Первая часть

I.

II.

III.

Вторая часть

I.

II.

Третья часть

I.

II.

III.

Первая часть

I.

В начале лета 2018-го в помещение тихо закрывшегося на новогодних каникулах, да так и не открывшегося магазина «Веды», что ровно по дороге от английского посольства к администрации президента, въехала первая в Минске закусочная сети Subway. Весь магазин закусочной был ни к чему, поэтому дальнюю его треть, где был отдельный выход на улицу, перегородили стеной и сдали в аренду «Некоей N» (как она подписывалась в инстаграме), которая уже в первые осенние дни открыла в помещении книжный магазин без названия. На приклеенном к стеклу двери листе со временем работы почти сразу чья-то рука дописала корявым почерком: «Подарите женщине книгу – и вы займете ее на весь день. Подарите женщине зеркало – и вы займете ее на всю жизнь».

Новые владельцы ободрали серые квадратики подвесного потолка, по краям выложили фальшивый гипсовый карниз, а вместо энергосберегающих, горящих через одну и почему-то с разной силой ламп, создававших ровный тусклый свет, какой бывает у бережливых старух в туалетах, повесили пять беленых дешевых люстр под старину. На немаркую коричневую плитку бросили ковер. Книжные полки из коричневого ДСП покрасили в белый и сдвинули к стенам. Над обшарпанным черным пианино повесили портрет какого-то выпивохи с котом на руках. Между окнами поставили фальшивый камин, а на подоконники, к сожалению жильцов подъезда, совсем не фальшивый проигрыватель и колонки. Ставить все время пластинки, которые, оказалось, надо переворачивать каждые 20 минут, не было никакой возможности, да и пластинок столько не нашлось, поэтому скоро все свелось к тому, чтобы запускать с компьютера ютуб-канал про лоуфай-хип-хоп, из-за которого в магазине периодически повисала ленивая и глубоко неинтеллектуальная атмосфера мужской парикмахерской в обеденные часы. На Хэллоуин книжный украшали тыквами, на Новый год – Санта Клаусом и красными носками, а на Пасху – никак.

К зиме магазин расторговался, примелькался в соцсетях, и уже весной наблюдательные посетители могли сверять часы по одному из продавцов, высокому тощему юноше с каменным лицом, который каждый божий день в час пополудни выносил мусор, закуривал, шел обедать, через час возвращался, снова курил и переступал порог магазина ровно в два.

В один медовый, сладостный весенний день юноша, как всегда, вынес мусор и остановился чуть в стороне от двери закурить. Когда сигарета подходила к концу, из соседней двери с недоеденным сэндвичем в руках вышла прехорошенькая блондинка-старшеклассница и принялась быстро и сосредоточенно жевать, сглатывая так, что голова ходуном ходила. Юноша смерил ее глазами: она смотрела через стеклянную дверь и прикидывала, что сделает, когда войдет.

– Вы к нам?

Девушка перевела на него взгляд и замерла с набитым ртом.

– В магазин, – пояснил юноша.

– А! Да.

– Что-нибудь подсказать? Я продавец.

Юноша показал свой окурок. Девушка слизала крошки и подобралась.

– Я не за книгой. Я учусь в лицее БГУ. У нас есть литературный кружок, и обычно мы собираемся в Subway. Обсуждаем книги, читаем стихи, доклады друг другу делаем. Вот сегодня была тема «Екатерина Бакунина – лицо русского феминизма».

Старшеклассница испытующе посмотрела в лицо юноше. Тот без выражения ответил:

– Класс.

Из двери Subway с гиканьем выбежал толстый подросток, закутанный в женскую шаль, но, увидев продавца с сигаретой, осекся, густо покраснел и, бросая взгляды через плечо, перешел на другую сторону улицы строевым шагом.

– Мы подумали, может быть, лучше было бы проводить такие встречи в книжном. Тем более, таком красивом.

Юноша стоял не шелохнувшись.

– У нас не закрытый клуб. Пускай все желающие приходят, мы не против. Мы даже в актовом зале лицея проводили, только там сейчас ремонт и воняет. А в оплату мы можем на каждом заседании советовать купить у вас в магазине книгу, про которую говорили. А? Как думаете, можно так будет?

Старшеклассница смотрела разом с мольбой и капризно. Юноша бросил окурок в урну и сказал:

– Не советую.

– Чего.

– Вернитесь на тротуар – машина.

– Ой.

– Не советую ничего тут проводить.

– Почему? Мы никому не будем мешать...

– Это не книжный. Вас ввели в заблуждение.

– А что это?

– У вас майонез тут, – он, глядя девушке в глаза, прижал мизинец к уголку губ.

Та облизнулась.

– Ага. Это не книжный. Это, знаете, фотозона, что ли. Сюда приходят, – он начал загибать пальцы, – копирайтерши из провинции. Гордые молодые мамы, которые по 40 минут едут на такси из своей Маниловки ради фото в инстаграме. Креативный офисный планктон. Люди, которым нравятся книги как подарок. Снимают сторис, пьют кофе, иногда что-нибудь покупают. Вы какая из этих категорий?

Девушка смешалась.

– Позвольте предположить: вы никакая из этих категорий. Бакунину вы у нас точно не купите, уж это будьте уверены. Я вам первый ее не продал бы, даже будь у нее какие-нибудь издания, – придумали такую ерунду читать. Из того, что изящная словесность – мертвый вид искусства, еще не следует, что все мертвые писатели стоят внимания.

– Чего-о? – наконец собралась с мыслями девушка.

– А, вспомнил. Еще у нас продают открытки для посткроссинга – это когда на английском языке пишут 500 знаков ерунды 13-летней балбесине из Осиповичей или Кемерова за то, что прежде она написала это же вам. Вроде тоже не ваш вариант. Я не выгоняю, дело хозяйское. Если хотите, вон наша владелица, поговорите с ней.

Юноша все так же без выражения указал сквозь стекло на женщину, которая, стоя на цыпочках, поправляла отклеившуюся полоску обоев над окном.

Это была симпатичная, еще не старая женщина с нервным и всегда немного будто переспрашивающим лицом. Лишь взглянув на нее, некоторые мужчины чуть за 40 чувствовали острое желание как-то утешить ее и мимоходом самому утешиться рядом с таким очевидно гораздо более чутким, чем законная жена, человеком. Когда она поправляла обоину, она будто глядела на себя со стороны глазами случайного посетителя: «Как, и эта девица – хозяйка такого представительного магазина?!» Собственно, ради этой воображаемой «девицы» она и лазила поправлять обоину по три раза на дню, а не приклеивала один раз и накрепко. До книжного N работала менеджером в каком-то киевском издательстве, и о качестве ее работы каждый может судить просто по тому факту, что своими любимыми писателями в фейсбуке она как указала при вступлении в должность Пелевина и Мураками, так и оставила навсегда.

Из-за того, что о каждом своем увлечении она строчила посты в соцсетях, у нее сложилось впечатление, будто она умеет писать. Из-за того, что увлеченные ей мужчины, принимавшие за чистую монету ее рисовку, постоянно лепетали с ней о книгах, она решила, будто разбирается, как пишут другие. Один из таких мужчин, уже не юный, кругловатый и лысоватый добрейший господин с женой, двумя детьми и собственным породистым конем где-то в Ратомке, настолько увлекся ей, что аж сам начал читать нон-фикшн для старшеклассниц и в конце концов предложил N стать хозяйкой небольшого, купленного у третьих лиц, создавших его еще в середине нулевых, интернет-магазина, чтобы на его основе открыть магазин уже во плоти.

Со стартовым капиталом вызвался помочь господин, с бухгалтерией и налоговыми декларациями – бухгалтерша из фирмы господина и, соответственно, сама N могла полностью сосредоточиться на приятной стороне дела. N поехала на три недели в Лондон. Господин был не против, потому что с этим как раз совпадала его деловая поездка в Англию. В результате они посетили что-то около трех книжных магазинов для туристов, из которых вынесли только совершенно бесполезную информацию, что в отделе «Россия» англичане продают чертову бездну книг про Сталина каких-то своих, отчетливо несоветских авторов.

Дело бы тут, может быть, и застопорилось, а еще лучше – развилось бы просто в сторону развода мужчины с женой, покупки квартиры на Площади Победы и нормальной счастливой жизни, но посты женщины из Лондона попались на глаза опытной пиарщицы Аллы Дурень. Ударение в ее фамилии падало на второй слог. У нее было размыто благородное происхождение. Какой-то дед у нее, что ли, был полковником тайной полиции или, может быть, служил рабоче-крестьянским надсмотрщиком над архитекторами, застраивавшими город после войны. В любом случае, никаких деталей она никогда не сообщала и обходилась намеками на то, что с детства привыкла получать, что захочет, и ни в чем жизненно важном для культурного европейца себе не отказывать. Фейсбук обошла ее история о том, как она закупила в польском гипермаркете на границе багажник авокадо, но те, подумайте только, совершенно испортились, оставленные всего лишь на сутки в машине. Что ее отвлекло? «Проклятая косная советская система образования», что в переводе на человеческий означало, что ее вызвали среди бела дня в школу забрать двух ее детей, у которых обнаружились вши. Забегалась, отвлеклась, вот авокадо и забыла.

История эта так распалила Дурень, что она принялась строчить посты, какую бы школу хотела для своих детей. В основном она хотела бы такую, где те бы сидели весь день под присмотром нанятых людей и не мешали ей жить. «В такой школе можно будет даже делать на некоторое время интернат – на случай, если родители выедут из страны и детей будет не с кем оставить». Как все бездельники, Алла обожала путешествовать, и как все, кому повезло получать зарплату, ровно ничего не делая, была уверена, что нет ничего проще, чем начать с нуля новое дело. Однако, к ее ужасу, ее фантазии попали на благодатную почву: измученные действительно косной школьной системой родители со всего фейсбука стали сползаться к ней в комментарии и скоро от лайков и репостов перешли к сбору денег и добровольной вербовке в учителя. Когда сам собой организовавшийся чат будущих учителей просто скинул Алле новость, что почти в центре города как раз сдается в аренду по выгодной цене очень даже подходящее под небольшую школу помещение, та объявила, что, к сожалению, бюрократические формальности совершенно выбили ее из колеи, дальше она в такой обстановке создавать идеальную школу не может и уезжает на полгода в Сан-Франциско. Куда девать собранные деньги? Да вот же одна достойная женщина как раз открывает прогрессивный книжный, на него деньги и пойдут.

От изначального интернет-магазина новой хозяйке достались назубок знающая всю документацию курьер Катя, 26-летняя серьезная девушка со склонностью к меланхолии, и только-только устроившаяся на работу застенчивая заочница Алина, которую никто не звал Алиной, а все звали Алиночкой. Катя закончила филфак на такие оценки, что ее просили остаться на трех кафедрах сразу; Алиночка училась маркетингу в аграрно-техническом. Катя выросла в сталинке напротив парка Челюскинцев, Алиночка приехала из-под Жодино и первые месяцы боялась спуститься в метро. Но на полгода на третьем курсе Алиночка попала по обмену в Германию и оттуда приехала, вероятно, самым большим европейцем в истории Европы, так что с Катей она общалась не только наравне, но даже и чуть свысока.

Все свободное время девушки что-то полушепотом обсуждали. Планы на обед. Настоящие ли в Reserved скидки. Неотразимого брюнета-фотографа, который живет где-то в квартире над магазином и часто навеселе после удачных договоров скупает на сотню долларов альбомы с картинами и книги по дизайну. Посетительницу, которая была «отвратительно совершенно намазана», со «стрелками в пол-лица», «очищами гигантскими» и каждый раз доводила их до белого каления, капризно требуя подобрать «книгу в духе Ремарка». Посетительницу эту, единственную из сотни более-менее регулярных покупателей, ни разу не видел вообще никто, кроме Кати и Алиночки, потому что она являлась всегда и исключительно в их смены.

N в эти разговоры не принимали, и это до глубины души ранило ее. Всю жизнь она нехотя допускала, что окружающие считают ее за независимый нрав ведьмой, но тут в ужасные минуты прозрений начала понимать, что окружающие считали ее дурой. Книжный, который должен был стать ее триумфом как человека, созданного для интересных и прочувствованных разговоров, принес ей меньше общения с коллегами, чем любое предыдущее место работы. Как ни старалась, про Алиночку она узнала только, что у нее дислексия, причем в такой стадии, что даже в небольшом посте в фейсбуке она назвала ее сначала «диспепсией», а затем и вовсе «дистрофией». Про Катю она знала больше, но все факты заслонял один: это Катя привела в магазин Петра Волгушева, своего бывшего мужа, с которым до сих пор не могла разъехаться из купленной родителями на свадьбу квартиры в Малиновке.

Все до одного сотрудники и даже некоторые посетители знали, что единственным желанием Волгушева было делать все наперекор. Если его спрашивали о новинках, он как на духу говорил что-нибудь вроде:

– Что за безумная причуда – читать новые книги. Вы правда, что ли, думаете, будто за 500 лет книгопечатания именно сейчас выпускают все самое интересное? Что после века поощряемой государствами безвкусицы массового общества именно вот сейчас есть авторы, способные писать смелее и глубже Толстого?

После такого покупатели обычно не покупали ни Толстого, ни новинок, а как-то потихоньку уходили из магазина.

Спрашивали ли его о старой книге, или о новой, или вообще о чем-то, чего он не читал и читать не мог, Волгушев за словом в карман не лез. Лишь увидев, что он с кем-то из посетителей говорит, N холодела внутри и всякий раз, приблизившись, действительно слышала что-нибудь такое, чего от своего продавца никогда не хотела бы услышать:

– …писатель такого сорта, что если в одной сцене герой просит у девушки руку и сердце, то уже в следующей подробно и во всех деталях у нее их вырезает пилой. Как хотите, а по-моему, это остроумие где-то на уровне девятого класса.

Покупатель двигал кадыком от удивления, но только хуже делал, если пытался спорить:

– А Пелевин?!

– Ну, а что Пелевин. Это, извините, просто твиттерский, каламбурящий над брендами. «Семка Халвич проверен на ВИЧ». «Реклама курорта: для загорающих и выгорающих». Вы уж сразу сборник анекдотов купите лучше.

Такие же монологи у него были по нескольку раз отрепетированы для основных популярных авторов.

– Быков? Что ж, и у него, на мой вкус, есть неплохая вещь. Краткий пересказ романа «Дар» в сборнике от 1997, если мне не изменяет память, года. С этим пересказом книгу можно прочесть за восемь минут и еще успеть перед сном поиграть в «Доту». Правда, у нас вы его нигде не купите, но на сайте Briefly его можно прочитать совершенно бесплатно.

Покупатель глядел, не понимая, шутка ли это.

– Думаете, небось, хорошо ли я разбираюсь в том, что говорю?

Волгушев улыбался. Покупатель тоже.

– Я разбираюсь в этом отлично – в свое время я прочитал весь сайт «Вкратце точка ру» за 16 минут.

Если покупатель говорил, что ему нравится Хармс, Волгушев тут же говорил: «Как же, как же, автор афоризма «Конечно, убивать хохлов – жестоко. Но что-то же с ними надо делать!» – и, когда вместе с резко вспотевшим собеседником находил в книге соответствующую строчку, с деланным удивлением сокрушался, что перепутал «хохлов» и «детей».

Если ему на такое замечали, что у него, видимо, какое-то предубеждение против современных русских писателей, Волгушев отрезал:

– Это не русские писатели, а советские. Делать вид, что советская литература продолжает русскую традицию, – это как растить чужого ребенка и удивляться, что он непонятен и неприятен тебе в самых общих своих чертах. Может ли вообще быть что-то хуже, чем растить чужих детей против своей воли?

Такое поведение не только отпугивало покупателей, но и распускало других продавцов. Один раз N своими ушами слышала, как Алиночка на вопрос, есть ли у них «Дракула», не задумываясь, ответила: «Вон у кассы стоит».

Как-то в магазин заехал с презентацией своей книги о заморских территориях США улыбчивый американский трэвел-блогер. Волгушев еще в дверях подошел к нему, прихватил за локоть и вместо приветствия вполголоса сказал: «Ферст синг ю шуд ноу эбаут беларашенс из зэт ви а литерали зэ сэйм пипл эз рашенс. Литерали. Ду ю андестэнд ми? Ит из икстримли импотэнт». Американец, все глупо улыбаясь, кивал и только непроизвольно пытался застегнуть неверной рукой замочек горла свитера, пока его от Волгушева не отодрала уже рассыпающаяся в извинениях N. В магазине потушили верхний свет, и социалист-американец час рассказывал при свечах любознательным пенсионерам, как гончие подбитую куропатку, чующим бесплатные мероприятия, ерзающим студенткам из провинции и аппетитным офисным интеллектуалкам под 40 про то, что в американских колониях нет избирательного права, что даже в американской метрополии до сих пор нет гарантированной государством медицины и, конечно (это был конек лектора, пробуждавший от дремы всякий зал в его нудном турне), что в столице Пуэрто-Рико есть бар, где туристы могут выйти с бутылкой пива во двор и подпоить местную свинью-алкоголика. Американец иногда замедлялся, вглядываясь в публику и пытаясь сообразить, кто же из них Petya, но никакого Petya в магазине уже не было. В тот день вообще была не его смена, пришел он только ради американца и, сказав, что хотел, не задерживаясь, поехал обратно домой.

Раз в неделю являлась совершенно квадратная, что с ее порядочным ростом создавало для всех прочих посетителей и даже продавцов большие неудобства, толстая девица с неожиданно детским круглым и из-за поджатых накрашенных губ будто сразу обиженным лицом, которая застенчиво (как застенчив, наверное, среди ни в чем не виноватых рюмок и тарелок тот слон, которого присказка все гонит в посудную лавку) выбирала что-нибудь из новинок, о которых писали на «Медузе», жеманно расплачивалась с видом, будто даже набирая код карты, говорила продавцу: «Да, вот только мы с вами тут и есть культурные люди», – и перед уходом непременно минут пять сидела с раскрытой на случайной странице покупкой, быстро оглядывая поверх книги, кто еще есть в магазине, как выглядит и что о ней думает. Все продавцы знали, что в соцсетях девица представляется как Джек Гроб, но не были уверены, прилично ли к ней обращаться в мужском роде, или это так же невежливо, как взрослому влезть в детскую игру («Какой вы дом хороший на дереве построили. А сколько за отопление платите?»), и потому даже в таких коротких с ней контактах страшно смущались, чтобы, не дай бог, не применить к ней хоть в какую-либо сторону гендерно окрашенные слова. Как-то она имела неосторожность обратиться к Волгушеву:

– Привет. А подскажи, пожалуйста…

– Минуточку.

Волгушев чуть наклонил голову, но девушка как-то по интонации, что ли, решила прямо здесь замолчать.

– Мне кажется, или вы только что попытались навязать мне гендер?

– Чего?

– Я предпочитаю характеризовать себя при помощи местоимений «они», – он легонько наискось разрезал воздух ладонью, – «он».

Джек помолчала.

– Обращаться на «вы» типа?

Волгушев слегка поклонился.

– Хорошо. Извините.

Они обменялись натянутыми улыбками, и впредь Гроб в магазине на всякий случай не использовала вообще никакие местоимения.

N подводила к Волгушеву представительного мужчину с животиком и быстро переводила взгляд с одного на другого (мужчина снисходительно улыбается, Волгушев клацает клавишей в экселевской таблице). «А вот у нас как раз есть специалист по этому вопросу, да, Петя?» Мужчина, не торопясь, рассказывал, что ему хочется какого-то, понимаете, большого русского романа, как в школе читали, чтобы любовь, и диалоги со смыслом, и описания еды. Волгушев дожидался, когда хозяйка отойдет, и сразу же переходил к делу, часто еще на вопросе собеседника:

– Ну, так как вы все русские романы уже прочли, остается советовать американские. Вот, например, хит продаж: русский граф возвращается в 1922-м в Москву, его арестовывает чека и после допроса приговаривает к пожизненному домашнему аресту в гостинице «Метрополь». Так он там до конца книги и мучается, извините за спойлер.

– Это по реальной какой-то истории?

– А то. Станут американцы врать. Ну, может, был тот «Метрополь» в 22-м учреждением, а не гостиницей. Ну или должны были графу дать всяко не меньше десяти лет Соловков. Но не от балды же лауреат «Букера» такое написал, наверняка на что-то опирался. У них и нон-фикшна про революцию много выходит, отслеживают тему.

Мужчина, раскусив некоторую иронию, криво улыбнулся:

– И как, покупают такое?

– Покупать, может, и покупают, но что читают – ни за что не поверю.

– А вы сами, может быть, что-то пишете?

– Нет, я просто живу.

Работал Волгушев больше всех, и поэтому на его выходки закрывали глаза. Он таскал все тяжести, передвигал всю мебель, развозил заказы курьером и, в общем, относительно сносно торговал в зале. У него были и безусловно сильные стороны. Когда магазин участвовал в книжной выставке, к романтически растрепанному Волгушеву, закасавшему рукава свитшота и нацепившему на пояс барсетку для наличных, подошли абсолютно все женщины, какие вообще были в тот день в помещении.

Как-то фотограф, которого обожали Катя с Алиночкой, накупил за раз столько альбомов по искусству, что, хохоча, заявил, что из магазина их унести не сможет и, наверное, лучше поставит книги обратно на полки, но так, чтобы читать их никому, кроме него, не разрешалось. Тюк книг нести к фотографу, естественно, вызвался Волгушев. Фотограф открывал и придерживал двери, Волгушев, как носят арбуз, прижав к животу, нес книги. В большой светлой квартире, которая вся была видна от входной двери, были только разбросанные по полу вещи и разложенный диван у окна. На диване громоздилась гора белья. Из-под белья выглядывала босая женская нога.

– Она в порядке, просто вмазанная.

Волгушев поднял брови.

– Шучу. Книжку читала до утра, теперь отсыпается.

К тому же всегда случались покупатели, которые в упор ничего не замечали и оказывались Волгушевым именно из-за его выходок очень довольны. Одна пожилая женщина решила, что Волгушев – идеальный учтивый продавец, после того как он, утомленный ее долгим объяснением, что да зачем она должна купить, паясничая, сказал: «Книга – лучший подарок. Особенно если куплена в нашем магазине», – и теперь каждый раз норовила от книги в руке перейти с ним к разговору о неблагодарной молодежи. Другой, которая все требовала книгу, что после себя оставит «светлое ощущение, чувство легкости и счастья», Волгушев выдал оформленный как небольшую книжку блокнот и угадал – блокнот ей как раз нужен был в подарок.

Остальные его выходки проходили у N где-то на периферии зрения и в какой-то момент даже перестали вызывать сильные переживания.

Вот бородатый толстяк пыхтит у полки: он не находит почти совсем никаких комиксов. N, занятая своими делами, подсказывает ему, что необходимые он всегда может заранее заказать у, вот, сотрудника – и в следующий раз застает толстяка уже совершенно красного и почти кричащего на Волгушева:

– Комиксы – это тоже искусство!

– Да, и какое к тому же плохое! – вздыхает Волгушев.

N делает вид, что по-прежнему очень занята, и быстро проходит мимо. Толстяк, не сходя с места, читает небольшую лекцию о снобизме:

– Нет ничего плохого, если человеку одинаково нравятся и Достоевский, и «Сумерки».

– Конечно, ничего плохого нет. Плохой вкус – это не конец света. Не стоит только вести разговоров об иерархиях и авторитетах, если у вас о них нет внятного понятия. «Вас» я говорю просто как оборот речи, разумеется.

У полки шушукаются студентки, и по быстрым косым взглядам, которые они иногда бросают на окружающих, понятно, что они задумали какую-то на редкость незабавную каверзу. N шепотом просит Волгушева с ними переговорить, тот, не протестуя, оставляет кофемашину недомытой и идет к студенткам.

– Простите, можно вас спросить насчет книг?

– Можно, – тоскливо отзывается Волгушев.

– Вы же, наверное, много про писателей знаете. Как вы думаете, что писатели чаще пьют – коньяк или вино?

– Понятия не имею. Я в спиртном совсем не разбираюсь.

– Почему? – томно и глупо протягивает самая некрасивая девица.

– Не пью, – со вздохом отвечает Волгушев.

К девице вплотную становятся две подружки.

– По медицинским причинам? – сипло спрашивает раньше молчавшая.

– Да нет. В старших классах я вдруг заметил, что все поголовно стали выпивать. Паренек, с которым мы в четвертом классе строили шалаш на яблоне, уже в восьмом выпивал перед уроком стакан водки и сидел потом 45 минут, покачиваясь. В девятом мой класс как-то в полном составе остался после уроков и распил несколько бутылок, прямо не выходя из-за парт.

– Да, это обычное дело, – энергично подтверждает сиплая.

– И вот тогда я решил, что, ну логично ведь будет, если я хочу быть оригинальным, просто вообще не пить. Всем сразу будет интересно. Так и оказалось. Я сидел за партой с пареньком, который из кожи лез, чтобы рассказать, какой он пробовал абсент, и никто его не слушал. А стоило мне просто сказать, что я не пью, как сразу ко мне оборачивалось несколько голов. Ну и с возрастом это только лучше работать стало. Я еще ничего не сказал, а мне уже что-то доказывают и объясняют, спорят со мной. Всем я сразу интересен из-за этого, понимаете.

Студентки не знают, как это все понимать, и просто молча уходят. Уже из дверей доносится шепот: «Душнила».

Один раз N прямо доконала покупательница из тех, что пришли поболтать, а покупать и вовсе ничего не собираются.

– …Ну а разве это лучше Пруста, – спросила женщина с улыбочкой.

– А вы уже прочитали Пруста, то есть? – спросил вместо N, которая Пруста не читала и от разговора так утомилась, что была готова впервые в жизни в этом сознаться, неизвестно откуда взявшийся Волгушев.

– Ну да.

– Так Аксакова берите.

– Кого?

N тяжело вздохнула.

– Аксакова. «Детские годы Багрова-внука».

Женщина улыбнулась еще шире и повернулась от полки к юноше, вроде как готовясь к смешной части шутки.

– Чего вы улыбаетесь. Аксаков – это Пруст за полвека до Пруста. Это причем даже не моя характеристика, а Святополка-Мирского. Вы ж, небось, по-французски не понимаете?

Женщина перестала улыбаться. N шумно выдохнула.

– Так и какой смысл Пруста по-русски читать? Этак вы можете инстаграм просто листать дальше. У Аксакова вы хоть язык более-менее весь понимаете.

N скороговоркой представила юношу:

– Это Петр, он у нас продавец.

Волгушев прижал руки к бокам и поклонился. Женщина снова немного заулыбалась оттого, что история вроде бы все-таки обернулась шуткой.

– Но у нас нет Аксакова. У нас только мура разная новая. Вы лучше просто в интернете бесплатно скачайте.

Покупательница самым натуральным образом открыла рот от удивления.

– Может быть, вы хотите спросить, не стоит ли за моим нигилизмом какая-то система ценностей? Нет, я просто очень несчастен.

– Петя, ну ты перестанешь?! – вдруг взвизгнула N и тут же зарделась. – Ты шел куда-то. Вот и иди.

Она указала рукой на дверь: начинался уже обеденный перерыв Волгушева.

– Знаете, я, наверное, в другой раз зайду, – сказала старшеклассница, изучив через дверь N, Катю и Алиночку и пробежав глазами по рукописному афоризму на листе бумаги.

– Лучше поступайте куда-нибудь в Москву, а всю эту провинциальную культурную жизнь забудьте, как страшный сон. Надеюсь, годика через два-три встретить вас в каком-нибудь там нормальном, настоящем книжном, ну или на бульваре просто гуляющей. А лучше знаете что – в торговом центре. Я буду искать себе новые кроссовки, а вы будете уже совсем взрослая деловая студентка, пройдете мимо и даже не узнаете меня.

Старшеклассница посмотрела на него как на сумасшедшего, но все же улыбнулась на прощание. Волгушев зашел в магазин. У полок стояли две невысокого росточка и ужасно лохматые девочки в пестрых узорчатых рубашках из секонда. Одна, та, у которой из вьющихся каштановых волос выглядывала небольшая потрепанная капитанская фуражка, осведомилась, есть ли в магазине дневники и контурные карты. Другая, в берете, лихо сдвинутом набок, и в больших очках, услышав, что карт в магазине нет, громко сказала: «Пойдем, Софа», – и только тут Волгушев в самом углу заметил своего университетского приятеля Плавина, которого он с первого дня знакомства называл только и исключительно Львом Антонычем. ...