, что время от времени какой-нибудь экипаж напирал на другой. Иногда они сталкивались, но хорошего настроения тех, кто направлялся в тот вечер на бал, не могла испортить даже грубость, которую позволяли себе некоторые из приглашенных, ведь все они считали себя людьми выдающимися. Не будь они таковыми, они не получили бы приглашения на этот роскошный и престижный бал.

Карета Мэннингов подъехала к отелю, и Джессика увидела, что минареты^[2] его очерчены сотнями электрических лампочек, похожих на неподвижно замерших светлячков; и по мере того, как они подъезжали ближе, у нее захватывало дух при виде веранд и садов, увешанных тысячами китайских фонариков. Они окрашивали все вокруг, как в сказке, в зеленый, опаловый, рубиновый и дымчато-желтый цвета.

Джессика наблюдала, как строился отель, и потому ей было знакомо это огромное здание, но теперь она видела, как его тринадцать серебристых минаретов сверкают огнями, и впечатление было такое, словно она увидела сказочный дворец, выросший из земли прямо перед ней.

Наверное, она громко вздохнула, потому что Анна Мэннинг повернулась к ней и похлопала по руке.

– Правда, красиво, дорогая? Оригинал, я уверена, не так хорош.

Джессика кивнула, не решаясь заговорить. Она, как и большинство жителей Тампы, знала историю строительства нового отеля.

Мистер Плант, богатый делец, в 1884 году провел в Тампу железную дорогу; в то время в этом городке, стоящем на белом песке, жило всего семьсот человек.

Плант был человек честолюбивый, соперников он не терпел. И то, что Генри М. Флеглер, железнодорожный мультимиллионер, выстроил в Сент-Августене отель «Понс де Леон», а потом отель «Алказар» в испано-мавританском стиле, побудило Генри Планта объявить, что он возведет в Тампе «самый большой отель в мире», взяв за образец дворец Альгамбру (тоже в испано-мавританском-стиле), что находится в Испании в Гранаде.

И Плант сдержал слово. Он купил у Джесса Хейдена шестьдесят акров земли, которую тот приобрел двадцатью годами раньше, выменяв ее за белую лошадь с повозкой. Плант уговорил город и округ построить мост через реку на улице Лафайета за восемнадцать тысяч долларов и вытянул из местных чиновников обещание, что налог не превысит двухсот долларов в год.

После этого он приступил к строительству своего огромного отеля. Оно обошлось в сумму, превышающую два миллиона долларов, обстановка же стоила около пятисот тысяч, и те, кто видел отель изнутри и снаружи, заявляли, что его можно назвать по меньшей мере восьмым чудом света. В длину здание достигало около двенадцати тысяч футов, и люди утверждали, что, обойдя его по периметру, вы покроете почти целую милю. Жители Тампы, число которых теперь достигало шести тысяч, справедливо гордились этим прекрасным сооружением и предвкушали, что отель, конечно же, привлечет в их город поток туристов и гостей.

Экипаж Мэннингов свернул к западному подъезду отеля, потом они подъехали к ступеням, и Джексон, их кучер, помог матери Джессики выйти. У Джессики от волнения перехватывало дыхание.

Уингейт Мэннинг провел свою жену и дочь сквозь толпу прибывающих гостей к широкой входной двери, и Джессика вступила в сказочную страну. Внутри все казалось одним сплошным белым пламенем. Джессика то и дело крутила головой, пытаясь увидеть все разом, и долго после бала шея у нее ныла от этих бесполезных попыток.

Взгляду Джессики открылись пальмы в кадках, шелестящие от ветра, который проникал в просторный двухэтажный вестибюль через огражденные балюстрадой открытые галереи. Повсюду красовались букеты цветов, и везде звучала музыка.

Девушка просто рот раскрыла от изумления при виде красивого юного слуги, который пробежал мимо, везя за собой странный высокий экипаж на двух колесах. В экипаже сидела величественная молодая дама, одетая в бледно-голубое платье, с бриллиантами, сверкающими у нее на шее, на запястьях и в ушах.

Дочь дернула миссис Мэннинг за руку.

– Что это, мама? Какая странная коляска!

Анна засмеялась и наклонилась к девушке, чтобы та расслышала ее сквозь гул голосов.

– Это рикша, милочка. Так ездят на Востоке. Мистер Плант выписал их, чтобы его гости не уставали, – ведь здесь такие длинные коридоры.

Джессике хотелось спросить, не могут ли и они проехаться на рикше; но в этот момент не нее налетела крупная леди в красном бархате, и девушке пришлось вцепиться в материнскую руку, а потом последовать за родителями, пробирающимися сквозь толпу по одному из длинных коридоров.

По дороге она то и дело бросала взгляды на обстановку, о которой столько говорили. Она слышала, что мистер Плант меблировал отель вывезенными из Европы старинными вещами, которым цены не было, но все же не ожидала увидеть такое великолепие.

Под ногами у них лежал самый красивый ковер из всех, какие ей доводилось когда-либо видеть: ярко-красного цвета с вытканными синими драконами. У стен и на лестничных площадках стояли чудесные мраморные статуи; комнаты и холлы заполняли диваны, обитые атласом и парчой, инкрустированные и позолоченные кресла, столы из оникса и мрамора, украшенные золотыми листьями, сотни зеркал в золоченых рамах, сверкающие бронзовые и фарфоровые светильники.

Никогда раньше Джессика не видела такого богатства и красоты, и, судя по всему, она была не одинока в своем восторге и удивлении, потому что остальные тоже восклицали и вздыхали при виде бесценных вещей. Подобную роскошь не часто можно было встретить на этом берегу, где привыкли к простым, даже примитивным гостиницам.

Джессика, шедшая за родителями по, казалось, бесконечному коридору к столовой-ротонде, подумала, что это, наверное, самый удивительный и счастливый день в ее жизни. До конца дней своих ей не забыть этого бала, и когда-нибудь, став взрослой женщиной, она остановится в этом отеле, в одном из прекрасных номеров, о которых она столько слышала. Ибо, по ее мнению, этот отель – несомненно, самое красивое, самое великолепное место в мире!

* * *

Марии Мендес было жарко за тяжелыми драпировками, но, повернув голову налево, она могла видеть превосходную панораму вестибюля и прибывающих гостей.

Прямо перед драпировкой стояла высокая пальма, скрывавшая ее присутствие, и Мария с восторгом наблюдала сквозь зеленые, тихо колышущиеся листья, как в вестибюль входят самые богатые и известные люди в стране.

Как красиво и элегантно выглядели они в своих шелках, атласах и драгоценностях! Женщины с осиными талиями, в длинных платьях, с тщательно продуманными прическами; мужчины, казавшиеся высокими, стройными и очень элегантными в черных фраках. Сам вестибюль с его статуями, зеркалами, пальмами и цветами представлялся чем-то вроде видения из другой жизни, той жизни, которую Мария еще не совсем себе представляла.

Она знала, что существовала огромная пропасть между ее народом и этими людьми, североамериканцами, разодетыми в дорогие туалеты и увешанными драгоценностями, но она никогда не задавалась вопросом – почему это так. Просто таково было положение вещей. Зависти Мария не испытывала – она только наблюдала, восторженно и изумленно, как они проходили мимо нее, смеясь и болтая, кивая и улыбаясь, словно боги из старинных сказаний.

Ее черные глаза блестели от волнения. Мария подалась еще левее, чтобы лучше видеть трех человек, только что вошедших в вестибюль, – высокого привлекательного мужчину, гибкую красивую женщину в розовом платье и хорошенькую светловолосую совсем молоденькую девушку, примерно одного возраста с ней, Марией.

Присутствие девушки пробудило любопытство Марии. Среди прибывших на бал это, кажется, был первый человек одного возраста с Марией, а Марии было четырнадцать лет. Девушка была очень мила, в белом платье, длинную присборенную юбку которого украшали розочки из белого шелка, – при виде их Марию кольнула зависть. Длинные белые перчатки и маленькие бальные туфельки из лайковой кожи дополняли ее туалет. Интересно, кто это. Наверное, дочка какого-то важного лица, раз ее пригласили на бал.

Когда трое гостей исчезли из виду, Мария опустилась на свой стул. Ей уже захотелось есть, но жалко было оставлять такой удобный наблюдательный пункт. А посмотреть было на что!

Она знала, что далеко внизу, в кухне, ее отец и другие повара снуют взад-вперед, помешивая в горшках, приготовляя салаты и соусы. Будучи дочерью повара – специалиста по соусам, Мария могла входить в эту святая святых совершенно беспрепятственно – если отец разрешал ей, – зная, что ее как следует накормят. По крайней мере, в этом отношении она была в лучшем положении, чем многие кубинцы, жившие в этих краях; большинству из них приходилось вести суровую борьбу за существование.

Мимо Марии прошла еще одна группа, и двое мужчин остановились прямо перед ее укромным местечком и, закурив сигары, завели разговор. Мария знала, что подслушивать чужие разговоры невежливо, но она не могла уйти так, чтобы ее не заметили. Девушка только отодвинулась от драпировок, в щель между которыми она наблюдала за происходящим.

– Ну что же, старина Генри может собой гордиться, не так ли? – проговорил низкий голос.

– Согласен с вами, – ответил другой, – одна меблировка обошлась, наверное, в небольшое состояние, и сегодня сюда съехались знаменитости со всего света. Я слышал, что было разослано не меньше пятнадцати тысяч приглашений.

– И по-видимому, все гости прибыли. Кстати, вы не слышали историю о Генри Флеглере?

Второй собеседник засмеялся.

– Какую именно? О нем рассказывают десятки историй.

– Ну, я слышал, будто Плант послал Флеглеру приглашение на этот бал, а Флеглер ответил телеграммой: «Где находится эта Тампа?»

Мужчины засмеялись.

– Но это еще не конец. Плант в ответ послал телеграмму: «Поезжайте туда, куда едут все, Генри».

Мужчины опять засмеялись и двинулись дальше, а Мария с облегчением вздохнула. Она не знала, кто такой мистер Флеглер, и ее это не интересовало, хотя она поняла, что это, наверное, человек богатый и известный. Ее охватила гордость: никто из этих прекрасных людей, богатых и известных, не знает отель так, как она.

Мария наблюдала за тем, как его возводили, видела, как серебряные башни возносились к небу. Когда отель был готов и отец получил место главного специалиста по соусам, она уговорила его взять ее в отель, а оказавшись здесь, изучила величественное здание вдоль и поперек – его бесконечные коридоры, огромный вестибюль с удивительной бронзовой статуей дамы с козочкой, красивую-красивую мебель, подземные помещения под вестибюлем, где находились бильярдные и комнаты для игры в шафл-борд^[3], а также ванны с минеральной водой, комнаты для массажа, кафе и даже гостиничное казино.

Больше всего девушке поправился Большой зал, где находились бесценные произведения искусства и старинная мебель. Отец рассказал ей, что шкафчик, которым она так восхищается, некогда принадлежал королеве Изабелле и королю Фердинанду Испанскому, а также Марии, королеве Шотландии. Мария подумала, что эта комната похожа на большой музей.

И еще ей очень понравились статуи, стоявшие на главной лестнице отеля, – две африканские девушки с красивой блестящей кожей, сверкающей в электрическом свете.

Мария самодовольно считала, что личное знакомство с отелем делает ее привилегированной особой. Ей нравилось это огромное здание, она чувствовала себя здесь как дома в гораздо большей степени, чем в маленьком коттедже на окраине Айбор-Сити, где жила ее семья. Отец знал, как она любит отель, и поскольку Мария была его единственной дочерью, часто позволял ей приходить вместе с ним на работу. Именно он устроил так, что Мария смогла побывать на этом удивительном празднике, несмотря на упорные возражения матери, и девушка была очень благодарна отцу.

Она пригладила юбку своего синего хлопчатобумажного платьица и отбросила на спину прядь длинных блестящих черных волос, упавшую ей на плечо. Пусть у нее нет чудесных туалетов, как у этих прекрасных дам, зато у нее есть нечто большее – она очень хорошо знает отель. А они – нет.

Мария едва заметно улыбнулась и пообещала самой себе, что навсегда запомнит этот самый необычный в ее жизни вечер.

Глава 1

ТАМПА, 1898

Джессика Мэннинг сидела в диване-качалке на передней веранде родительского дома и обмахивалась японским веером, пытаясь привести в движение воздух и хоть немного передохнуть от влажной апрельской жары.

В доме воздух был напоен запахом абрикосов и сахара: мать Джессики вместе с Руби, их служанкой, консервировала на кухне абрикосы, – один из деловых знакомых мистера Мэннинга подарил им целую корзину этих фруктов.

Джессика представить себе не могла, как в такой день можно стоять у горячей плиты, и была очень рада, что получила отказ на свое предложение помочь. Она взмокла и умучилась так, словно с раннего утра занималась тяжелой работой; и ей было скучно, просто безумно скучно. Стоило огромных усилий даже легко отталкиваться от пола и тихонько раскачивать качалку.

Хотя было всего десять часов утра, белое батистовое платье Джессики, бывшее свежим и хрустящим, когда она надевала его, уже смялось, а под мышками и на спине стало влажным. Девушка опять подумала о матери, работавшей на кухне с Руби, и виновато вздохнула. Ну что же, мать ведь не должна помогать Руби. Руби – настоящее чудо, она способна одна, без посторонней помощи законсервировать десятки корзин с фруктами. Просто матери нравится работать на кухне, нравится стряпать, хотя это совершенно не обязательно. Анна Мэннинг всегда умудрялась выглядеть свежей и привлекательной. Если бы мать прямо сейчас вышла из душной кухни, подумала Джессика, она, конечно же, выглядела бы более красивой и аккуратной, чем ее дочь. А ведь та палец о палец не ударила с тех пор, как встала, разве что просмотрела модели платьев и еще немного поиграла на фортепиано.

Джессика еще раз вздохнула. Иногда бывает очень трудно, если у тебя такая безупречная и красивая мать. Конечно, она очень любит маму, восхищается ею, это само собой разумеется, но она не может не сравнивать себя с нею.

Не то чтобы сама Джессика была безобразна, просто ее бледные, тонкие волосы никогда не слушались их обладательницу, вечно висели растрепанными прядями вокруг лица и шеи, и нужно было постоянно прилагать усилия, чтобы выглядеть аккуратно. А ее мать всегда выглядела так, словно только что вышла из галантерейной лавки. Вне зависимости от того, чем она занималась, ее прическа была безупречна. Джессика завидовала довольно жестким, но тяжелым и блестящим рыжевато-каштановым волосам Анны Мэннинг, строгим, красивым чертам ее лица и синим глазам.

Джессика унаследовала отцовские волосы – хотя их у нее было гораздо больше, чем у него, потому что отец быстро лысел, – и его зеленоватые с крапинками глаза. О Джессике говорили, что она хорошенькая. Как-то раз она слышала, что одна из подруг матери отозвалась о ней в разговоре: «изящна, как статуэтка дрезденского фарфора, и столь же мила». Джессика знала, что многие подруги завидуют ее бледному модному цвету лица и осиной талии, но если бы у девушки был выбор, она предпочла бы быть такой, как мать, – меньше ростом, с более округлыми формами груди и бедер, более яркой и заметной. И все-таки, наверное, нужно радоваться, что она не совсем безобразна, вроде бедняжки Сэлли Мак-Джилл, которая унаследовала от отца длинный нос, похожий на клюв, а от матери – слишком близко посаженные бесцветные глаза.

Джессика опять раскачала качалку и опустила веер на колени – толку от него все равно никакого.

Она подумала о сегодняшнем дне и о том, чем его заполнить. До завтрашнего вечера, когда у Дульси Томас назначена вечеринка в шесть часов, не ожидается ничего интересного; и вообще в течение недели ждать ей нечего, кроме этой вечеринки. Этот год был действительно самым скучным из всех, которые Джессика могла вспомнить. Иногда ей хотелось, чтобы родители переехали в какой-нибудь большой, интересный город вроде Нью-Йорка или Бостона, где можно ездить в театры, посещать концерты и ходить по музеям; а еще там бывают вечеринки, множество вечеринок.

Конечно, в Тампе тоже не обходилось без вечеринок, но реже, чем хотелось бы, и на них собирался всегда один и тот же круг друзей, который она слишком хорошо, слишком долго знала, чтобы обнаружить в нем что-либо захватывающее. Молодых людей вечно не хватало, а те, что там появлялись, производили на Джессику весьма унылое впечатление. Большинство из них она знала со школьной скамьи, и все их грешки и слабости были у нее как на ладони.

Снова взяв веер, она принялась лениво помахивать им. Ах, если бы у нее было чем заняться! Если бы произошло что-нибудь захватывающее!

Когда военный корабль «Мейн» был взорван в Гаванском порту и пошли разговоры о войне с Испанией, Джессике показалось, что вот-вот начнется что-то интересное, но настал апрель, и все разговоры кончились ничем. Ее отец полагал, что, судя по всему, войны не избежать. Но ничего так и не произошло, хотя отец и утверждал, что кубинцы очень хотят войны.

Мария Мендес накрывала на стол к обеду, который ее мать Инес готовила в кухне их скромного каркасного бунгало в Айбор-Сити.

Несмотря на жару, еда готовилась сытная – черные бобы, рис и свинина, чтобы наполнить желудки двух старших братьев Марии – Рамона и Эдуардо и младшего, Пауло.

Рамон и Эдуардо придут домой с сигарной фабрики, где они работают, на обед и короткую сиесту, а потом вернутся на работу до вечера. Их отец, Феликс, домой не придет, потому что обедает в отеле.

Мария поставила для каждого тарелки, расписанные цветочками, и аккуратно разложила салфетки и столовое серебро. Мать любила, чтобы стол был накрыт красиво всегда, для всякой трапезы.

– Еда кажется вкуснее, – говорила она, но дело было еще в том – и Мария знала это, – что таким образом мать напоминала им всем: они из хорошей семьи, семьи, которая знает толк в прилично накрытых столах и хорошем, солидном серебре вроде тех приборов, которые сейчас раскладывала Мария. Эти приборы принадлежали к тем немногим ценным вещам, которые ее мать смогла увезти с Кубы.

В маленькой столовой стояла удушливая жара, и Мария ощущала тяжесть своих длинных блестящих кос, уложенных на голове. Иногда, вот как сегодня, ее охватывало желание обрезать волосы, чтобы вся их пышная тяжелая масса упала на пол, а потом она их выметет. А иногда она гордилась своими густыми волосами, их блеском и красотой.

Мария вздохнула, зная, что мать, занятая па кухне, все равно ее не услышит. Матери не понравилось бы, что дочери скучно. Некоторым женщинам, таким, как Инес Мендес, вполне хватало дома – уборки, стирки, стряпни, заботы о членах семьи.

Но есть и другие женщины, вроде Марии, которые хотят от жизни большего. Женщины, которые хотят работать вне дома, которые хотят идти по жизни своим путем. Мать сказала бы, что это глупые и чересчур заносчивые амбиции. Мария и сама знала это. Но отец понимал ее, девушка видела, что он сочувствует ее стремлениям.

Мария прервала свое занятие, и улыбка осветила ее серьезное, даже немного мрачное лицо – она вспомнила, как в этот день семь лет назад отец тайком провел ее в отель «Залив Тампа» посмотреть на празднество в честь открытия отеля. Она долго надеялась получить работу в отеле, но желающих всегда было больше, чем работы. Мария познакомилась с одной из девушек, которая там работала, Терезой, за зиму хорошо зарабатывавшей на чаевых, когда богатые люди приезжали из холодных северных штатов наслаждаться теплыми зимами у залива Тампа. Теперь, когда девушке исполнился двадцать один год, Феликс Мендес обещал дочери, что она сможет пойти работать туда, как только появится свободное место.

Конечно, можно легко устроиться на одну из сигарных фабрик, но мать ни за что на это не соглашалась. Она не желала, чтобы ее дочь стала фабричной работницей, хотя там и хорошо платят, да и работа постоянная. Даже отец не одобрял, когда девушки работали на фабрике.

Мария вздохнула. Ладно, она будет искать, а пока у нее и дома дел хватает. Только вот мать может решить, что помощь дочери по дому незаменима, и будет изо всех сил стараться привязать Марию к своей юбке.

Ну вот! Стол накрыт, братья скоро придут. Она вспомнила о споре, который произошел за завтраком. Говорили о том же, о чем говорили уже много месяцев, – о долгожданной войне с Испанией за независимость Кубы. Оба брата Марии состояли в так называемом «Кубинском клубе», СК («Свободу Кубе!»), и оба они, как знала Мария, отдавали десятую часть своего заработка фонду, средства которого в основном шли на закупку оружия для кубинских повстанцев.

Феликс Мендес не одобрял поведения своих сыновей. Не потому, что не сочувствовал борьбе кубинцев за свободу, а потому, что теперь он был гражданином Соединенных Штатов и считал себя прежде всего американцем. Как истинный американец, Феликс полагал, что должен тратить свои деньги и усилия, дабы помочь себе и своей семье усвоить американский образ жизни. Дискуссии, происходившие за завтраком, порой становились жаркими, старшие сыновья и Феликс начинали стучать по столу, чтобы доказать свою правоту, и возвышали голоса, чтобы перекричать противную сторону.

Инес, Мария и Пауло не принимали участия в этих диспутах; Пауло был еще слишком молод, Мария попросту понимала всю бесполезность подобных споров, а Инес не вмешивалась потому, что разрывалась между верностью мужу и согласием со взглядами сыновей.

Во всяком случае, созданию мирной атмосферы за столом эти споры не содействовали, и Мария уже начала побаиваться утренних трапез, этого недолгого времени, когда вся семья собиралась вместе.

А теперь нужно приготовить следующую трапезу, а когда она окончится, надо будет прибраться и кое-что почистить, а потом, позже, готовить ужин, а потом до самого сна делать будет совершенно нечего. Еще один обыкновенный день. Еще один скучный день. Марии казалось, что на дворе самая долгая, самая скучная весна, какую она помнит.

Джессика в своей комнате переодевалась к ужину в чистое платье, когда услышала, что входная дверь хлопнула непривычно громко.

Кто бы это мог так хлопнуть дверью, мелькнуло у нее в голове; но по-настоящему любопытно ей стало только тогда, когда она услышала, что обычно спокойный голос отца звучит громко и взволнованно. Что же такое случилось?

Девушка быстро застегнула пуговицы платья и пригладила волосы, а потом спустилась вниз по лестнице с быстротой, совершенно не приличествующей леди.

Отец был в столовой с матерью, и Джессика с удивлением увидела, что его обычно невозмутимое лицо раскраснелось от волнения. В руке отец держал лист желтоватой бумаги, которую, по-видимому, только что показывал жене.

Встревоженная, Джессика резко остановилась в дверях, устремив взгляд на родителей.

– Что такое, папа? Что случилось? – воскликнула она.

Анна Мэннинг, увидев, что дочь испугалась, поспешила успокоить ее:

– Дорогая, тебе не о чем беспокоиться. И нечего бояться.

Уингейт Мэннинг, овладев собой, заговорил:

– Прости, что напугал тебя, Джессика. Я только что говорил твоей матери, что сегодня мы получили сообщение: в Тампу направляются правительственные войска в количестве трех тысяч человек. Сюда командирован майор Дж. В. Поуп приготовить все к прибытию войск. Ты понимаешь, что это значит?

– Я полагаю, что это означает войну, – ответила Анна Мэннинг с неодобрением.

Уингейт Мэннинг посмотрел на жену и нахмурился.

– Это также означает оживление в делах, – сказал он подчеркнуто. – Большие дела ждут всех нас.

Джессику охватили разнообразные предчувствия. Возможно, это сообщение означает, что будет война с Испанией, и возможно, что ее отца ждут большие дела, но оно означает и еще кое-что: в Тампе наконец-то что-то произойдет, впервые за долгое время.

Глава 2

Сидя в головной части железнодорожного вагона, лейтенанты Прайс и Фишер были заняты игрой в покер на двоих, сопровождая ее хриплыми выкриками. Несмотря на эдикт лейтенант-полковника Рузвельта относительно пьянства и сурового наказания за него, оба они уже неплохо накачались, и карточная партия стремительно превращалась в шумную схватку. Лейтенант Нейл Дансер, сидевший тремя рядами дальше, размышлял, не обратиться ли к офицерам с увещеваниями, но пришел к выводу, что это только еще больше раззадорит их.

На соседнем с Нейлом сиденье храпел лейтенант Джон Кейдж. Его пухлые щеки покоились на двойном подбородке, а сплетенные короткие толстые пальцы были сложены на тугом, но весьма объемистом животе.

Нейлу стало противно, и он вздохнул. Как будто недостаточно жарищи, чая с виски, запаха блевотины! Господи, чего бы он не дал сейчас за возможность принять хорошую горячую ванну! Всего четыре дня он заточен в этом адском вагоне, а кажется, их прошло целых сорок! Слава Богу, вечером они прибывают в Тампу.

Поднявшись с места, Нейл, высокий молодой человек двадцати пяти лет, с короткими рыжими волосами и продолговатыми ярко-синими глазами, перешагнул через вытянутые ноги Кейджа и вышел в проход. Поезд шел на предельной скорости, вагон раскачивался и грохотал, и Нейлу пришлось хвататься за спинки сидений, чтобы не упасть.

На открытой площадке тамбура было полно людей, но Нейлу все же удалось выбраться на свежий воздух, и он встал рядом с одним из рядовых, кривоногим невысоким ковбоем. Лицо у того было обветрено всеми ветрами, а глаза светились умом. Ковбой ухмыльнулся и подмигнул Нейлу.

– Не могу отдать честь, сэр, – слишком уж плотно мы здесь упакованы. И кроме того, чертовски жарко.

Нейл кивнул.

– Ничего страшного, рядовой. Нами так набили вагоны, что мы, можно сказать, превратились просто в стадо. По крайней мере, на время переезда.

Ухмылка коротышки стала шире.

– Хорошо, что Грозный Тедди не слышит ваших слов. Он ведь считает, что его «Лихие ковбои»^[4] – самая лучшая боевая единица во всей армии США, это уж точно.

Нейл фыркнул, немного расслабившись, достал из кармана пачку сигарет и предложил коротышке закурить.

– Ну что же, на этот счет он не ошибается. Мы такие и есть, но на данный момент представляем собой не более чем скопище усталых, раздраженных людей, умирающих от жары. Когда доберемся до Тампы, надеюсь, все пойдет по-другому. Тогда мы опять станем «Лихими ковбоями» Тедди, настоящим разящим бичом на поле битвы. Скажите, рядовой, как вас зовут?

Коротышка сдвинул на затылок свою широкополую шляпу, обнажив при этом полоску белой кожи над загорелым лбом.

– Кавалерист Билли Мак-Джинти, сэр, из Оклахомы.

Улыбнувшись, Нейл протянул руку.

– Лейтенант Нейл Дансер из Нью-Йорка. Мак-Джинти кивнул.

– Так я и подумал. Сразу видно, что вы из этих, нью-йоркских. – Он печально покачал головой. – Понимаете, сэр, у нас тут здорово странная смесь – это я о солдатах. Вы сами это увидите.

Нейл глубоко затянулся сигаретой.

– Я и не собираюсь это отрицать, Мак-Джинти.

– Тут есть джентльмены вроде вас, из Нью-Йорка и Бостона. Потом, ребята с запада – ковбои и индейцы. Я к тому, что чудно это как-то: пастух вроде меня воюет рядом с кем-то вроде чемпиона Соединенных Штатов по теннису. Да я, к чертям, и не знал, какой такой теннис, пока не познакомился с Ренном.

Нейл почувствовал сильную симпатию к этому грубоватому, задиристому человеку.

– Да, без сомнения, перетасовали нас неплохо. Но мы делаем общее дело, и среди нас ни один человек не отличается от другого, разве только в том, как он ведет себя в отношении других людей, да еще в бою.

Нейл еще не успел договорить, когда его собственные слова показались ему чересчур высокопарными. Но тем не менее они совершенно точно передавали то, что он чувствовал.

Однако Мак-Джинти слова молодого лейтенанта не показались такими уж высокопарными. На маленьком личике ковбоя появилось торжественное выражение.

– Вы чертовски правы, сэр. Именно по этой причине Первый добровольческий кавалерийский полк США – самый замечательный полк. Помяните мое слово, лейтенант, – люди навсегда запомнят «Лихих ковбоев» Тедди. Вот увидите, так оно и будет. Эй!

Поезд неожиданно замедлил ход, тормоза взвизгнули, и Нейла с Мак-Джинти прижало к перилам площадки тамбура.

– Наверно, стали, чтоб водички набрать. – Мак-Джинти ударил себя по губам тыльной стороной ладони. – Что до меня, так я сухой, прямо как песок. Было бы неплохо, если б местный народ позаботился о нас.

При мысли о воде у Нейла просто слюнки потекли. На пути их следования не встретилось ни единого захудалого городка или железнодорожной станции, где не слышали бы о «Лихих ковбоях», и местные жители, предупрежденные газетами о продвижении эшелона, стекались к нему, выкрикивая имена таких знаменитостей, как Вудбери Кейн, Хэмильтон Фиш и, конечно, Теодор Рузвельт.

Но Нейл и Мак-Джинти пришли в волнение не поэтому, а потому, что городские дамы в тщательно отглаженных платьях и соломенных шляпках, как правило, приносили изнывающим от жажды усталым солдатам вожделенные арбузы и холодное пиво. Так было почти на каждой остановке, которую делал поезд.

Нейл почувствовал, как локоть Мак-Джинти ткнулся ему в ребра.

– Вон они идут, благослови их всех Господь!

Глядя поверх головы Мак-Джинти, Нейл увидел и услышал, как множество людей устремилось к замершему поезду; и, разумеется, пришли они с арбузами и с пивом.

Смеющаяся, галдящая толпа собралась на платформе, вытянувшись вдоль всего состава. Солдаты протягивали руки из открытых окон, хватая все, что им подавали. Нейл получил холодный полосатый арбуз из рук хорошенькой женщины в голубом, а Мак-Джинти осторожно поднял тяжелую бадью с холодным пивом, которую подал ему высокий человек в рабочем комбинезоне. Возбуждение толпы, явное удовольствие, которое испытывали эти люди, предлагая солдатам освежающее, подняли настроение Нейлу не меньше, чем долгожданное пиво и арбуз.

Держа его под мышкой, он помахал толпе рукой, разделяя ее волнение и радость. Поезд тронулся, но Нейл и другие солдаты махали руками, пока городок не скрылся из виду. У лейтенанта в голове мелькнуло, что он даже не знает его названия.

– А теперь, ребята, вперед, за арбуз, – сказал Мак-Джинти, наклонив бадью и отпив прямо из нее. Над верхней губой у маленького ковбоя появились пенные усы.

Нейл достал карманный нож и разрезал спелый сочный арбуз прямо тут же, на площадке, и раздал его остальным. Казалось, ничего вкуснее он в жизни не пробовал.

В тот же вечер семь поездов, везших Первый добровольческий кавалерийский полк США, остановились среди поросшей сосняком равнины на западе Флориды, в шести милях от Тампы.

С радостными криками Нейл выскочил из поезда вместе с остальными, но вскоре все замолчали, сообразив, что еще не добрались до места назначения.

Солдаты и офицеры в смущении толклись на месте, и никто, даже полковник Рузвельт, не мог получить удовлетворительного объяснения, почему железнодорожные служащие не пускают состав дальше.

Наконец, спустя несколько часов тщетного ожидания, полк отправился в Тампу своим ходом, верхом, погрузив багаж на повозки, которые были спешно предоставлены местными жителями.

Нейл, устав от четырехсуточного путешествия в поезде, тяжело уселся в седло и клевал носом, пока его лошадь по кличке Экскелибер^[5] трусила за другими лошадьми. Время от времени она ржала и потряхивала головой, выражая тем самым восторг по поводу освобождения из тесноты грузового вагона.

Когда обоз наконец добрался до лагеря пятого корпуса, там уже все спали. Никакой официальной встречи не было, и люди покорно ждали в темноте, пока полковники Рузвельт и Вудбери ездили по территории, занятой палатками, в поисках места, отведенного их полку.

К тому времени, когда поставили палатки, Нейл почти впал в коматозное состояние от усталости. Не раздеваясь, он рухнул на свою поспешно разложенную походную койку. Молодой человек был совершенно измучен и даже не заметил, что его соседями по палатке оказались лейтенанты Джон Кейдж и Роджер Прайс.

Звонкие, чистые звуки побудки, раздавшиеся в воздухе ранним утром, показались Нейлу просто отвратительными. Только привычка заставила его усилием воли прийти в себя, и через несколько мгновений он уже сидел на своей койке, держась руками за голову.

Во рту у Нейла был неприятный вкус, глаза, казалось, запорошил песок, потому что он не выспался, однако ему все же удалось встать на ноги. Молодой лейтенант даже не сразу сообразил, где находится.

Когда же он наконец понял что к чему, неприятные ощущения сменились приятным волнением. Они в Тампе! Наконец-то!

Нейл тут же вытащил из-под кровати несессер и принялся изучать в зеркале свое лицо. Выглядел он, как ему показалось, на удивление хорошо, если не считать рыжеватой щетины на щеках и подбородке, и, конечно, одежда его выглядела так, будто он в ней спал... как и было на самом деле.

В этот момент Нейл рассмотрел своих соседей по палатке, также пытавшихся одолеть сон. Боже милостивый, Прайс и Кейдж! Что за невезение! И нужно же было, чтобы это оказались именно те два человека, которых он невзлюбил сильнее всех в полку. Черт побери! Придется жить с ними в одной палатке, но вступать с ними в дружеские отношения он не намерен.

Взяв флягу и несессер, Нейл Дансер вышел из палатки поискать воды для бритья.

Выбравшись наружу, лейтенант ошеломленно застыл на месте. Вокруг него – налево, направо, впереди и сзади – стояли сотни палаток; лагерь простирался во всех направлениях и казался бесконечным.

– Боже мой! – прошептал он, потрясенный огромными размерами лагеря и предполагаемой численностью войск.

Сколько же здесь может быть людей? Позже он узнает, что под соснами, с которых свешивался мох, стояли лагерем двадцать пять тысяч человек – крупнейшее сосредоточение американских войск за последние четыре десятилетия.

Наконец он нашел бочки с водой, стоявшие на небольшом возвышении; наполнив флягу, Нейл распрямился и вдруг увидел в отдалении город Тампу. Одно из зданий бросилось ему в глаза своей экзотичностью; оно походило на восточный мираж, а его серебристые минареты и купола, казалось, плыли в прибрежном тумане. Нейл удивленно покачал головой. Что же это, мираж или действительно какое-то здание? Вернувшись в палатку, он обнаружил, что Прайс и Кейдж наконец проснулись и роются в своих вещмешках.

– Бочки с водой через шесть палаток от нас, справа, – бросил он.

– О Создатель, – простонал Прайс. – У меня такое ощущение, что по моей черепушке пробежало целое стадо буйволов, а в животе пустота, как в курятнике, где побывала лисица!

Кейдж засмеялся; его фыркающий резкий смех действовал Нейлу на нервы. И он мысленно тяжко вздохнул, услышав замечание Прайса. Роджер Прайс, не говоря уж о его неприятных привычках, необыкновенно любил цветистые обороты речи, которые обычно бывали в ходу у ковбоев. Происходил Прайс из безупречной бостонской семьи (по крайней мере он так утверждал), но упорно выражался, как персонаж из приключенческого романа Бантлина.

Это почему-то раздражало Нейла, и поскольку подобная речь звучала неестественно, словно пародируя говор настоящих выходцев с юго-запада, которые были среди «Лихих ковбоев», Нейл отметил, что коротышка кавалерист Мак-Джинти был прав – все вместе они представляют собой странное сборище.

Когда полковники Рузвельт и Вудбери формировали этот полк, Рузвельт зачислил в него пятьдесят человек, которых он назвал «джентльмены-рядовые».

Они должны были задавать подразделению надлежащий тон. Рузвельт набрал этих людей в лучших учебных заведениях и клубах Манхэттена и Бостона. Однако при этом он дал понять, что комиссию пройдут только те, кто продемонстрирует храбрость и прочие достоинства, и что во время нахождения в Техасе на учениях они будут на таком же положении, что и ковбои, индейцы и всевозможные выходцы с юго-запада, вместе с которыми им предстоит идти в бой, когда дело дойдет до этого. Будучи в Техасе, Рузвельт как-то выразился на этот счет: «Ковбои и нью-йоркские штучки скачут бок о бок».

Так оно и было. В Сан-Антонио они не жалели сил, помышляя о грядущих сражениях и желая стать, черт побери, лучшим подразделением армии США, и, по-видимому, таковым они и стали.

Нейл улыбнулся, подумав о Вудбери Кейне, денди и яхтсмене, который умудрился с таким же, присущим ему от природы изяществом, с каким он одевался, стряпать и мыть посуду на весь эскадрон, укомплектованный выходцами из штата Нью-Мехико.

Среди них был также Джо Сэмпсон Стивенз, величайший в мире игрок в поло, Дадли Дин, легендарный защитник из футбольной команды Харварда, Хэмильтон Фиш, экс-капитан гребной команды Колумбийского университета, и Боб Ренн, чемпион Соединенных Штатов по теннису. Среди них были мастера по прыжкам в высоту из Иельского университета, а также футболисты из Принстона – Нейл был одним из них – и знаменитые охотники, такие как Тиффани и Вордсворт. В добавление к этому «джентльменами-рядовыми» стали два английских аристократа и один шотландец. Остальные же были грубоватые и хорошо подготовленные жители юго-запада – ковбои, индейцы и потомки Кроккетов, Эдамсов, Хэмильтонов и Джексонов. Все – славные ребята; на каждое место претендовало не меньше двадцати человек.

Нейла охватила гордость, потому что сам он принадлежал к «джентльменам-рядовым». И конечно же, рядовой Мак-Джинти был прав, мир надолго запомнит «Лихих ковбоев» Тедди Рузвельта, их слава уже растет. Он усмехнулся про себя. Теперь им ничего не остается, как только соответствовать этой славе. Если, будучи на Кубе, они не совершат ничего достойного, это будет для всех большим разочарованием. По мнению Нейла, такого никак не могло случиться. Все они, за малым исключением, отличные солдаты, происхождение здесь ничего не решает, и они, конечно, окажутся на высоте. Просто немыслимо, чтобы было иначе.

День был знойный, но воздух свежел по мере того, как лошади осторожно пробирались к морю по болотам, над которыми вились рои москитов, и по песчаным наносам, где нога тонула по щиколотку.

Нейл, ехавший рядом с Прайсом, Кейджем и еще одним лейтенантом, Томом Фэррелом, постепенно приходил в себя: мало-помалу его охватывало напряженное ожидание. Даже Прайс и Кейдж казались не такими неприятными, как обычно, в основном благодаря присутствию Тома Фэррела, к которому Нейл проникся искренней симпатией. Конечно, улучшающееся настроение молодого человека можно было с таким же успехом приписать тому, что они получили увольнительную и направлялись на танцы в знаменитый отель «Залив Тампа».

– Это дурацкое сооружение похоже на какой-то турецкий дворец, – проговорил Прайс, растягивая слова, – посмотрите на эти минареты!

– На мавританский, дурачок, – бросил Кейдж с необычной для него язвительностью. – Ты что, Прайс, книг не читаешь, что ли? Или притворяешься, будто ты один из тех парней, у которых студень вместо мозгов? Мне вот кажется, что здание очень красиво.

Нейл взглянул на коренастого Кейджа с некоторым удивлением и даже уважением. Очевидно, этот толстяк не так уж туп.

– Здание действительно красиво, – согласился он, улыбнувшись Кейджу. – А вечером будет еще красивее, когда там соберутся прекрасные молодые леди, которые ждут не дождутся, как бы потанцевать с нами.

– Я слышал, девушки во Флориде хорошенькие, – мечтательно сказал Фэррел.

– Черт побери, я уже так давно не имел дела с женщинами, что любая из них покажется мне хорошенькой, – отозвался Прайс. – И я очень надеюсь, что некоторые из них окажутся не только хорошенькими, если вы понимаете, о чем я говорю.

– Нет, не понимаем. А о чем ты говоришь? Кейдж с любопытством посмотрел на Прайса.

– Ну, я надеюсь на их податливость, так сказать. – Прайс бросил на Кейджа хитрый взгляд. – Теперь, полагаю, ты понял, на что я намекаю.

– Да, я полагаю, все мы поняли, на что ты намекаешь, – с отвращением произнес Фэррел. – Но это будут порядочные девушки, Прайс, не забывай об этом. Дочери лучших семей Тампы. И я не понимаю, чего ради им понадобилось приглашать такого болвана, как ты.

Прайс заржал.

– Если вам еще не известно, ребята, я сам из хорошей семьи. И я скажу вам еще кое-что, в чем уверен совершенно. Девушки из самых хороших семей ложатся с мужчинами точно так же, как девушки из низших классов. Просто они не трубят об этом повсюду, вот и все.

Кейдж нервно хихикнул, а Нейл почувствовал, что его антипатия к Прайсу нарастает с каждой минутой. Не потому, что тот болтал о постельных делах – черт возьми, все они болтали о постельных делах гораздо больше, чем занимались ими, – но потому, что он говорил об этом так, словно речь шла о чем-то тайном, грязном и постыдном.

– Хватит вам трепаться, Прайс, – резко проговорил Нейл.

Тот лениво усмехнулся:

– А что случилось, Дансер? Ты что, девственник или еще что-нибудь вроде этого? Бережешь себя для брачного ложа?

И лейтенант опять ухмыльнулся, а за ним ухмыльнулся и Кейдж, как бы поняв намек.

Нейл почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо.

– Ты прекрасно все понимаешь, грязное трепло. Я просто не выношу твоих представлений об этом, ты похож на мальчишку, который заглядывает в дамскую уборную через дырочку.

Лицо Прайса порозовело, и он устремил на Нейла злобный взгляд.

– Ладно, вечером посмотрим, кто из нас окажется удачливей – мистер Ходячая Невинность, или Мальчишка. Плевать мне на то, что вы, все трое, будете делать. Я лично намерен залезть в панталоны к какой-нибудь дамочке.

– Смотрите! – внезапно проговорил Фэррел, указывая вперед. – Вот теперь отель видно отлично.

И опять Нейл был потрясен. Лейтенанты остановили лошадей, чтобы как следует рассмотреть украшенное минаретами и башнями диво, которое возвышалось перед ними в вечернем воздухе, белое и сияющее.

– Я слышал, там пятьсот номеров, – сказал Фэррел, и в голосе его слышался восторг.

– И плавательный бассейн, и огромный бальный зал, и даже казино, – отозвался Кейдж с легкой завистью. – Я бы искупался в этом бассейне прямо сейчас.

– За чем же дело стало, – проговорил Фэррел, похлопывая товарища по плечу, – ты вполне можешь сделать это. Майор сказал, что все удобства, какие есть в отеле, к нашим услугам.

– Да, это так, он это сказал! – Слегка покрасневшее лицо Кейджа приобрело свой обычный цвет. – Поехали скорее!

Лейтенанты пришпорили лошадей, и те неохотно перешли на рысь.

Вскоре они выехали на подъездную аллею, а еще через пять минут передали своих лошадей прислуге отеля.

Поднявшись по деревянным ступеням на длинную, нарядно украшенную веранду, Нейл заметил, что вся она уставлена изящными креслами-качалками из гнутой древесины. В этих удобных качалках сидели армейские и морские офицеры высокого ранга, корреспонденты различных газет, иностранные атташе и, что самое главное, хорошенькие женщины, изящно потягивавшие чай со льдом и шампанское.

Взгляд Нейл упал на крупного человека средних лет, казавшегося огромным в армейском мундире синего цвета, на котором красовались знаки отличия бригадного генерала. Нейл дотронулся до руки Фэррела.

– Это генерал Шефтер, да?

Фэррел бросил взгляд на человека в кресле и кивнул:

– Скорее всего – он. Кто еще может быть таким огромным? Интересно, где они нашли качалку подходящих размеров?

Нейл приложил руку к губам, чтобы скрыть усмешку, потому что генерал смотрел в их сторону. Прайс, стоявший сзади, фыркнул:

– И это он поведет нас в бой на Кубе? Вот крупная удача!

Несмотря на то что шутка принадлежала Прайсу, Нейл не смог не улыбнуться в знак согласия. Сама мысль о том, что в бой их поведет этот генерал, весивший триста фунтов и страдавший водянкой, человек, который, как говорят, с трудом смог поднять свою тушу по парадной лестнице отеля, – сама мысль об этом была смехотворной. Когда Прайс не разыгрывает из себя скотовода, он делает весьма неглупые замечания.

Однако если вдуматься, смешного тут было мало. Нейл уже слышал откровенные высказывания полковника Рузвельта, считавшего генерала Шефтера ужасающе некомпетентным.

Они уже миновали веранду и теперь находились в прохладном вестибюле с высоченным потолком. Нейл резко втянул в себя воздух: он привык к хорошим отелям, но ни один из виденных не шел ни в какое сравнение с этим.

– С чего начнем, ребята? – спросил Фэррел. – Для начала я хотел бы посидеть и попить холодненького пивка.

– Я – «за», – отозвался Прайс. – А вы двое, как вы? – Он повернулся к Нейлу и Кейджу. – Или мистер Ходячая Невинность слишком благороден и не может позволить себе захмелеть?

– Я прежде всего пойду в бассейн, – ответил Кейдж. Он выжидающе посмотрел на Нейла, но тот отвел глаза в сторону. Конечно, мысль о купании была весьма соблазнительна, но общества Кейджа он отнюдь не жаждал.

– Я, наверное, склоняюсь к пиву, – сказал он, дружелюбно улыбнувшись Прайсу. – Не думаю, чтобы это мне повредило. В конце концов, невинность не так легко победить. По крайней мере так мне говорили.

Прайс искренне рассмеялся:

– Честное слово, Дансер, иногда вы кажетесь мне не совсем безнадежным.

Просторный бар был переполнен офицерами, старослужащими и штатскими, и шум голосов, поднимавшийся к высокому потолку, походил на глухой ропот океана. Трое наших лейтенантов с трудом проложили себе дорогу к длинной стойке красного дерева и сделали заказ.

После этого Нейл принялся осматривать переполненное помещение.

Возбуждение, которым были охвачены все присутствующие, казалось прямо-таки осязаемым; возбуждение, вызванное великой целью и предвкушением приключений. Именно здесь, подумал Нейл, и делается история, и ему суждено находиться в центре событий.

Перед ним поставили пиво, и молодой человек с жадностью потянулся за кружкой. Только поднеся ее ко рту, он заметил, что офицер, до того сидевший к нему спиной, вдруг повернулся. Нейл чуть не подавился, узнав слегка выдающиеся верхние зубы и очки своего командира, лейтенант-полковника Теодора Рузвельта.

Нейл смущенно закашлялся, отводя кружку ото рта.

– Виноват, сэр, – пробормотал он, пытаясь отдать честь и одновременно поставить кружку на стойку. – Не заметил вас, сэр!

Умное лицо Рузвельта, похожее на морду бобра, расплылось в широкой усмешке, и он рассмеялся резким лающим смехом, который, как было известно Нейлу, говорил о его добродушном настроении.

– Вольно, лейтенант, – быстро проговорил Рузвельт. – Здесь не нужно соблюдать формальности.

Нейл, пытавшийся прийти в себя, заметил у плеча Рузвельта лицо какого-то штатского – невысокого, по-юношески красивого человека с каштановыми волосами и пышными усами. Нейлу показалось, что они с этим человеком примерно одного возраста. И не успел он подумать, кто бы это мог быть, как получил ответ на свой вопрос.

– Здесь есть один человек, с которым я хочу вас познакомить, Дансер. Стивен Крейн, известный писатель. Мистер Крейн присутствует здесь в качестве военного корреспондента газеты «Нью-Йорк уорлд». Мистер Крейн, это лейтенант Нейл Дансер, один из моих парней, прекрасный офицер.

Стивен Крейн кивнул и коротко улыбнулся, обнажив на мгновение очень плохие зубы. В его больших глазах с необыкновенным разрезом, как заметил Нейл, светились ум и проницательность.

Рузвельт снова обратился к Нейлу:

– Мистер Крейн хочет побеседовать с офицерами и узнать, что они думают о войне.

Стивен Крейн кивнул:

– Здравствуйте, лейтенант Дансер. Мною движет чисто человеческий интерес. Например, что вы чувствуете, будучи так далеко от дома, и все такое. Вам нетрудно будет ответить на несколько вопросов такого рода?

Нейл, польщенный тем, что известный писатель интересуется его мнением, покачал головой:

– Вовсе нет, мистер Крейн. С удовольствием сделаю это. Я читал вашу книгу «Красная медаль за храбрость», которая печаталась выпусками в «Филадельфия пресс». Должен признаться, что вещь произвела на меня очень сильное впечатление.

Стивен Крейн опять улыбнулся, прикрывая свои плохие зубы рукой. Судя по всему, слова Нейла пришлись ему по душе.

– Благодарю вас, лейтенант. Писателю всегда приятно слышать такое. Может быть, мы с вами попробуем найти более спокойное местечко, а то здешняя обстановка напоминает зверинец во время раздачи кормежки.

Нейл кивнул, и Стивен Крейн соскользнул со своего табурета. Он оказался еще меньше ростом, чем предполагал Нейл, не больше пяти футов, и очень худощавым. При этом внешне он казался уверенным в себе и вовсе не был смущен тем, что Нейл возвышается над ним почти на фут.

– Вперед, лейтенант, – проговорил Теодор Рузвельт, улыбаясь. – Отвечайте честно, но опишите «Лихих ковбоев» в самых радужных тонах.

Стивен Крейн повел Нейла в полупустой уголок веранды и уселся на одно из неизменных кресел-качалок. Вынув из кармана записную книжку и ручку, он выжидательно посмотрел на Нейла:

– Ну что ж, начнем?

После беседы со Стивеном Крейном Нейл испытывал некоторое смущение. Ему казалось, что, начав говорить, он рассказал писателю историю всей своей жизни, хотя ему совершенно несвойственно было говорить о себе так откровенно. Стивен Крейн сумел найти к Нейлу подход и выказал такой неподдельный интерес, что молодой человек просто не смог ему противостоять. Или, может быть, подумал Нейл, его неожиданная откровенность связана с подспудным желанием оставить после себя какой-то след, нечто, дающее представление о его жизни на тот случай, если он не вернется с Кубы? Мысль грустная, но очень убедительная. Если он погибнет, кого во всем мире это может тронуть? Почти никого, подумал он, за исключением его отца с матерью и старшей сестры Кэти. Сколь бесславная доля – умереть, не оставив после себя ничего, даже напоминания о том, что ты жил на свете!

Конечно, это не значит, что жизнь у Нейла Дансера не была приятная; по правде говоря, до сих пор это была хорошая жизнь.

Нейл был вторым ребенком и единственным сыном богатого предпринимателя, принадлежавшего к нью-йоркскому высшему обществу. С самого детства Нейл оказался в привилегированном положении – лучшие няньки, лучшие школы, лучшее окружение. Родители его были к нему нежны и справедливы – здесь жаловаться было не на что, – и сестра очень любила брата и не слишком командовала им в отличие от большинства старших сестер, которых он знал.

Когда пришло время получить образование, Нейл отправился в Принстон, так же, как это сделал некогда его отец; и тут появилась угроза войны с Испанией. Услышав, что Теодор Рузвельт формирует свой полк, Нейл загорелся желанием попасть туда. Подобно большинству молодых людей его возраста и его времени, он был очень чувствителен к зову патриотизма, и отец, хорошо знавший Рузвельта, одобрил намерение сына. Но дело, конечно, было не только в этом. Умный, наделенный редкой способностью разбираться в самом себе, Нейл испытывал неудовлетворение собственной жизнью. Она всегда давалась ему слишком легко, препятствий, которые нужно было преодолевать, встречалось немного: богатство и положение, которое занимали его родители, прокладывали ему дорогу повсюду. Нейл Дансер без труда мог бы войти в деловой мир, начинать ему пришлось бы далеко не с самых азов, и успех ему был бы обеспечен. Но по своей природе Нейл любил соперничество, любил, когда ему бросали вызов, а вызов ему бросали только в двух областях – в области спорта и в области образования. Нейл был прирожденным спортсменом и прекрасно учился, поэтому ему приходилось прилагать очень мало усилий, чтобы одержать здесь верх. Молодой человек жаждал такой борьбы, которая требовала усилий, по крайней, мере ему хотелось посмотреть, как он поведет себя, столкнувшись с настоящими трудностями и испытаниями.

И по всем этим причинам, окончив Принстонской университет, Нейл Дансер вступил в полк Рузвельта. Если кто-либо когда-либо сталкивался с великими трудностями, так это Теодор Рузвельт. Вероятно, война и жизнь среди солдатни были не тем, чего жаждал Нейл, но вряд ли можно найти что-то более достойное, чем пример Теодора Рузвельта.

И вот он сидит здесь, на веранде великолепного отеля, наполовину рвущийся в жаркий бой, наполовину колеблющийся, размышляющий о бессмертии.

Покачав головой, Нейл криво усмехнулся. Господи, с чего это его понесло философствовать! И все оттого, что какой-то газетный корреспондент задал ему несколько вопросов. Ладно, лучше поскорее взять себя в руки и вернуться в бар, если он намерен все же утолить жажду.

Сегодня вечером будет много смеха, веселья и танцев. Он найдет самую хорошенькую девушку – Нейл прекрасно знал, как его обаяние действует на женщин, – и будет танцевать с ней, пока у нее не стопчутся туфельки, а потом, если повезет, он сможет увести ее на веранду, и если она отнесется к нему благосклонно...

Внезапно Нейлу вспомнился Прайс, и молодой человек скривился.

Разумеется, любой мужчина время от времени думает о том, что ему хотелось бы сделать с красивой женщиной; но если это окажется девушка из хорошей семьи, вполне вероятно, что дело ограничится быстрым объятием и торопливым поцелуем. Мужчина должен быть готов к этому. Конечно, он все равно время от времени делает попытки продвинуться дальше, и иногда ему это удается, но Нейл об этом не думал, по крайней мере не говорил об этом в таких выражениях, как Прайс. Подобные мысли и разговоры, по мнению лейтенанта Дансера, унижали мужское достоинство.

И все-таки у него из головы не шли мысли о любви, о постели. Он понимал, что отчасти в этом виноваты его же собственные довольно мрачные размышления. Когда думаешь о своей возможной смерти, тут же появляются мысли об утверждении жизни, а что является большим утверждением жизни, чем любовь и постель? Кроме того, Нейл уже очень давно не был близок с женщиной. Мысль о борделе пришла ему в голову, задев воображение, и мгновенно исчезла. Такого рода женщины ему не нужны. Ему нужна женщина, но такая, чтобы отношения с ней что-нибудь значили.

Нейл грустно покачал головой. Господи, теперь он впал в сентиментальность! Лучше вернуться в бар и выпить еще кружку пива, тогда ему будет хотя бы куда уронить слезу.

И посмеиваясь над самим собой, он вошел в отель.

Глава 3

Прежде чем выйти из дамской туалетной комнаты, Джессика бросила последний взгляд на себя в зеркало, оправленное в золоченую раму. Она тщательно разгладила ладонями мягкую ткань персикового цвета, из которой было сшито ее вечернее платье, с удовольствием отметив, как теплый оттенок ткани подходит к цвету кожи лица и рук. Она поправила локон своих мягких соломенных волос. Глаза девушки блестели от волнения, щеки порозовели.

Более или менее удовлетворенная, она взяла веер и уже направилась к выходу, когда дверь вдруг распахнулась и в туалетную ворвались две ее подружки.

Болтая и хихикая, девушки бросились к Джессике. Обе тоже раскраснелись, и глаза у них блестели так же, как у нее.

– О, Джесси! – воскликнула Мэри Уинстон, та, что пониже ростом. – Если б ты видела этих военных! Их там десятки и десятки, и все они такие красивые в форме! Я чуть не умерла!

Другая молодая особа, Дульси Томас, самодовольно улыбнулась:

– Лично меня приглашала танцевать по меньшей мере дюжина военных. Не говоря уже о предложении, которое мне сделали.

– Ой, Дульси, ты говоришь просто ужасные вещи! – вскричала Мэри, раскрывая веер и быстро-быстро начиная обмахивать свое розовое личико. – Как это можно, гадкая девчонка!

Дульси покачала головой, отчего ее белокурые локоны вздрогнули.

– Мэри, Мэри, – вздохнула она, – ты так провинциальна. Разве ты не знаешь, что с хорошенькими девушками такие вещи случаются сплошь и рядом? Нужно научиться просто не обращать на них внимания. – Лицо Дульси вдруг приняло хитрое выражение. – Или принимать их.

– Ой, Дульси! – И Мэри принялась обмахиваться еще энергичней, а Джессика отвернулась.

Мэри была очень миленькая, хотя выглядела несколько моложе своих лет. А Дульси Томас не очень нравилась Джессике, хотя они и принадлежали к одному общественному кругу и виделись очень часто. О Дульси говорили, что она несколько легкомысленна, но Джессика считала ее попросту неестественной и пустой.

– Мы еще увидимся, – сказала она и открыла дверь, желая избавиться от их общества. На то у нее были свои причины.

Когда началась война с Испанией, желание Джессики насладиться захватывающими событиями было, разумеется, удовлетворено. Почти сразу же после того, как ее отец пришел домой и объявил, что в Тампу послана многочисленная армия, город стал наполняться людьми – войска, военные советники, газетчики стали прибывать толпами. Большинство новоприбывших штатских помещались в отеле' «Залив Тампа». Торговля оживилась, дела процветали, и в Тампе воцарилась своего рода карнавальная атмосфера, атмосфера действия и в то же время ожидания, которой здесь никогда не бывало. Заразившись патриотической лихорадкой, молодые люди бросились записываться добровольцами, а молодые женщины, в том числе и Джессика, принялись выискивать, какой вклад они могли бы внести в общее дело войны.

Джессика поступила добровольцем в Красный Крест, штаб которого расположился в казино отеля «Залив Тампа».

Теперь Джессика зачесывала волосы назад, повязывала их белым платком, надевала поверх платья белый передник и чувствовала себя участником событий, скатывая бинты и подавая прохладительные напитки военным, которые прибывали каждый день. Она наслаждалась вниманием, которое оказывали ей мужчины, – оторванные от дома и страдающие от одиночества, они расточали щедрые комплименты девушкам и женщинам. Когда так много привлекательных мужчин и парней преклоняются перед тобой, это просто захватывающе, и Джессика иногда чувствовала себя как ребенок в кондитерской лавке, который не знает, в какую сторону повернуться и какую из сладостей выбрать в первую очередь.

Внезапно осознав, в каком направлении унесли ее мысли, Джессика вспыхнула и украдкой огляделась – не смотрит ли на нее кто-нибудь? Конечно, нет ничего плохого в том, если тебе хочется, чтобы тобой восхищались, верно? И это могло кое к чему привести. Она может полюбить и выйти замуж! И румянец на лице девушки стал ярче.

А сегодня состоится самое захватывающее событие – бал, который дает отель для армейских офицеров и местной привилегированной публики. Джессика слышала, что на балу будет много «Лихих ковбоев» Рузвельта, и ей очень хотелось увидеть хотя бы одного из этих людей, о которых она так много читала в газетах.

Ладно, хватит терять время попусту, лучше отправиться в бальный зал, иначе Мэри и Дульси догонят ее, и придется идти вместе с ними.

Для танцев был отведен бальный зал, расположенный рядом с вестибюлем отеля.

Хрустальные люстры, висевшие под высоким куполообразным потолком, лили свет на офицеров в аккуратных формах, на молочно-белые плечи красиво разодетых молодых женщин. Оркестр играл быстрый вальс, и звуки веселой музыки почти – хотя и не полностью – заглушали гул голосов в зале.

Джессика пробиралась в бальный зал сквозь плотную толпу, и вдруг девушку охватило такое сильное волнение, что у нее резко перехватило дыхание. Вот какой должна быть жизнь, подумалось ей, многоцветной, исполненной очарования. Конечно, Джессику вовсе не радовало, что ее родина вступила в войну, но она не могла не признаться самой себе: с тех пор, как в городе появились военные, в ее жизни возникли новые интересы.

В одном отношении Джессика была права – на балу действительно присутствовало много красивых молодых людей, все чисто выбритые, вычищенные, великолепные в своей синей форме, за исключением тех немногих, что были в коричневой. Это различие очень удивило Джессику.

Она со страстным любопытством оглядывала зал, когда к ней приблизился один из офицеров, одетых в коричневое. Он был низковат ростом, не намного выше ее, да и полноват, с выступающим животом.

Когда Джессика мечтала о танцах, еще до начала бала, она, конечно же, воображала себе не такого кавалера. Джессику приучили вести себя в обществе любезно, и она не смогла отказать молодому лейтенанту, когда он неуверенно пригласил ее на танец.

Они с трудом пробрались к площадке для танцев, и офицер, держа в руке носовой платок, обнял ее за талию. Вокруг них кружились пары, и Джессика с радостью обнаружила, что, несмотря на кажущуюся неловкость, ее партнер – опытный танцор. Он вел девушку твердо, но осторожно, не сбиваясь с шага и ритма вальса. Несколько успокоившись, Джессика позволила танцу увлечь себя, наслаждаясь музыкой.

– Меня зовут лейтенант Кейдж. То есть Джон Кейдж, – сообщил молодой человек, продолжая кружить девушку в волнах вальса.

– Очень приятно, – чопорно отозвалась Джессика. – Меня зовут Джессика Мэннинг.

Джон Кейдж улыбнулся:

– Счастлив познакомиться, мисс Мэннинг, и должен сказать, что вы самая красивая девушка на этом балу.

Джессика отозвалась не сразу, выдержав смущенную паузу. Она уже начала привыкать к преувеличенным комплиментам, которыми засыпали ее эти молодые воины, но все же ей всякий раз становилось неловко – она не знала, как на них реагировать.

И вместо того чтобы легко и непосредственно ответить на его замечание, Джессика задала вопрос:

– Лейтенант, мне бы хотелось знать, почему вы носите коричневую форму, а не синюю, как большинство других офицеров?

Кейдж изящно придержал ее на руке в танцевальном па, и его довольно красное лицо стало еще краснее от этого усилия. Он не отвечал Джессике ничего до тех пор, пока она не выпрямилась, и только тогда просто ответил:

– Это потому, что я из «Лихих ковбоев» Рузвельта, – как если бы этого было вполне достаточно для объяснения.

Для Джессики этих слов действительно было вполне достаточно. Об этом особом кавалерийском соединении, которым командовал Теодор Рузвельт, бывший помощник секретаря министерства военно-морского флота, читали все, и Джессика пришла в восторг. Танцевать с одним из «Лихих ковбоев»! Пусть он даже не так красив внешне, как многие другие офицеры.

Когда вальс кончился, Кейдж низко склонился над ее рукой, но прежде чем он успел проводить девушку на место, к ним подошел другой молодой лейтенант в коричневой форме.

– Привет, Кейдж. Ну и хитрый же ты плут! Захватил самую красивую девушку, а?

Этот офицер был выше, чем Кейдж, стройнее, с густыми рыжеватыми волосами, коротко стриженный, как положено военному, и с синими озорными глазами.

– Давай, Кейдж, вспомни-ка, что ты джентльмен и офицер, и познакомь меня.

Тот неохотно выпустил руку Джессики, вздохнул, как бы подчиняясь неизбежному.

– Мисс Мэннинг, – сказал он официальным тоном, – позвольте представить вам лейтенанта Нейла Дансера. Он тоже из «Лихих ковбоев» и такой же джентльмен и офицер, как я, хотя и не такой хороший танцор, несмотря на его фамилию^[6].

Засмеявшись, Нейл Дансер низко склонился к руке Джессики.

– Не слушайте злобную клевету, которую распространяет этот славный лейтенант, мисс Мэннинг. Он просто заблуждается, полагая, что усиленные телодвижения, которые он совершает на танцплощадке, могут сойти за танец. Я, со своей стороны, специалист в этом искусстве, что с удовольствием хотел бы продемонстрировать вам. ...