Бернард Корнуолл РОТА СТРЕЛКА ШАРПА Ричард Шарп и осада Бадахоса, январь-апрель 1812 года

Посвящается семейству Харперов, Чарли и Мэри, Патрику, Донне и Терри с любовью и благодарностью.

«…Явился ныне ты на праздник смерти»

У. Шекспир «Генрих VI», часть 1, акт 4, сцена 5

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Январь 1812 года

ГЛАВА 1

Начало светать. В эти предутренние часы спится крепче всего, даже часовые не в силах удержаться от дрёмы. Лучшее время для того, чтобы застать врага врасплох неожиданной атакой.

Но не сегодня.

Примерно в километре от места, где сидел капитан Шарп, валялась мёртвая лошадь. Её было бы трудно разглядеть и со ста шагов, ведь лошадь была серой, такой же серой, как рассвет, серой, как покрытый многодневной пороховой гарью снег. По снегу деловито скакала мелкая птаха. Сержант Харпер, наверняка, знал, как она называется; огромный ирландец знал всех пернатых на свете, но Харпера здесь не было, и Шарп, кутаясь в шинель, просто пялился на птицу, отчаянно желая, чтобы она убиралась ко всем чертям. Давай же! Улетай! Неожиданно для себя Шарп загадал: если за полминуты пташка не улетит, день обязательно кончится каким-нибудь дерьмом. Досадуя на собственную дурацкую суеверность, он стал считать. Крылатый паршивец прыгал себе, как ни в чём ни бывало. Девятнадцать, двадцать, проклятая пичуга явно никуда не торопилась. Двадцать четыре! Двадцать пять! На последних секундах Шарп скатал снежок и швырнул в упрямца. Тот, наконец, упорхнул. Шарп невесело ухмыльнулся. Иногда человек должен помогать судьбе.

Боже, до чего же холодно! Французам стужа была нипочём. Надёжно прикрытые оборонительными сооружениями Сьюдад-Родриго, они засели в городских домах у жарких печек. Англичане с союзниками ночевали в чистом поле, у то и дело гаснущих костров. Вчера утром у реки нашли четырёх португальских дозорных. Ночью они замёрзли насмерть. Шинели бедолаг морозом прихватило к земле. Кто-то отодрал их и, проломив тонкий лёд, сбросил тела в Агеду, чтобы не рыть могилы. Земляными работами армия была сыта по горло. Много дней подряд ничего, кроме лопат и кирок: траншеи и сапы, батареи и укрытия. Солдаты больше не хотели копать, они хотели драться. Они желали взметнуть штыки над стенами Сьюдад-Родриго, ворваться в брешь и отобрать у французов их дома и печки. Солдаты жаждали тепла.

Шарп, капитан роты легкой пехоты Южно-Эссекского полка, лежал в снегу и разглядывал в подзорную трубу брешь. Даже с холма, в пятистах метрах от города видно было немного. Заснеженный гласис закрывал всё, оставляя взору наблюдателя лишь верх городской стены. В ней зияла брешь, пробитая британскими пушками. Шарп знал, что камни и щебень ссыпались в ров, образовав насыпь, по которой атакующие смогут прорваться в сердце крепости. Капитану очень хотелось заглянуть за стену и высмотреть подходы к подножию иссеченной осколками колокольни позади бреши, где французы уже, наверное, понастроили баррикад и, может, подтянули пушки. Тех, кто пойдёт на приступ, они встретят огнём, картечью, ужасом и смертью.

Шарп боялся.

Чувство было полузабытым и постыдным. Приказа о штурме пока не поступало, но безошибочный инстинкт давно воюющих людей подсказывал солдатам: время пришло. Говорили, что Веллингтон назначил атаку на грядущую ночь. Никто не ведал, какие батальоны будут для этого выбраны, но это не имело значения, первыми в брешь пойдут не они. Как всегда, первыми на штурм пойдут храбрецы из «Форлорн Хоуп». Задача этого временного формирования из добровольцев всегда проста и кровава: проложить армии дорогу в крепость. Если им это удастся, лейтенант, командовавший отрядом, получает чин капитана, а два его сержанта становятся прапорщиками. Обещая продвижение, командование ничуть не рискует: смертность в «Форлорн Хоуп» крайне высока. Тем не менее, в волонтёрах никогда недостатка нет.

«Форлорн Хоуп» — удел храбрых, чем бы их отвага ни была порождена: честолюбием ли, глупостью, отчаянием или всем вместе. Тот, кто выжил, становился отмеченным на всю жизнь, его уважали друзья, ему завидовали окружающие. Но только в стрелковых полках счастливчик получал вещественное подтверждение своей смелости: нашивку на рукав в виде лаврового венка. Шарп не то, чтобы вожделел этот отличительный знак. Он хотел испытать себя, попробовать на прочность практически неминуемой смертью, потому что он никогда ещё не вызывался в «Форлорн Хоуп». Он понимал всю глупость этого желания, но всё равно хотел.

Впрочем, была ещё одна причина. Ричард Шарп искал повышения. Он стал солдатом в шестнадцать, дослужился до сержанта. При Ассайе ему довелось спасти жизнь сэру Артуру Уэлсли, наградой стала подзорная труба и первый офицерский чин. Но Шарп не успокоился. Рождённый в канаве, он мечтал доказать привилегированным сосункам, чьи патенты оплачены семейными деньгами, что он лучший воин, чем все они, вместе взятые. Прапорщик Шарп стал лейтенантом и сменил красный мундир на зелёную куртку стрелка. В ней он сражался на севере Испании и в Португалии: Корунья, Ролика, Вимьеро и, конечно же, Талавера. Под Талаверой они с сержантом Харпером захватили французского Орла, обильно полив его своей и вражеской кровью. Ценный трофей был преподнесён командующему, и Уэлсли получил титул виконта Талаверского. А Шарп был представлен к производству в капитаны. Это был его долгожданный шанс возглавить, наконец, собственную роту. Увы, газета с его именем в числе кандидатов хранилась у него уже два года, но звание так и не было утверждено Лондоном.

Не самые приятные воспоминания. В июле 1811 года Шарп прибыл в Англию за новобранцами для пополнения изрядно поредевших рядов Южно-Эссекского. В Лондоне его встретили с помпой. В его честь Патриотический Фонд дал торжественный обед, где Шарпу вручили в дар саблю ценою в пятьдесят гиней. «Морнинг Кроникл» разразилась статьёй, в которой его именовали «…израненным героем полей Талаверы», и капитан Шарп вдруг стал знаменит. Незнакомые люди жали ему на улицах руку, вчерашнего оборванца стало модно приглашать в гости. Однако в драпированных гостиных столицы он чувствовал себя не в своей тарелке. Неловкость он скрывал немногословием, но это лишь распаляло интерес хозяек модных салонов и их дочерей к высокому темноволосому стрелку со шрамом, что придавал его лицу слегка насмешливое выражение.

Шарпа же больше интересовало, почему, несмотря на официальное объявление в правительственной газете, его чин до сих пор не утверждён. И был обескуражен, узнав, что для армейского руководства «герой полей Талаверы» не более чем досадное недоразумение. Приехав в Главный Штаб, он три часа торчал в приёмной, пока рябой стряпчий занимался его делом. Осенний дождь брызгал сквозь разбитое стрельчатое окно. Шарп ждал, положив на колени свой тяжёлый палаш. Наконец, чиновник вернулся в комнату.

— Шарп? Ричард Шарп?

Шарп кивнул. Офицеры на половинном жаловании вокруг него навострили уши. Увечные, хромые, полуслепые, они надеялись на какое угодно назначение и потому искренне желали Шарпу, в котором видели соперника, неудачи. Клерк сдул пыль со стопки документов в руках и воззрился на зелёную куртку Шарпа:

— Вы сказали, Южно-Эссекский?

— Да.

— Но, если я не ошибаюсь (а такое случается редко), на вас форма 95-го полка? — клерк коротко хохотнул, словно празднуя мелкую, но важную для себя победу.

Шарп промолчал. Он носил форму стрелков, потому что своё прикомандирование к Южно-Эссекскому считал временным. Не рассказывать же этой канцелярской крысе о безнадёжном бегстве из Коруньи, о марше по французским тылам и долгожданном воссоединении с португальской группировкой английской армии, в результате чего он и попал к красномундирникам.

Чинуша дёрнул покрытым крупными оспинами носом и взял из стопки документов верхний лист:

— Бумаги оформлены с нарушением процедуры. Кроме того, ваше производство в чин капитана противоречит всем нашим инструкциям, — его измазанные чернилами пальцы держали документ так, будто он мог снова заразить его оспой, — Вы были представлены к званию в 1809-м?

— Да, лордом Веллингтоном.

В Уайтхолле это имя, похоже, ничего не значило.

— Ему следовало бы получше знать правила.

Усилием воли Шарп сдержал готовое выплеснуться раздражение:

— Мне кажется, что от вас требуется только утверждать поданные списки, нет?

— Или не утверждать их! — рябой издал смешок и на лицах половинных офицеров появились злорадные ухмылки. — Утверждать, мистер Шарп, или не утверждать их!

Чиновник, узкие плечики которого всё ещё сотрясал беззвучный смех, выудил из складок одежды очки и, водрузив их на переносицу, уставился на бумаги Шарпа, будто надеясь обнаружить там что-то новое.

— Существуют правила, мистер Шарп. Мы тратим много времени на утверждение документов. Ваши не исключение. — клерк покачал головой. Ему было ясно, что Шарп ни черта не смыслит в армейской механике.

— Но два года?!

— Это не срок для делопроизводства! — чиновник сказал это с гордостью. Было видно, что волокита в его понимании была бесспорным доказательством глубочайшей мудрости штабных умов.

— Кроме того, имело место ошибка, и мы искренне благодарны вам, за то, что вы привлекли к ней наше внимание.

— Какая ошибка?

— Скорее, небрежность. Часть ваших бумаг попала в дело некоего Роберта Шарпа, лейтенанта, скончавшегося от лихорадки в 1810 году. Кстати, его документы были в полном порядке.

— В отличие от моих?

— Да, это так. Но он мёртв, а вы нет, — клерк внимательно посмотрел на Шарпа. — И если вы вновь совершите что-то достойное капитанского чина, обещаю, ваши бумаги на этот раз будут рассмотрены в кратчайшие сроки.

— Насколько кратчайшие?

— Настолько, насколько я сказал, — клерк протёр очки и спрятал их в карман. — А теперь прошу меня простить, у меня много дел.

Ошибка. Ошибкой был и отбитый у французов Орёл, ошибкой было золото, спасённое из пылающей Альмейды, ошибкой была резня с врагом при Фуэнте де Оноро. Для Уайтхолла и сам мистер Шарп, по-видимому, был ошибкой.

Шарп мрачно смотрел на стены Сьюдад-Родриго. «Форлорн Хоуп»^[1] для него тоже был последней надеждой. Он вызовется возглавить штурмовую команду и тогда, если Шарп останется жив, ни одна чернильная душа из Уайтхолла не посмеет назвать это ошибкой!

— Ричард Шарп! — тихий голос позади заставил офицера обернуться.

— Сэр!

— Слышал, вы вернулись к армии, — майор Майкл Хоган скользнул на снег рядом, — Как поживаете?

— Ничего. — Шарп отряхнул снег и пожал протянутую руку в перчатке.

Инженер улыбнулся:

— Выглядите, как утопленник, держу пари, что и чувствуете себя так же. Рад вас видеть. Как Англия?

— Сыро и холодно.

— Протестантская страна, чего же вы хотите. — снисходительно заметил ирландец, игнорируя те же мороз и сырость, царящие на земле католической Испании, — А что сержант Харпер, ему понравилась Британия?

— Думаю, да. Большую часть времени он отъедался и хихикал.

Хоган засмеялся:

— Разумный человек. Вы передадите ему мои наилучшие пожелания?

— Конечно.

Английские осадные орудия, длинноствольные, двадцатичетырёхфунтовые, открыли огонь. Их ядра сбивали снег и камни с городской стены по обе стороны от главного пролома. Шарп испытующе посмотрел Хогану в глаза:

— Штурм сегодня? Или это секрет?

— Секрет, безусловно. Правда, он известен кое-кому из числа тех, кто узнаёт новости даже раньше нашего генерала. По слухам, приступ назначен на девятнадцать ноль-ноль.

— А что слухи говорят о Южно-Эссекском?

Хоган покачал головой. Он служил при штабе Веллингтона и был в курсе всего:

— Ни полслова. Но я смею надеяться, что ваш полковник не откажет мне в небольшой любезности и одолжит вашу Лёгкую роту.

Шарп обрадовался:

— Зачем вам моя рота?

— О, ничего особенного. Нехватка рабочих рук — вечная беда сапёров. Будьте уверены, в брешь я вас не пошлю. Вы довольны?

— Ещё бы! — Шарп мгновение колебался, признаться Хогану о своём решении вызваться в «Форлорн Хоуп» или нет. Впрочем, рассудительный ирландец едва ли одобрил бы подобное безумство, и Шарп промолчал. Вместо этого он протянул инженеру свою подзорную трубу. Хоган долго разглядывал разрушения, причинённые городской стене артиллерией:

— Готово.

— Вы уверены? — Шарп принял трубу обратно, ощутив кожей ладони стылый металл бронзовой таблички с надписью: «В благодарность. А. У. 23 сентября 1803»

— В этом никогда не бываешь уверен. Но эта брешь готова.

Одной из обязанностей сапёров при осаде было наблюдение за проделываемым пушками проломом и оценка, насколько проходима для пехоты насыпь, образованная обломками стены.

Шарп заглянул в лицо пожилому майору:

— Вы не выглядите счастливым, сэр.

— Никто не любит осады, мой друг, — Хоган нахмурился: как ранее Шарп, он сейчас прикидывал, что за сюрпризы французы припасли английскому войску там, за проломом.

Теоретически осада была наиболее научным из всех видов сражений. Артиллерийский огонь рушит стену. О том, что брешь, наконец, готова принять штурмовую группу, знают обе стороны, но у защитников есть преимущество. Им известно место атаки, время и даже пропускная способность пролома. Противники готовятся: роют сапы, контрсапы, параллели, ставят пушки, — всё в строгом соответствии с канонами осадного искусства. Но стоит только инженерам нападающей стороны дать отмашку, — готово, мол! — и всё, наука заканчивается. Пушки, конечно, палят до последней минуты (как палят они сейчас), но это уже не играет никакой роли. Теперь всё решают штыки. Ярость нападающих сталкивается с упорством обороняющихся, и сказать, чья возьмёт, не может никто. От этих мыслей страх опять сжал Шарпу сердце. Словно почувствовав его состояние, Хоган похлопал стрелка по плечу:

— Всё пройдёт гладко, Ричард, — и вдруг сменил предмет разговора, — Что слышно о вашей женщине?

— Которой?

Ирландец усмехнулся:

— Которой! Терезе, естественно.

— Ничего вот уже шестнадцать месяцев.

«Я даже не знаю, жива ли она» — подумал он. Тереза сражалась с французами в «Гверилье» или «Малой войне». Холмы и горы, служившие ей полем битвы, находились неподалёку от Сьюдад-Родриго. Шарп не видел её с того момента, как они расстались под Альмейдой и, вспоминая девушку, почувствовал внезапный прилив желания. Стройная, гордая, с чёрными, как испанская ночь, волосами, она была подобна дорогой сабле: изящная, но смертоносная.

В Англии стрелок встретился с Джейн Гиббонс, чей покойный братец пытался прикончить его под Талаверой. Джейн была воплощённой мужской грёзой: белокурой и женственной. Совершенством форм она напоминала Терезу, но на этом сходство заканчивалось. Испанка за тридцать секунд разбирала винтовку Бейкера, могла убить человека с двухсот шагов. Французы изнасиловали и умертвили мать Терезы. С тех пор не один захватчик своей мучительной смертью заплатил за причинённое ей зло. Джейн Гиббонс играла на фортепиано, писала прелестные письма и с удовольствием транжирила деньги на модисток. Они были разными, как сталь и шёлк, и он хотел их обеих.

— Тереза жива, — голос Хогана был мягок. Кто-кто, а майор знал. Несмотря на крайнюю нужду в опытных инженерах, Веллингтон предпочитал использовать Хогана по собственному разумению. Ирландец говорил по-испански, по-португальски, по-французски, мог разгадать вражеские шифры и проводил уйму времени с офицерами разведки, объезжавшими в форме^[2] тылы противника, и гверильясами. К Хогану стекалось то, что Уэлсли именовал «сведениями», и если Тереза всё ещё сражалась, майору это было известно лучше всех.

— Ваша женщина некоторое время провела на юге, и теперь возвращается сюда. Отряд возглавляет её брат, но я слышал, Терезу всё ещё зовут «La Aguja».

Улыбка осветила лицо Шарпа. Он дал её это прозвище. «La Aguja» — игла.

— Что она делала на юге?

— Понятия не имею, — Хоган тоже улыбнулся, — Сами спросите при встрече. А увидитесь вы очень скоро.

Шарп помрачнел. Слишком долго она не давала о себе знать.

— Последняя женщина, сэр, как последняя битва. Что прошло, то прошло.

Хоган захохотал:

— Боже правый! Что за унылый настрой? Вы, часом, не в пасторы решили податься? — он вытер проступившие слёзы, — Последняя женщина, надо же!

Вдоволь отсмеявшись, ирландец бросил последний взгляд на город и посерьёзнел:

— Послушайте, друг мой, я буду слишком занят во время штурма, но вы присматривайте за собой, договорились?

Шарп кивнул:

— Меня пули не берут.

— Похвальное заблуждение. Дай-то Бог…

Высоко поднимая ноги, майор побрёл по снегу к штабу. Шарп проводил его взглядом. Выжить. Зима была неподходящим временем сражаться. На эти три месяца армии обычно вставали на зимние квартиры, солдаты скучали по дому, у кого он был, по женщинам и родне, ожидая, пока весеннее солнце растопит сугробы и высушит дороги. Веллингтон не стал ждать весны. Он выступил в первые дни нового 1812 года, и в одно прекрасное морозное утро французский гарнизон Сьюдад-Родриго, проснувшись, обнаружил, что война и смерть подступили к их стенам.

Сьюдад-Родриго был только началом. Из Португалии в Испанию вели две дороги, что могли выдержать без ущерба вес тяжёлой артиллерии, тяжесть бесконечных обозов и поступь батальонов. Сьюдад-Родриго стерёг северную, и сегодня, когда на колокольне пробьют семь, Веллингтон планировал крепость взять. Тогда, чтобы оградить Португалию и отвоевать Испанию, останется лишь захватить южную дорогу. То есть взять Бадахос.

Бадахос. Шарп был там после Талаверы, ещё до того, как испанские генералы позорно сдали крепость французам. Сьюдад-Родриго строился на совесть, но его стены не выдерживали никакого сравнения с грозными бастионами Бадахоса. Мысли Шарпа с клубами пушечного дыма вознеслись над Сьюдад-Родриго, над горами и устремились на юг, туда, где в холодных водах Гвадианы отражалась темная громада Бадахоса. Два раза британцы безуспешно пытались его взять. Скоро они попробуют снова.

Шарп вернулся в расположение своей роты у подножия холма. Конечно, могло случиться чудо. Гарнизон Бадахоса мог сойти с ума или подохнуть от лихорадки, могли взлететь на воздух пороховые погреба, но Шарп знал цену чудесам. Он думал о своём капитанстве, о лживой газетке в кармане и Легкой роте. Ещё он спрашивал себя, почему, несмотря на твёрдую решимость, он так и не записался в «Форлорн Хоуп»? Ему не нужен был чин? Нужен. Может, он струсил? Тоже нет. Так почему же, почему? Шарп спрашивал себя, но в глубине его души зрел ответ. Потому что настоящее испытание ожидало его впереди.

Под Бадахосом.

ГЛАВА 2

Отданный во второй половине дня приказ о штурме ни для кого не стал неожиданностью, зато словно пробудил армию от спячки. Штыки точились и смазывались, мушкеты проверялись и перепроверялись. Осадные орудия продолжали громить французскую оборону в надежде разбить установленные где-то за брешью пушки. После каждого залпа дым грязными облачками плыл в небо и сливался с тучами цвета мокрого пороха.

Хоган добился своего. Лёгкая рота Шарпа была придана сапёрам. Солдаты получили тюки с сеном, которыми надлежало завалить ров и оборудовать подходы к пролому. Шарп наблюдал, как его люди строятся в передней траншее, с трудом удерживая в руках огромные мешки. Сержант Харпер бросил свой куль на землю, сел на него, затем вскочил, долго взбивал и, наконец, улёгся всем телом: «Лучше, чем пуховая перина, сэр!»

Сержант был одним из трёх уроженцев Ирландии, которых знал Шарп в армии Веллингтона. Патрик Харпер был здоровяком: почти два метра мускулов и самодовольства. Из-за голода он оставил родной Донегол и подался в армию. Он много лет не видел свою Родину, но это не мешало Харперу свято хранить память о ней, чтить её язык и религию и люто гордиться древними героями-воинами. Он сражался не за Англию, ещё меньше — за Южно-Эссекский. Бился он за себя и за Шарпа. Шарп был его офицером, товарищем-стрелком и другом, насколько капитан и сержант могут быть друзьями. Патрик гордился тем, что он — солдат, пусть даже солдат враждебной Ирландии армии. Когда-нибудь наступит время, и он будет сражаться за свободу своей страны, но пока очаги сопротивления безжалостно растоптаны, Ирландия разорена, а, значит, надо учиться драться и ждать. В данный момент сержант был в Испании, и его работой было вдохновлять, держать в узде, юморить и льстить Лёгкой роте Южно-Эссекского полка. И с этим он справлялся блестяще.

Шарп кивком указал на импровизированный матрас:

— Должно быть, в нём полным-полно блох.

— Полным-полно, сэр! — Харпер сиял, — Да вот беда, на мне для новых уже места нет!

Вши и блохи сжирали армию заживо. К ним привыкли. Завтра, думал Шарп, в тепле и уюте Сьюдад-Родриго, они снимут форму, выкурят паразитов и пройдутся горячим железом по швам, выжигая гнид. Но это будет завтра.

— Где лейтенант?

— Болен, сэр.

— Опять надрался?

Харпер насупился:

— Это не моё дело, сэр…

Слова Харпера окончательно утвердили Шарпа в его подозрениях.

Лейтенант Гарольд Прайс в роте был новичком. Когда карточные долги и эпидемия нежелательных беременностей среди местных девок переполнили чашу терпения его папаши, набожного судостроителя из Гемпшира, тот здраво рассудил, что такому сокровищу самое место в армии. Он купил отпрыску патент прапорщика и был рад спустя четыре года выложить ещё пятьсот пятьдесят фунтов стерлингов за чин лейтенанта. Счастье любящего отца было тем полней, что вакансия нашлась лишь в Южно-Эссекском, в далёкой от Гемпшира Испании.

Шарп светлых чувств Прайса-старшего не разделял. Увидев нового лейтенанта, он впервые пожалел об уходе его предшественника, Роберта Ноулза, купившего чин капитана в фузилёрном полку. Шарп как-то поинтересовался у Прайса: почему он, сын судостроителя, не поступил во флот?

— Морская болезнь, сэр. Я не мог бы стоять прямо.

— У вас и на суше-то это выходит плохо.

Несколько мгновений Прайс соображал, затем его круглое дружелюбное лицо расплылось в улыбке:

— Хорошо сказано, сэр. Смешно. Но всё же, сэр, если вы меня понимаете, суша — это земля, незыблемая твердь. Если и свалишься, будь уверен, виной тому выпивка, а не чёртов корабль!

На Гарольда Прайса невозможно было долго сердиться. Парень он был неплохой и по-своему честный, но грехам пьянства и разврата предавался с жаром, заставлявшим стрелков Шарпа, которым он, в общем, нравился, искренне предполагать, что в этом мире он долго не задержится. Если его не убьёт французская пуля, то это сделает спиртное, ртутные соли, принимаемые им от сифилиса, ревнивый муж, или он, по версии восхищённого Харпера, «страхается в пыль».

Огромный ирландец указал на дно траншеи:

— Там он, сэр.

Прайс широко улыбнулся всем присутствующим, поморщившись, когда очередное ядро пролетело над их головами в сторону города, и уставился на Харпера:

— На чём это вы сидите, сержант?

— Тюк с сеном, сэр.

— Боже мой! Их должны выдавать каждый день. Могу ли я позаимствовать его у вас?

— Окажите честь, сэр! — Харпер встал.

Лейтенант свалился на мешок и закряхтел от удовольствия:

— Разбудите, когда глория^[3] ко мне воззовёт…

— Да, сэр! Осмелюсь уточнить, которая Глория? Маркитантка?

— Ирландский остряк, упаси Господи! — Прайс закрыл глаза.

Небо потемнело, тучи приобрели зловещий оттенок. Шарп выдвинул свой палаш из ножен на несколько сантиметров, попробовал остроту заточки и вернул оружие на место. Офицерам Лёгкой роты полагалась кавалерийская сабля, но Шарпу не нравилось тонкое изогнутое лезвие. Другое дело, палаш с тяжёлым, хорошо сбалансированным, прямым клинком, который стрелок заботливо точил перед каждой схваткой. Девяносто сантиметров отличной стали — увесистая ноша, но рост и сила позволяли Шарпу управляться с ним достаточно непринуждённо. Палаш давал ему ощущение того, что он рождён быть солдатом.

Харпер видел, как капитан пробует лезвие пальцем:

— Не терпится пустить в ход, сэр?

— Едва ли нам сегодня что-то перепадёт.

Харпер пожал плечами:

— Всегда есть надежда.

Сержант принялся заряжать диковинное семиствольное ружьё. Оружейник Генри Нок изготовил шестьсот таких ружей для Королевского Флота. Все семь стволов могли грянуть разом, швыряя в противника смертельный рой пуль, но сильнейшая отдача превращала плечо стреляющего в кусок мяса, и новинку предпочли списать. Незадачливый изобретатель, несомненно, получил бы уйму удовольствия, доведись ему увидеть, как бережно и скрупулёзно огромный ирландец (один из немногих людей, достаточно могучих, чтоб пользоваться семистволкой) заряжает каждый полуметровый ствол. Харперу нравилось это ружьё по той же причине, по которой Шарпу нравился его палаш.

Шарп поправил шинель и выглянул из-за бруствера. Перед ним полого поднимался передний край гласиса. Гласис был продолжением холма, на котором стоял Сьюдад-Родриго. Он скрывал от Шарпа стену, но местоположение бреши было легко определить по чернеющим на снегу кляксам недолётов. Гласис не был предназначен для того, чтобы останавливать пехоту. Этот земляной вал отклонял ядра осаждающих при прямом обстреле стен. Из-за него Веллингтону пришлось перед началом осады захватить французские форты на окрестных высотах и поставить пушки там. Оттуда они могли вести огонь сверху вниз. За валом имелся облицованный камнем ров, далее — современная стена, надстроенная поверх старой средневековой.

Девять лет минуло с тех пор, как Шарп участвовал в осаде, но он хорошо помнил свирепость индийцев в лабиринтах рвов и стен Гавилгура. Раскусить орешек Сьюдад-Родриго будет сложнее, но не потому, что французы храбрее индийцев, а потому, что его оборона (как и оборона Бадахоса) выстроена по всем правилам инженерного искусства. Равелины, бастионы, эскарпы, скрытые огневые точки, — всё математически просчитано и точно выверено. Одолеть эту квинтэссенцию холодного разума могли только боль, гнев и отчаяние. Но страсти не утихают быстро. Если штурм затянется, солдаты будут неуправляемы на улицах города. По старому солдатскому обычаю, город, взятие которого стоит крови, законная добыча армии. Жители Сьюдад-Родриго могли уповать лишь на краткость схватки.

Из города донёсся колокольный звон. Ротные католики, сплошь ирландцы, бегло крестились и торопливо поднимались на ноги, потому что в поле зрения появился почтенный Уильям Лоуфорд, командир Южно-Эссекского полка. Он жестом разрешил солдатам сидеть, махнул посапывающему Прайсу, дружески улыбнулся Харперу и подошёл к Шарпу:

— Всё в порядке?

— Да, сэр!

Лоуфорду, как и Шарпу, исполнилось тридцать пять лет, но, в отличие от стрелка, он был рождён для офицерской карьеры. Их знакомство тянулось с тех времён, когда сэр Уильям был необстрелянным лейтенантом, целиком полагавшимся на опыт своего сержанта. Сержанта звали Ричард Шарп. Позже, вместе томясь в застенках султана Типу, Лоуфорд научил Шарпа читать и писать. Шарп этого никогда не забывал.

— Я иду с вами сегодня ночью.

— Да, сэр!

Полковнику не было нужды идти с ними на гласис, но разубеждать его Шарп не видел смысла. Он покосился на полковника. Лоуфорд, как всегда выглядел щёголем: золотые галуны поблёскивали в полутьме на его алой форме с жёлтой отделкой.

— Наденьте шинель, сэр.

Лоуфорд улыбнулся:

— Боитесь, что я вас демаскирую?

Он показал кавалерийский плащ, отороченный мехом, с золотой цепочкой вместо застёжки.

— Я накину вот это.

Полковник говорил мягко, давая понять Шарпу, что, несмотря на разницу в положении, в их отношениях ничего не изменилось. Умный офицер и хороший организатор, Лоуфорд из забитого муштрой стада, каким он принял Южно-Эссекский полк, смог сделать грозное боевое подразделение. Впрочем, солдатчина была для него лишь этапом. Успех в Испании открыл бы ему двери в коридоры власти на родине. Его целью была политическая карьера. В бою он, как и раньше, доверялся чутью Шарпа, и за эту свободу действий Шарп тоже был ему благодарен.

Смеркалось. За рекой, на португальской стороне зажглись огни британского лагеря. В окопах батальоны ждали сигнала к атаке. Рюкзаки были сняты и сложены, ремни для удобства ослаблены, оружие тщательно проверено, а выданный ром выпит. Люди нащупывали в кисетах свои талисманы, веря, что те помогут им остаться в живых: кроличью лапку, прядь женских волос в медальоне, пулю, что попала, да не убила. До семи оставалось всего ничего.

Штабисты суетились, спеша отдать последние приказы. Кто-то молился, кто-то мечтал умереть со славой. К стволам мушкетов примкнули штыки. В гуще схватки не будет времени на перезарядку. Работа, как говорит генерал Пиктон, должна быть сделана холодным железом. Люди ждали, незамысловатыми шутками глуша страх.

Колокола на церкви пробили семь. Звон далеко разнёсся над заснеженной землёй. Пора. Пушки замолкли, и внезапная после многодневной канонады тишина больно ударила по ушам. Стал слышен кашель, топот и Шарпу вдруг показалось до ужаса ничтожным количество людей, собирающихся противопоставить себя всей мощи обороны. Лоуфорд тронул его за плечо: «Удачи!» Стрелок обратил внимание, что полковник так и не надел плащ, но было уже не до этого.

Харпер, за ним бледный Прайс с широко распахнутыми глазами. Шарп ободряюще улыбнулся ему.

— Вперёд!

На стрелковую ступень, на бруствер и в тишине вперёд, к бреши!

1812 год начался.

ГЛАВА 3

Снег скрипел под ногами Шарпа, позади себя он слышал тяжелое дыхание, позвякивание снаряжения, шорох обуви, — все те звуки, что сопровождают толпу мужчин, вынужденных бежать в гору.

Линия оборонительных сооружений вверху казалась чёрной на фоне слабых городских огней. Всё выглядело каким-то потусторонним, но для Шарпа так бывало в каждом бою. Он карабкался по заснеженному склону, каждый миг ожидая, что тишину разорвут выстрелы. Но крепость молчала. Её защитники словно не видели волну атакующих, грозящую вот-вот захлестнуть вершину холма. Два часа, подумал Шарп, два часа и всё будет кончено. Мясорубка под Талаверой длилась день и ночь, Фуэнтес де Оноро растянулось на три дня, но никто не выдержит ада в бреши дольше пары часов.

Поодаль пыхтел Лоуфорд, держа подмышкой плащ с болтающейся цепочкой.

— Похоже, мы застанем их врасплох. А, Ричард?

Вместо Шарпа ему ответили пушки. Наверху, слева и справа, французские канониры поднесли пальники к фитилям. Орудия рявкнули и, подпрыгнув, плюнули на склон пламенем. Верх холма превратился в жерло вулкана, окутанное дымом и подсвеченное огнём залпов. Прежде, чем утих грохот, на склоне стали рваться снаряды ближней картечи. Жестянки, плотно нашпигованные мушкетными пулями, разрывались, сея вокруг себя смерть. Снег испятнала кровь.

По крикам далеко слева Шарп определил, что Лёгкая дивизия, атакующая меньшую брешь, одолела подъём и достигла рва. Он повернулся к своим:

— Быстрей!

Пушки били без перерыва, и ветер не успевал рассеивать дым. Офицеры и сержанты окриками торопили солдат, но люди и так напрягали все силы, стремясь наверх, подальше от взрывов, в относительную безопасность рва. Далеко позади, у первой параллели, заиграл оркестр. Шарп поймал обрывок мелодии и вдруг понял, что склон закончился, и у ног зияет чёрная бездна рва.

Он испытывал соблазн отойти от края провала хотя бы на пару шагов, предоставив солдатам возможность бросать тюки в темноту как попало, но, уступив своим слабостям в малом, легче уступаешь им в большом, и Шарп стоял на гребне с Лоуфордом, торопя своих парней. Мешки мягко шлёпались вниз.

«Сюда! Сюда!» Их работа была закончена. Он увёл роту вправо, чтобы не мешать «Форлорн Хоуп». Смертники прыгали в ров, и Шарп остро завидовал им. Его рота разместилась на плоской вершине гласиса. Казалось, пушки бьют прямо над головой: ветер доносил их горячее дыхание. Батальоны топали по дну рва, следуя за «Форлорн Хоуп».

— Следите за стеной! — всё, что могла сделать сейчас его рота, это поддерживать наступающих своим огнём.

Но было слишком темно. Со дна рва слышался скрежет штыков, шарканье ног, приглушённые проклятия. Их сменил шорох осыпающейся щебёнки, из чего Шарп заключил, что «Форлорн Хоуп» уже у бреши, и добровольцы начали карабкаться по обломкам стены. Вспышки мушкетов осветили брешь, но огонь был не настолько плотным, чтоб остановить продвижение штурмового отряда.

— До сих пор… — Лоуфорд не договорил предложение, будто боясь спугнуть удачу.

Боевой клич заставил Шарпа повернуть голову. Ко рву подоспел очередной батальон. Солдаты торопливо прыгали вниз, иногда промахиваясь мимо тюков, иногда приземляясь на своих товарищей, но это не задерживало остальных. Темноту сотрясал гул, памятный Шарпу ещё по Гавилгуру, гул, источником которого служили сотни мужчин, стиснутые в ограниченном пространстве, и заставляющие себя двигаться вперёд, к бреши. Этот гул был главным признаком начала битвы.

— …Всё идет хорошо, — наконец, закончил фразу Лоуфорд. Он нервничал. Впрочем, Шарп тоже. Всё шло чересчур хорошо. Смельчаки из «Форлорн Хоуп» почти завершили восхождение, им на пятки наступали 45-й и 88-й, а французы отреагировали на это несколькими мушкетными выстрелами, да картечью, что всё ещё рвалась глубоко в тылу, перед рядами спешащих резервов.

Стена вдруг покрылась множеством огней. Они взмывали в воздух и, рассеивая искры, падали в ров. Пылающие вязанки соломы, обмотанные промасленной тканью, эти своеобразные осветительные снаряды превратили ночь в день. Французы взревели, триумфально, с вызовом. Пули защёлкали по камням, пронизывая ряды «Форлорн Хоуп». Французам ответили рёвом солдаты 45-го и 88-го, тёмная масса которых выбиралась из лабиринта рва на насыпь.

Шарп скомандовал своим немногочисленным стрелкам. Одиннадцать бойцов, не считая Харпера и его самого. Одиннадцать человек, переживших ужасы отступления из Корунны три года назад. Ядро Лёгкой роты. Их винтовки Бейкера били на триста шагов и более, тогда как для гладкоствольного армейского мушкета, «Браун Бесс», предел дальнобойности составлял пятьдесят метров. Даже звук выстрела из винтовки был другим. Шарп увидел, как один из французов, высунувшись из-за стены бросить зажигательный снаряд, зашатался и рухнул в ров. Шарп в который раз пожалел, что стрелков у него так мало. Он пытался тренировать кое-кого из красномундирников, но без особого толка.

Французы развернули стволы пушек и стали бить по рву, преграждая путь взбирающимся батальонам. Шарп видел, как падают его товарищи, но в неверном свете пылающих вязанок он также видел, что «Форлорн Хоуп» уже в двух шагах от вершины бреши, а насыпь скрыта многорукой и многоголовой лавиной атакующих колонн.

Полковник тронул руку Шарпа: «Как-то слишком легко!»

Несмотря на то, что французы продолжали стрелять, казалось, от победы, столь легко доставшейся, британцев отделяют считанные мгновения. Напряжение, владевшее солдатами, спало. Боевые порядки расстроились, и колонны, наступавшие на брешь, стали больше похожи на огромную отару овец.

И тогда французы выложили козыри на стол. Что-то громыхнуло, разрывая барабанные перепонки, и брешь осветилась двумя яркими вспышками. Шарп вздрогнул. Боевой клич сменился воплями боли. По обе стороны от бреши французы упрятали два орудия и, подпустив англичан поближе, в упор хлестнули по ним картечью. Пушки были не лёгкими полевыми финтифлюшками, а тяжёлыми крепостными чудищами, перекрёстным огнём покрывавшими всю ширину бреши. С ужасающей лёгкостью они перемололи «Форлорн Хоуп» и головную часть колонны. Остальные с криками подались назад. Не от пушек, от новой опасности. Огоньки зазмеились по запальным шнурам меж камней и достигли заложенных в бреши мин. Взрывы разметали нижнюю часть насыпи вместе с бегущими людьми.

Вновь стал слышен боевой клич. Храбрецы из Коннота и Ноттингемшира возвращались в брешь, по искромсанным трупам, мимо дымящихся провалов минных ям. Французы встретили их оскорблениями, обзывали бабами и слабаками, вслед за ругательствами швыряя горящую солому и куски камня. Огромные орудия уже были перезаряжены. Едва новые цели появились в поле зрения, скользя на окровавленной щебёнке, пушки ударили опять. Но у подножия насыпи теснились новые батальоны, спеша вверх, навстречу смерти.

Лоуфорд сжал плечо Шарпа и наклонился к уху: «Те чёртовы пушки!»

Пушки были поставлены очень умно, миновать их было невозможно. Их гнёзда были вырыты с тыльной стороны крепостной стены у самого основания. Ни одно британское орудие не могло их достать, для этого пришлось бы сравнять с землёй всю стену. От штурмующих орудия отделяла глубокая траншея и до тех пор, пока пушки перекрывали огнём пространство друг перед другом, они были неуязвимы.

Новая штурмовая партия взбиралась на насыпь, сторожась пушек и уклоняясь от пылающих гранат, что французы щедро бросали на склон. Шарп решительно повернулся к Харперу:

— Не хочешь прогуляться?

Огромный сержант кивнул, ухмыльнулся и погладил семистволку.

Лоуфорд не понял:

— Что вы собираетесь делать?

— Хотим взглянуть на пушки поближе. Вы не против?

Лоуфорд нерешительно кивнул.

Не было времени раздумывать. Молясь, чтобы не сломать ногу, Шарп перевалился через край рва и кубарем скатился вниз. Чья-то здоровая лапища сгребла его за шинель и поставила на ноги. Они словно оказались в гигантском алхимическом тигле. Их окружало пламя: оно пылало на живой и мёртвой плоти, катилось к ним с осветительными снарядами, его выплёвывали пушки и мушкеты. Даже низ туч, что неслись на юг, к Бадахосу, был подсвечен багровым пламенем. Из этой адской посудины был один путь — наверх. Колонны поднимались по насыпи. Снова залп, и атака отбита смертоносной картечью.

Шарп считал в голове секунды. Он знал, что французским артиллеристам на перезарядку своей махины требуется около минуты. Шарп считал секунды, пока вдвоём с Харпером они пробирались сквозь движущуюся толпу ирландцев по левому краю насыпи. Людская волна подхватила их и поволокла за собой. Пушки грянули. Что-то влажное шлёпнулось Шарпу на лицо, и волна отхлынула, разбиваясь на малые группки.

У них с Харпером одна минута.

— Патрик!

Они ринулись вперёд и нырнули в траншею перед одним из орудий. Окоп был полон солдат, прячущихся здесь от картечи. Над ними французские канониры, отчаянно спеша, банили ствол, забивали мешок с порохом. Заряд ждал своей очереди. Шарп попробовал забыть о них и трезво оценить положение. Он посмотрел вверх. До края пушечного гнезда было высоко, выше роста человека. Он повернулся к стене задом, опёрся на неё спиной и, сцепив руки замком, кивнул Харперу. Тот всунул свой здоровенный ботинок в руки Шарпу, взвёл семиствольное ружьё и кивнул в ответ. Шарп напрягся и приподнял сержанта. Ирландец весил, как небольшой буйвол. Двое рейнджеров Коннота, угадав его намерение, подскочили и упёрлись Харперу в ляжки. Стало легче. Совместные усилия принесли свои плоды. Харпер взмыл вверх, схватился левой рукой за парапет, правой направил семистволку и, не обращая внимания на сплющивающиеся вокруг него мушкетные пули, дёрнул спусковой крючок.

Жестокая отдача бросила сержанта на противоположную стенку траншеи. Падая, он что-то кричал по-гэльски. Шарп сообразил: тот требует от земляков залезть и добить ошеломлённых артиллеристов. Но по растерянным лицам рейнджеров было видно, что они не имеют ни малейшего понятия, как это сделать. «Патрик, подбрось меня!»

Харпер ухватил стрелка поперёк туловища, как сноп и на выдохе подкинул его в воздух. Шарп вцепился в край. Винтовка слетела с плеча. Капитан успел подхватить её за ствол, но чуть не сорвался сам. Ноги нащупали трещины в кладке, он приподнялся над парапетом и увидел француза, замахивающегося на него прибойником. Выстрелить Шарп не мог, поэтому он просто швырнул в него ружьё. Бросок получился удачный: окованный бронзой приклад угодил канониру в висок, бедняга опрокинулся. Тем же порывом стрелок перенёс себя через парапет, вскочил на ноги и выхватил из ножен палаш. Веселье началось.

Около орудийного лафета валялись мертвецы. Нелегко уцелеть после семи пуль, рикошетящих по каменным стенам. Но выжившие были, и сейчас они подступали к стрелку. Шарп размахнулся и обрушил оружие на ближайшего противника, чувствуя, как палаш раскалывает череп. Ноги разъезжались на свежей крови, капитан высвободил лезвие и зарычал на остальных канониров, пугая. Сработало: французы попятились. Их было шестеро против него одного, но артиллеристам привычнее убивать на расстоянии, а не сталкиваться лицом к лицу с вооружённым до зубов врагом. Они сбежали. Шарп вернулся к парапету. Чья-то рука судорожно цеплялась за каменную кладку. Стрелок ухватился за запястье и с усилием выволок наверх одного из Коннотских рейнджеров. Глаза парня блестели от возбуждения. Приказав ему поднимать остальных: «Ремнём, понял?», — Шарп помчался к выходу из каменного мешка. Там уже мелькали знакомые мундиры французских пехотинцев, твёрдо вознамерившихся отбить пушку. ...