Большое путешествие: Под Святой горой

Вот и проспекту Руставели пришло время вписаться в маршруты «Большого путешествия». Что ж, ему там уготовано законное место — такое же неповторимо свое, как у других главных улиц, по которым ведет читателей «Вокруг света». Иное дело, что его тихое и поэтическое обаяние, может быть, труднее передать, чем блеск Елисейских Полей или карнавальную обманчивость венецианского Канала. Для того чтобы проникнуться духом этой недлинной — в полтора километра всего — и очень «домашней», если можно так выразиться, городской дороги, нужно почувствовать себя хоть немного тбилисцем — это я вам как тбилисец говорю. На расстоянии это сделать трудно, но, наверное, все же возможно. Ведь нет на свете более быстрого и надежного вида транспорта, чем память.

Пройдет не так уж много времени, и тбилисцы отметят 1600-летие своего города. Легенда о его основании бытует в двух версиях, обе связаны с горячими источниками в долине Куры. По одной, царь Вахтанг Горгасал, охотясь в этих местах, подстрелил фазана, который упал в кипящий ключ и сварился. По другой — добычей царя был не фазан, а олень: омыв рану в целебном источнике, олень ушел от преследования. Легенда не противоречит археологии, во всяком случае, в топографической ее части: место основания Тбилиси — теснина между Сололакской горой и Метехской скалой, богатая серными источниками. Скалу ныне венчает каменное изваяние Горгасала (скульптор Э. Амашукели), а на горе громоздятся подновленные руины старой крепости. Скажем прямо — место неудобное для поселения, но царскому капризу сопутствовала удача. Карабкаясь по склонам гор, лепясь на кручи и нависая над скалами, здесь вырос вечный город Кавказа, и по сей день живы такие его уголки, как Авлабар и Сейдабад, Харпух и Чугурети. Разве эти слова не пахнут вином, чесноком, серой из бань, верблюжьим потом и Азией, караван-сараями и духанами, в которых пьянел… Да кто только не пьянел в них!

С годами выяснилось, сколь удачен был царский выбор — город встал на торговых путях и быстро богател и рос. А позже сформулировался геополитический постулат, гласящий — «Ключ от Кавказа находится в Тбилиси». Увы, шестнадцативековая история подтверждает его точность. Местоположение стало причиной бесконечных бед: десятки раз Тбилиси был сожжен и разрушен, но каждый раз вставал из пепла. Городские стены из речного булыжника и небольшая цитадель не могли защитить от врагов, и город научился обороняться беспечностью и жизнелюбием. Тот, кто столько раз воскресал и выжил, вправе поверить в свое бессмертие. Не здесь ли начало его характера? «Я еще не видел такого пестрого и легкого города, как Тифлис», — писал Константин Паустовский.

Топография

Покидаем путаницу улочек, где с балконов домов, стоящих по разные стороны, можно здороваться за руку и пить на брудершафт. Поклонившись двум древнейшим храмам, свидетелям всей его истории, — Анчисхатской церкви и Сионскому собору, выбираемся из лабиринта и, выйдя на обширную площадь, оказываемся у начала знаменитого проспекта.

Проспект прокладывался в XIX веке, и есть что-то символическое в том, что, оставив на востоке горбатый «город роз и бараньего жира», он устремился на запад. Таков вектор, причем не только географический, но и политический: здесь начало Военно-грузинской дороги, кратчайшим путем связывавшей Грузию с Россией. Эта дорога потрудилась не только в далеком прошлом, но и в пору Великой Отечественной войны, когда по ней вереницей ползли «студебеккеры», нагруженные поступавшей через Иран помощью от союзников. Наша же улица в общих чертах сложилась к середине XIX века, при наместничестве князя М.С. Воронцова, а к концу столетия уже были построены ее главные архитектурные доминанты, о которых речь впереди. Долгие годы проспект назывался Головинским по имени одного из предшественников Воронцова и состоял из двух частей — Дворцовой улицы и собственно проспекта, пока наконец в 1918 году не получил имя Шота Руставели.

В городской застройке трудно прочертить границу между Востоком и Западом. На площади, в разное время носившей имя Паскевича-Эриванского, Берия и Ленина, а сегодня названной именем Cвободы, заметна архитектурная сумятица. Здесь многое перестраивается, постепенно складываясь в гармонию.

По правую руку виден сквер со скромным фонтаном и памятником Пушкину. Бюст работы Ф. Ходоровича считается одним из первых памятников поэту на территории Российской империи. Поначалу обращенный к трактиру, в котором останавливался поэт во время своего путешествия в Арзрум (этого строения давно нет), сегодня бюст повернут к массивному зданию с портиком и колоннадой. Для туристов это здание представляет двойной интерес: в нем помещалась Тифлисская духовная семинария, известная по биографии И.В. Сталина, а ныне здесь располагается Музей искусств Грузии. Из его разнообразных экспонатов наибольшую ценность представляют золотой фонд с бесценными шедеврами средневековой чеканки (VIII—XIII века) и перегородчатой эмали (X—XII века) и богатейшее собрание картин Нико Пиросмани. Гениальный самоучка был необычайно плодовит, что объясняется как впечатлительностью художника, так и выработанной им техникой живописи. К тому же обычной платой за картину служила миска харчо и голод нередко заставлял брать в руки кисти.

По другую сторону сквера своей угрюмостью выделяется мрачновато-серый дом с башней. Он странным образом выпадает из окружения и вызывает в памяти длиннополую суконную шинель. Возможно, ассоциация объясняется тем, что здесь многие годы располагался штаб Закавказского военного округа, а над башней реял красный флаг. Рядом с «шинелью» возведены громоздкий торговый центр и станция метрополитена «Площадь Свободы». Архитектурную неудачу смягчают столетние платаны, отражающиеся в витринах центра, и реконструированный Театр им. Грибоедова. Русскому театру в Тбилиси сто шестьдесят лет, и его история помнит много славных имен. Здесь начинался творческий путь Георгия Товстоногова, Евгения Лебедева, Павла Луспекаева.

Набросок портрета

Выйти на проспект Руставели все равно, что войти под своды вокзала. Акустическую гулкость создают вековые платаны, населенные воробьями: шум такой, как будто на сотнях сковородок, свистя, треща и постреливая, жарится сало. Изредка продавцы газет или напитков в досаде хлопают чем-нибудь по прилавку — и воцаряется тишина…

Воробьиный гвалт служит фоном для оживленных разговоров и степенной беседы. Разумеется, тут попадаются люди, спешащие по служебной надобе, но большинство прогуливается, старомодно выражаясь, фланирует. Оказавшись в Тбилиси, знаменитый автор «Орды» и «Браги» поэт Николай Тихонов словно вылезает из седла и ослабляет портупею: «Я просто люблю на проспект Руставели без всяких забот выходить». А знаменитый футурист Вас. Каменский вспоминал: «Наши прогулки по Головинскому были окольцованы грудами сияющей юности». Беззаботность — характерная черта главной тбилисской улицы. Одних влечет сюда потребность отдохнуть и развеяться, других — желание людей посмотреть и себя показать. Проспект с дружеской снисходительностью отвечает человеческим побуждениям. В нем нет чопорности. Его архитектурные красоты не подавляют величием или роскошью. Он соразмерен человеку и удобен для жизни. На всем протяжении от площади Свободы до площади Руставели он дважды заметно выгибается — сначала влево, а под конец вправо. Тому есть несколько объяснений: один знаток Тбилиси уверял меня, что князь Михаил Воронцов, следивший за застройкой проспекта, пощадил оказавшийся на пути огород старика-зеленщика, а другой полагает, что обходить пришлось не огород, а церквушку. Но каковы бы ни были причины, неровность линии как бы делит проспект на три части и при прогулке разнообразит перспективу. Протяженность проспекта около полутора километров — расстояние не обременительное. Однако самое необычное объяснение его привлекательности для прогулок я услышал много лет назад: якобы наклон проспекта равен 4°, а это наиболее удобный градус при ходьбе. Объяснение в высшей степени тбилисское, усмешливо-ироничное, но, пройдясь несколько раз по проспекту, начинаешь ему верить.

Для меня очевидно, что перечисленные достоинства объясняются не замыслом проектировщиков, а ландшафтом. Проспект проложен поперек святогорского склона и вынужден следовать его рельефу. Святая гора (или «мтацминда», она же гора Давида, названная так в честь монаха-отшельника, жившего в пещере на ее склоне) была и пребудет лучшим украшением проспекта. Святая гора осеняет и возвышает его. Ее силуэт знаком каждому тбилисцу, как младенцу знаком силуэт матери: с церквушкой и колокольней за пазухой — белокаменной четой, окруженной елеями и вербами Пантеона, с цветущим миндалем и алычой на склонах, обозначающими приход весны, с ровной линией фуникулера, прочерченной от вершины почти до правительственного комплекса, выходящего на проспект: как жаль, что вот уже пятнадцать лет по ней не ползут вагончики, безмолвно расходясь посередине. Они были так естественны на горе, что, казалось, из технических устройств превратились в ее обитателей. От проспекта до горы буквально подать рукой: по ночам, когда на платанах смолкают воробьи, сверху доносятся соловьиные трели и запахи земли и цветения. «Когда мне тяжело, довольно только взгляда на эту гору, чтоб от сердца отлегло…» — писал грузинский Байрон Николай Бараташвилли в 30-х годах XIX века.

Есть на проспекте своя сцена — «Земмель», маленькая площадь, залитая светом лампионов и юпитеров; есть и полутемные кулисы — мощеный проулок в середине проспекта, ведущий к консерватории, наполненный мягким, загадочным сумраком и звуками фортепиано: почему-то здесь особенно хорошо смотрятся белые штаны — мечта Остапа Бендера…

Неудивительно, что такое место стало местом встреч и общения тбилисцев. Еще в те времена, когда телефон был редкостью, каждый знал: чтобы повидать знакомого, достаточно разок-другой выйти на проспект. Он стал своего рода клубом с неписаным уставом и своими правилами. Этими правилами приветствовались доброжелательность и широта и порицались задиристость и агрессивность. Когда порой у молодежных «бирж» возникала необходимость выяснить отношения, для разборок уходили на соседние улицы или спускались на набережную. Какими правилами руководствовался вольный тбилисский клуб, видно из эпизода, рассказанного в мемуарах Георгия Данелия.

Ему — всемирно знаменитому кинорежиссеру, срочно понадобилось лететь в Москву, а билетов в кассе не оказалось. Не смогли помочь ни министр гражданской авиации, ни всемогущий секретарь ЦК по идеологии. Расстроенный режиссер зашел к «Лагидзе» утешиться любимым напитком и там встретил приятеля, тбилисского парня Вову Мартынова. Узнав, чем расстроен московский гость, Вова удивился: «Э! Я думал, у тебя действительно что-то случилось. Пойдем и возьмем билет…»

«Народу у кассы было очень много, — вспоминал Данелия, — к окошку не подойти. Вова, высокий и широкоплечий, снял кепку, вытянул руку с кепкой вверх, приподнялся еще на цыпочках и крикнул на весь зал:

— Нана, это я, Вова! Посмотри сюда! Кепку мою видишь?!

— Вижу твою кепку, Вова! Что хочешь?

— Один билет в Москву на час пятнадцать! — крикнул Вова.

— Паспорт давай! Вова взял у меня паспорт и попросил передать его в кассу.

— Подожди. А деньги? Деньги возьми! — сказал я.

— Деньги я ей отдам, не волнуйся, — сказал Вова.

У меня он денег не взял; когда я начал настаивать, он сочувственно посмотрел на меня и сказал, что я совсем обрусел.

На самолет я успел. Летел и думал: «Министр — это министр, ЦК — это ЦК, а Вова — это Вова». А я добавил бы: таковы были правила и обычаи главной тбилисской улицы.

Не будем закрывать глаза на недавнее прошлое. На ошибки вредно смотреть через розовые очки. Устав вольного тбилисского клуба, его хмельной дух и неотразимое обаяние сгорели в огне политической горячки, пережитой городом в начале 90-х годов. Первой трагической вспышкой стали события 9 апреля 1989 года, когда при разгоне советскими войсками многотысячного митинга погибли 16 человек. А меньше чем через три года уже новая оппозиция с оружием в руках выступила против героя апрельских событий Звиада Гамсахурдиа, на митинговой волне избранного президентом Грузии. Три недели в центре Тбилиси шли настоящие бои с применением гранатометов, артиллерии и трассеров, нанесших городу чувствительный урон… Но, слава Богу, худшее, кажется, позади. Сегодня мы выходим на проспект Руставели, который все полнее обретает себя; время поработало над ним, как работает над всем сущим…

Прогулка: восток-запад

Начинаем ее по правой — нечетной — стороне, от Национального музея Грузии. Просторное строгое здание (арх. Н. Северов, 1929 год) сдержанно стилизовано под старогрузинскую архитектуру и прекрасно отвечает своему назначению. Грузия — древняя страна с богатой историей и культурой, поэтому музей представляет большой интерес. Географическим положением — на стыке Европы и Азии — объясняется разнообразие цивилизационных истоков, представленных в тысячах экспонатов — от парфянских и хетто-субарских до эллинистических и скифских. Образцы материальной культуры — утварь, украшения, оружие, предметы культа датируются с IV тысячелетия до н. э. и по недавнее прошлое. К ценнейшим экспонатам музея относятся находки последних десятилетий — две поистине мировые сенсации. Первая, сделанная грузинскими археологами совместно с немецкими и американскими коллегами, — древнейшая (вне Африки) стоянка далеких предков первобытного человека. Открытие осуществлено в рамках большого международного проекта «Изучение местонахождения ранних гоминидов в окрестностях Дманиси». Возраст обнаруженных останков, перепроверенный в самых совершенных лабораториях, определен в 1 млн. 800 тысяч лет. По двум черепам новейшими методами проделана реконструкция, и посетители музея могут увидеть наших древнейших предков, жизнерадостных и смышленых Мзиу и Зезву — так ученые назвали эту пару. Вторая мировая сенсация — Ванское золото. Богатейшая коллекция ювелирных изделий вызывает изумление тонкостью и совершенством работы, ведь сокровищница, обнаруженная в городке Вани (Западная Грузия), датируется IV веком до н. э. У знаменитых мастеров средневековой чеканки братьев Опизари и других были замечательные предтечи.

Поистине музей получил пополнение, достойное его богатств и славы. Это помогло пережить мне огорчение от того, что из экспозиции убрана объемная копия пещеры «Дэвис хврели» — стоянки первобытного человека, обнаруженной некогда неподалеку от моей родной деревни, в долине реки Дзирулы. Да и зачем мне копия, когда я при желании могу заглянуть в оригинал…

После музея оказываемся у кинотеатра «Руставели». Это главный кинотеатр города, место премьер славного в недавнем прошлом грузинского кинематографа. Строгий фасад украшают скульптуры, характерные для предвоенной эпохи, от этого облик кинотеатра «конфликтует» с нынешними аляповатыми рекламными вывесками. Рядом с кинотеатром располагался отель «Интурист» (в прошлом «Ориант»), известный росписью вестибюля и лестничных маршей. Позже фрески закрасили, сегодня же об их восстановлении не приходится и мечтать — «Интурист» до основания разрушен и сожжен в январе 1992 года.

Миновав огражденный пустырь и перейдя через мощеную улочку, мы оказываемся у храма Св. Георгия (в тбилисском обиходе — Кашуэти). Храм построен в 1910 году (арх. Л. Бильфельд) и представляет собой копию шедевра грузинского средневекового зодчества церкви Самтависи (XI век). Название «Кашуэти» объясняется старотбилисским преданием: якобы молодая горожанка, будучи на сносях, уверяла, что понесла от монаха-отшельника, жившего на Святой горе. Разгневанный монах в сердцах пожелал женщине «родить камень» (по-грузински «ква шви»). С преданием связано название церкви. Славу же ей принесла роспись алтарной апсиды.

—так писал молодой Евтушенко.

После событий 9 апреля 1989 года, разыгравшихся у стен Кашуэти, предполагалось возвести на месте трагедии часовню, но в конце концов к храму пристроили портал со стороны проспекта, отчего Кашуэтский силуэт обрел сходство с большими соборами — Алаверды и Свети-Цховели. Наискосок от церкви, на кромке городского сада, радует глаз небольшой дворец — это бывший Храм воинской славы, возведенный в знак окончания Кавказской войны и представляющий собой уменьшенную копию выставочного дворца в Риме. Широкий лестничный марш, ведущий к входу, придает ему торжественность, а изящество пропорций и богатая лепнина позволили перепрофилировать милитаристское святилище в художественный Салон — место больших ежегодных выставок. Случаются и персональные вернисажи. Самый яркий из них прошел осенью 1957 года, когда после четвертьвекового забвения публике был возвращен автор кашуэтских фресок, роскошный живописец и превосходный график Ладо Гудиашвили, продолживший в своих офортах традицию Caprichos Гойи. На фоне однообразного соцреализма его искусство произвело ошеломляющее впечатление. Возбужденная толпа, расходясь после выставки, пересказывала книгу отзывов, в которой французский посол отмечал соединение в творчестве художника грузинской фантазии с галльским вкусом, полковник Советской армии негодовал по поводу обнаженной натуры, а будущий диссидент ерничал: «Искусство, смирррнаа!»

У входа в сад, рифмуясь с Салоном, стоит памятник писателю Эгнатэ Ниношвили: изящный бюст выполнен Яковом Николадзе, родоначальником грузинской скульптуры, выдающимся учеником великого Родена.

На этом же пятачке, по другую сторону Кашуэти, недавно появился еще один памятник— это Ладо Гудиашвили работы Дж. Микатадзе. Художник изображен молодым, в пору, когда он вернулся из Парижа: в непринужденной позе облокотясь на перила, он смотрит на дом, в котором прошла его долгая жизнь и где сегодня можно посетить его музей-квартиру. Далее мы оказываемся у одного из масштабных сооружений начала XX века — гостиницы «Тбилиси» (арх. Г. Тер-Микелов, 1915 год). Именно здесь, в этом месте, следуя рельефу горы, проспект выгибается влево, и надо признать, что здание, спроектированное истинным тбилисцем, изящно подчеркивает этот изгиб: так любящий муж, выбирая наряд для красавицы-жены, со знанием дела подчеркивает ее прелесть.

Ретро

Рассказ Б.А., потомственного чекиста. «В конце 60-х нас предупредили из Москвы: «К вам едет английский резидент, «пасти» круглосуточно, но аккуратно!» Англичанин поселился в «Тбилиси». И вот выходит после завтрака на прогулку, идет к Дому правительства, возвращается. Мы кучкуемся у входа — сама непринужденность. Мне еще и пофартило, увидел в толпе знакомого, остановил: «Как дела? Где пропадаешь?» Словом, работаем по Станиславскому. А наш англичанин перед тем, как в вестибюль войти, замедляет шаг и, наставив пальцы пистолетом, делает — «пук-пук-пук…» При этом заметь, пукает только по оперативникам, случайного знакомого помиловал, сволочь!..»

Расстрелянный храм

Пройденной части проспекта — от кинотеатра до гостиницы — декабрьская ожесточенная схватка, когда оппозиция выбивала из Дома правительства президента Звиада Гамсахурдиа, нанесла наибольший урон.

Мне удалось попасть в Тбилиси вскоре после событий, когда с улиц еще не выветрилась гарь. Вот фрагмент моей статьи, опубликованной в те дни в «Независимой газете».

«Это место — открытая рана. Кашуэтская церковь. Слева руины бывшего «Орианта», справа, поодаль, выгоревшая дотла гостиница «Тбилиси». Через дорогу черный от гари Дом связи. А прямо против церкви… Прямо против церкви была знаменитая 1-я гимназия — alma mater новой грузинской культуры. От нее ничего не осталось. Так же, как от прилегающих сверху домов. Склон Святой горы здесь вспорот вплоть до зеленых круч. Словно насильник с треском разодрал подол. В скверике перед школой стояла скульптурная группа — Илья Чавчавадзе и Акакий Церетели. Незамысловатая композиция не возносила духовных отцов Грузии в горние выси, а как бы делала участниками повседневной жизни — вышли два патриарха на Головинский приветствовать племя младое, незнакомое… Памятник остался на месте, но кто-то совестливый загородил его щитом, укрыв от глаз патриархов больной город. И то сказать — лучше не видеть через дорогу расстрелянный храм! Будущих историков озадачат сотни свирепых щербинок в орнаменте и кладке Кашуэти. Гипотеза о том, что это следы пулеметной перестрелки, покажется кощунственной — кто и в кого мог стрелять в Тбилиси на исходе XX века?.. Не будем гадать, что скажут потомки; мы-то знаем, что Грузия пережила гражданскую войну, под которой до сих пор не подведена черта».

Время лечит. Вот и гостиница «Тбилиси» восстановлена — куда краше прежней! Воспользовавшись тем, что изнутри она вся выгорела, иностранные фирмы провели основательную реконструкцию. Теперь гостиница называется отель «Тбилиси-Мэриотт» и отвечает всем европейским требованиям; правда, и стоит недешево: одноместный номер — 210 долларов.

Словно спохватившись или зная меру допустимого, безумный пожар унялся на подступах к Театру Руставели.

Здание театра — одно из самых красивых на проспекте (арх. К. Татищев и А. Шимкевич, 1901 год). Его фасад в стиле ложного барокко с зеркальными окнами и большим порталом в ширину тротуара украсил бы любую европейскую столицу. В фойе театра, точнее в нижнем этаже, сохранилась роспись кафе-кабаре «Химериони», выполненная в 1919 году «великолепной четверкой»: Сергеем Судейкиным, Сигизмундом Валишевским (по-тбилисски Зигой), Давидом Какабадзе и Ладо Гудиашвили. На плохо освещенных стенах пляшут, гримасничают, корчат рожи и строят глазки фантастические существа — химеры, чудища, арлекины, обольстительные гурии и вакханки, царит атмосфера богемной красоты и веселья. Когда по нашей просьбе с росписи сняли защитные прозрачные щитки из плексиглаза и живопись зазвучала в полный голос, сумрачные колонны, арки и ниши нижнего вестибюля словно бы преобразились в переполненные сокровищами пещеры из «1001 ночи»! Что до творческой стороны — афиши и репертуара, театралам не надо о них рассказывать: театр Роберта Стуруа знают не только в Грузии, но далеко за ее пределами. «Ричард III» с Рамазом Чхиквадзе в главной роли — самое сильное театральное впечатление моей жизни. Я солидарен с английскими рецензентами, выставившими этому спектаклю шесть звездочек, — случай беспрецедентный! Такого не упомнит пресса, откликавшаяся на постановки Лоуренса Оливье и Питера Брука.

По соседству с театром стоит заглянуть в Салон-магазин Худфонда. Здесь за сравнительно недорогую цену (анекдоты о «богатых грузинах» давно позабыты) можно купить изделия мастеров, возродивших традиции ювелиров с Серебряной улицы, прекрасную кованую утварь и декоративные украшения знаменитых чеканщиков, со вкусом подобранные поделки народных умельцев из разных уголков Грузии и даже превосходную живопись и пластику малой формы.

От магазина Худфонда рукой подать до Театра оперы и балета им. З. Палиашвили (арх. В. Шретер, 1896 год). Эффектное строение решено в мавританском стиле, без эклектических ляпов. Башенки, арки, витражи и орнамент — все сработано кропотливо и тщательно и красиво сочетается с зеленым декором — вьющимся по стенам плющом и глициниями.

Но как ни красив оперный театр, главное — его музыкальное наполнение. Слава «тифлисской оперы» широка со времен наместников-меломанов. Знаменитые итальянцы услаждали слух тбилисской публики задолго до постройки этого театра, в старом здании на Эриванской площади. П.И. Чайковский говорил, что его ставят в Тифлисе чаще и лучше, чем где-либо. Здесь начинался творческий путь В. Сараджишвили и С. Лемешева, А. Пирогова и З. Анджапаридзе, З. Соткилавы и П. Бурчуладзе, на этой сцене танцевал В. Чабукиани, выросли Н. Ананиашвили, И. Ниорадзе, Н. Цискаридзе, а за дирижерским пультом стояли Евг. Микеладзе и А. Мелик-Пашаев. Но гордостью для театра навсегда останутся слова великого Шаляпина: «Я рожден дважды: для жизни — в Казани, для музыки — в Тифлисе». Известно, что первые уроки вокала певцу дал преподаватель тбилисского музыкального училища Д.А. Усатов.

В скверах по сторонам оперного театра отметим памятники: несколько манерную по пластике бронзовую фигуру Захария Палиашвили (скульптор М. Бердзенишвили) и классический бюст Акакия Церетели, признанный одной их лучших работ Якова Николадзе, — обнаженный торс, слегка закинутая голова и отрешенный взгляд небожителя, устремленный на Святую гору, придают изваянию старца сходство с Гомером, каким рисует его воображение.

Не доходя до оперного театра, в неприметном проулке минуем маленькую гостиницу «Ипари», удобную местоположением и ценой (60$)! А после театра проходим мимо самого аскетичного на нарядном проспекте, по-спартански сурового дома — это бывший кадетский корпус: в его простоте и строгости — порода и подлинность.

И вот перед нами самое монументальное строение на всем пути, несомненная удача Алексея Щусева — возведенный в 1938 году грузинский филиал Института марксизма-ленинизма. Коммунисты руководствовались идеологией и, что ни говори, умели внедрять ее в массы. Именно этим целям служит строго-торжественное сооружение с десятью мощными гранитными колоннами, высоким цоколем, выложенным базальтом, и оптимистично светлыми стенами, облицованными розоватым туфом.

Фриз здания украшен барельефами все того же Якова Николадзе.

Ретро

С начала прогулки уже в третий раз прозвучало это имя. В детстве мне не раз довелось видеть замечательного скульптора: мой двоюродный брат был женат на его дочери и мэтр изредка наносил визиты новой родне.

Как сейчас вижу перед собой маленького, тщедушного старика с худым, пожалуй, даже изможденным лицом, пергаментно морщинистой кожей и бородкой буланже; в костюме-тройке коричневого цвета, со свисающей из жилета серебряной цепочкой; запомнился окружавший его как аура густой и мягкий запах отличного одеколона с экзотическим оттенком то ли ванили, то ли сандала…

В один из визитов родня заставила меня спеть для гостя, у меня был звонкий мальчишеский дискант. Я «выдал» свою коронную «Санта Лючию», да еще по-итальянски: дескать, и мы не ногой сморкаемся. Уже и не помню, где подхватил мнимоитальянские слова: «Сульмаре лючика, лястро де аргенто…» — и дальше в том же роде. Старик слушал доброжелательно и серьезно, без тени улыбки. Когда мальчишеский дискант взмывал вверх, его брови тоже приподымались, бороздя лоб глубокими складками. Но вот я кончил. Не вставая со стула, он взял меня за плечи, удивительно бережно и твердо — у старика были сильные руки скульптора. «Ты не совсем правильно произносишь итальянские слова, — сказал он. — Слушай внимательно!..» И запел сам — шатким дребезжащим тенорком, тщательно артикулируя.

Таким образом, в тот, теперь уже давний, день я, можно сказать, сподобился прикосновения Родена. Прошлое не так далеко, как кажется, нас связывают с ним золотые нити.

Рядом с бывшим Институтом марксизма-ленинизма (нынче тут располагается Конституционный суд) установлен памятник Мерабу Мамардашвили — это взволнованная и, я бы сказал, задушевная работа Э. Неизвестного, посвященная памяти друга. Преждевременная смерть мыслителя стала серьезной потерей для Грузии: при политическом темпераменте, вдруг пробудившемся в философе, его интеллектуальный потенциал мог послужить стране в трудную годину. В этом очерке уместно вспомнить, что он думал о своей родине (право же, проспект, по которому мы идем, не только ее порождение, но и отображение).

«У меня всегда было ощущение одного таланта, свойственного пространству, в котором я родился. Я бы назвал это талантом жизни или талантом незаконной радости. Я ощущал его в людях, меня окружавших, в воздухе, и в себе это ощущал, правда, упрекая себя в некоторой тяжеловесности по сравнению со своими земляками. Радость же наша была именно легкой и воистину незаконной: вот нет, казалось бы, никаких причин, чтобы радоваться, а мы устраиваем радостный пир из ничего. И вот эта незаконная радость вопреки всему есть нота того пространства, в котором я родился». Где-то здесь, в центре праздничного пространства, обретался винный погреб, в котором с Маяковским случился забавный эпизод. Его рассказал мне однокашник и соратник Командора по ЛЕФу Виссарион Жгенти.

Ретро

«Маяковский пригласил нас с приятелем в ресторан. Втроем сели за стол. Официант принес вина и почему-то поставил четыре стакана. Маяковский задержал его и говорит: «Или одного человека принеси, или один стакан унеси». Официант не понял. Тогда Маяковский переиначил: «Или уведи стакан, или приведи человека». «Мне показалось, что он стал забывать грузинский, — подытожил Виссарион Давидович. — Хотя это могло быть и игрой слов. В предреволюционном Питере он уговаривал поэта Надирадзе вместо концерта знаменитого оперного певца Батистини пойти в кафе поэтов: «Там хоть послушаешь стихи, а твой Батистини просто «батис твини» (по-грузински «утиные мозги»).

Однако я отвлекся. Прогулка продолжается, и, минуя новый телеграф (розовый туф облицовки связывает его со щусевским монументом), мы неожиданно выходим на открытое пространство. Оно возникло в конце 60-х в результате строительства гостиницы «Иверия» и реконструкции, вызванной нарастанием транспортных потоков. Узкая, как пенал, гостиница встала поодаль от проспекта, торцом к нему, над крутым обрывом, а с искусственной площади открылось левобережье Куры — вплоть до старой киностудии, стадиона «Динамо» и авчальских взгорков.

Архитектура гостиницы довольно безлика, но ее стены облицованы удивительным камнем — дымчато-голубым, как опрысканные виноградники или подернутые инеем сливы. Из такого же камня выложена древнейшая грузинская церковь — базилика Болнисский Сион (V век): в зеленой лощине стоит могучий, чуть потемневший от времени голубой храм; несколько красных вкраплений в его кладке кажутся бабочками на обомшелых стенах.

В начале 90-х «Иверию» заселили беженцами из Абхазии. За десять лет гостиница превратилась в наглядное пособие, в плакат о беде изгойства, в символ порухи: балконы, пестрящие тряпьем и детскими колготками, окна, заткнутые подушками, заделанные картоном и фанерой, голубые стены, почерневшие от дыма печурок, ржа и подтеки прорванных коммуникаций… Я не видел живописи мрачнее и трагичнее.

В те же годы перед гостиницей соорудили роскошный фонтан и воздвигли памятник Давиду Строителю — внушительную конную статую со свитком законоуложений в руке и наставительно воздетым перстом (скульптор М. Бердзенишвили). Что это: горькая ирония — разоренная «Иверия» за спиной царя-строителя! — или усилие возрождения? Кажется — возрождение: год назад беженцев из гостиницы расселили; поначалу гостиницу хотели снести, но теперь решено реконструировать.

Однако в путь. Одолев мощеную площадь, мы оказываемся у одного из самых интересных домов на проспекте. Дом Мелик-Азарянца (тбилисцы до сих пор называют его по имени первого владельца) построен в 1900 году по проекту арх. Н. Оболенского. Это был первый превосходно обустроенный доходный дом; надо полагать, что в Тифлисе конца XIX века он казался громадным. В сущности, он не так уж велик — четыре-пять этажей, однако их высота позволила строить в квартирах антресоли, а подвальные помещения вместили с полдюжины зрелищных заведений. Многоподъездное строение с широкими витринами, эркерами и башней занимает целый квартал и остается свидетельством строительного бума начала XX века. Тогда в Тбилиси выросли десятки великолепных особняков, но дом Мелик-Азарянца был единственным доходным домом, отделанным с той же тщательностью, что и жилища богатеев.

Здесь проспект Руставели заканчивается одноименной площадью, станцией метрополитена и памятником поэту (скульптор К. Мерабишвили). Шота Руставели — святыня Грузии. В поэзии неуместны чины, но, как сказал Резо Габриадзе, в мире нет другого великого поэта, похороненного в восьмиста шагах от Гроба Господня. Точность Резо не вызывает сомнений, ибо он своими ногами промерил расстояние — от грузинского монастыря в Иерусалиме до Храма Гроба Господня. (Думаю, это было в пору работы над фильмом «Паспорт».) Но душа тбилисца — загадка: почему популярнейшее в городе место, площадь, поименованная в честь национального гения, автора бессмертного «Витязя», для всех остается «Земмелем», то есть называется именем аптекаря, некогда платившего кондукторам конки за объявление: «Аптека Земмеля!»

Прогулка: запад-восток

У Земмеля мы переходим на другую — четную сторону проспекта, чтобы пройти обратный путь.

Эта сторона заметно многолюднее, что объясняется не только обилием магазинов, кафе и ресторанов, но и тенью могучих платанов, укрывающих широкий тротуар. ...