Нина Ненова ФОРМУЛА СЧАСТЬЯ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава первая

У главного подъезда Центра космических исследований я был точно в условленное время, но формальности, необходимые для получения пропуска, превзошли все мои ожидания, и когда я добрался до кабинета Энцо Дженетти, время близилось к обеду. Постучав и восприняв хриплый возглас из-за двери как приглашение, вошел. Внутри среди невообразимого хаоса, за ошарпанным, давно вышедшим из моды письменным столом сидел сухощавый старик, лет семидесяти, одетый в просторный рабочий комбинезон и рубашку с жестким воротничком и закатанными рукавами.

— Вы — Тервел Симов, — указал он на меня, и его близорукие глаза неприязненно блеснули.

Я учтиво кивнул, а профессор сжал губы, придвинул к себе одну из разбросанных по столу папок и начал беспорядочно запихивать в нее какие-то густо исписанные листы. Но вдруг передумал и, захлопнув папку, нервно забарабанил по ней пальцами. Было очевидно, что мой приход его совсем не обрадовал. Тем не менее я сел напротив. Из раскрашенного керамического горшка, стоявшего у его локтя, торчал небольшой хилый кактус нездорового цвета, но с длиннющими колючками, в которые явно были вложены все его жизненные амбиции. Какое-то время мы молча сосредоточенно смотрели на него, потом профессор нагнулся, вытащил из-под стула бутылку минеральной воды и демонстративно вылил часть ее содержимого в горшок. Кактус пошевелился, а профессор пробормотал:

— Слишком вы молоды, — и с упреком покачал головой.

— Послушайте, профессор, если вам действительно нужно содействие МБР, давайте не будем терять время на комментарии, — холодно предложил я.

Последовала тягостная пауза. Седовласый ученый молчал, устремив взгляд мимо меня и медленно поглаживая пальцем небритую щеку. При этом слышался тихий, но очень назойливый скрежещущий звук, который подчеркивал неестественную тишину и придавал ей скрытый тревожный смысл. Меня уже начинало угнетать смутное предчувствие надвигающихся неприятностей, и постепенно, пока я сидел на деревянном стуле и ждал, когда Дженетти выйдет из транса и объяснит, зачем меня сюда вызвали, оно переросло в уверенность.

— Я вас слушаю! — не выдержал я наконец.

— Ага, — произнес он с угрозой в голосе, озираясь вокруг. Затем внезапно выпрямился и с головокружительной скоростью устремился к открытому окну. На мгновение мне показалось, что он выскочит в окно. Но нет, не выскочил, а только закрыл его. Стекла плаксиво звякнули. Дженетти, чуть сгорбившись, прислонился к подоконнику.

Когда он вновь заговорил, задыхаясь, голос его звучал хрипло.

— Да… Вот, вкратце, как обстоят дела. Примерно год назад нам впервые была предоставлена возможность осуществить заселение чужой планеты. Пока что первая и единственная возможность.

Примирительно вздохнув, он направился к своему столу, но как только сел, настроение его снова резко переменилось. Весь вид его стал деловым, энергичным, а голос зазвучал вызывающе, словно он вступал в спор со мной.

— Повторяю, первая и единственная! Неплохо бы вам усвоить это, Симов. Итак, соблюдая абсолютную секретность, решение задачи по подготовке и организации заселения взял на себя наш сектор. Да и как не взять, если он был создан именно с этой целью? И почему, в конце концов, не взять… Впрочем, что означает такая задача, насколько она важна и сложна, вам ведь объяснять не нужно, не так ли?

Я кивнул в знак согласия, но этого ему было явно недостаточно, поскольку он все также вопросительно смотрел на меня.

Я подтвердил:

— Да, не нужно.

И только тогда профессор, нехотя, продолжил:

Что ж, хорошо. Можно сказать, что подготовка к заселению уже завершена. По плану оно должно начаться через два месяца.

— Однако через два месяца не начнется. И когда начнется — теперь зависит от вас. И я настаиваю, чтобы вы поняли: чем скорее, тем лучше… Н-да, чем скорее…

Я почувствовал, что предстоят новые паузы, новые эмоциональные всплески, поэтому поспешил их предотвратить:

— Конкретнее, профессор. Чем вам могу помочь я? Дженетти старательно отлепил от пальца правой руки сомнительной чистоты лейкопластырь и с волнением стал разглядывать почти невидимую царапину. Потом сказал:

— Два человека с нашей базы умерли. Ясно. Машинально я задал вопрос:

— При каких обстоятельствах?

— Не знаю. Мне известно лишь, что их смерть наступила в одно и то же время, на сто девяносто седьмой день после прибытия.

— И все же, преступление или несчастный случай?

— К сожалению, возможно, что не преступление, — развел руками Дженетти.

— К сожалению? Как понимать ваши слова, профессор?

Он поднял брови в притворном удивлении:

— Неужели не усекаете, что означал бы для нас несчастный случай? Оттяжка заселения, комиссии, исследования, общественный скандал… Это скомпрометировало бы сектор и весь Центр, так как вряд ли мы сумеем все скрыть!

Я пожал плечами — престиж Центра меня особенно не волновал. Я только хотел было открыть рот и высказаться по этому поводу, но Дженетти резко остановил меня:

— Несчастный случай при неблагоприятном стечении обстоятельств мог бы означать и нечто более страшное, Симов. Гораздо более!

Он встал и быстро зашагал взад-вперед, гримасничая, потирая подбородок, шумно вздыхая и бросая на меня многозначительные взгляды. В жизни я уже был пресыщен разными театральными эффектами, так что если он хотел таким образом держать меня в напряжении, то напрасно. Однако все недомолвки и порывы его южного темперамента уже истощили мое терпение.

— И что же еще более страшное, профессор Дженетти? — поинтересовался я все же вежливо. — Что вы имеете в виду?

— Что я имею в виду! — воскликнул он. — Что ж, я скажу вам. Конфликт с юсами, вот что я имею в виду! — И любуясь моей наигранно подавленной физиономией, добавил: — Ну и как вы сейчас на это отреагируете, комиссар Симов?

Я никак не отреагировал. Дженетти расслабился и рухнул на стул.

— Дело в том, Симов, что упомянутая планета принадлежала юсам. Они ее нам уступили только при условии, что она будет заселена людьми в кратчайшие сроки. Она находится вблизи планеты Юс и…

Вот это для меня действительно было неожиданностью.

— Вблизи чего? Планеты Юс?

— Да, она из системы Ридона и Шидекса. Это и есть причина, из-за которой… — Он вздрогнул, и взгляд его тревожно заметался по кабинету. — Но подробности не важны. Главное, что заселение должно состояться, и как можно скорее.

— Даже если несчастный случай и связан с самой планетой, не так ли?

— Может быть… В сущности, да… Но нет, нет! Едва ли к инциденту привела какая-то природная аномалия. Едва ли! Данные категорически свидетельствуют: по всем жизненным показателям Эйрена почти не отличается от Земли.

— Почти?

— Да, потому что во многих отношениях условия там даже лучше земных. Богатая растительность, более ровная температура, больше кислорода… Вообще, представьте себе Землю, но без человека, и тогда вам будет ясно, что такое Эйрена.

— Кто источник этих данных? Юсы?

— Да. При заключении договора они предоставили нам всестороннюю и самую подробную характеристику планеты. Повторяю, — Дженетти раздраженно сделал упор на этих словах, — условия там идеальные, и наши люди с базы это подтверждают.

— А-ха-ха! Подтверждают! — воскликнул я, может быть излишне резко. — Сколько человек сейчас на базе?

— Пятеро… осталось. Трое мужчин и две женщины.

— А в каком они состоянии?

— В отличном физическом состоянии.

— А психически?

— Они очень стойкие люди, Симов. Как вы можете догадаться, их выбрали не случайно. Полагаю, что и их психическое состояние нормально. Да, происшедший инцидент, вероятно, их несколько расстроил, но едва ли вывел из равновесия.

— «Предполагаю», «вероятно», «едва ли». Вы выражаетесь весьма неопределенно, профессор.

— Увы, вы правы. Мы не получаем от них достаточно сведений. Расстояние и все прочее…

— Сколько они находятся на пресловутой Эйрене, и сколько раз вы выходили с ними на связь?

Профессор медлил с ответом. Несомненно, наша встреча происходила не «с глазу на глаз», и, давая информацию мне, он был вынужден учитывать скрытые камеры и микрофоны. Вот что значит быть шефом сектора с названием «Чрезвычайный»!

— Сегодня сто девяносто девятый день их пребывания там, — отрывисто произнес Дженетти, небрежно раскачиваясь на стуле. — А на связь с ними мы выходили семь раз. Последний раз вчера. Тогда мы и узнали об инциденте.

— Ах, вот как? И каков же средний объем информации, которой вы обмениваетесь за один сеанс связи?

— От ста до тысячи килобайт.

— Очень странно, профессор! — Я перестал скрывать свое возмущение. — Как вообще вы мыслите провести переселение? Планета невообразимо, неизвестно даже на сколько световых лет, удалена от нас. Наша связь с ней почти не осуществляется, а наши возможности добраться туда совсем нулевые. Из чего следует, что вы абсолютно во всем рассчитываете на юсов. И кто же при таких условиях согласится уехать на Эйрену, даже если она будет сущим раем? А если даже охотники найдутся, имеете ли вы право их туда посылать?

Слушая меня, Дженетти неожиданно оживился, энергично, даже одобрительно, закивал мне. Но это только разозлило меня. И что он мне кивает? Ведь он один из создателей этого безумного проекта! Я продолжал:

— Оторвать от Земли горстку людей. Послать их в такую даль, не будучи в состоянии обеспечить хотя бы моральную поддержку. Оставить их полностью в распоряжении и в зависимости от юсов! Да ведь это преступление! Низкое предательство!

Его тон стал неожиданно резким:

— Увольте меня от своих эмоций, Симов! Я пытаюсь ответить на ваши вопросы, и мне это стоит немалых усилий, уверяю вас!

Он откинулся назад, слегка прикрыв глаза. По губам его пробежала тонкая, едва уловимая улыбка, но, возможно, мне это показалось. Я справился со своим раздражением.

— Тогда вернемся к моим вопросам, профессор.

— Прошу! — вздрогнул он, и снова задумчиво обронил: — Вы еще очень молоды, очень.

Я подозрительно глянул на него, но его лицо было серьезно и озабоченно, без следа иронии. Я возобновил разговор с твердым намерением впредь оставаться беспристрастным.

— Каким образом предполагается осуществить заселение?

— Перелет самих людей осуществится в двадцать четыре часа. Все остальное будет доставлено с планеты Юс.

— Кто же будет первыми переселенцами?

— Желающих много, плюс некоторые категории преступников и неизлечимо больных.

— А юсы знают об этом?

— Да.

— И что? Они согласны?

— Да.

— А родственники этих преступников и больных? Они знают?

— Узнают.

— И вы считаете, что они согласятся?

— А их никто и не спросит. Кроме, конечно, самых ближайших родственников душевнобольных, — оживленно начал объяснять Дженетти. — А преступники полетят на Эйрену фактически добровольно, потому что там они станут свободными, да и с неизлечимо больными едва ли мы будем иметь проблемы. Вы даже не можете себе представить какие слухи ходят о целительских способностях юсов.

— Вам известно, что ходят и другие слухи? — спросил я. Он задумался, но в конце концов махнул рукой.

— Слухи, слухи! Лично мне не известен ни один достоверный случай, чтобы юс совершил что-то… ну, о чем гово-оят Но, в сущности, и в исцелении еще никто из них себя не проявил… Но спрашивается, а как это могло бы произой- ти? Вы ведь знаете, насколько ограничены наши контакты. А при иных условиях… Почему бы нет? Мы ни в чем не можем быть уверены. Но, в таком случае, имеем ли мы право разубеждать больных? Они верят. Верят, понимаете?

Почувствовав, что увлекся, он замолчал и смущенно улыбнулся. Был он очень бледен, под глазами залегли глубокие синие тени. Может быть, и ему нужна была вера?..

— А каким будет второй этап заселения? — спросил я.

— Второго этапа не предполагается. Как только люди туда прилетят, будет создана закрытая система: планеты Юс — Эйрена.

— И как это произойдет?

Опираясь на стол локтями, он сплел пальцы рук с такой силой, что суставы противно хрустнули.

— После заселения все связи между этой системой и Землей будут прерваны на тридцать лет.

— Почему?

— Это непременное условие, иначе договор не будет заключен. А какая цель этим преследуется, не знаю. Я неприязненно процедил:

— Не знаете или не хотите сказать?

— Не всели равно, Симов…

Дженетти отвернулся. Его профиль отразился на фоне серой стены — почти белый, словно вырезанный из бумаги… Нет, не был он никаким руководителем проекта. И, возможно, даже не участвовал в его создании. Смотрел я на него, и бессильный гнев сжимал мне горло. Действительно, чья рука поставила нас здесь, друг против друга, — этого почти немощного старика и меня, вынужденного задавать ему жестокие вопросы.

— Покажите мне это вчерашнее сообщение, профессор,

— Излишне. Могу точно процитировать отрывок, который вас интересует: «Андрю Фаулер и Ганс Штейн — мертвы. Дата — двадцать седьмое марта две тысячи двадцать первого года. Причины — не установлены». Вот так.

— А люди на базе работают вместе с юсами? Дженетти испуганно моргнул:

— С юсами?

— Да. Какие отношения у наших людей с ними?

— Прекрасные, — заявил он после минутного раздумья. — Они вообще не встречаются. У юсов есть своя база километрах в пятнадцати от нашей, но до сих пор они ни разу нас не посетили. Мы их — тоже, как вы могли бы сообразить и сами. Мы тоже… — Он схватился за голову и рассмеялся. Коротко, громко, неестественно.

— Все же они, наверное, как-то поддерживают связь.

— Никакой связи! Каждый занимается своим делом, и только.

— И чем занимались Фаулер и Штейн?

— Работа у всех на базе исключительно разнообразна, Симов. При столь малочисленном составе это неизбежно. — Дженетти опять ушел от ответа.

Впрочем, я и сам догадывался — плетут сеть для шпионажа на будущее, вот чем занимаются на базе «Эйрена». Да, конечно, ведется и подготовка к переселению. Но в этом положительно больше участвуют юсы. Они ведь торопятся и не дадут нам там прохлаждаться. Эх, неплохо было бы проникнуть к ним! И отделаться от них, хотя бы и на тридцать лет, тоже было бы совсем неплохо. Но какой ценой… Людскими душами может расплачиваться только Дьявол! И кто же он?

— Профессор, кем были отобраны эти семь человек и каким образом?

— Не знаю, — Голос Дженетти прозвучал искренне, — На определенном этапе нашей работы здесь, в секторе, мы сообщили дирекции Центра, сколько людей и для чего нам нужно. Через месяц они прибыли. Без дублеров. Еще через месяц подготовки отбыли на Эйрену.

— Во время подготовки вы ведь все же сумели составить себе какое-то мнение о них?

— Нет. Я их вообще не видел. И даже не знаю, у кого какая специальность. Я, как руководитель сектора, занимался теорией и координацией. Хорошо. Я хотел бы встретиться с людьми, которые лишались с ними в течение этого месяца. Мне необходимо собрать о них самые подробные сведения, поговорить с их близкими, бывшими коллегами…

— Это невозможно.

— Почему?

— Некоторые весьма существенные факторы требуют полной секретности данного дела, Симов.

— Но, в таком случае, чего вы ждете от меня! Информации в другом месте, как я понимаю, я получить не могу, а вы не в состоянии сказать мне почти ничего.

— Вот, вы сами признаете: «почти». Значит, я все же дал вам известные ориентиры… Насколько это возможно.

Он потянулся к одному из телефонов на столе и поднял трубку. Подержал ее немного в руке, потом положил на место, встал и подошел к двери. Открыл ее, не сводя с меня глаз.

На его бескровных губах дрожала полуулыбка, скорее похожая на нервный тик. Спустя несколько секунд в кабинет легкой походкой вошла женщина средних лет с невзрачным лицом. Дженетти замельтешил перед ней, остановился около массивного шкафа, который стоял напротив окна, открыл его и отошел.

С места, где я сидел, было видно, что в шкаф вмонтирован огромный сейф. Женщина сейчас же начала его открывать. Жакет ее скромного, плохо скроенного костюма был ей широк и длинноват, но все же, когда она наклонилась, я уловил под ним очертания пистолета. Ее неопределенного цвета волосы, которых, очевидно, не касался парикмахер, были гладко зачесаны назад и собраны в жидкий пучок, на пальцах с коротко подстриженными ногтями не было колец, на запястьях — браслетов, и вообще на ее руках не было ничего, что затрудняло бы их работу, а ее замшевые туфли отличались только двумя достоинствами — практичностью и удобством. Да, увы, у женщин нашей профессии элегантность не стоит на первом месте.

Моя коллега быстро справилась с тройным кодом сейфа и так же молча удалилась. Тогда Дженетти вынул из шкафа совсем обычный, потертый небольшой черный чемодан, Неловким движением положил его на стол.

— Возьмите этот чемоданчик, — неестественно громко заговорил он. — Вот и ключик оставляю вам. Шифр к внутреннему несгораемому ящику получите позднее. Предполагаю, что в нем досье на тех… с базы. Наверное, там есть и другие документы, которые…

Он так крепко сжимал ручку чемодана, что пальцы у него побелели. Взгляд его безумно блуждал поверх моей головы, на лбу выступили капельки пота… Происходило что-то неладное, но что именно, я не понимал. На всякий случай я поменял позу и сказал, отчетливо произнося слова и стараясь придать голосу предупредительную интонацию:

— Благодарю вас, профессор. Надеюсь, упомянутые документы облегчат мою задачу. — Его по-стариковски опущенные плечи судорожно вздрогнули. Отпустив ручку чемодана, он подтолкнул его ко мне, сделал неуверенный шаг назад, сел и слегка коснулся пальцами висков. Его руки, пожелтевшие, очень тонкие и сухие, казалось, шелестели… Я ощутил холодок в груди: передо мной сидел обреченный человек, смирившийся со своей обреченностью. Но даже если и так, чем я мог ему помочь?

Наше молчание становилось тягостным, поэтому я поспешил нарушить его.

— Когда вы дадите мне копию договора с юсами? Я хотел бы поработать над ним день-два.

— У меня нет копии договора, — чуть слышно ответил Дженетти.

Да, у него нет и никогда не было копии. И эта игра «вслепую», в которую он втянут, ужасно его угнетала.

— Но, позвольте, профессор! Как же так, у вас нет копии? Ведь вы же работаете именно над реализацией этого договора? Или я вас неправильно понял?

Дженетти враждебно посмотрел на меня. Я, однако, продолжал в том же дурацком духе:

— Я убежден, что договор содержит десятки положений, что мы, как надеюсь, и они, приняли на себя ряд обязательств, которые должны выполнить. Выполнить точно и в срок! В конце концов, это ведь юсы, а не какая-то благотворительная организация, не так ли, профессор? А что же оказывается? Сектор, которому поручено выполнение этих обязательств, не ведает, каковы они! А тогда зачем он вообще создан?

— В нем работают отдельные группы, и работа каждой из них строго засекречена. Дирекция спускает задачи…

— Ага! И вы, руководитель, который, как вы сами сказали, осуществляет координацию, не знаете, чем занимаются эти непосредственно подчиненные вам группы? Но, извините, что же вы в таком случае координируете? Может быть, турниры доминошников? Или выступления самодеятельных коллективов?

— Так мы ни до чего не договоримся, молодой чело-дек! — вырвался вопль у Дженетти, и скороговоркой он добавил несколько непонятных фраз по-итальянски.

Да, он был прав. Мы ни до чего не договоримся.

— Что ж, ладно, — примирился я. — Но тогда скажите мне прямо, для чего меня сюда пригласили?

Он тяжело вздохнул. По его виду было ясно, что теперь предстоит самая тяжелая часть разговора. И что избежать этого невозможно. Воцарилось молчание. Незаметно в кабинет проникли звуки городского дня. Я прислушивался к ним с каким-то щемящим беспокойством.

Наконец, Дженетти сделал над собой усилие и произнес:

— Вы должны раскрыть это преступление, Симов. Любой ценой. Понимаете?

— Вы надеетесь, что я могу исказить истину, чтобы услужить вашему никчемному сектору? Облегчить реализацию жалкого проекта, разработанного шайкой обезумевших трусов? Что я буду содействовать более полному удовлетворению прихотей юсов?

Его темные, тусклые от усталости глаза засветились почти отеческой теплотой.

— Не только за этим, Симов, — тихо сказал он. — Не только. Вы молоды. Совсем молоды.

Мне стало неловко за свою грубую выходку. Ведь мне не были известны ни причины, ни обстоятельства, в силу которых был заключен этот договор. Может быть, просто не было выбора. Может быть… Может быть, юсы вынудили нас?!

Дженетти напряженно всматривался в мое лицо. Нетрудно было догадаться, о чем он думает в данный момент.

— На Эйрене у вас будет возможность вникнуть в ситуацию лучше меня, лучше кого-либо на Земле, — нервно начал он, словно в течение всего нашего разговора ждал случая сказать мне именно эти слова. — Только не торопитесь со своими выводами! Для некоторых людей легче пожертвовать собой, нежели решить, стоит ли это делать. И такие люди иногда наносят столько вреда / сколько даже самый большой подлец и трус не в состоянии причинить.

Я слушал его, и опасность поездки, которая меня ожидала, вставала передо мной с беспощадной ясностью. Я уже видел себя запертым в изолированной камере одного из чудовищных юсианских звездолетов, видел себя человеком, за которым наблюдают с не человеческим любопытством…

— Вы должны меня понять, Симов. Должны! — Дже-нетти настойчиво стремился встретиться со мной глазами. — Я работаю тут целый год. Думаете, я не задавал себе тех же вопросов, которые сейчас задаете себе вы? И которые еще будете себе задавать? И другие, которые вы, может быть, никогда себе не зададите? О, тысячу раз! Но даже если бы я и ответил на некоторые из них, что с того? Я… Впрочем, что обо мне говорить? — безнадежно махнул он рукой. — Только время теряем.

Профессор медленно отошел к окну. Постоял там, глядя на улицу, потом снова обернулся ко мне. Рабочий комбинезон был ему широк и висел уродливыми складками. Расстегнутый воротничок рубашки открывал торчащие ключицы. Стоптанные ботинки казались очень большими по сравнению с тонкими, как виноградные веточки, щиколотками. Маленький, хрупкий старичок.

— Эйрена! — прошептал он, и лицо его словно озарилось светом далекой, красивой мечты. — Эйрена… Она нас сохранит, отделит нас, выведет… Она — наш шанс! Понимаете меня? Ведь правда! Эти… негуманоиды! Они уйдут, и мы…

Он был не в состоянии продолжать или, может быть, нашел в себе силы остановиться. Склонил свою седую голову, словно ожидая приговора. Ох, старик, — хотелось мне утешить его, — пока никто не знает, ошибся ты или нет. Пока никто не знает, где же выход. Ты, по крайней мере, старался его найти. Остановись, не отравляй конец своей жизни мучительными сомнениями!

Я поднялся. Сознание, что я, вероятно, расстаюсь с этим человеком навсегда, не сказав ему слов, которые хотел бы сказать, причиняло мне боль. Но я смог только пробормотать:

— Я постараюсь справиться с поставленной задачей, профессор.

Взял ключ от чемодана. При этом моем движении его лицо внезапно смертельно побледнело. Я пристально взглянул на него… а он почти незаметно кивнул мне и скрестил на груди дрожащие руки. Я почувствовал, что и у меня руки дрожат. Неужели решился?

Я положил ключ в карман пиджака. Небрежно протянул руку к чемодану, взялся за ручку и нащупал длинный кусочек пленки, прилепленный к ней…

— Если у меня будут какие-то вопросы, я найду способ связаться с вами, — сказал я, незаметным движением сняв пленку и зажав ее между указательным и средним пальцами.

— Едва ли вы найдете способ связаться со мной, — скрипучим голосом ответил Дженетти. — Вряд ли, так как… звездолет, на котором вы отправитесь, стартует с Эрдландс-кого космодрома сегодня в пять часов вечера.

Он глубоко вздохнул и с ужасом впился взглядом в мои пальцы.

Я немедленно подхватил:

— Сегодня в пять? Это исключено! Почему вы решили, что я приму подобное нелепое предложение!

Расчет оправдался, моя глупая реакция подействовала на него как допинг. Буквально за секунды он вернулся в свое нормальное состояние. Ворчливо произнес:

— Я не предлагаю тебе прогулку на гондоле, комиссар! И вообще не спрашиваю, принимаешь ты что-либо или нет! — Потом помолчал, лукаво взглянул на меня и улыбнулся. — Э, давай, поезжай, Симов, поезжай! Желаю тебе возвратиться… поскорее. Успехов!

Он отступил назад и смущенно спрятал руки за спину: рукопожатия, конечно, здесь не разрешались. Я постарался поблагодарить его взглядом, но, видимо, у меня это не очень получилось. Взяв чемодан, я направился к двери.

Глава вторая

Стену, прямо напротив профессорского кабинета, подпирали два рослых типа с плоскими лбами и слишком развитыми челюстями. Как только я вышел, они сейчас жеза-жали меня с обеих сторон.

— Простите, следуйте за нами! — любезно гаркнул один из них. Лицо его было в отличном состоянии и в сочетании с разбитыми костяшками пальцев давало повод для размышления.

Я также любезно поинтересовался:

— Куда?

— Туда, — неопределенно ответил другой, плотный, плечистый, с острым взглядом и маловыразительной мимикой.

Я огляделся вокруг. В длинном коридоре не было ни одной живой души. Исчезли и прежние шумы — не было слышно голосов, не хлопали двери, не доносились шаги… Вообще, если бы не монотонный шум какой-то машины в подвале, тишина была бы просто мертвой.

Ну что ж, начались заботы о моей, теперь драгоценной, особе. В голове у меня целый заряд компрометирующих сведений. Конечно, и почву подготовят, и компанию мне подберут, и все необходимое сделают, чтобы изолировать меня, пока я не вошел в юсианский звездолет. А дальше причин для беспокойства не будет, лучшая изоляция — только в могиле.

До сих пор — все ясно. Пусть меня охраняют, другого я и не ожидал. Но что такое «туда»? Один из возможных вариантов «туда» мне никак не был по душе. Я имею дело не с дилетантами, а в нашем спектакле с Дженетти были слабые стороны. Если они их заметили, реакция может быть только одна: быстрый и самый тщательный обыск.

При этой мысли кусочек пленки начал мне жечь пальцы. Меня охватило желание немедленно действовать. Потом я мог бы объяснить свои действия просто недоразумением или профессиональной подозрительностью.

Небрежным жестом я переложил чемодан в левую руку и попытался сделать шаг вперед, но те двое, как по сигналу, придвинулись ко мне, плотно прижав плечи к моим. Я почувствовал, как напряжены их мускулы, что совсем не вязалось с беспечным выражением их лиц, и это подсказало мне, что никогда не поздно внести некоторый драматизм в наши отношения. В сущности, зачем спешить? Может быть, по дороге я сумею прочесть и уничтожить послание Дженетти без лишних эксцессов. Да и если все обойдется и обыска не предполагается, глупо самому напрашиваться.

Я колебался не более пяти-шести секунд, но мои сопровождающие начали проявлять признаки нетерпения. Я кивнул им, и они, не отступая ни на шаг, повели меня по пустому коридору. Потом мы чуть отклонились от маршрута, которым я пришел сюда, — пересекли площадку с лифтами, прошли через какой-то старательно замаскированный вход, и плечом к плечу начали спускаться по узкой винтовой лестнице. Стук машин из цокольного этажа постепенно усилился до грохота, а когда мы спустились вниз, неожиданно прекратился. Здесь мои спутники почти одновременно взглянули на часы, после чего их лица приняли еще более спокойное выражение. Несколько расслабился и я: ответные меры на нашу операцию с пленкой не могли быть столь сложными, со столь излишней проволочкой и точным расчетом времени. Значит, по крайней мере сейчас осечки нет… Но что же мне хочет сообщить Дженетти? Должно быть, что-то чрезвычайно важное, раз он пошел на такой безумный риск.

Напротив лестницы темнели две тяжелые бронированные двери. Мы остановились у одной из них, расположенной правее, и на вмонтированном дисплее засветилась надпись «Синхрон В5-ДЗ». Тогда мои спутники сдержанным кивком направили меня клевой двери. Когда мы приблизились, на ней ничего не засветилось, а сама она бесшумно открылась. Оттуда понесло незнакомым резким запахом, но помещение, вопреки моим ожиданиям, оказалось совсем пустым. Пока мы пересекали его, я чувствовал сильную вибрацию под ногами и представлял увлекательную картину: толпа бегущих ученых, пыль от падающей штукатурки и страшная суматоха… Картина мелькнула и через мгновение исчезла. Мои люди не проявили ни малейшей тревоги. Видно, и с вибрацией они сработались не хуже, чем с идиотскими шахматными задачами на дверях.

Мы вышли из помещения и вступили в лабиринт низких, ярко освещенных коридоров. Наша маленькая группа двигалась все так же компактно, равномерно, без помех, и думаю, что производила хорошее впечатление на тех, кто за нами наблюдал. Для меня, однако, вся эта прогулка начала превращаться в своего рода испытание. Мысль предпринять что-нибудь, чтобы положить конец полной неизвестности, звучала в голове как гонг. Но очевидно было, что удобного случая не представится.

У меня уже начали отказывать тормоза, когда события вступили в новую и потому несколько более обнадеживающую фазу. После очередной проверки времени по часам темп нашего движения был значительно ускорен. Мы дошли до массивной металлической преграды, тип с покрасневшими костяшками коснулся ладонью контрольного дисплея, и она плавно отошла. Мы очутились на заднем дворе здания, и почти в тот же миг перед нами остановилась машина «скорой помощи». Шофер с видом мизантропа, но в белом халате, подождал, пока мы устроимся на боковых сиденьях, сделал ловкий маневр и нажал на газ. Мои сопровождающие также натянули поверх костюмов белые халаты. Потом вытащили из карманов белые медицинские шапочки, неловко надели их на головы, явно намереваясь походить на санитаров.

— Уж очень сложно вы все задумали, ребята! — усмехнулся я. Они работали с таким усердием, что в тот момент стали мне даже симпатичны.

«Ребята» мне, конечно, не ответили. Уставились на меня, почти не мигая. Их лица выражали не больше, чем матовые окна машины. Белые шапочки были им совсем не к лицу.

Мы выехали с территории Центра, и водитель включил сирену. «Скорая», завывая, помчалась по туманному городу. Но куда? Вероятно, на какой-то военный аэродром. Только вот даже на обычном самолете до Эрдландского космодрома можно добраться меньше чем за два часа, а звездолет стартует почти через четыре. Увы, времени достаточно для всего. В том числе и для провала…

Выехали на южную магистраль. Туман рассеялся, и впереди отчетливо были видны уже ненужные габаритные огни какой-то низкой спортивной машины, а темно-синяя «Той-ота», которая время от времени появлялась за нами, приобрела совсем ясные очертания. Мы перестроились в крайний левый ряд, несмотря на то что особо интенсивного движения не было и мы ехали не бог весть с какой скоростью, затем после первого мотеля свернули на старое заброшенное шоссе. «Тойоту» сменил черный «BMW». Спортивная машина остановилась. Мы ее обогнали и рванули вперед, словно уходя от погони. Из медицинского шкафчика рядом со мной послышался тревожный звон. Носилки, которые валялись на полу, подскочили, и из них к ногам одного из моих спутников вывалилась аккуратно свернутая накрахмаленная простыня. Он пнул ее обратно, озабоченно потрогал свою докторскую шапочку и снова погрузился в мрачную апатию.

Прошло несколько минут, таких напряженных, что в машине аж потемнело. Затем раздался протяжный визг шин «скорой»: мы вошли в крутой вираж, и перед глазами у меня пронеслись огромные створки железных ворот парка. Если бы они были закрыты, то катастрофически точно исполнили бы свое предназначение. Я предположил, что наш водитель или не впервые проезжает здесь, или привык надеяться на провидение. Он так же стремительно влетел в узкую аллею напротив, будто искал убежища среди густых декоративных кустов, которые росли по обеим ее сторонам. Потом внезапно уменьшил скорость, и машина неохотно заскользила по усеянному прошлогодней листвой асфальту. Бледная искорка радости оживила взгляды моих «ребят» — видимо, приближался миг нашей разлуки. Неизвестность, которая меня томила, помешала мне разделить их чувство. Куда бы мы ни ехали, то, что от меня не пытались скрыть маршрут, никак меня не радовало. Едва ли это было проявлением доверия.

Когда мы остановились перед скромным строением с надписью над главным входом «Частная клиника Миллера», обстановка не прояснилась, но я уже был готов расстаться с пленкой, не просмотрев ее. Перед входом нас встретили шесть человек — все крепкие мужики. Мы вышли из машины. Трое из них сейчас же окружили меня своим вниманием, один направился к остановившемуся сзади «BMW», обменялся несколькими репликами с сидевшими в нем людьми и отправил его в обратный путь. Остальные встали рядом с моими парнями и водителем, которые показались мне очень встревоженными. События явно развивались не так, как они ожидали.

Я и мои новые сопровождающие вошли в клинику. В фойе самый молодой из них быстро протянул руку к чемодану Я сделал вид, что не заметил этого, он раздраженно процедил:

— Дай сюда!

Пора было действовать. Я обернулся и подал ему чемодан. Пока он перехватывал ручку, я ударил его ногой По колену. Он присел — я врезал по затылку. Чемодан упал на каменный пол, а парень пошатнулся, и коллега инстинктивно подхватил его под мышки, пытаясь поддержать. Но в следующий момент бросил на произвол судьбы и сделал молниеносную и почти успешную попытку нанести мне удар по носу. Вцепившись друг в друга мы повалились на пол. Вокруг нас с воплями заскакал какой-то толстяк, ища подходящий случай проявить себя. Наконец заехал мне по уху. Когда он попытался ударить меня ногой, я сумел до него дотянуться. Дернул его резко вниз, прилепил пленку ему на подметку, а сам откатился в сторону. Раздавшийся вопль, показал, что толстяк рухнул на моего «партнера». Я начал подниматься, и в этот момент парень, которого я вырубил первым, дал мне понять, что пришел в себя: кулаком нанес мне стремительный удар по голове. Так что с подъемом я немного повременил…

Мы брели вверх по лестнице. Ухо у меня горело, как пе-регревшаясяспираль. Мне было плохо. Морально тоже, но не слишком. Все же, если не поддаваться на провокации, существует вероятность, что старик Дженетти выкрутится. Правда, использованный мною трюк не отличался особым остроумием, но все же был шанс… После того как не найдут ничего у меня, эти здешние громилы перетрясут и парней, и «скорую», и фойе, и свою собственную одежду. Про подметки, однако, они, может, и не сразу сообразят, а под килограммами толстяка пленка скоро сотрется.

Мы вошли в роскошно оборудованную раздевалку, где для меня был подготовлен летный костюм. Вероятно, аэродром был недалеко, только я теперь не спешил. Двое из моих охранников придвинули по стулу, сели и стали ждать, когда я разденусь, не сводя с меня глаз, а третий — тот, который еще в фойе проявил интерес к чемодану, наконец-то сумел им заняться. Прихрамывая, он отнес чемодан на стол в углу, вынул из кармана брюк ключ, ловко повернул его в замке и, обернувшись ко мне, медленно, двумя пальцами, приподнял крышку. По выражению его лица было видно, что он ожидает какой-то реакции с моей стороны. Но не дождался: я просто взял с полки чистое махровое полотенце, набросил его на плечи, и, стоя в одних трусах, продолжал наблюдать, как он делает свое дело. Наконец он откинул крышку назад, натянул перчатки и начал старательна разрезать бритвой что-то внутри чемодана. Послышалось шуршание разворачиваемого целлофана, и в руках у него оказался плоский металлический ящичек. Потом он вытащил из-под стола похожий чемодан, только серый, убрал в него ящичек и демонстративно отодвинул чемодан от себя. Тогда я подошел, взял серый чемодан и направился в душевую. Мельком я успел заметить, что в черном чемодане теперь не было ничего, кроме целлофана, в который прежде была упакована коробочка.

Раздевалка и душевая были соединены узкой кабиной, вид которой подтвердил мою уверенность, что меня будут просвечивать. Я прошел в душевую, желая, чтобы и дальнейшие обыски были такими же безрезультатными, положил свой новый багаж на пол и встал под душ. Некоторое время я усердно обливался то холодной, то горячей водой — говорят, это помогает от синяков и отеков. После чего наспех вытерся полотенцем и вернулся в раздевалку. Там уже никого не было. Чемодан Дженетти и все мои личные вещи и одежда, естественно, исчезли, так что я вынужден был надеть полетный костюм. Ничего другого просто не было.

Как только я был готов, в дверях появился один из знакомых мне субъектов. Он придирчиво меня осмотрел и подошел ближе. За ним следовали двое в форме ПСД и еще кто-то в штатском. Я ожидал допроса, но ошибся. Мы не обменялись ни единым словом. И правда, что мы могли сказать друг другу?

Глава третья

Меня ввели в просторную комнату со спущенными шторами, тускло освещенную люминесцентными лампами. В центре нее стоял низенький полный китаец и благостно мне улыбался. Я его узнал бы даже во сне! Этот широкий мясистый нос, эти глубоко посаженные лукавые глазки, эти тонкие, вечно растянутые в улыбке губы. Короче, передо мной был сам Вей А Зунг и подчеркнуто сердечно протягивал мне пухлую выхоленную руку. Я ее принял без всякого энтузиазма, и после продолжительного рукопожатия, сопровождавшегося серией дружеских кивков, он церемонным широким жестом пригласил меня к столу в глубине комнаты.

Мы медленно двинулись к нему. Двое в штатском застыли на своих местах в напряженных позах, а сотрудники ПСД твердой походкой пошли рядом и с ледяной вежливостью указали мне на одно из огромных кожаных кресел. Зунг подождал, пока я устроюсь в нем, и, суетливо поддернув брю-чины, присел напротив на какой-то особый, снабженный разноцветными кнопками стул. Тогда его заботливые телохранители, зорко осмотревшись и уверившись, что причин для беспокойства нет, стройными рядами удалились. Наблюдая за ними, я чувствовал на себе тяжелый, изучающий взгляд, исполненный почти осязаемой ненависти. Я обернулся: мой именитый хозяин излучал симпатию и приветливость.

— Может быть, чашку кофе? — весело спросил он, а когда я ответил утвердительно, он, видимо, удивился. Затем нажал одну из кнопок и снова заулыбался. Заулыбался и я, как дурак.

Вскоре в комнату заглянул молодой человек с широким и плоским, как луна, лицом. Он вошел, держа изящно инкрустированный серебряный поднос, мелким танцующим шагом приблизился к нам и начал разливать кофе. Зунг нежно похлопал его по согнутой спине.

— Это мой племянник! — с нескрываемой гордостью сообщил он. — Он делает отличный кофе, но его способности выходят далеко за пределы этой сферы.

Племянник выпрямился и двумя пальцами отвел прямую челку со лба. Он очень старался остаться безразличным к похвале, но не смог — глупо захихикал, схватил пустой поднос и выбежал вон.

Как только мы остались одни, Зунг решил, что пора приступить к деловой части.

— Я очень хорошо знаю вашего шефа и полностью доверяю его выбору, — сказал он. Первое было верно, а относительно второго я знал, что он лжет.

Мы обменялись приветливыми взглядами. Зунг продолжил:

— Вы уже разговаривали с профессором… гм.-.гм…

— Да. Энцо Дженетти.

Да. В таком случае, вам все ясно, не так ли?

— Было бы чересчур утверждать нечто подобное, господин Зунг.

— Э-э, я, конечно, не говорю об этой ужасной двойной трагедии.

— Я тоже.

На его лице мелькнула легкая тень недовольства

— Чрезвычайный Председатель Совета безопасности не привык, чтобы его прерывали.

— Как вас зовут, молодой человек? — очень любезно, но с ноткой пренебрежения в голосе спросил он.

— Симов. Тервел Симов, господин Зунг.

— Да. Прекрасно. Видите ли, месье… Симов. Или нет! Тервел! Позволь мне называть тебя Тервел. Ты ведь мог бы быть мне сыном.

Этого мне только не хватало! Полный абсурд!

— Конечно, господин Зунг! — с мальчишеским энтузиазмом ответил я.

Я был весь на нервах, и было не похоже, что время, проведенное с ним, меня успокоит. Его методы были хорошо известны, но им трудно было противостоять. Он использовал «доброжелательные» выражения и похвалы, которые унижали, не давая возможности защищаться. Он обескураживал неожиданными отступлениями и неуместной снисходительностью. Отвечал насмешкой на самые серьезные и долго обдумываемые доводы. Начинал рассказывать анекдоты именно в тот момент, когда его собеседник старался выстроить наиболее сложный логический вывод… Другими словами, Зунг был не из тех, с кем приятно встречаться.

— Во-первых, я хотел бы тебя ободрить, Тервел. — Зунг отпил глоточек кофе и тихо щелкнул зубами. — Твоя задача вовсе не так трудна, как может показаться на первый взгляд. Если исключить неудобства, связанные с перелетом, все остальное проще простого и, увы, весьма прозаично.

Он с прискорбием покачал головой, устроился еще поудобнее на своем стуле и напевно продолжал:

— Вот что там случилось, Тервел. Между Фаулером и Штейном, двумя необыкновенно талантливыми и амбициозными учеными, постепенно возникло научное соперничество. В начале они всеми силами старались его скрыть. Они были благородными людьми и отлично понимали, что это недостойно, противоречит научной этике. — Зунг поднял палец, как будто рассказывал мне какую-то поучительную сказку. — Но ненависть проникала в их сердца все глубже и глубже, отравляла их. И с течением времени дошло до того, что они перестали владеть собой. Начали спорить, иногда вступали даже в резкие пререкания. Желание каждого из них доминировать, быть первым в этом новом, девственном мире — Эйрене, оказалось сильнее их моральных устоев. И все же, вероятно, не дошло бы до такого трагического финала, если бы на базе рядом с ними не работала Линда Риджуэй — молодая, поразительно красивая женщина. Даром что ученые, Фаулер и Штейн были настоящими мужчинами и оба безумно влюбились в свою очаровательную коллегу. К научному соперничеству добавилось и соперничество в любви. Линда Риджуэй, может быть, сама того не сознавая, день за днем подливала масла в огонь их страстей. А как сказал Шекспир: «Чем страсть сильнее, тем печальнее ее конец». Увы! — Грустно улыбаясь, Зунг развел короткими ручками.

— Ага! Понимаю, — сказал я с плохо скрытой иронией. — История скорее романтическая. Ведь так? Но я задаю себе вопрос, господин Зунг, если все уже выяснено, зачем я должен лететь на Эйрену?

— Эх, дорогой мой Тервел, — примирительно вздохнул он, — все мы — рабы формальностей. Когда-нибудь переселение, а значит, и смерть Фаулера и Штейна станут достоянием общественности, и тогда будет необходимо сослаться на официальное расследование.

— И вы считаете, что предложенные вами научные и любовные мотивы будут восприняты всерьез? Последовал звонкий, нарочито беззаботный смех.

— К счастью, обыватели не так мнительны, как люди вашей профессии, Тервел. Да и ваше Бюро пользуется исключительным авторитетом.

— В общем-то да, так же как и ЦКИ. Только, в отличие от его сотрудников, мы не согласились бы взять на себя ответственность ни за дела других, особенно за такие, как заселение Эйрены, за предварительно отрежиссированное расследование. Наше Бюро не позволило бы скомпрометировать себя, господин Зунг.

Он пропустил мимо ушей мое замечание о незавидной роли Центра как ширмы и ухватился за мои последние слова.

— Скомпрометировать! — удивленно всплеснул он руками. — Что за странная мысль, Тервел! Неужели есть что-то неубедительное в этом инциденте? Такие вещи на Земле случаются каждый день. Почему же такого не могло произойти на Эйрене? Люди остаются людьми, везде. Наивно воображать, что Фаулер и Штейн оставили свои недостатки тут, на Земле, ведь так?

Я допил свой кофе. Это было единственное, что сделал я с удовольствием за весь этот день. Как бы между прочим, я бросил ему:

— Полагаю, что у некоторых людей на базе есть другие версии, или, по крайней мере, они, не согласны с вашей.

— С нашей, Тервел, нашей, — кротко поправил меня Зунг. — Алюди на базе могут выстраивать какие угодно версии. Это их право.

— Да, но когда они возвратятся на Землю?

— Они не вернутся, Тервел.

— Почему?

Зунг закинул ногу на ногу и с одобрением рассматривал свои начищенные до блеска ботинки. Потом ответил:

— А потому, что они — первые поселенцы. Наша цель посылать людей на Эйрену, а не возвращать их оттуда. Я сделал попытку возразить:

— Но тогда они поделятся сомнениями с новыми поселенцами и…

Меня снова прервали:

— Не выдумывай себе лишних забот, Тервел. У тебя их и так достаточно.

— И самая из них главная — всегда иметь в делах полную ясность, господин Зунг.

— Но я же не Солнце, дружок! — воскликнул он и шутливо сложил ладони как для молитвы.

Теперь я понял, почему мой шеф целый день пребывает в бешенстве после встречи с ним! Я решил идти напролом.

— Допускаете ли вы, что юсы имеют какое-то отношение к смерти Фаулера и Штейна?

Лицо Зунга мгновенно приобрело непроницаемость сфинкса.

— До сих пор еще никто из нас не проник в их мыслительный процесс, Тервел.

— А если есть какая-то связь, — настаивал я, — не кажется ли вам, что версия о фатальных страстях их, мягко говоря, просто удивит?

— Нет, Тервел. Наоборот? Это будет доказательство нашей лояльности.

— Лояльности! О чем вы говорите? — пробормотал я растерянно.

— Да, да, — прищурился Зунг, — именно лояльности. Сейчас у нас нет выбора. Мы должны быть лояльными.

Я был потрясен. Ведь это же чудовищно! До чего же мы дошли?

— Возможно, что Фаулер и Штейн стали случайными жертвами какой-то их реакционной группировки, — монотонно бубнил он. — Возможно, эти двое по какой-то причине стали им неудобны, возможно, в конце концов, появился какой-то сумасшедший юс… Все возможно. Но чтобы там ни было, это их дело. Мы не дураки, чтобы голыми руками таскать каштаны из огня!

— Вы и меня не вытащите, если я попаду в него, — вставил я.

Зунг шутливо погрозил мне пальцем:

— Эх, Тервел, какой же ты недоверчивый! Сразу видно, школа Медведева. Ну, ничего. Это неплохо. «Сомнение — уже половина мудрости», как говорили древние римляне, — улыбнулся он и подмигнул мне. Потом снова принял строгий вид. — Поговорим серьезно, Тервел! Если тебе и угрожает какая-то опасность, то едва ли со стороны юсов. Вероятнее всего, они не связаны с этим инцидентом. Но, если даже и связаны, что из того? Пока ты в их звездолете, они, естественно, тебя не тронут. На Эйрене — тем более. Да ведь если с тобой что-то случится, это же будет откровенным признанием их участия в убийстве двух других! И что самое важное: если это совершили юсы, то они постарались сделать так, чтобы не бояться разоблачения. И тогда?

Даже если бы он говорил не о юсах, а о людях, и тогда не было логики в его словах. Сейчас же они звучали абсолютно бессмысленно, и он очень хорошо это знал… И вообще, проклятый летный Костюм становился мне все более неудобным, ухо у меня горело, физиономия вряд ли похорошела от мордобоя, д в довершение я должен выслушивать его глупости!

— По крайней мере, Тервел, два факта бесспорны, — бесцеремонно сменил Зунг тему — Во-первых, юсы весьма заинтересованы в заселении, и у нас тоже достаточно оснований быть заинтересованными в нем. Во-вторых, если мы пока не можем вмешиваться в их дела, то, по крайней мере, можем разведать о них, не так ли?

— Может быть, и так, — ответил я, — но зачем вы мне это говорите? Моя специальность — расследовать преступления, а что касается «разведывания» дел юсов, то это всегда было в компетенции исключительно Совета безопасности. Высами неоднократно настаивали на этом.

— Да, настаивал, но ситуация изменилась. Да и не стоит себя обманывать, Тервел: твой шеф никогда не считался с моими требованиями. Секретные архивы МБР, наверное, переполнены материалами о юсах.

— Может быть, может быть… — Я прищурился точно в его манере. — Только я не знаком с этими материалами. Моя работа этого не требовала.

— Я знаю, что у тебя была за работа, Тервел, — нагло заявил Зунг.

— Что ж, тогда вам ясно, что она не связана и никогда не была связана с юсами. И что я знаю о них не больше, чем обыкновенный человек. То есть почти ничего, благодаря сверхсекретности, которой вы окружаете свою дипломатическую деятельность.

— Иронизируешь, — скривился он. — А не задумываешься, до какого массового психоза могло дойти, если бы мне не удалось ценой неимоверных усилий добиться этой «сверхсекретности».

— Очень часто именно неосведомленность порождает психоз, — заметил я. — И примеров тому предостаточно.

— Однако примеров тому, что породила бы осведомленность, пока нет, ведь так?

— Вот по этому вопросу я не могу спорить с вами, — сказал я, — так как мои знания о юсах ничтожны.

— Да, Тервел! Я убежден, что именно это, конечно вместе с оценкой твоих личных качеств, повлияло на решение Медведева направить тебя на Эйрену. Он совершенно правильно рассудил, что сейчас там нужен непредубежденный человек, который воспринял бы все так, как есть на самом деле. Объективно!

— Если бы это было так, он встретился бы со мной и сказал мне это, а не посылал две строчки по факсу.

— Твой шеф вчера был очень далеко…

— А сегодня?

— Сегодня? — нимало не смутился Зунг. — Сам видишь, сегодня у тебя просто нет времени для встреч.

— Мне кажется, что причина не в недостатке времени, господин Зунг.

— Тервел?!

Не обратив внимания на его наигранно оскорбленный возглас, я продолжал:

— И все же вы отдаете себе отчет, что если я вообще соглашусь с вами сотрудничать, то это будет только после того, как вы предоставите мне всю информацию о юсах, которой располагаете? Она едва ли повлияет на мою «непредубежденность».

— В сущности, я не располагаю информацией. Тер-вел, — снова удивил меня своей наглостью Зунг. — Да, я собрал кое-что, но только так, что-то услышанное, увиденное, описанное и непонятое. А можно ли непонятое назвать информацией?

— Давайте не доходить до крайностей! — сказал я с досадой. — Ведь как только юсы появились, вы обязали наши самые авторитетные академии и институты, наших самых известных ученых именно анализировать увиденное, услышанное и прочее. Как оказалось, даже и в ЦКИ, в этой вроде бы вполне автономной организации, тоже работают на вас.

— И как ты думаешь, что я имею на настоящий момент? Только всяческие туманные догадки и сомнительные гипотезы. В этом смысле, Тервел, все, чем я располагаю, тебе уже передано. — Зунг указал на чемодан рядом со мной.

— Но я ведь после обеда отправляюсь. Когда же я все изучу?!

— Да, да, после обеда! Будешь изучать в дороге…

— Послушайте, господин Зунг, давайте рассуждать разумно…

— Но у нас в самом деле нет информации, Тервел, — внезапно упавшим голосом промолвил он. — А в таком случае на основании чего мы будем строить свои рассуждения?

Потом он едва заметно пожал плечами и укоризненно вздохнул. Мне сразу стало ясно, что с дальнейшими возражениями нужно повременить: Чрезвычайный Председатель Совета безопасности начинал вживаться в свою очередную роль. Его фигура трогательно съежилась, руки беспомощно, как бы в поисках опоры, опустились на подлокотники кресла, которое, казалось, вдруг приобрел подавляюще огромные размеры. Зунг хотел было еще что-то сказать, но не смог, как будто в этот напряженный для него миг его оставили последние силы. Из груди его снова вырвался вздох страдания, он уронил голову на грудь и устало смежил веки. Передо мной теперь сидел измученный, надломленный страшной тревогой человек. Я сначала следил за ним с досадой и нетерпением, но постепенно в мое сознание проникла мысль, что, находясь больше десяти лет на таком посту, он действительно не мог чувствовать себя хорошо.

— Да-а-а, дорогой Тервел, на мне лежит большая ответственность, — начал Зунг и артистично согнул спину. — Ах, какая ответственность! Нужно принимать решения. Важные решения. Или даже роковые! А будут ли они правильными, в большой степени зависит от тебя, Тервел. Ни в коем случае не ограничивайся только расследованием! Есть много других вещей, которые для нас более важны. Столько лет мы живем вслепую. Так дальше не может продолжаться! Верно, пока юсы были довольны доброжелательными. Но до каких пор? Психологически они уже подавили нас своим превосходством… Сразу при своем появлении они породили у нас комплексы! Помнишь?

— Да! Однако…

— Что «однако»? Что «однако»? — неожиданно повысил он голос. — Знаешь, до чего мы дошли? Человечество в кризисе, на пороге стагнации, морального и психического срыва!.. А знаешь ли, что и по сию пору юсы отказываются объяснить нам, зачем те дьявольские сооружения около их посольства? А сами хотят получить в вечное пользование еще участки, чтобы возвести на них такие же сооружения! А если эти конструкции — какое-то их оружие? Что тогда? А ты спросил у меня, что я чувствую, глядя, как мы идем к пропасти, к своей гибели, но ничего не могу сделать и только должен улыбаться этим чудовищам, любезничать с ними и выдумывать, какими бы компромиссами закрепить наши отношения хотя бы на нынешнем этапе? Хотя бы потому, что может стать еще хуже. И станет, если не принять сейчас каких-то мер. Решительных!

Зунг с вызовом сжал кулаки и стукнул ими по столику. Он задыхался, ноздри его нервно подрагивали, глаза горели гневом и ненавистью.

— Есть только один выход, Тервел! Заселение! Оно прервет связи с ними. Обеспечит нам время прийти в себя, освоить их достижения. Потому что среди переселенцев кроме преступников и больных будет и много способных и смелых людей. Они проникнут в среду юсов, узнают их, найдут их уязвимые места. Да и Эйрена будет не совсем недоступна для нас. Я, а после меня мои преемники, будут посещать ее каждый год…

— Каким образом?

— На юсианском звездолете, который будет перевозить нас туда и обратно. Но заметь, он будет садиться не тут, а на Луне. Слава богу, хоть до нее мы в состоянии добраться сами! Так что изоляция Земли действительно будет полной, а у нас одновременно появится возможность охранять интересы переселенцев!

— А также получать доклады упомянутых «способных людей», — добавил я. Его план начал мне казаться хорошо продуманным.

— Именно! — горячо подтвердил Зунг. — И еще одна огромная выгода: по договору, по истечении тридцати лет, когда, я уверен, у нас уже будет своя флотилия звездных кораблей, Эйрена станет нашей! Нашей, представляешь себе? Новая Земля! Нетронутые ресурсы, удобная стратегическая позиция, так как расположена близко к планетам Юс. Вообще, мы быстро наберем силу, Тервел! Нас влечет вперед. У нас есть амбиции, способность к борьбе, жажда победы. А юсы? — он откинул голову и презрительно рассмеялся. — Нет у них человеческой души! Их единственное преимущество в том, что возникли они несколькими тысячелетиями раньше. Но несмотря на это мы займем то место, которое нам полагается! И это будет первое место, и никакое другое!

Его энтузиазм заразил меня. В моем воображении человечество уже запевало свои триумфальные гимны. И все-таки я спросил:

— Так-то оно так, но если причиной смерти Фаулера и Штейна окажется сама планета?

— Я же объяснил тебе, в чем причина их смерти, — резко ответил Зунг. — И запомни, проект будет осуществлен. При любом раскладе!

— Даже ценой других, может быть тысяч, человеческих жизней?

— Да! Чтобы жили миллиарды!

— Но в чем смысл? Если Эйрена непригодна для нас…

— У нас будет тридцать лет изоляции. А это немало. Я сказал устало:

— Нет, господин Зунг. Я не могу согласиться с вами. Лучше будет, если я откажусь от поездки.

— Тебе поручено задание, Тервел! Ты не имеешь права отказаться!

— Если я и полечу, то вероятнее всего, вернусь с той правдой о случившемся, какая для вас неприемлема.

— Ты вернись с фактами, а истину мы восстановим тут. Вместе!

— Даже если между нами возникнут разногласия? Зунг взорвался:

— Слушай, Тервел, пора тебе понять некоторые вещи! У Земли будет другое будущее! Весьма отличное от настоящего. Я позабочусь об этом. Независимо ни от чего! — Тут он почувствовал, что переусердствовал, и добродушно добавил: — Есть одна древняя китайская поговорка, Тервел… «Тот, кто стоит прямо, не боится, что тень у него кривая».

— «Тень вращается вокруг дерева», господин Зунг. Это болгарская поговорка.

— Тервел! Дорогой мой Тервел, — засмеялся он, — в твоих интересах быть несговорчивее. «Настоящее исполнено возможностями для будущего!»

Я холодно прервал его:

— Я не привык к ультиматумам, господин Зунг. Если вы ожидаете приобрести в моем лице очередную послушную пешку, то будете разочарованы. Быть может, я получу и поддержку..

Он скрестил руки на груди и с насмешкой спросил:

— От кого ты получишь поддержку Тервел? От кого! Не отюсовли?

— А если все же они доброжелательны к нам, то почему быинет?

— Потому что ты человек. Именно поэтому! Я знаю, ты все вынесешь. Все! Но не будешь просить у них помощи. И ты это знаешь.

Да, я это знал. Но состроил гримасу невероятного недоумения.

— Весь наш разговор до сих пор, — начал я, доверительно понизив голос, — создал у меня впечатление, что, в отличие от моего шефа, вам, господин Зунг, будет гораздо спокойнее, если я отправлюсь на Эйрену с предубеждением. А в чем причины? Не связаны ли они с некоторыми вашими опасениями…

— Опасения мои в данный момент касаются личнр тебя, Тервел, — Зунг вытянул губы и сдул несуществующую пылинку с лацкана своего элегантного пиджака. — Тебя! И вообще, поверь мне, самым разумным будет, если ты ответственно выполнишь поставленную задачу. Она тебе ясна?

Я предпочел промолчать, а он довольно и чуть надменно мне кивнул:

— Выполни ее и не пожалеешь, Тервел! Вей А Зунг всегда умел ценить людей!

Зунг посмотрел на часы и я, полагая, что он хочет закончить нашу встречу, охотно поднялся с кресла.

— Сядь, сядь! — его лицо просто сияло любезностью. — У нас еще есть немножко времени.

Вскоре зазвонил телефон, и Зунг поднял трубку. Я знал, чего он ждет!

Когда монолог на той стороне провода прекратился, он долго и печально рассматривал противоположную стену. Наконец заговорил с каким-то странным мяукающим акцентом:

— Знаешь, Тервел, теперь, после нашего решения работать вместе, я уже могу говорить с тобой как с другом. Так вот что я тебе скажу: хорошо, что ты не смог прочесть запись на пленке. Она бы тебя только запутала.

Жаль! Здорово работают его люди! Пропал старик, и напрасно…

— Почему вы думаете, что я ее не прочел? — Я старался говорить с иронией.

Зунг снисходительно пожал плечами.

— Дженетти был способным ученым, — сказал он задумчиво, — но как человек… Сейчас, думая о нем, понимаю: и он был очень мнителен.

Я всмотрелся в его лицо. Он, как всегда, улыбался, но… Глазами его, казалось, смотрела смерть! Наклонив голову, он наблюдал за мной с нескрываемым любопытством.

Указательным пальцем он небрежно нажал одну из кнопок. Вошли трое. Я встал. Они приблизились вплотную ко мне. Тогда Вей А Зунг подошел и сердечно пожал мне руку.

Глава четвертая

Как я и предполагал, недалеко от «клиники» находился секретный аэродром. Там меня ожидал готовый к полету двухместный «мираж». Машина подъехала прямо к трапу, я вышел, а люди Зунга, проследив за тем, как я поднялся в заднюю кабину, отошли в сторону. Я положил чемоданчик на колени, надел шлемофон, который, естественно, был глух и нем, и закрыл люк. Пилот включил двигатели. Мы тронулись.

Я сидел, испытывая обычный взлетный дискомфорт, и смотрел, как удаляется земля. Затем самолет вонзился в рыхлую мантию облаков, без всяких усилий прорвал ее, выскочил вверх, стряхивая с себя ее последние нитки. И здесь, в этой бесконечной искрящейся синеве, житейское понимание вещей начало таять, испаряться и исчезать, пока все не приобрело какой-то новый двойственный смысл. Время было уже не просто мерой, а вечностью и выдумкой, пространство — не дорогой, а бесконечностью и обманом зрения, движение же — не направлением, а жизнью и иллюзией. Постепенно прошедший день сжался в едва видимую точку, и примиряющий покой стал кротко баюкать меня в своих объятиях.

Но очень скоро, однако, деловая часть моего дознания положила конец этому приятному состоянию, снова бросив меня в лоно практицизма. Впервые в жизни я летел так — без связи с Землей и пилотом, без всяких ориентиров и даже не будучи уверен в конечной цели. Потому что могло оказаться, что мы летим совсем не на Эрдландский космодром. Ведь если у меня и есть дублер, и он более сговорчив, Зунг непременно откажется от моих сомнительных услуг. И тогда моя участь будет не слишком отличаться от участи Дженетти…

Дженетти… Сейчас я не должен думать о нем. Но если я вообще доберусь до Эйрены, то будьте уверены, часто буду вспоминать его, господин Зунг! И вам его припомню. При первой же возможности.

Я совершенно утратил чувство времени. Наш полет показался мне слишком долгим, а когда мы стали снижаться, то неожиданно мне почудилось, что мы только что вылетели. На какой-то миг я даже не поверил, что полет идет к концу, но скорость, с которой мы ринулись вниз, сразу убедила меня в этом. А заодно и в пользе регулярных тренировок на нашем служебном аэродроме.

Навстречу нам в клубах пара беззвучно двигался океан. Его всхолмленная грудь увеличивалась в размерах, вздыхала все глубже и глубже, чернела и поблескивала, размахивая белыми гривами на гребнях сотен волн. И не переставала расти, пока самолет, резко наклонившись вперед, не скользнул к заливу вдали. Мы пролетели над ним очень низко, и я, еще весь под впечатлением полета, с замиранием сердца смотрел на скалы в клочьях белой пены, на потемневшую от дождя полосу песка. И понял — это был подарок пилота мне, неизвестному спутнику Да, он умел быть щедрым. Никогда ничто не казалось мне таким красивым, как этот ощетинившийся скалами пустынный берег внизу… Этот, может быть, последний для меня земной берег.

Не знаю, то ли мои глаза долго не хотели ничего видеть, кроме этого берега, то ли взлетная полоса действительно появилась так неожиданно. Мы стремглав понеслись по ней, потом самолет резко затормозил и почти сразу же въехал в огромный закрытый ангар. Мы остановились, и тогда оказалось, что мой шлемофон не совсем немой: «Прошу сесть в робокар, который прибудет за вами». Выждав несколько секунд, чтобы увериться, что других инструкций не будет, я открыл люк, взял чемоданчик и вышел из самолета. Бросил взгляд на кабину пилота, но через стекло не смог ничего увидеть, кроме наклоненного плеча.

Я сел в уже прибывший робокар, и он тронулся. Впереди одна за другой поднимались тяжелые бронированные металлические перегородки, застывали в сантиметре от моей головы, а потом я слышал, как они снова опускались за моей спиной, издавая тихий глухой звук. Бетонная дорога плавно поворачивала вниз, вероятно к самому сердцу колоссального подземного комплекса. Снова, в который уже раз за сегодняшний день, я не знал, куда меня ведут. И снова, в который уже раз, меня начали мучать мрачные предчувствия. Я даже не заметил, связан комплекс с космодромом, или нет. Такова была плата за мгновения, сентиментальной рассеянности, которой я предался в конце полета.

В овальном зале, раздваивавшемся на коридоры, расположенные друг против друга, робокар остановился, и ко мне скованной походкой направился рослый рыжеватый мужчина в безупречно сшитом костюме. Еще когда он здоровался, я понял, что он поставил себе непосильную задачу держаться непринужденно. Его лицо, наверно, обычно отличавшееся здоровым румянцем, сейчас было столь неестественно бледно, что веснушки на этом фоне казались почти черными. В напряженном прищуре его глаз сквозило неприкрытое беспокойство или, может быть, страх. К сожалению, чувства, которые я вызывал у него, были вполне обоснованны — наши контакты могли ему стоить очень дорого, если бы пришлось еще более тщательно заметать мои следы.

Мужчина неохотно поместился рядом со мной, робокар сделал широкой поворот и направился к левому коридору Мы ехали в полном молчании, слегка покачиваясь на неудобных сиденьях, как восковые манекены. Мне пришло в голову, что на посторонний взгляд это выглядело, наверное, очень комично, но от этого мне веселее не стало. Ведь я же не был посторонним.

Остановились мы перед одинокой белой дверью, рыжий открыл ее и жестом пригласил меня в небольшую, но хорошо обставленную комнату. Около дивана напротив стоял металлический столик на колесиках, уставленный самыми разными холодными закусками. Из дымящегося кувшина исходил аромат свежесваренного кофе. Я вошел, а рыжий остался у порога.

— Здесь вы можете отдохнуть и подкрепиться перед стартом, — сказал он мне тихо.

Я кивнул и хотел было емуответить, но он поспешил добавить:.

— Я вернусь за вами через полчаса, — и закрыл за собой дверь.

Я остался один. Итак, я все-таки лечу… И вдруг эта перспектива, которая еще минуту назад мне представлялась наиболее предпочтительной, своей непосредственной близостью ужаснула меня. Как я смогу вынести встречу с нету-маноидами, как они отнесутся ко мне, что ждет меня на чужом космическом корабле, доберусь ли я до Эйрены вообще. Машинально я подошел к дивану и тупо стал его рассматривать. Почему, зачем так настаивают на ее заселении людьми? И чем мы привлекаем этих юсов вот уже столько лет подряд? Что-то они ищут. Что-то хотят получить. От нас самих! Может быть, от нашей плоти? Может быть, от наше-гомозга…

Я пересек комнату, потом еще раз и еще… Почувствовал, как во мне рождается какая-то первобытная стихийная паника. Все же где-то далеко в глубине, вне всего происходящего я как бы оставался спокойным, чуть ироничным наблюдателем, который следил за моей запоздалой реакцией и терпеливо ожидал ее конца. Я ухватился за диван. Среди хаоса, который царил у меня в голове, медленно, с усилием пробивала себе дорогу простая, очевидная мысль, что нужно готовиться к старту.

В стенном шкафу я обнаружил новый спортивный костюм, голубую рубашку, ботинки, белье. На видном месте на одной из полок был оставлен автоматический пистолет — «сфинкс» — в кобуре и запечатанная пачка патронов. Вообще, я нашел все необходимое, в том числе карманный компьютер и часы, снабженные компасом и всякими другими устройствами.

Я снял полетный костюм и сел за стол. Хотя я и не ел ничего с самого утра, особого аппетита у меня не было. Наконец, я примерил свою новую одежду. Как и следовало ожидать, пиджак был мне узок, а брюки широки. Я глупо обрадовался, что хоть не коротки. Как будто имело значение, в каком виде я появлюсь перед юсами. Дай на Эйре-не — без разницы, в конце концов, если только ослепительная красав. ица Линда Риджуэй вдруг не разбудитвомне желания пофрантить.

Рыжий пришел вовремя. Мы вновь сели в робокар и куда-то поехали. За нами на подставке стояли объемистые чемоданы — мой «личный» багаж. Мы доехали до туннеля, который стремительно поднимался вверх, наверное, к наземному выезду, сошли с робокара и взяли по чемодану. Вступили на эскалатор, он начал двигаться. Вверху мы пересекли небольшую площадку, в глубине отворилась дверь, и перед нами открылся бесконечный бетонный полигон.

Дождь уже перестал, на нас пахнуло влагой, холодом и тишиной. Новый блестящий робот модного в последнее время стиля «ретрофантастика» — то есть с умело дозированными андроидными формами — и, конечно, с яркой надписью ЭССИКО на левом плече приблизился к нам и взял чемоданы. Тогда рыжеволосый с явным облегчением произвел три своих заключительных действия: жестом он указал мне направление к звездолету вдали, пожелал скорого возвращения и отступил на шаг назад. Автоматическая дверь положила конец нашему визуальному контакту, по крайней мере для меня.

Я пошел. Низкое холодное небо мертвенно застыло над полигоном. Сквозь его волокнистую грудь медленно цедились густые снопы серости, устало стекали вниз и ложились на мокрый бетон. Из-за резкой, словно проведенной ножом, линии горизонта доносились тяжелые вздохи океана. Я шел сквозь них и лихорадочно смотрел на запад, туда, где должно было быть солнце. Сейчас лишь едва заметный просвет напоминал о нем. Солнце… Острая тоска пронзила меня. Я на минуту остановился, все еще вглядываясь туда, потом резко пошел дальше.

Впереди высился юсианский космический корабль — черный, как огромный обломок ночи. Такой черный, что воздух вокруг него застыл искрящимися ослепительными светлыми контурами, а тонкие соединительные дуги корпуса вспыхивали, как молнии. Он был такой черный, каким не бывает ничто в нашем земном мире. И был он столь же невероятно колоссален, совершенен и абсурден. И непоколебим! Клапаны его гравитационных нейтрализаторов устрашающе таращились вниз на землю, его расчлененные стойки вонзились в нее, словно хотели высосать ее соки.

Звездолет приземлился между двумя стартовыми площадками, где стояли наши челноки, кажущиеся сейчас такими мелкими и жалкими. Эти челноки, в которых мы видели символ восхода человечества, десяток лет назад гордостью наполнявшие наши сердца, сегодня превратились в каких-то заморышей.

Я ускорил шаг, потом обернулся и посмотрел через плечо на робота. Он шагал спокойно и размеренно — человек из металла. Его отлично смазанные коленные суставы сгибались и разгибались без единого звука, а на угловатых плечах поблескивали мелкие капельки воды. Он ожидал меня под дождем. Я подождал, когда он со мной поравняется, дальше мы продолжали двигаться вместе.

Вскоре я начал различать юсов. Они выстроились у звездолета странной группой на бетонном полотне. Их тела бешено пульсировали. Конечности то укорачивались и убирались, то удлинялись до удивительных размеров, шлепали по бурлившим лужам. Я остановился. Один из них отделился от группы и стремглав бросился ко мне. На мгновение я подумал, что столкновения не избежать, и с трудом справился с порывом отскочить в сторону. А он замер на месте в метре от меня. Его почти квадратное, пересеченное глубокими горизонтальными складками туловище, воздвиглось над моей головой. От него ритмичными толчками исходили волны вполне осязаемой теплоты. Наверное, так он дышал. Меня передернуло от отвращения. Когда мои пальцы почти свело, я почувствовал, что со всей силой сжимаю ручку чемодана. Переложил его в другую руку, просто, чтобы что-то сделать, занял более свободную позу и стал ждать.

Юс все еще дрожал и прерывисто свистел, приводя в порядок свои формы. В конце концов он, должно быть, счел, что придал им достаточно приятный вид, потому что оттянул вниз кожу со «лба» и с шумом закусил ее левым отверстием. Глаза его медленно выплыли на поверхность и впились в меня. Огромные, круглые, без век, какого-то неопределенного белесого цвета. У меня сковало все мышцы, а голова стала такой тяжелой, что держать ее прямо я мог только ценой неимоверных усилий. Юс явно почувствовал мое состояние — резко отпрянул назад, закрыв глаза конечностями. Давление ослабло, и я более или менее пришел в себя. Я знал, что при готовности к общению должен подать определенный сигнал, и поэтому встал справа от него, как положено по этикету. Юс сейчас же принял нормальную позу. Складки его грудной оболочки плавно расправились, и я понял, что он будет говорить.

— Ваше ли будет телесное соприкосновение с Эйреной? — ясно и на поразительно чистом английском языке спросил он.

— Да, — прохрипел я.

Мой короткий ответ отразился на нем достаточно странным образом: его тело вытянулось вверх, глаза потемнели от невероятно расширившихся зрачков, а голос повысился до писка:

— Наше ожидание прекращается! Пойдемте!

Мы пошли к звездолету. Остальные юсы собрались на известном расстоянии от входного отверстия, покачивались беспорядочно туда-сюда, издавали какие-то звуки и теснились все ближе и ближе один к другому. И вообще, делали все возможное, чтобы выразить… кто их знает, что. Когда мы проходили мимо, они уже были похожи на ожившую груду кусков ржавеющего металла.

Мы поместились в обычную на вид кабину и бесшумно стали подниматься вверх, пока не достигли помещения со множеством дрожащих эллипсов по стенам. Юс двинулся к самому близкому из них, прошел сквозь него. Вокруг вспыхнули и разлетелись хлопья плотного фиолетового света. Я последовал за ним. Робот — за мной, неся с легкостью и чемоданы, и свою безмятежную электронную душу. Мы оказались в узкой галерее, с выпуклыми скобами на всем ее протяжении. На их поверхности через короткие равные интервалы вспыхивали фонтаны невыносимо ярких голубоватых искр и, не затухая, расстилались вокруг. Я шел за юсом почти вслепую, в то же время стараясь держаться на расстоянии от него, да и вообще от всего.

Пол здесь был из какого-то желеподобного материала, дрожал и чавкал у меня под ногами, которые в нем тонули по щиколотку. Инстинктивно я начал делать ненормально широкие шаги, споткнулся и схватился за одну из скоб. Не успел я разжать пальцы, как она словно разорвалась посередине и выскользнула, или точнее вытекла с двух сторон моей сжатой ладони. Потом утолщенные концы скобы вновь стали тонкими, согнулись навстречу друг другу и слились, издав тихий щелчок. Я испытал противное чувство что дотронулся до чего-то живого — гибкого, холодного, реагирующего. Посмотрев на свою руку, я решил, что с ней ничего не случилось, только она мне показалась более сухой, чем другая. В это время юс остановился, явно поджидая меня. Страшная мысль, что он кинется меня поддерживать, побудила меня немедленно собрать все силы, чтобы идти нормально.

Я был приятно поражен, когда мы вошли в просторный холл совсем земного вида, самое важное — там было обычное освещение. Кроме того, он был довольно шикарно обставлен: большая красного дерева кабинетная стенка, доверху заставленная книгами, роскошная мягкая мебель, небольшой бар, аудио- и видеотехника, толстый персидский ковер на полу. Одна стена была целиком закрыта тяжелой шелковой занавеской, которая мне совсем не понравилась — при виде ее я испытал неясную тревогу.

— Вот и ваша внешняя обособленность от нас, — сказал юс.

— Но как вы сумели так быстро все подготовить? — удивился я и тотчас же с удовлетворением отметил непринужденный тон своего вопроса. — Ведь решение о моей поездке было принято только вчера вечером.

А может быть, не вчера, подумал я, откуда мне знать.

— Мы всегда с запасом моделируем свои предначертания, — с энтузиазмом пропел юс, покачиваясь в такт своим словам. — Это осуществили вы по нашему настоянию.

«Настоянию». Смотри-ка! И в чем же это выражается? Я встретил его оживленный взгляд, и от отвращения мурашки побежали у меня по телу. У меня не было ни малейшего желания отвечать ему, да я и не знал, что сказать. Неопределенно кивнув, я застыл, ожидая, что он даст мне необходимые разъяснения и оставит одного, насколько это вообще было возможно тут.

— Этот робот будет с вами, — снова начал, юс. — Вы попросили его для советов в течение пути с согласия человека, но и мы его не избегаем.. — Да, да, — мрачно подтвердил я свою «просьбу». — Я рад, что тот человек получил и ваше согласие. Он был у вас сегодня?

— Да, был. Как голос, — ответил юс. — И если окружающее вас предрасположило, войдите в него сейчас. Позднее оно будет воспроизводить юсианские условия, и вам навязали бы какой-нибудь скафандр.

Я сухо отказался входить во что-либо и замолчал. Юс тоже помолчал — довольно долго. Только в отличие от меня это его не беспокоило. Он просто стоял себе. Даже и не смотрел на меня. Он вообще ни на что не смотрел. Его глаза поворачивались в глазницах, как шарики для пинг-понга.

— На минуту отличитесь! — неожиданно нарушил паузу он.

Если бы я знал, что такое «отличиться», может быть, так и сделал бы, чтоб только меня оставили в покое! Его присутствие действовало мне на нервы, как электрический ток.

Наконец, он двинулся. Бочком подошел к одной из дверей и замер перед ней, как бы прислушиваясь. Невольно прислушался и я. Сначала ничего не было слышно, но затем изнутри донеслись неясный стук и царапанье, кто-то заскулил. Юс открыл дверь. На пороге, пошатываясь, стоял маленький черный щенок. Огромная фигура негуманоида согнулась над ним. Тогда щенок начал медленно клониться на одну сторону, пока голова его с тупым звуком не стукнулась об пол. Я подошел и взял щенка на руки. Его тельце было неподвижно, неестественно вытянуто. Ладонью я ощущал удары его сердечка, которое билось в паническом страхе. Я выпрямился и устремил взгляд в глаза юса.

— Это — Чеки, — сказал тот, медленно направился к входной двери и вышел.

Глава пятая

Я стоял посреди холла, который выглядел как обыкновенный земной, но не был таковым, и чтобы успокоить дрожащую собаку, ласково повторял ее имя: «Джеки, Джеки…» Картина склонившегося над ним негуманоида все еще стояла у меня перед глазами, такая нелепая и страшная. Мучительно стараясь проглотить ненависть и бессильный гнев, я всматривался в беспомощно поникшую головку и не знал, что делать. Только продолжал повторять бессознательно:

«Джеки, Джеки…» Сколько же времени его держали здесь? Животному где-то около трех месяцев, наверное, как только его отняли от матери, сразу отдали юсам. Зачем он им понадобился?.. Джеки, Джеки… Ты ведь Джеки, а не Чеки, ведь правда, мой мальчик? Правда?» Нежно прижав к груди, я понес его к дивану… Сел, наклонил голову и стал вслушиваться в его дыхание. Джеки начал приходить в себя — дрожь уменьшилась, его испуганное сердечко начало работать более медленно и ритмично. Я не смел шевельнуться, чтобы опять не испугать его. И вообще в этот момент я не думал ни о чем, кроме этого маленького нежного мягкого комочка жизни, попавшего ко мне в руки по странному капризу чьего-то нечеловеческого ума.

Прошло немного времени, и Джеки приподнялся, еще неуклюже сел у меня на коленях и поднял на меня темные бархатные глаза. Я ему улыбнулся, а когда он, устроившись поудобнее, начал с любопытством нюхать мой пиджак, я просто с облегчением засмеялся. Звук собственного голоса заставил меня вздрогнуть. Я сконфуженно огляделся вокруг. Было невероятно тихо, все было невыносимо обычное и невыносимо чужое. Чужое? Начало нового пути. Пути к двум трупам на какой-то планете. И начало надежды, что я все-таки туда доберусь…

Джеки, уже совсем оправившись, настойчиво тыкался мне в руку, но поняв, что этого недостаточно, чтобы привлечь к себе внимание, легонько, с упреком прикусил мой палец. Я виновато погладил его и рассеянно снова улыбнулся, но сам смутился. Кому я улыбнулся сейчас? Собачке или тому невидимому присутствию, которое я вдруг начал ощущать как тяжесть, нависшую над моей головой. Видимо, пока будет продолжаться этот путь, я не часто буду знать наверняка, почему поступаю так или иначе. Хотя и вынужденно, но все время буду позировать. Конечно, позировать, а надо ли держаться естественно здесь?! Я взглянул на часы — 16.17. До старта было еще сорок три минуты. Не стоит так все время сидеть. Особенно, если за мной наблюдают. Я решил прогуляться по своему временному жилью. Все-таки нормально было проявить к нему интерес. Я положил Джеки на ковер, он радостно завилял обрубком хвоста и предпринял две-три устрашающие атаки на одну из моих брючин. Он уже забыл о неприятностях, и теперь ему хотелось играть. Я не смог ему ответить. И небрежной походкой направился к одной из дверей, а он разочарованно устроился надиване.

За дверью оказалась кухня — полностью автоматизированная, хорошо оборудованная, ослепительно белая и чистая. Единственным цветовым пятном в ней был натюрморт, висевший над столом. Нарисован неумело, но с большой претензией. Я же, однако, живо подошел к нему и стал рассматривать, чуть ли не с открытым ртом, словно говоря: «Смотри-ка, точно этого я и хотел!». Ценитель искусства.

На картине был изображен поднос с какими-то ярко-красными круглыми фруктами, рядом вазочка с желтыми гвоздиками. Один из плодов, самый маленький и не такой идеально круглый, как другие, выкатился с подноса на скатерть, а одна из гвоздик, чуть увядшая, со сломанным стебельком почти касалась его. Такая картина, подумал я, вообще не должна была бы появляться на свет белый, а менее всего в юсианском звездолете, но вдруг проникся сочувствием к художнику. Человек все-таки. Сколько часов он простоял перед этим полотном? Набрасывал контуры, наносил краски, менял кисти, отступал назад и смотрел, прищурив глаза, снова приближался, наносил какое-то пятнышко или черточку, опять смотрел издали. Человек. Чтобы так детально нарисовать гвоздики, требовалось огромное терпение. И скатерть с мелким рисунком — тоже. Большое терпение и никакого воображения… Да, судя по размашистой подписи, он остался доволен собой. А я именно здесь и именно в данный момент стою и ему сочувствую. Смех… Но почему именно сейчас, перед какой-то не совсем удачной картиной я должен был понять, что люблю все человеческое так, как я и не предполагал, что можно любить — задыхаясь, отчаянно, фанатически. Я сел на стул, стоявший у стола, но очень быстро поднялся. Послонялся бесцельно по кухне, — открыл воду в умывальнике — горячую и холодную, вероятно, запасенную в достаточном количестве, вымыл руки ароматным розовым мылом (все предусмотрели), а потом, пока сушил их под феном, бросил беглый взгляд в зеркало — для ориентировки. Я несколько зарос, но в общем выглядел нормально, если не считать синяка под глазом и сильно покрасневшего правого уха. Что ж, будем надеяться, мои любезные хозяева не обратили на это внимания.

Я вышел из кухни, захлопнув за собой дверь несколько сильнее, чем было нужно, и уже усвоенной небрежной походкой направился в следующее помещение. Оно оказалось спальней… Простой, приветливой спальней с бледно-голубыми шелковыми обоями, хрустальной люстрой, широкой-кроватью. Гардероб был украшен искусной резьбой. Все дополняли плотные золотистые занавески… Была даже небольшая пальма в углу. Да, они постарались, спору нет. Гостеприимство ли показывают или возможности демонстрируют? Пусть объект окунется в свою естественную среду. «Только вы спутали, красавцы! Для данного объекта это не было его естественной средой». ...