Все права на текст принадлежат автору: Роберт Энсон Хайнлайн, Роберт Хайнлайн.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
Имею скафандр – готов путешествовать!Роберт Энсон Хайнлайн
Роберт Хайнлайн

ГЛАВА 1


Однажды я сказал отцу:

— Папа, я хочу на Луну.

— Пожалуйста, — ответил он и снова уткнулся в книгу.

Он читал «Трое в лодке, не считая собаки» Джерома К. Джерома, которую, по-моему, знал уже наизусть.

— Слушай, папа, я же не шучу.

На этот раз он заложил страницу пальцем и ласково ответил:

— Я тебе разрешаю, поезжай.

— Да… Но как?

— Как? — Во взгляде его проскользнуло легкое удивление. — Ну, это уж твоя забота, Клиффорд.

Вот какой у меня папа. Когда я попросил у него велосипед, он ответил: «Ступай и купи», даже глаз не оторвав от книги, и я пошел в столовую, где у нас стоит корзинка с деньгами, чтобы взять нужную сумму. Но в корзинке нашлось лишь одиннадцать долларов сорок три центра, и… между мной и велосипедом пролегла не одна миля скошенных газонов. А к папе я больше и не обращался, потому что если денег нет в корзинке, значит их вообще нет.

Обременять себя банковскими счетами отец не желает: просто держит в доме корзинку для денег, а рядышком еще одну, на которой написано «Дядя Сэм». Ее содержимое он раз в год упаковывает в бандероль и отсылает в налоговое управление. Этот его способ уплаты налогов регулярно доводит фининспекцию до белого каления. Как-то к нам приехал ее представитель, чтобы потолковать с папой по-крупному.

Сначала он закусил удила, но потом взмолился:

— Послушайте, доктор Рассел, мы же знаем, кто вы. И вам-то уже совсем непростительно отказываться вести документацию по установленной форме!

— Откуда вы взяли, что я ее не веду? — спросил папа. — Веду, и очень аккуратно. Вот здесь. — И он постучал себя пальцем по лбу.

— Но закон требует вести документацию в письменном виде.

— А вы почитайте законы повнимательней, — посоветовал папа. — Нет на свете такого закона, чтобы требовать от человека умения читать и писать. Не хотите ли еще кофе?

Инспектор пытался уговорить папу посылать деньги чеком или почтовым переводом, но папа показал ему надпись мелкими буковками на долларовой бумажке: «…Принимается как законное возмещение всех долгов, государственных и частных».

В отчаянной попытке добиться хоть какого-нибудь результата инспектор любезнейшим образом попросил отца не заполнять в налоговой декларации графу «род занятий» выражением «шпион».

— А почему бы и нет?

— То есть как «почему»? Ну, потому, что никакой вы не шпион… и вообще, это шокирует…

— А вы в ФБР справлялись?

— Нет.

— Да, они, наверное, и не ответили бы. Но поскольку вы вели себя очень вежливо, я согласен впредь писать «безработный шпион». Идет?

Инспектор выскочил, чуть было не позабыв свой портфель.

Папа как скажет, так и будет, спорить не желает и от своих решений не отступается.

Когда он разрешил мне лететь на Луну, если я сам сумею все устроить, он говорил совершенно серьезно. Я мог теперь отправляться хоть завтра, если, конечно, обзаведусь билетом на лунный рейс.

Однако отец задумчиво добавил:

— Наверное, есть много способов добраться до Луны сынок. Изучи их все. Знаешь ли, это мне напоминает отрывок, который я сейчас читаю. Они тут пытаются вскрыть банку консервированных ананасов, а Гаррис забыл консервный нож в Лондоне. Они тоже перебрали множество способов.

Он начал читать мне вслух, но я выскользнул за дверь — этот отрывок я слышал раз пятьсот. Ну если не пятьсот, то триста уж точно.

Я пошел в сарай, который давно оборудовал себе под мастерскую, и начал перебирать в уме все возможные способы. Способ первый: поступить в Академию ВВС в Колорадо-Спрингз. Если меня примут, если я доучусь до конца и получу диплом, если меня отберут в космический патруль, то лишь тогда появится шанс, что когда-нибудь меня назначат нести службу на Лунную базу или хотя бы на один из спутников.

Способ следующий: изучать инженерное дело, стать специалистом по ракетным двигателям и добиться работы, связанной с Луной. Там уже перебывали, да и сейчас сидят десятки, если не сотни инженеров самых различных профилей: электронщики, криогенщики, металлурги, специалисты по керамике, кондиционированию воздуха, не говоря уж о ракетчиках.

Вот так. Из миллиона инженеров туда попадает дай Бог горсточка. Мне же и в почтальоны никогда не удавалось пробиться, когда мы играли в почту.

Человек, скажем, может быть врачом, юристом, геологом, инструментальщиком — да мало ли кем! — и попасть на Луну, получив хорошую зарплату, потому что нужен именно он, и никто другой. К зарплате я относился равнодушно. Но как добиться того, чтобы стать самым лучшим в своей профессии?

И, конечно, самый простой способ: въехать в кассу на тележке с деньгами и купить себе билет.

Но этот самый простой способ мне недоступен, всю мою наличность составляют восемьдесят семь центов. Я начал упорно думать. В школе половина ребят откровенно рвались в космос. Остальные, понимая ограниченность своих возможностей, делали вид, что им это безразличию; так же вели себя и еще несколько слабаков, которые не покинули бы Землю ни за какие коврижки. Мы часто беседовали на эту тему, и кое-кто из нас твердо решил лететь на Луну. А у меня началась настоящая лихорадка, когда «Америкен экспресс» и «Кук и сыновья» объявили об открытии туристического маршрута.

Я увидел их рекламы, перелистывая «Нэшнл Джиогрэфик», когда сидел в приемной зубного врача. Они просто перевернули мне душу.

Мысль о том, что любой богач мог запросто выложить деньги и гулять по Луне, была невыносима. Я же просто должен был лететь. Но на туристическую поездку денег мне никогда не набрать, разве что в таком отдаленном будущем, когда о полете и мечтать не придется. Так как же мне попасть на Луну?

Вы ведь тоже, небось, читали рассказики о «бедных, но честных» ребятах, пробившихся на самый верх, потому что они были самыми умными во всем графстве, а то и в целом штате. Но рассказики эти не про меня. Я, правда, числился в первой десятке нашего выпуска Сентервилльской средней школы, но этого недостаточно, чтобы получить стипендию в Массачусетском технологическом институте. Я констатирую объективный факт, школа у нас не очень хорошая. Ходить в нее здорово — мы чемпионы по баскетболу, наш ансамбль народного танца известен по всему штату, и каждую среду мировые танцульки. Жизнь в школе — первый сорт.

Вот только учились мы мало. Упор делали в основном на то, что наш директор, м-р Хэнли, называл «подготовкой к вступлению в жизнь», а вовсе не на тригонометрию. Нас, может, и подготовили к вступлению в жизнь, но уж никак не к поступлению в Калифорнийский технологический.

И выяснил я это все отнюдь не сам. Принес я как-то домой вопросник, составленный группой социологов по программе «жизнь в семье». Один из вопросов звучал следующим образом: «Как организован ваш семейный совет?»

Я и спросил за ужином:

— Пап, как у нас организован семейный совет?

— Не приставай к папе, милый, — ответила мама.

— Что? Ну-ка дай взглянуть, — сказал отец.

Прочитав вопросник, он велел мне принести мои учебники. Поскольку я их оставил в классе, он послал меня за ними в школу. Папа редко приказывает, но если уж он чего-то требует, надо выполнять.

Предметы в этой четверти у нас были: обществоведение, коммерческая арифметика, прикладной английский (весь класс выбрал темой «составление лозунгов» — веселая штука), ручной труд и спорт. У меня — баскетбол. Хоть для первого состава я ростом не вышел, но в выпускном классе надежный запасной тоже получает рекомендацию в университетскую команду. В общем и целом дела у меня в школе шли хорошо, как мне казалось.

Весь вечер отец читал учебники. Читает он быстро. В докладе по обществоведению я написал, что в нашей семье существует режим «неформальной демократии». Доклад оказался удачным: в классе как раз вспыхнула дискуссия: должен ли пост председателя совета передаваться от одного члена семьи к другому или быть выборным и имеют ли дедушки и бабушки право выставлять свои кандидатуры. Мы решили, что деды и бабки могут состоять членами совета, но на председательский пост избираться не должны. Потом сформировали комитеты, чтобы составить конституции идеальной семьи, которую намеревались представить своим домашним в качестве итога наших исследований.

Несколько дней подряд отец зачастил в школу. Меня это насторожило: когда у родителей вдруг просыпается активность, у них явно что-то на уме.

Вечером следующей субботы отец позвал меня к себе в кабинет. На столе у него лежала стопка учебников и программа Сентервилльской средней школы со всеми предметами от американского народного танца до лекций по вопросам повседневной жизни. В ней был отмечен курс наук, выбранный мною совместно с моим руководителем не только на эту четверть, но и до конца школы.

Отец уставился на меня взглядом удава и спросил мягко:

— Ты намерен поступать в колледж, Кип? — Так он меня называет, когда у него хорошее настроение.

— Конечно, пап, а что?

— За счет чего?

Я заколебался, потому что знал — учеба в колледже стоит немалых денег. И хотя бывали времена, когда долларовые купюры сыпались из корзинки на пол, обычно все-таки много времени не требовалось, чтобы сосчитать ее содержимое,

— Ну, может быть, стипендию получить удастся. И потом, я буду подрабатывать, пока не получу диплом.

— Конечно, — кивнул отец — если тебе хочется. Человек всегда может решить финансовые проблемы, если он их не боится. Но когда я спрашивал «за счет чего», я имел в виду другое, — И он постучал пальцем по лбу.

Я в растерянности посмотрел на него.

— Но я же кончу школу, пап. Этого достаточно, чтобы поступить в колледж.

— Смотря в какой. Если в университет нашего штата или в сельскохозяйственный колледж, то да. Но известно ли тебе, Кип, что до сорока процентов студентов вылетают после первого курса?

— Я не вылечу!

— Может, и не вылетишь. Но я думаю, все же вылетишь, если не возьмешься за что-нибудь серьезное: инженерное дело, медицину или точные науки. Вылетишь, если твоя подготовка ограничится этим. — показал он на программу.

Я возмутился:

— Но почему же, папа! У нас хорошая школа. — Я вспомнил все, что нам говорили на подготовительном. — Преподавание построено на самых современных, самых научных принципах, одобрено психологами и…

— Дает превосходную зарплату учителям, поднаторевшим в сегодняшней педагогике, — перебил меня отец. — Преподаватели делают основной упор на практические вопросы с целью подготовить ребенка к испытаниям в условиях нашей сложной современной общественной жизни. Извини, сынок, я беседовал с мистером Хэнли. Мистер Хэнли искренний человек, и, чтобы достичь поставленных им благородных целей, мы тратим на обучение школьников гораздо больше, чем любой другой штат, за исключением Калифорнии и Нью-Йорка.

— Но что же тут плохого?

— Что такое «деепричастный оборот»?

Я не ответил.

— Почему Ван Бюрен проиграл перевыборы? Чему равен кубический корень из восьмидесяти семи?

О Ван Бюрене я помнил только, что был когда-то такой президент. Зато я смог ответить на следующий вопрос:

— Чтобы узнать кубический корень, нужно посмотреть таблицу на задней странице учебника.

Отец вздохнул:

— Ты, никак, думаешь, что таблицу эту нам принес ангел с небес? — Он печально покачал головой. — Виноват, конечно, я, а не ты. Мне следовало подумать обо всем этом еще несколько лет назад, но я решил: раз ты любишь читать, мастерить и быстро управляешься с цифрами — значит учишься и получаешь образование.

— А, по-твоему, разве нет?

— По-моему, безусловно, нет. Твоя школа — очень приятное место времяпрепровождения, сынок, она хорошо оборудована, ею хорошо управляют, ее хорошо содержат. Конечно, она совсем не похожа на «джунгли с черными досками», отнюдь! Я думаю, что вы, ребятишки, ее любите. И есть за что. Но вот это, — отец сердито хлопнул ладонью по программе, — халтура! Барахло! Комикс для кретинов!

Я не знал, что ответить. Отец замолчал, задумавшись. Потом сказал наконец:

— Закон гласит, что ты должен ходить в школу, пока тебе не исполнится восемнадцати или пока ты не получишь аттестат.

— Да, сэр.

— Твоя учеба в этой школе — пустая трата времени. Даже самый ее сложный курс не заставит тебя напрячь мозги. Но нужно либо продолжать учиться здесь, либо куда-то уезжать.

— Но ведь это очень дорого? — спросил я.

На мой вопрос он и внимания не обратил.

— Пансионы мне не по душе. Подросток должен жить в своей семье. И хотя, конечно, одна из этих закрытых школ в восточных штатах может дать тебе хорошую подготовку, вполне достаточную для поступления в Стенфорд, Йель или любой другой из лучших университетов, ты наберешься там дурацких предрассудков — всего этого идиотизма насчет денег, положения в обществе и изысканного портного. Я их именно там и набрался, а потом потребовались годы, чтобы от них избавиться. Мы с твоей матерью не случайно решили, что ты проведешь детство в маленьком городке. Итак, остаешься здесь, в этой школе.

Мне сразу полегчало.

— Тем не менее, ты собираешься поступать в колледж. Есть у тебя намерение получить профессию? Или ты предпочтешь ускоренный курс по изготовлению изящных декоративных свечей? Вот что, сын, твоя жизнь — это твоя жизнь, и ты волен делать с ней все, что пожелаешь. Но если ты подумываешь о хорошем университете и серьезной профессии, мы должны тщательно обмозговать, как с наибольшей пользой провести оставшиеся тебе три года.

— Ну, папа, я, конечно, хочу в хороший…

— Тогда приходи, когда все как следует проанализируешь. Спокойной ночи.

Анализировал я целую неделю. И начал понимать, что отец прав. Все эти наши программы, «жизнь в семье» и прочее — просто чепуха. Да что могут знать дети о том, как строить жизнь семьи? И что может об этом знать наша мисс Фингли, незамужняя и бездетная? Наш класс единогласно постановил, что каждому ребенку должны быть предоставлены отдельная комната и денежное содержание, «чтобы он мог научиться распоряжаться деньгами». Здорово придумано, конечно, но как быть семье Квинланов? Если у них пять комнат на девять детей? Нет, хватит дурака валять.

Коммерческая арифметика была не то чтобы глупой, но бесполезной тратой времени. Весь учебник я прочитал за первую неделю, а потом просто скучал.

Отец переключил мое внимание на занятия алгеброй, испанским, общими науками, английской грамматикой и стилистикой. От прежней программы остался лишь спорт.

Я приналег на учебу, потому что отец подкинул мне гору книг и сказал:

— Вот чем тебе пришлось бы заниматься, учись ты в нормальной школе, а не в детском саду для переростков. Если усвоишь то, что здесь написано, то, может, и выдержишь приемные экзамены.

После этого он оставил меня в покое. Он и вправду считал, что выбор только за мной. Я зарылся в книги — они оказались трудными, не то что облегченная жвачка, которой нас пичкали в школе.

Если кто думает, что самостоятельно учить латынь дело легкое, пусть попробует сам,

Я пал духом и чуть было не сдался, но потом разозлился и начал вгрызаться в учебу. Спустя некоторое время я заметил, что занятия латынью облегчают изучение испанского, и наоборот. Когда мисс Эрнандес, наша «испанка», узнала, что я изучаю латынь, она начала заниматься со мной. Я не только прочел всего Вергилия, но и стал говорить по-испански как мексиканец,

Курс математики, предлагаемый нашей школой, ограничивался алгеброй и Евклидовой геометрией. Я самостоятельно приступил к усиленному изучению этих предметов и тригонометрии, и, конечно, вполне мог бы ограничиться уровнем, потребным для сдачи вступительных экзаменов, но математика хуже семечек!

Аналитическая геометрия кажется сплошной абракадаброй, пока не начнешь в ней разбираться. Но потом, если знаешь алгебру, ты вдруг прозреваешь и не можешь оторваться от книги, пока не проглотишь последний лист. Одно удовольствие!

Я заинтересовался электроникой, теорией электроцепей и векторным анализом. Из всех точных наук наша школа предлагала только «общий курс», такой «общий», что дальше некуда. Где-то на уровне «воскресного приложения». Но когда вчитываешься в химию и физику, появляется сильное желание попробовать все своими руками. Сарай был отдан в мое полное распоряжение, и я оборудовал в нем химическую лабораторию, темную комнату, верстаки, На некоторое время, — радиостанцию. Мама, правда, немножко понервничала, когда однажды от взрыва вылетели стекла и сарай загорелся — да и пожар-то был пустяковый, — но папа отнесся к происшествию спокойней. Он всего-навсего предложил мне впредь не изготовлять взрывчатку в домике из сборных щитов.

Когда, учась уже в выпускном классе, я решил сдавать экзамены по вступительной программе колледжа, то выдержал их.

Как раз в начале марта того года я и сказал отцу, что хочу на Луну. Конечно, меня подстегнули объявления об открытии регулярных пассажирских рейсов, но космосом я бредил еще с тех пор, как Космический корпус Федерации основал Лунную базу. А может, и еще раньше. Отцу я рассказал о своем решении в надежде, что он подскажет мне, как быть. Он, видите ли, всегда умеет добиваться того, чего хочет.

Когда я был маленьким, мы жили во множестве городов: в Вашингтоне, Нью-Йорке, Лос-Анджелесе — я уж и не помню толком, где еще; помню только, что всегда — в гостинице. Отец всё время куда-то улетал, а когда возвращался, я его почти не видел.

Но потом мы перебрались в Сентервилль, и он все время сидел дома, работая за столом или уткнувшись в книгу. Если кто хотел его видеть, то должен был приходить к нему сам.

Однажды, когда корзинка с деньгами опустела, отец сказал маме, что должны прийти «королевичи». Весь день я никуда не отлучался, потому что никогда еще не видел королей (мне было восемь лет), и, когда гость прибыл, я очень расстроился, потому что короны он не носил. На следующее утро в корзинке очутились деньги, так что я решил, что король приехал инкогнито (я читал в это время «Принца-Хромоножку») и подбросил папе кошелек с золотом.

Лишь год спустя я узнал, что слово «royalty»[1] может означать гонорар — деньги, полученные за книгу, патент или проценты с акций; и в жизни что-то поблекло. Но гость наш, хоть и не был королем, пытался все же заставить отца поступать по-своему, а не так, как хотел отец:

— Я допускаю, доктор Рассел, что климат в Вашингтоне ужасный. Но вам предоставят кондиционированное помещение.

— Ну да, и с часами, без сомнения. И с секретаршами. И со звукоизоляцией.

— Вам будет предоставлено все, что вы пожелаете, доктор.

— Дело в том, господин министр, что я ничего этого не желаю. Здесь, в моем доме, часов нет. И календарей тоже. Когда-то у меня был большой доход и ещё большая язва, а сейчас доход у меня маленький, зато язва совсем прошла. Я остаюсь здесь.

— Но вы нужны делу!

— Не могу сказать, чтобы эта необходимость была обоюдной. Позвольте подложить вам еще мясного рулета, он очень вкусный.

Поскольку отец на Луну не собирался, решение проблемы оставалось за мной. Я засел за собранные мною проспекты университетов и принялся отбирать инженерные факультеты. О том, на что я буду учиться и жить, я не имел ни малейшего представления, но прежде всего следовало добиться зачисления в институт с хорошей репутацией.

Если не выйдет, я могу завербоваться в ВВС и попробовать получить офицерский чин. Если и это не получится, можно стать специалистом по электронике. На Лунной базе есть радары и другое оборудование. Так или иначе, я своего добьюсь.

Наутро во время завтрака отец скрылся за страницами «Нью-Йорк Таимс». Мама читала «Геральд Трибьюн», а я — «Сентервилль Кларион», который годится разве что колбасу заворачивать. Отец посмотрел на меня поверх газеты:

— Клиффорд, здесь есть кое-что интересное для тебя.

— М-да?

— Не мычи. Мычать некрасиво, и поэтому позволительно только старшим. Вот, почитай. — И он протянул мне газету.

Это была реклама компании, производящей мыло, предлагавшая набивший оскомину старый трюк. Суперколоссальный конкурс на приз. Вернее, на тысячу призов, последние сто из которых состояли из годового запаса мыла «скайвей».

Тут-то я и опрокинул поридж себе на колени. Первым призом было…

«Полностью оплаченное путешествие на Луну!!!»

Так и написано, с тремя восклицательными знаками, но мне чудились целые дюжины их, а вокруг вспыхивали фейерверки и пел ангельский хор.

И всего-то требуется дописать предложение, чтобы оказалось не больше двадцати пяти слов: «Я пользуюсь мылом «скайвей», потому что…»

(Фразу надписать на обертке мыла или на ее хорошей фотокопии.)

Там еще было что-то сказано насчет «совместного участия фирм «Америкен экспресс» и «Кук» при содействии ВВС США…», перечислялись списки второстепенных призов. Но я видел только одно, пока молоко и разбухшие овсяные хлопья впитывались в мой брюки: «Путешествие на Луну!!!».


ГЛАВА 2


Сначала от возбуждения я подпрыгнул до потолка… а потом на такое же расстояние вниз рухнула моя душа от охватившего меня отчаяния. Да мне в жизни ни одного конкурса не выиграть, я же такой невезучий, что если куплю коробку печенья, то обязательно ту, куда забыли положить приз; от игры в «орлянку» меня быстро вылечили, да чтоб я когда-нибудь еще…

— Прекрати, — сказал отец.

Я замолчал.

— Везения не существует вообще, существует лишь достаточная либо недостаточная подготовка для того, чтобы справиться со вселенской совокупностью обстоятельств. Намерен ты принять участие?

— Еще бы!

— Я полагаю, это утвердительный ответ. Что ж, отлично. Прояви систематический подход к делу.

Так я и поступил. А отец мне здорово помог — не ограничился тем, что предложил мне еще мясного рулета. Он тщательно следил, чтобы я мог справиться с множеством дел, навалившихся на меня.

Я закончил школу, послал заявление в колледж и продолжал работать, весь семестр после уроков подрабатывал в аптеке Чартона, в основном продавая содовую, но и натаскиваясь понемногу в фармакологии. М-р Чартон слишком любил порядок, чтобы позволить мне прикоснуться к чему-нибудь, кроме фасованных лекарств, но кое-что я понял: от чего помогают всякие антибиотики, что входит в специальные списки и почему с лекарствами следует обращаться осторожно. В итоге это привело меня к органической химии и биохимии, а Чартон дал мне почитать Уолкеpa, Бонда и Азимова. По сравнению с биохимией атомная физика казалась детской забавой, но в скором времени и биохимия начала становиться понятной.

М-р Чартон был старым вдовцом, и вся его жизнь ограничилась фармакологией. Он намекнул, что кто-то должен унаследовать его аптеку; какой-нибудь юноша с медицинским дипломом, любящий свою профессию. И сказал, что мог бы и помочь такому парню кончить колледж. Скажи он — в один прекрасный день ты станешь заведовать аптекой на Лунной базе, я заглотил бы наживку вместе с крючком. Но я объяснил, что решил посвятить себя космосу и что инженерное дело кажется мне единственной дорогой. Он не смеялся. Сказал, что, может, я и прав, но не следует забывать, куда бы ни ступила нога человека, на Луну, на Марс ли, на дальние ли звезды, аптекари и аптеки последуют за ним. Потом он откопал для меня свои книги по космической медицине: Страгхолд, Хабер, Стэмм и прочие.

— Подумывал и я когда-то об этом, Кип, — сказал он тихо, — да сейчас уже поздно.

Хотя м-р Чартон ничем, кроме медикаментов, не интересовался, но торговали мы всем, чем обычно и торгуют аптеки — от велосипедных шин до домашних аптечек.

Включая, разумеется, мыло. Но мыла «скайвей» продавали чертовски мало. Сентервилль — городок консервативный и к новым маркам относится скептически. Я даже готов спорить, что многие сентервилльцы варят мыло сами. Пришлось сказать об этом м-ру Чартону, когда я пришел на работу. Он вытащил из кладовки два запылившихся ящика и взгромоздил их на прилавок. Потом позвонил своему поставщику в Спрингфилд.

Очень он хорошо со мной обошелся, сбил цену на «скайвей» почти до себестоимости и продавал его вовсю, почти всегда ухитряясь убедить покупателя оставить ему обертку. А я так вообще нагромоздил пирамиды мыла «скайвей» по обе стороны стойки, за которой торговал, и сопровождал каждый стакан кока-колы тирадой в честь старого мыла «скайвей», отмывающего добела, напичканного витаминами, повышающего ваши шансы попасть сразу в рай, не говоря уж о том, что оно изготовлено из отборных продуктов, улучшает кожу и не требует прибегать к пятой поправке к конституции. Я стал таким бесстыжим, что удрать от меня, не купив мыла, мог только глухой или спринтер.

И только кудесник мог исхитриться, купив мыло, унести его из аптеки вместе с оберткой. Взрослых я просто убеждал, детишкам, если приходилось, платил цент за штуку. Если они приносили обертки со стороны, я платил десять центов за дюжину и прибавлял порцию мороженого.

Условия конкурса позволяли каждому участнику присылать неограниченное количество предложений, лишь бы только они были напечатаны на обертке мыла «скайвей» или на хорошей ее репродукции.

Я подумывал было сделать массу фотокопий, но отец отсоветовал.

— Конечно, все будет по правилам, Кип, но… это дешевка.

Итак, я собирал обертки. И посылал их со следующими текстами:

«Я пользуюсь мылом «скайвей», потому что…

— Я чувствую себя таким чистым.

— «Скайвей» хорошо и в дороге, и дома.

— Его качество выше неба.

— Оно чисто, как Млечный Путь,

— Оно чисто, как межзвездное пространство.

— После него я чист, как умытое дождем небо»,

И так до бесконечности, пока я уже не начал чувствовать вкус мыла во сне.

Тексты сочиняли для меня и папа, и мама, и м-р Чартон. Я их записывал в специальный блокнот и на уроках, и на работе, и среди ночи. Придя как-то вечером домой, я обнаружил, что отец сделал мне ящик с карточками; я расположил их в алфавитном порядке, чтобы избежать повторения.

Это здорово помогло, потому что под конец я их отсылал по сотне в день. Росли почтовые расходы, не говоря уже о том, что мне приходилось покупать обертки.

В конкурсе принимали участие и другие ребята нашего городка, а может, и взрослые тоже, но вряд ли у кого дело было поставлено так, как у меня. В десять я уходил с работы, бежал домой с обертками и придуманными предложениями, забирал у родителей тексты, придуманные ими за день, потом штамповал резиновой печаткой на внутренней стороне каждой обертки: «Я пользуюсь мылом «скайвей», потому что…» и свой адрес с фамилией. Пока я печатал, отец заполнял карточки в картотеке. Каждое утро, по дороге в школу, я отправлял пачку писем.

Надо мной посмеивались, но, как правило, именно те взрослые, которые больше всего надо мной подшучивали, особенно охотно отдавали мне свои обертки.

Все, за исключением лишь одного осла по имени Туз Квиггл. Хотя его нельзя причислять к взрослым, он всего лишь переросший свой возраст малолетний преступник. В каждом городишке есть, наверное, такой Туз. Школу он не кончил, что само по себе можно считать достижением, поскольку м-р Хэнли подтягивал в следующий класс всех, «чтобы не разбивать возрастные группы». Сколько я себя помню, Туз всегда шатался по Главной улице, иногда работал, но по большей части бездельничал. Он считал себя непревзойденным остряком. Как-то Туз уселся за стойку у нас в аптеке, заняв на один солодовый коктейль с шоколадом стоимостью в тридцать пять центов места и времени на два доллара. Я как раз только что убедил старую миссис Дженкинс купить дюжину мыла и освободил ее от оберток. Когда она ушла, Туз взял пачку мыла из моей выставки на прилавке и спросил:

— Торгуешь им, космонавт?

— Верно, Туз. Купи, не пожалеешь.

— Вы надеетесь попасть на Луну, торгуя мылом, капитан? Или я должен сказать «коммодор»? Ик-ик-ик-иккити-ик. — Это он так смеется, подражая героям комиксов.

— Пытаюсь, — вежливо ответил я. — Ну что, берешь?

— А ты уверен, что мыло хорошее?

— Убежден.

— Ну что ж. Куплю кусок, но только чтобы тебя выручить.

Не густо. Но как знать, может, именно эта обертка и выиграет.

— Спасибо большое, Туз. — Я взял деньги, он положил мыло в карман и пошел к выходу.

— Секундочку, Туз. Дай мне обертку, пожалуйста.

Он остановился.

— О, да, я сейчас тебе продемонстрирую, как с ней следует обращаться наилучшим образом.

Наклонившись к стоящей на прилавке зажигалке, он поджег обертку и прикурил от нее сигарету. Подождав, пока обертка догорела до самых пальцев, он бросил ее на пол и растоптал.

М-р Чартон наблюдал за ним из окна провизорской.

— Ну как, порядок, космонавт? — ухмыльнулся Туз. Мои пальцы сжали ложку для мороженого, но я ответил:

— Полный порядок, Туз. Мыло ведь твое.

М-р Чартон вышел из провизорской и сказал:

— Я сам займусь буфетом, Кип. Тебе нужно доставить заказ.

Та обертка была чуть ли не единственной, которую я упустил. Конкурс кончался первого мая, и отец вместе с м-ром Чартоном решили продать все мыло до последнего ящика. Я кончил надписывать обертки только около одиннадцати, и м-р Чартон подвез меня в Спрингфилд, чтобы я успел их отправить до полуночи.

Я отправил пять тысяч семьсот восемьдесят две обертки с текстами. Сомневаюсь, чтобы Сентервиллю еще когда-нибудь доводилось извести столько мыла.

Итоги конкурса должны были объявить четвертого июля. За девять недель я успел сгрызть ногти до основания. Ну, конечно, за это время и еще кое-что произошло. Я кончил школу, родители подарили мне часы, учащиеся продефилировали перед м-ром Хэнли и получили аттестаты. Было приятно, что программа, изученная по настоянию папы, отличалась от того, чему я научился в нашей милой старой школе, на шесть порядков от ноля. А перед выпуском состоялись все положенные мероприятия: день прогулов, прощальный вечер нашего класса, выпускной бал и встреча с младшеклассниками — в общем, полный комплект трюков, чтобы звери вели себя тихо. М-р Чартон отпускал меня пораньше, если я просил, но просил я не часто, потому что голова была занята другим, а ухаживать я ни за кем не ухаживал. То есть ухаживал раньше, в начале года, но она, Элани Макмерти, хотела разговаривать о мальчиках и модах, а я — о космосе, так что она быстро дала мне отставку.

После выпуска из школы я стал работать у м-ра Чартона полный день. Я так и не решил до сих пор, как обеспечить себе дальнейшую учебу. Да я и не думал об этом; я продолжал продавать мороженое и, затаив дыхание, ждал четвертого июля.

Телепередача начиналась в восемь вечера. Телевизор у нас был черно-белый, старой конструкции, его не включали уже несколько месяцев. Я вытащил его из кладовки, проверил изображение, убив два часа на то, чтобы его наладить, а остальное время провел, грызя ногти. Ужинать я не мог.

В половине восьмого я уже сидел перед экраном, глядя невидящим взглядом на комиков, и перебирал свою картотеку. Вошел отец, смерил меня взглядом и сказал:

— Возьми себя в руки, Кип. И позволь напомнить тебе еще раз — все шансы против тебя.

— Я не знаю, пап, — буркнул я.

— Более того, это в конечном счете вообще не будет иметь значения. Человек почти всегда получает то, чего ему очень хочется. Я уверен, когда-нибудь ты попадешь на Луну, не так, так иначе.

— Да, сэр. Просто хочется, чтобы поскорее началось.

— Эмма, ты идешь?

— Сейчас иду, дорогой, — ответила мама. Она вошла в комнату, потрепала меня по руке и села.

Отец откинулся в кресле.

— Прямо как во время выборов.

— Слава Богу, что ты в этом больше не завязан, — сказала мама.

— Однако, дорогая моя, тебе эти кампании всегда были по душе.

Мама рассмеялась.

Комики исчезли с экрана, сигареты сплясали канкан и нырнули обратно в пачки, и утешающий голос заверил нас, что сигареты «Коронет» вообще лишены канцерогенных свойств — самое, самое, самое безвредное курево, да еще с вкусом настоящего табака. Программа переключилась на местную станцию, нас порадовали живописным видом центрального магазина дровяных и скобяных товаров, и я начал выдирать себе волосы из запястья.

Вот экран заполнился мыльными пузырями, квартет спел нам о том, что наступает час «скайвея», будто мы сами этого не знали. Вдруг экран погас, и звук вырубился. А я проглотил собственный язык.

На экране зажглась надпись: «Неполадки на линии, не регулируйте приемники».

— Да как они смеют! — завопил я.

— Прекрати, Клиффорд, — сказал отец.

Я смолк.

— Не надо так, милый, он же все-таки еще ребенок, — заметила мама.

— Он не ребенок, он взрослый мужчина, — ответил отец. — Послушай, Кип, как ты собираешься сохранять спокойствие перед расстрелом, если даже такая ерунда заставляет тебя нервничать?

Я забормотал, но отец сказал: — Говори как следует.

Я объяснил ему, что не собираюсь попадать под расстрел.

— Может, и придется когда-нибудь выкручиваться. А это — хорошая практика. Попробуй поймать изображение по спрингфилдской программе.

Я пытался, но на экране как будто снег валил, а голоса были похожи на двух кошек, мяукающих в мешке. Я снова переключился на нашу местную станцию.

— …нерал-майор ВВС Брайс Гилмор, наш гость, который прокомментирует некоторые, ранее не публиковавшиеся фотографии Лунной базы и новорожденного Лунного города, самого быстрорастущего города на Луне. Сразу же после объявления победителей конкурса мы, при содействии Космического корпуса, предпримем попытку прямой телевизионной связи с Лунной базой.

Я глубоко вздохнул и попытался замедлить сердцебиение. Балаган на экране все продолжался: представляли знаменитостей, объясняли правила конкурса, невероятно милая парочка подробно втолковывала друг другу, почему они пользуются только мылом «скайвей». У меня, ей-богу, беседы с покупателями получались лучше.

Наконец дошли до сути. На передний план торжественно выступили пятеро девушек, каждая держала огромный плакат над головой.

— А теперь… — замирающим голосом сказал ведущий, — теперь — текст-победитель, завоевавший… бесплатный полет на Луну!

У меня перехватило горло. Девушки запели:

— Я люблю мыло «скайвей», потому что… — и каждая переворачивала свой плакат, когда наступала ее очередь,

— оно… чисто… как… само… небо!

Я перебирал карточки. Мне показалось, что я узнал текст, но я не был уверен — я же послал их больше пяти тысяч. Наконец я нашел нужную карточку и сверил ее с экраном.

— Пап! Мама! Я выиграл! Выиграл!


ГЛАВА 3


— Спокойно, Кип, — отрубил отец. — Прекрати.

— Послушай, дорогой, — начала мама.

— …представить вам счастливую победительницу, — продолжал диктор, — миссис Ксения Донахью, Грейт Фоллз, штат Монтана… миссис Донахью!

Под звуки фанфар на авансцену выплыла маленькая полная женщина. Я снова взглянул на плакаты. Их текст совпадал с текстом моей карточки.

— Папа, что случилось? — спросил я. — Это же мой текст.

— Ты плохо слушал.

— Жулики!

— Молчи и слушай.

— …как мы уже объяснили, в случае совпадения текстов первенство присуждается тому, кто отправил письмо раньше. Оставшиеся призы распределяются по времени поступления писем в жюри конкурса. Выигравший текст предложен одиннадцатью участниками конкурса. Им и принадлежат первые одиннадцать призов. Здесь сегодня присутствуют шесть человек, занявших первые места и награжденных поездкой на Луну, уик-эндом на космической станции-спутнике, кругосветным путешествием на реактивном самолете, путешествием в Антарктику, поездкой…

Проиграть из-за почты! Из-за почты! 

— …сожалеем, что не могли приветствовать здесь сегодня всех победителей. Зато для них приготовлен сюрприз. — Ведущий посмотрел на часы. — В настоящую минуту, прямо сейчас, в тысяче домов по всей стране, прямо сию секунду, раздастся стук в счастливую дверь верных друзей "скайвея"…

Раздался стук в нашу дверь.

Я подпрыгнул. Отец отворил.

Трое грузчиков внесли огромного размера ящик.

— Клиффорд Рассел здесь живет? — спросил один из них.

— Здесь, — ответил папа.

— Распишитесь, пожалуйста.

— А что это?

— Здесь написано только, где верх. Куда поставить?

Папа протянул расписку мне, и я как-то ухитрился расписаться.

— Поставьте в гостиную, пожалуйста, — попросил папа.

Грузчики ушли, а я вооружился молотком и кусачками. Ящик был похож на гроб, а у меня как раз и было похоронное настроение.

Я отодрал крышку и выбросил на ковер целый ворох упаковочного материала. Наконец докопался до содержимого.

Это был космический скафандр.

Скафандр не бог весть какой по нынешним временам. Устаревшая модель, которую фирма «Мыло скайвей» скупила на распродаже излишков. Скафандры получили все победители от десятого до сотого. Но он был настоящий, производства фирмы «Гудеар», с системой кондиционирования воздуха от фирмы «Йорк» и со вспомогательным оборудованием от «Дженерал Электрик». К скафандру прилагались документация и инструкции, а также рабочий журнал, из которого следовало, что скафандр использовался более восьмисот часов при монтаже второй станции-спутника.

Мне стало лучше. Это ведь не подделка, не игрушка. Скафандр побывал в космосе, хоть мне самому и не удалось. Но удастся! Когда-нибудь. Я научусь им пользоваться и когда-нибудь пройдусь в нем по голой поверхности Луны.

— Может, отнесем в твою мастерскую, а, Кип?

— Куда нам спешить, милый? — возразила мама. — Клиффорд, ты не хочешь примерить его?

Еще бы я не хотел! Мы с папой сошлись на том, что оттащили в сарай ящик и упаковку. Когда мы вернулись, в доме уже торчали репортер и фотограф из «Кларион» — о моем выигрыше газета узнала раньше, чем я, что я посчитал неправильным.

Они попросили меня попозировать, и я не стал возражать.

Влезть в скафандр оказалось делом тяжким. По сравнению с этим одеваться в вагоне на верхней полке просто пустячок.

— Погоди-ка, парень, — сказал фотограф. — Я видел, как их одевают. Совет примешь?

— Нет, то есть я хотел сказать «да».

— Ты в него проскользни, как эскимос в каяк. Потом суй правую руку…

Так оказалось намного легче. Я широко распустил передние прокладки и сел в скафандр, хотя при этом чуть не вывихнул правое плечо. Потом нашел специальные лямки для подгонки размера, но возиться с ними не стал. Фотограф запихнул меня в скафандр, застегнул молнии, помог подняться на ноги и задвинул шлем.

Баллонов с воздухом на скафандре не было, и пока он сделал три кадра, мне пришлось дышать тем воздухом, который остался внутри шлема. К тому времени, как фотограф кончил снимать, я удостоверился, что в скафандре действительно работали; внутри пахло потом. Я с радостью скинул шлем.

И все равно носить скафандр мне нравилось. Прямо как космонавт.

Газетчики ушли, а мы вскоре легли спать, оставив скафандр в гостиной. Около полуночи я осторожненько спустился вниз и примерил его еще раз.

На следующее утро, прежде чем идти на работу, я отнес скафандр в мастерскую.

М-р Чартон вел себя дипломатично. Он сказал всего лишь, что хотел бы взглянуть на мой скафандр, когда у меня найдется время. О скафандре знали уже все — моя фотография красовалась на первой странице «Кларион» между заметкой об альпинистах и отчетом о пострадавших во время праздника. Статейку написали довольно зубоскальную, но я на это внимания не обращал. Я ведь толком и не верил никогда, что выиграю, зато заполучил самый что ни на есть настоящий скафандр, которого не было ни у одного из моих одноклассников.

Днем папа принес мне заказное письмо от фирмы «Мыло скайвей». Письмо содержало документы на владение космическим скафандром, герметичным, серийный номер такой-то, бывшей собственностью ВВС США. Письмо начиналось с поздравлений и благодарностей, но в последних строках было и кое-что существенное:

«Мы сознаем, что выигранный Вами приз может Вам в ближайшее время и не понадобиться. Поэтому, согласно параграфу 4-а правил проведения конкурса, компания готова выкупить его за пятьсот долларов наличными.

Для получения денег Вам следует вернуть скафандр в демонтажное отделение фирмы «Гудеар» по адресу: город Акрон, штат Огайо, до 15 сентября сего года. Почтовые расходы фирма принимает на себя.

Компания «Мыло скайвей» выражает надежду, что Вы получили такое же удовольствие от нашего конкурса, какое мы получили от Вашего участия в нем, и что Вы согласитесь не отсылать скафандр до проведения специальной телепередачи, посвященной мылу «скайвей». За участие в ней Вам будет выплачено 50 долларов. По этому поводу с Вами свяжется директор Вашей местной телестудии. Мы надеемся, что Вы не откажетесь быть гостем нашей передачи. С наилучшими пожеланиями от «Мыло скайвей», мыла чистого, как само небо».

Я протянул письмо отцу. Он пробежал его глазами и вернул мне.

— Надо, наверное, соглашаться, — сказал я.

— Телевидение не оставляет шрамов на теле, так что греха в этом я не вижу, — ответил отец.

— Да нет, я не о том. Их передача — просто легкий заработок. Я думаю, что мне и впрямь следовало бы продать им скафандр.

Мне бы радоваться: ведь подвернулись деньги, в которых я так нуждался, а скафандр мне был нужен как рыбе зонтик. Но радости я почему-то не чувствовал, хотя никогда в жизни мне не доводилось еще иметь пятьсот долларов.

— Вот что, сын, заявления, начинающиеся со слов «мне и впрямь следовало бы», всегда вызывали у меня подозрение. Эта фраза означает, что ты сам еще толком не разобрался, чего тебе хочется,

— Но пятисот долларов хватит почти на целый семестр.

— Какое это имеет отношение к делу? Выясни сначала, чего ты хочешь, а потом поступай соответственно. И никогда в жизни не уговаривай себя делать то, что тебе не нравится. Подумай хорошенько.

Отец пожелал мне спокойной ночи и пошел спать.

Я решил, что неразумно сжигать перед собой мосты. В любом случае — скафандр мой до середины сентября, а там, кто знает, может, он мне надоест. ...




Все права на текст принадлежат автору: Роберт Энсон Хайнлайн, Роберт Хайнлайн.
Это короткий фрагмент для ознакомления с книгой.
Имею скафандр – готов путешествовать!Роберт Энсон Хайнлайн
Роберт Хайнлайн