Керстин Гир

Зелёный смарагд. Любовь через все времена

(Для всех девочек с марципановым сердцем, я имею ввиду действительно всех девочек, не важно, 14 им или 41).

Надежда - птичка с перьями

В твоей душе царит,

В гнезде души мелодию

Без устали свистит.

Эмили Дикинсон

Пролог

Белгравия, Лондон, 3 июля 1912 года

– Останется уродливый шрам, – сказал врач, не поднимая головы.

Пол криво улыбнулся.

– Ну, в любом случае лучше, чем ампутация, которую предсказывала мисс Боюсь-боюсь…

– Очень остроумно! – фыркнула Люси. – И я не боюсь, а ты… мистер Глупо-Легкомысленный, не смей шутить! Ты совершенно точно знаешь, как легко инфицируются такие раны, и можно только радоваться, что в это время вообще останешься в живых: никаких антибиотиков, а врачи – неумелые халтурщики!

– Ну, большое спасибо, – сказал врач, намазывая коричневатую пасту на свежезашитую рану. Рана ужасно болела, и Пол мог подавить болезненную гримасу только особым усилием. Он надеялся, что паста не оставила никаких следов на шезлонге леди Тилни.

– От вас это не зависит. – Пол заметил, что Люси делает усилия, чтобы её голос звучал дружески, она даже попыталась улыбнуться. Довольно мрачно улыбнуться, но по крайней мере она попыталась. – Я уверена, что вы делаете лучшее из того, что можете.

– Доктор Харрисон и есть лучший, – заверила леди Тилни.

– И единственный… – пробормотал Пол. Он внезапно почувствовал ужасную усталость. Наверное, в сладковатом питье, который дал ему врач, было снотворное.

– Прежде всего, самый молчаливый, – дополнил доктор. На руке у Пола появилась белоснежная повязка. – И, честно, говоря, я не могу себе представить, что через восемьдесят лет резаные и колотые раны будут лечить иначе, чем я это сделал сейчас.

Люси сделала глубокий вдох, и Пол начал подозревать, что сейчас последует. Из её высокой причёски выбилась прядь, и она убрала её за ухо.

– Ну да, по большому счёту, наверное, нет, но если бактерии… это одноклеточные организмы, которые…

– Перестань, Люси! – перебил её Пол. – Доктор Харрисон совершенно точно знает, что такое бактерии! – Рана по-прежнему ужасно горела, и он чувствовал себя таким истощённым, что он бы охотно закрыл глаза и с удовольствием бы поспал. Но это бы раздражило Люси ещё больше. Хотя её голубые глаза гневно сверкали, они прятали беспокойство и – что было ещё хуже – страх, он знал это. Ради неё он не должен был показывать ни своё плохое физическое состояние, ни своё отчаяние. Поэтому он продолжал говорить. – В конце концов мы не в средних веках, а в двадцатом веке, столетии бурного развития. Первая электрокардиограмма уже прошлогодний снег, уже пару лет как известен возбудитель сифилиса и найдено его лечение.

– Ах, кто-то хорошо готовился к урокам мистерий, – Люси сейчас выглядела так, как будто она в любой момент может взорваться. – Как прекрасно!

– А в прошлом году Мари Кюри получила нобелевскую премию по химии, – поддержал её доктор Харрисон.

– А что она изобрела? Атомную бомбу?

– Иногда ты ужасно необразована. Мари Кюри открыла радио…

– Ах, заткнись! – Люси скрестила руки перед грудью и гневно уставилась на Пола. Упрекающий взгляд леди Тилни она оставила без внимания.

– Свои лекции ты можешь сейчас засунуть куда-нибудь! Ты! Мог! Бы! Погибнуть! Скажи, пожалуйста, как бы я без тебя отвела эту катастрофу? – Её голос прервался. – Или как мне жить без тебя дальше?

– Прости меня, принцесса. – Она не имела никакого понятия, как ему жаль.

– Ах, – сказала Люси. – Вот только не надо этого сокрушённого взгляда!

– Думать о том, что могло произойти, совершенно излишне, дитя, – сказала, качая головой, леди Тилни, помогая доктору Харрисону складывать свои принадлежности в чемоданчик. – Всё хорошо. Полу повезло – не было бы счастья, да несчастье помогло.

– То, что это могло закончиться ещё хуже, не значит, что всё хорошо! – вскричала Люси. – Ничего не хорошо, совершенно ничего! – Её глаза наполнились слезами, и у Пола почти упало сердце. – Мы здесь уже три месяца, но мы ничего не достигли из того, что планировали, наоборот: мы всё сделали ещё хуже! У нас в конце концов оказались эти проклятые бумаги, и Пол их тут же отдал!

– Наверное, я поторопился. – Его голова опустилась на подушки. – Но в тот момент у меня было такое чувство, что я всё делаю правильно. – Потому что в тот момент он, чёрт побери, чувствовал близость смерти. Ещё немного, и шпага лорда Аластера завершила бы дело. Люси, конечно, он об этом не расскажет. – Если Гидеон будет на нашей стороне, у нас будет шанс. Как только он прочтёт бумаги, он поймёт, о чём идёт речь. Будем надеяться.

– Но мы точно не знаем, что написано в бумагах! Может быть, они закодированы или… ах, ты вообще не знаешь, что ты вообще передал Гидеону, – сказала Люси. – Лорд Аластер мог тебе подсунуть что угодно: старые счета, любовные письма, пустые листы…

Эта мысль уже давно пришла Полу в голову, но что сделано, то сделано.

– Иногда просто нужно доверять, – пробормотал он, надеясь, что это касается и его. Ещё больше, чем боязнь, что он отдал Гидеону ничего не стоящие бумаги, его мучила мысль, что парень с этими бумагами отправится прямиком к графу Сен Жермену. Что будет означать, что Пол добровольно отдал их единственный козырь. Но Гидеон сказал, что он любит Гвендолин, и то, как он это сказал, было таким… убедительным.

– Он мне пообещал, – хотел сказать Пол, но у него получился неслышный шёпот. Кроме того, это была бы ложь. Он не услышал ответа Гидеона.

– Желание работать с Флорентийским альянсом было дурацкой идеей, – услышал он голос Люси. Его глаза закрылись. Что бы ему ни дал доктор Харрисон, это подействовало быстро.

– Да, я знаю, знаю. Это была моя дурацкая идея. Мы должны были взяться за дело сами.

– Но вы же не убийцы, дитя, – сказала леди Тилни.

– Есть ли разница, убивать самому или заказать кому-нибудь? – Люси тяжело вздохнула, и хотя леди Тилни энергично ей возразила («Девочка, не говори таких вещей! Вы никому не заказали убийства, вы всего лишь передали информацию!»), её голос вдруг прозвучал безутешно. – Мы сделали неправильно всё, что только можно, Пол. За три месяца мы растранжирили кучу времени и денег леди Тилни и, кроме того, втянули в это дело кучу народу.

– Это деньги лорда Тилни, – поправила её леди Тилни. – Если бы ты знала, на что он свои деньги тратит, ты бы удивилась. Бега и танцовщицы – это ещё самое безобидное. Тех крох, которые я беру для нашего дела, он вообще не замечает. А даже если и замечает, то он должен быть достаточно джентльменом, чтобы об этом не говорить.

– А лично мне было бы жаль, если бы меня не втянули в это дело, – заверил, улыбаясь, доктор Харрисон. – Мне как раз начало казаться, что моя жизнь чересчур скучна. В конце концов, не каждый день имеешь дело с путешественниками во времени, которые прибыли из будущего и знают всё лучше. И между нами: стиль руководства господ де Вильерсов и Пинкертон-Смайта просто вынуждает к тайному мятежу.

– Действительно, – сказала леди Тилни. – Этот самодовольный Джонатан пригрозил запереть свою жену дома, если она и дальше будет симпатизировать суфражисткам. – Она передразнила брюзгливый мужской голос: – «Что будет следующим? Избирательное право для собак?».

– Н-да, поэтому вы пригрозили ему пощёчиной, – сказал доктор Харрисон. – Кстати, на той чайной вечеринке я впервые не скучал.

– Но это было совсем не так. Я сказала только, что я не даю никакой гарантии, что будет делать в следующий момент моя правая рука, если он и дальше будет позволять себе подобные неквалифицированные высказывания.

– Если он и дальше будет позволять себе подобные слабоумные высказывания, именно так вы сказали, – поправил её доктор Харрисон. – Я помню очень хорошо, потому что я был ужасно впечатлён.

Леди Тилни засмеялась и протянула врачу руку.

– Я провожу вас до двери, доктор Харрисон.

Пол попытался открыть глаза и выпрямиться, чтобы поблагодарить доктора. Ему не удалось ни того, ни другого.

– Др..сибо, – пробормотал он из последних сил.

– Что, чёрт побери, было в том питье, что вы ему дали? – крикнула Люси вслед доктору Харрисону.

Он повернулся в дверях.

– Всего лишь пара капель настойки морфия. Совершенно безобидно!

Возмущённого крика Люси Пол уже не слышал.

Из Анналов Стражей 30 марта 1916 года. Пароль дня: «Potius sero quam numquam» (Ливий).

Поскольку в Лондоне (согласно источникам нашей Секретной службы) в ближайшие дни снова ожидаются воздушные налёты немецкой морской авиации, мы решили немедленно перейти на протокол безопасности первой ступени. Хронограф на неопределённое время перенесён в помещение архива, и леди Тилни, мой брат Джонатан и я будем вместе элапсировать оттуда, чтобы ограничить время его использования тремя часами. Путешествия в XIX век из этого помещения не должны представлять никаких проблем; в ночное время там редко кто-либо бывал, и в Анналах ни разу не докладывалось о визите из будущего, поэтому можно исходить из того, что наше присутствие не будет замечено. Как и ожидалось, леди Тилни не захотела вначале отказываться от своих обычных привычек. Она, по её собственным словам, не могла «найти никакой логики в нашей аргументации», но в конце концов ей пришлось подчиниться решению нашего Великого Магистра. Военное время требует особых мер.

Сегодняшнее элапсирование в 1851 год прошло удивительно мирно, возможно, потому, что моя заботливая супруга дала мне с собой её несравненный пирог к чаю, и, кроме того, мы, памятуя об острых дебатах, избегали тем типа избирательного права для женщин. Хотя леди Тилни и сожалела, что мы не можем посетить всемирную выставку в Гайд-парке, но так как мы разделяли это сожаление, разговор не перетёк в ссору. Правда, своим предложением начиная с завтрашнего дня проводить время за покером она опять показала себя с эксцентричной стороны.

Погода сегодня: лёгкий моросящий дождь при весенних 16 градусах Цельсия.

Отчёт: Тимоти де Вильерс, Ближний круг.

1

Острие меча было направлено прямо мне в сердце, глаза моего убийцы зияли чёрными дырами, грозившими поглотить всё, что посмеет к ним приблизиться. Я знала, что мне не уйти. Я попыталась отступить на пару шагов.

Мужчина неумолимо приблизился.

– Пред лицом земли я искореню всё, что неугодно Господу! Твоя кровь напитает землю!

У меня на языке вертелись по крайней мере два находчивых возражения на эту патетично-хриплую тираду (напитать землю – алло? Здесь на полу плитка!), но в панике я не смогла произнести ни слова. Мужчина всё равно не казался способным оценить мой юмор в данной ситуации. Или способным вообще оценить юмор.

Я с трудом отступила ещё на шаг и упёрлась спиной в стену. Мой противник громко засмеялся. Ну ладно, видимо, у него всё же имеется чувство юмора, просто оно не такое, как у меня.

– Сейчас ты умрёшь, демон! – воскликнул он и без лишних слов вонзил меч мне в грудь.

Я с криком подскочила. Я была вся в поту, сердце болело, словно его и в самом деле пронзил клинок. Какой ужасный сон! Но на самом деле – разве он меня удивил?

События вчерашнего дня (и позавчерашнего тоже) не взывали, прямо скажем, к тому, чтобы уютно устроиться вод одеялом и заснуть безмятежным сном. Напротив, непрошеные мысли извивались в моей голове подобно побегам буйного плотоядного кустарника. Гидеон просто делал вид. Он меня не любит.

«Ему, наверное, особенно не надо и стараться, чтобы привлекать к себе девичьи сердца», снова и снова слышала я мягкий, глубокий голос графа Сен Жермена. И ещё: «Реакцию влюблённой женщины просчитать очень легко».

Н-да, и как реагирует влюблённая женщина, когда она узнаёт, что ей лгали и ею манипулировали? Правильно: она часами разговаривает по телефону с лучшей подругой, чтобы потом сидеть в темноте без сна и спрашивать себя, какого чёрта она повелась на этого типа, и одновременно рыдать от тоски… – и в самом деле, легко просчитать.

Цифры на электронном будильнике рядом с моей кроватью показывали 3:10 ночи – значит, я всё же задремала и даже проспала не менее двух часов. И кто-то – моя мама? – зашёл в комнату и укрыл меня одеялом, потому что я помнила только, как я, подтянув к подбородку колени, сидела в постели и слушала частый стук моего сердца.

Странно, кстати, что разбитое сердце вообще может биться.

– Такое впечатление, что оно состоит из острых красных осколков, которые режут меня изнутри, и я истекаю кровью! – Я пыталась описать Лесли состояние своего сердца (окей, это вышло почти так же патетично, как фразы хрипящего типа из моего сна, но иногда правда звучит… несколько безвкусно). А Лесли сочувственно сказала:

– Я точно знаю, что ты чувствуешь. Когда Макс порвал со мной, я тоже сначала думала, что умру от тоски. Вследствие массового отказа органов. Поскольку во всех этих выражениях есть своя правда: любовь стреляет в почки, бьёт по желудку, разбивает сердце, сдавливает грудь и… пронзает печень. Но, во-первых, это пройдёт, во-вторых, дело не такое безнадёжное, как тебе кажется, и, в третьих, твое сердце сделано не из стекла.

– Камня, а не стекла, – всхлипывая, поправила я. – Моё сердце – это драгоценный камень, который Гидеон разбил на тысячи кусочков, точно как в видении тётушки Мэдди.

– Звучит довольно круто, но – нет! На самом деле сердца сделаны из совершенно другого материала. Ты можешь мне поверить. – Лесли откашлялась, и её голос приобрёл необычайную торжественность, как будто она собиралась открыть величайшую тайну мироздания. – Речь идёт о намного более прочном, небьющемся и пластичном материале. Изготовленном по секретной рецептуре.

Опять откашливание, чтобы усилить напряжение. Я невольно затаила дыхание.

– Как марципан! – наконец провозгласила Лесли.

– Марципан? – На короткий момент я прекратила всхлипывать и против воли улыбнулась.

– Да, марципан! – предельно серьёзно повторила Лесли. – Качественный, с большим содержанием миндаля.

Я чуть не захихикала. Но потом вспомнила, что я самая несчастная девушка на свете, и сказала с придыханием:

– Если это так, то Гидеон откусил кусок моего сердца! И обгрыз весь шоколад. Ты бы только видела, как он посмотрел, когда… – Прежде чем я успела завести всё сначала, Лесли громко вздохнула.

– Гвенни, мне не хочется этого говорить, но твои стенания ничего не дают. Ты должна это прекратить.

– Я ведь не специально! – уверила я. – Оно само из меня стенается. В какой-то момент я была счастливейшей девушкой на свете, а потом он сказал, что…

– Окей, Гидеон повёл себя как мерзавец, – быстро перебила меня Лесли. – Хотя непонятно, почему. Я имею ввиду, алло? Почему это влюблёнными девушками легче управлять? Я бы сказала, что с точностью до наоборот! Влюблённые девушки – это тикающие бомбы. Невозможно предугадать, что они сделают в следующий момент. Гидеон и его шовинистский дружок граф тут колоссально промазали.

– Но я действительно думала, что он меня любит. То, что он всё это только сыграл, это так… – Низко? Жестоко? Никакое слово, казалось, не могло описать мои чувства.

– Ах, дорогая! При других обстоятельствах – пожалуйста, хоть неделями купайся в своём несчастье. Но в данный момент ты просто не можешь себе этого позволить. Твоя энергия нужна тебе для других целей. Например, чтобы выжить. – Лесли говорила необычайно строго. – Пожалуйста, будь добра, возьми себя в руки.

– Хемериус тоже так сказал. Прежде чем смыться и оставить меня одну.

– Маленький невидимый монстр прав! Нам сейчас необходимо сохранить ясную голову и собрать воедино все факты. Фу, что это такое? Подожди, я открою окно, Берти опять безобразно напукал… гадкий пёс! О чём это я говорила? Да, точно, нам надо выяснить, что же твой дед спрятал в вашем доме. – Голос Лесли стал выше. – Я бы сказала, Рафаэль проявил себя довольно полезно. Возможно, он не такой глупый, как казалось.

– Как тебе казалось, хотела ты сказать. – Рафаэль был младший брат Гидеона, с недавнего времени посещавший нашу школу. Он обнаружил, что в загадке, оставленной мне дедом, речь шла о географических координатах. Которые привели прямо к нашему дому. – Меня очень интересует, насколько Рафаэль посвящён в тайны Стражей и в Гидеоновы путешествия во времени.

– Возможно, больше, чем можно предположить, – сказала Лесли. – Во всяком случае, он не поверил моему рассказу, что игры-загадки – это сейчас в Лондоне последний писк. Но ему хватило ума не задавать вопросов. – Тут она сделала небольшую паузу. – У него довольно красивые глаза.

– Правда. – Глаза были действительно красивые, и это напомнило мне, что у Гидеона такие же. Зелёные, в обрамлении длинных, густых ресниц.

– Не то чтобы это меня как-то впечатлило, это просто констатация факта…

«Я в тебя влюбился». Гидеон сказал это совершенно серьёзно и глядел при этом мне в глаза. И я смотрела на него в ответ и верила каждому его слову! У меня вновь потекли слёзы, и я едва слышала, что говорит Лесли:

– …но я надеюсь, что это большое письмо или своего рода дневник, в котором твой дед объяснит тебе всё то, что замалчивают другие, и даже немного больше. Тогда нам не придётся больше блуждать в темноте, и мы сможем наконец составить нормальный план…

Такие глаза надо запретить. Или принять закон, по которому парни с такими красивыми глазами должны носить солнечные очки. Разве что у них огромные оттопыренные уши…

– Гвенни? Ты что, опять ревёшь? – Голос Лесли звучал сейчас как у миссис Каунтер, нашей учительницы географии, когда ей кто-нибудь говорил, что забыл про домашнее задание. – Дорогая, это не очень хорошо! Тебе надо прекратить снова и снова проворачивать в своей груди этот драматический нож! Нам нужны…

– …холодные головы! Ты права. – И хотя мне это стоило усилий, я попыталась вытеснить из головы Гидеоновы глаза и придать своему голосу больше уверенности. Я должна была сделать это для Лесли. Ведь она поддерживала меня все эти дни безо всяких оговорок. Прежде чем она положила трубку, я должна была обязательно сказать ей, как я рада, что она у меня есть (даже если я при этом опять пустила слезу, на сей раз от умиления).

– А уж я как! – ответила Лесли. – Какой скучной была бы моя жизнь без тебя. – Когда она положила трубку, была уже почти полночь, и я на несколько минут действительно почувствовала себя лучше, но сейчас, в десять минут четвёртого, я с радостью снова позвонила бы ей и ещё раз всё пообсуждала.

По натуре я была не очень склонна к причитаниям, просто у меня впервые в жизни случилась любовная тоска. Настоящая любовная тоска, я имею ввиду. От которой действительно больно. Всё остальное отошло при этом на второй план. Даже выживание стало не столь важным делом. Честно говоря, мысль о смерти была в данный момент не такой уж и неприятной. В конце концов, я бы была не первой, кто умер от разбитого сердца, тут я попала в наилучшую компанию: маленькая русалка, Джульетта, Покахонтас, дама с камелиями, мадам Баттерфляй – а сейчас и я, Гвендолин Шеферд. Хорошая новость состояла в том, что номер с (драматическим) ножом мне можно было не проворачивать, потому что при таком плохом самочувствии я давно бы заразилась чахоткой и умерла бы намного живописнее. Я лежала бы на моём ложе бледная и красивая, как Белоснежка, волосы рассыпаны по подушке. Гидеон на коленях у моей постели, горько раскаивается в том, что он сделал, а я шепчу мои последние слова…

Но сначала мне срочно надо было в туалет.

Мятный чай с сахаром и лимоном был в нашей семье универсальным средством от печали, а я его выпила целый чайник. Мама сразу увидела, что мне нехорошо – едва я появилась в дверях. Тут не было ничего удивительного, потому что из-за долгого плача я выглядела как кролик-альбинос. И она бы наверняка не поверила, что во время поездки в лимузине от штаб-квартиры Стражей до нашего дома мне пришлось резать лук, как предложил Хемериус.

– Что тебе сделали эти чёртовы Стражи? Что случилось? – спросила она, умудрившись при этом выглядеть сочувственно и разгневанно одновременно. – Я убью Фалька, если…

– Никто мне ничего не сделал, мама, – поспешила ответить я. – И ничего не случилось.

– Как будто она тебе поверит! Почему ты не сказала ей про лук? Ты никогда меня не слушаешь! – Хемериус упёрся лапами в пол. Это был маленький водосточный демон с большими ушами, крыльями как у нетопыря, длинным чешуйчатым драконьим хвостом и двумя маленькими рожками на кошачьей голове. К сожалению, он не был и наполовину таким милым, каким выглядел, и, к сожалению, никто, кроме меня, не мог слышать его бессовестных замечаний и соответственно реагировать на них. То, что я с самого раннего детства могла видеть водосточных демонов (и других призраков) и разговаривать с ними, было, кстати, только одним из причудливых свойств, с которыми мне приходилось жить. Другое свойство было ещё причудливей, и я узнала о нём лишь неполные две недели назад. Состояло оно в том, что я принадлежала к одному – тайному! – кругу двенадцати путешественников во времени и должна была ежедневно перемещаться на пару часов куда-нибудь в прошлое. Собственно говоря, этим проклятием – пардон – даром путешествий во времени должна была обладать моя кузина Шарлотта, которая подошла бы для этого гораздо лучше, но на самом деле выяснилось, что в дураках оказалась я. Что могло было быть ясно с самого начала, с моим-то везением. При распределении подарков к рождеству именно я вытягивала бумажку с именем учительницы (а что, пардон, можно подарить учительнице?); если у меня были билеты на концерт, я наверняка заболевала (или уезжала), а если я хотела особенно хорошо выглядеть, то на лбу обязательно выскакивал прыщ размером с третий глаз. Возможно, путешествия во времени нельзя сравнивать с прыщом, они могут казаться чем-то забавным и желанным, но это не так. Они скорее обременительны, нервирующи и опасны. И более того: если бы я не унаследовала этот дурацкий дар, я бы никогда не познакомилась с Гидеоном, то есть моё сердце – из марципана оно или нет – было бы всё ещё целым. Потому что этот негодяй тоже был одним из двенадцати путешественников во времени. Одним из немногих ныне живущих. Остальных можно было встретить только в прошлом.

– Ты плакала, – констатировала мама.

– Видишь! – воскликнул Хемериус. – Он сейчас допросит тебя с пристрастием и не будет спускать с тебя глаз, и поиски сокровищ сегодня ночью накроются медным тазом!

Я состроила ему гримаску, показывая, что мне сегодня ночью совершенно определённо будет не до поиска сокровищ. А как ещё общаться с невидимым другом, если не хочешь, чтобы тебя сочли ненормальной, поскольку ты разговариваешь с воздухом.

– Скажи, что ты испытывала свой газовый баллончик и по ошибке попала в глаза, – каркнул воздух.

Но я была слишком измучена, чтобы лгать. Я посмотрела на маму заплаканными глазами и попыталась сказать ей правду. Не всю, конечно.

– Это только… мне нехорошо, потому что… это такое девчоночье дело, понимаешь?

– Ах, дорогая…

– Если я поговорю с Лесли по телефону, мне сразу полегчает.

К нашему с Хемериусом большому удивлению, мама удовлетворилась этим объяснением. Она заварила чай, поставила чайник на прикроватную тумбочку вместе с моей любимой чашкой в горошек, погладила меня по голове и оставила в покое. Даже не делая обычных замечаний по поводу времени («Гвен! Уже одиннадцатый час, ты разговариваешь больше сорока минут! Вы же увидитесь завтра в школе!»). Иногда она действительно была самой лучшей мамой в мире.

Вздохнув, я спустила ноги с кровати и потопала по направлению к ванной. Меня коснулось дуновение прохладного воздуха.

– Хемериус? Это ты? – вполголоса спросила я, нащупывая выключатель.

– Смотря по обстоятельствам,. – Хемериус болтался на коридорной люстре головой вниз и щурился на свету. – Только если ты опять не превратишься в комнатный фонтан! – Его голос стал высоким и плаксивым, когда он принялся – к сожалению, довольно похоже –передразнивать меня: – «И тогда он сказал, я не имею никакого понятия, о чём ты говоришь, а я сказала, да или нет, на что он сказал, да, но пожалуйста, перестань плакать…» – Он театрально вздохнул. – Девушки действительно самый утомительный народ в мире. Сразу после финансовых служащих в отставке, продавщиц чулочных магазинов и председателей садовых кооперативов.

– Не могу дать тебе никакой гарантии. – Я говорила шёпотом, чтобы не разбудить остальных членов семьи. – Давай лучше не будем говорить сам знаешь о ком, потому что иначе… ну да… комнатный фонтан снова заработает.

– Я в любом случае больше не могу слышать его имя. Ну что, мы начнём наконец делать что-то умное? Например, искать сокровища?

По-умному надо было бы, наверное, поспать, но у меня, к сожалению, сна не было ни в одном глазу.

– По мне, так пожалуйста, можем начать искать. Но перед этим мне надо быстренько вылить чай.

– Ась?

Я показала на дверь ванной.

– Вот оно что, – сказал Хемериус. – Я пока подожду здесь.

В зеркале ванной комнаты я выглядела намного лучше, чем можно было ожидать. Никаких следов чахотки, к сожалению. Только веки немного опухли, как будто я нанесла слишком много розовых теней.

– И где ты был всё это время, Хемериус? – спросила я вернувшись в коридор. – Случайно не у..?

– У кого? – Хемериус скорчил возмущённую гримасу. – Не спрашиваешь ли ты о том, чьё имя нельзя называть?

– Хм... да. – Я бы очень хотела знать, что Гидеон делал вчера вечером. Как его рана на руке? И не говорил ли он с кем-нибудь обо мне? "Всё это большое недоразумение. Конечно, я люблю Гвендолин. Я никогда перед ней не притворялся".

– Не-е, на эту удочку я не попадусь. – Хемериус расправил крылья и спикировал на пол. Сидя вот так передо мной, он был чуть выше моего колена. – Но я вообще никуда не улетал. Я основательно осмотрелся здесь, в доме. Если кто и в состоянии найти тут сокровище, так это я. Потому что никто из вас не может проходить сквозь стены. Или перевернуть содержимое бабушкиного комода, не дав себя застукать.

– Невидимость должна давать хоть какие-то преимущества, – сказала я, не указывая на то, что Хемериус был вообще не в состоянии ничего перевернуть, потому что своими призрачными лапами он не мог даже выдвинуть ящик комода. Ни один из призраков, которых я до сих пор встречала, не умел двигать предметы. Большинство не могло вызвать даже колебания воздуха. – Но ты же знаешь, что мы ищем не сокровище, а указание моего деда, которое должно нам помочь?

– Дом просто забит перспективным хламом. Не говоря уже о всевозможных тайниках, – невозмутимо продолжал Хемериус. – К примеру, стены на первом этаже двухслойные, между слоями имеются проходы, причём такие узкие, что по ним человеку с толстым задом не пройти.

– В самом деле? – Эти проходы я ещё не обнаружила. – И как туда попасть?

– В большинстве комнат двери просто закрыты обоями, но в стенном шкафу твоей тётушки имеется проход, ещё один скрыт за громоздким буфетом в столовой. И в библиотеке есть один – как и положено, за вращающейся полкой. Из библиотеки, кстати, можно попасть в апартаменты мистера Бернарда, а также перейти на третий этаж.

– Что объясняет, откуда у мистера Бернарда способность возникать как бы из ниоткуда, – пробормотала я.

– И это ещё не всё: в каминном дымоходе за стеной, граничащей с домом 83, находится лестница, ведущая на крышу. Из кухни в этот дымоход не попасть, потому что камин замурован, но в стенном шкафу в конце коридора имеется заслонка, достаточно большая для Деда Мороза. Или для вашего зловещего дворецкого.

– Или для трубочиста.

– А уж подвал! – Хемериус сделал вид, что не слышит моей реплики. – Знают ли ваши соседи, что там есть потайная дверца в их дом? Или что за вашим подвалом находится ещё один подвал? Правда, чтобы там что-нибудь искать, надо не бояться пауков.

– Тогда мы лучше поищем где-нибудь в другом месте, – быстро сказала я, совершенно забыв, что надо говорить шёпотом.

– Знай мы, что мы ищем, было бы, конечно, проще. – Хемериус почесал подбородок нижней лапой. – А так это может быть всё что угодно: чучело крокодила в апсидах, бутылка скотча за книгами в библиотеке, связка писем в потайном отделении тётушкиного секретера, ящик, спрятанный в полости стенной кладки…

– Ящик в стене? – перебила я его. И что такое апсиды?

Хемериус кивнул.

– Ой, по-моему, ты разбудила своего брата.

Я оглянулась. Мой двенадцатилетний брат Ник стоял в дверях своей комнаты, расчёсывая пятернёй растрёпанные рыжие волосы.

– С кем ты говоришь, Гвенни?

– Сейчас глубокая ночь, – прошептала я. – Возвращайся в постель, Ник.

Ник нерешительно смотрел на меня, и я видела, что он с каждой секундой всё больше просыпается.

– Что за ящик в стене?

– Я собиралась искать его, но думаю, что надо подождать до рассвета.

– Вздор! – сказал Хемериус. – Я вижу в темноте, как… скажем, как сова. Кроме того, ты вряд ли сможешь обыскать дом, когда все будут бодрствовать. Разве что тебе захочется большого общества.

– У меня есть фонарик, – сообщил Ник. – А что такое в этом ящике?

– Я точно не знаю. – Я на секунду задумалась. – Возможно, что-то от дедушки.

– О, – заинтересованно сказал Ник. – И где этот ящик спрятан?

Я вопросительно посмотрела на Хемериуса.

– Я увидел его сбоку от тайного хода за жирным бородатым дядькой на лошади, – объяснил тот. – Но кто станет прятать тайны… э-э-э… клады в скучном сундуке? Я считаю крокодила гораздо более перспективным. Кто знает, чем он там набит? Я за то, чтобы его надрезать.

Поскольку мы с крокодилом уже как-то раз свели знакомство, я была против.

– Сначала посмотрим в этом ящике. Полость в стене звучит неплохо.

– Скууууучно! – зашумел Хемериус. – Наверное, один из твоих предков спрятал там трубочный табак от своей старухи… или…– Очевидно, ему в голову пришла мысль, которая его взбодрила, потому что он внезапно ухмыльнулся. – …или расчленённые останки строптивой горничной!

– Ящик находится в тайном проходе за портретом двоюродного прапрапрадедушки Хью, – объяснила я Нику. – Но…

– Я быстро за фонариком! – Мой брат развернулся и исчез в своей комнате.

Я вздохнула.

– Что ты опять вздыхаешь? – Хемериус закатил глаза. – Не помешает, если он пойдёт с нами. – Он расправил крылья. – Сейчас я быстренько облечу весь дом и посмотрю, крепко ли спит остальная семья. Мы же не хотим, чтобы твоя востроносая тётка застукала нас в тот момент, когда мы найдём бриллианты.

– Какие бриллианты?

– Ну подумай хоть раз позитивно! – Хемериус уже улетал. – Чего бы тебе больше хотелось? Бриллиантов или тленных останков строптивой горничной? Это единственно вопрос настройки. Встретимся у толстого лошадиного дядюшки.

– Ты разговариваешь с призраком? – Ник снова возник позади меня, выключил свет в коридоре и щёлкнул фонариком.

Я кивнула. Ник никогда не сомневался в том, что я действительно вижу призраков, совсем наоборот. Ещё в четырёхлетнем возрасте (мне тогда было восемь) он горячо за меня заступался, когда мне кто-нибудь не верил. К примеру, тётя Гленда. Мы ссорились всякий раз, когда она шла с нами в «Хэрродс», и я заводила беседу с милым тамошним привратником мистером Гризлом. Поскольку мистер Гризл уже лет пятьдесят как умер, никто не мог взять в толк, почему я останавливаюсь и начинаю говорить о Виндзорах (мистер Гризл был горячим поклонником королевы) или о слишком влажном июне (погода была второй излюбленной темой мистера Гризла). Некоторые люди смеялись, некоторые находили детские фантазии «очаровательными» (и трепали меня по волосам), некоторые просто качали головой, но никто не реагировал на меня так нервно, как тётя Гленда. Ей, видимо, было ужасно неловко, потому что она всякий раз пыталась тащить меня дальше, ругалась, когда я упиралась, и заявляла, что я должна брать пример с Шарлотты (которая, кстати, уже тогда была столь совершенна, что у нее ни разу не сбилась даже заколка в волосах), и – что было самым ужасным – грозила лишить меня десерта. И хотя свои угрозы она неизменно воплощала в жизнь (а я обожала десерты в любых вариациях, даже сливовый компот), у меня не хватало духа пройти мимо мистера Гризла. Ник каждый раз пытался помочь мне, умоляя тётю Гленду отпустить меня, ведь у бедного мистера Гризла не было никого, с кем он мог бы поболтать, и каждый раз тётя Гленда ловко обезоруживала его медоточивым голосом: «Ах, малыш Ник, когда ты наконец поймёшь, что твоя сестра просто хвастает? Призраков не бывает! Или ты видишь здесь хоть одного?»

И Ник печально качал головой, а тётя Гленда торжествующе улыбалась. В тот день, когда она решила больше нас в «Хэрродс» не брать, Ник неожиданно сменил тактику. Крохотный и щекастый (ах, он был таким милым ребёнком, и он так очаровательно шепелявил!) он стал перед тётей Глендой и заявил: «Знаешь, что мне только что сказал мистер Гризл, тётя Гленда? Он сказал, что ты злая, врастеничная ведьма!» Конечно, ничего такого мистер Гризл не говорил (он был для этого слишком вежлив, а тётя Гленда была слишком хорошей клиенткой), но моя мама накануне за ужином выдала нечто подобное. Тётя Гленда сжала зубы и за руку с Шарлоттой промаршировала вон. Дома произошёл довольно безобразный скандал между ней и моей матерью (мама рассердилась, что нам пришлось возвращаться одним, а тётя Гленда пришла к однозначному выводу, что «врастеничная ведьма» возникла из маминых уст), и вся эта песня кончилась тем, что мы не могли больше ходить за покупками с тётей Глендой. Но слово «врастеничный» мы до сих пор охотно употребляем.

Став старше, я перестала рассказывать другим, что я вижу вещи, которых не видят они. Это самое правильное, что можно сделать, чтобы тебя не считали ненормальной. Только перед моими братом с сестрой и Лесли мне не надо было притворяться, потому что они мне верили. Насчёт мамы и тётушки Мэдди я не была так уверена, но во всяком случае они никогда не смеялись надо мной. Поскольку у тётушки Мэдди периодически бывали странные видения, она, вероятно, понимала, как может чувствовать себя человек, которому никто не верит.

– Он симпатичный? – шёпотом спросил Ник. Световое пятно его фонарика танцевало на ступенях лестницы.

– Кто?

– Ну, призрак.

– Сойдёт, – ответила я.

– А как он выглядит?

– Довольно мило. Но он думает, что он опасный. – И пока мы спускались на цыпочках на третий этаж, где жили тётя Гленда и Шарлотта, я добросовестно попыталась описать Хемериуса.

– Класс! – прошептал Ник. – Невидимое домашнее животное! Тебе можно только позавидовать.

– Домашнее животное! Только не скажи это при Хемериусе! – Я почти надеялась услышать за дверью храп Шарлотты, но она, разумеется, не храпела. Совершенные люди не издают во сне недостойных звуков. Врастенично.

Этажом ниже мой брат зевнул, и я ощутила угрызения совести.

– Послушай, Ник, уже полчетвёртого утра, и тебе сегодня в школу. Мама меня убьёт, если узнает, что ты из-за меня не выспался.

– Я совершенно не хочу спать! И с твоей стороны будет некрасиво продолжить без меня! А что спрятал дедушка?

– Не имею ни малейшего понятия – может быть, книгу, где он всё объясняет. Или по крайней мере письмо. Дед был Великим магистром Стражей. Он знал всё про меня и про этот временно-путешественный хлам, он знал также и то, что ген унаследовала не Шарлотта. Потому что я собственной персоной встретила его в прошлом и ему это рассказала.

– Хорошо тебе, – прошептал Ник и виновато добавил: – Честно говоря, я едва его помню. Помню только, что он всегда был в хорошем настроении и совсем не строгий, полная противоположность леди Аристы. Кроме того, от него всегда пахло карамелью и чем-то пряным.

– Трубочным табаком. Стоп!.. – Я едва успела остановить Ника. Мы уже миновали третий этаж, но по дороге на второй имелось несколько негодных ступеней, которые жутко скрипели. Многолетние ночные вылазки на кухню оказали в итоге обучающий эффект. Мы обошли эти места и в конце концов очутились у портрета двоюродного прапрадедушки Хью.

– Окей. Ну, пришли.

Ник посветил фонариком в лицо нашему предку.

– Как гадко, что он назвал свою лошадь Жирной Энни! Животное стройное, как тростинка, зато сам он выглядит, как свиноматка с бородой!

– Да, я тоже так считаю. – Я нащупала за портретом задвижку, запускающую механизм потайной двери. Она, как обычно, немного заедала.

– Все спят, как наевшиеся дети. – Хемериус, пыхтя, приземлился рядом с нами на ступенях. – То есть все, кроме мистера Бернарда. Он, очевидно, страдает бессонницей. Но не волнуйся, он нам не помешает: он обложился куриными колбасками и смотрит на кухне фильм с участием Клинта Иствуда.

– Очень хорошо. – С обычным треском картина подалась вперёд и открыла ступенчатый проход длиной метра полтора, заканчивавшийся наверху ещё одной дверью. Эта дверь вела в ванную комнату на втором этаже и была с той стороны замаскирована зеркалом. Раньше мы развлекались тем, что часто туда бегали (нервы щекотало то, что мы никогда не знали, есть ли там сейчас кто-нибудь), но для чего этот проход на самом деле был построен, мы так и не узнали. Вероятно, одному из наших предков просто понравилась возможность в любой момент смыться из тихого местечка.

– А где ящик, Хемериус? – спросила я.

– Флева. Ф штене. – Я не могла разглядеть в полумраке, но было такое впечатление, что он ковыряет в зубах.

– «Хемериус» – это же можно язык сломать, – сказал Ник. – Я буду называть его Хеми. Или Мерри. Можно я достану ящик?

– Он стоит слева, – объяснила я.

– Какое такое шломать яжык! Хеми или Мерри – вот ещё! Я проишхожу из штаринного рода могучих демонов, и наши имена…

– Скажи, что ты жуёшь?

Хемериус сплюнул и цыкнул зубом.

– Уже ничего. Сожрал того голубя, что спал на крыше. Дурацкие перья.

– Ты же не можешь есть!

– Ни о чём не имеет понятия, но везде вставляет свои пять копеек, – оскорблённо сказал Хемериус. – Не давая мне права даже на какого-то голубя.

– Ты не можешь съесть голубя, – повторила я. – Ты же призрак.

– Я демон! Я могу съесть всё, что захочу! Однажды я съел даже целого пастыря! С сутаной и накрахмаленным воротничком. Почему ты смотришь так недоверчиво?

– Лучше следи, чтобы никто не пришёл.

– Эй! Ты мне что, не веришь?

Ник тем временем взобрался по ступеням и осветил фонариком стены.

– Я ничего не вижу.

– Ящик внутри стены. Стоит в пустой полости, пустая ты башка, – сообщил Хемериус. – И я не вру! Если я говорю, что сожрал голубя, значит, я сожрал голубя!

– Он стоит в пустом пространстве за каменными блоками, – проинформировала я Ника.

– Из которых ни один не выглядит так, что его легко вынуть. – Мой брат присел на корточки и для пробы надавил на кладку руками.

– Халлоо, я с тобой разговариваю! – заявил Хемериус. – Ты что, меня игнорируешь, рёва? – Я не ответила, и он вскричал: – Ну хорошо, это был призрак голубя! Но это всё равно считается!

– Призрак голубя – как бы не так! Если бы призраки голубей и существовали – а я ни одного не видела, – ты бы не мог их съесть: призраки не убивают друг друга.

– Эти камни сидят исключительно крепко, – объяснил Ник.

Хемериус сердито фыркнул.

– Первое: даже голуби могут иногда решить задержаться на земле в виде призраков, Бог весть, зачем. Может быть, у них остался незакрытый счёт с какой-нибудь кошкой. Во-вторых, объясни мне, пожалуйста, как ты отличишь голубя-призрака от других? И в-третьих – когда я их съедаю, их призрачная жизнь заканчивается. Потому что я не обычный призрак, а – я не помню, сколько раз я это уже говорил – демон. Может быть, в вашем мире я могу сотворить немногое, но в мире призраков я довольно большая величина. Когда ты это наконец усвоишь?

Ник поднялся и ударил пару раз ногой по стене.

– Не-е, ничего не сделать.

– Тссс! Перестань, это слишком громко. – Я вытянула голову из прохода и с упрёком посмотрела на Хемериуса. – Просто отлично, большая ты величина. И что теперь?

– Что такое? Я не сказал ни слова про свободно сидящие камни!

– И как нам туда добраться?

Ответ «Молотком и долотом!» был вполне очевиден. Только дал его не Хемериус, а мистер Бернард. Я оцепенела от страха. Мистер Бернард стоял в метре от меня. В полутьме я видела, как сверкают его совиные очки в золотой оправе. И зубы. Возможно ли, чтобы он улыбался?

– Ах, вот дерьмо! – От волнения Хемериус выплюнул струйку воды на ковровую дорожку. – Видно, он употребил колбаски воздушно-капельным путём. Или фильм оказался дерьмовым. Больше никакой надежды на Клинта Иствуда.

К сожалению, я была не в состоянии выдавить из себя ничего, кроме «Ч-ч-что?».

– Молоток и долото будут правильным решением, – спокойно повторил мистер Бернард. – Но я предлагаю отложить эту работу. Хотя бы для того, чтобы не мешать ночному отдыху остальных жильцов, когда вы будете доставать ларец из тайника. Ах, тут и мастер Ник. – Он смотрел, не моргая, в свет Никова фонарика. – Босиком! Вы простудитесь. – Сам он был в домашних туфлях и элегантном халате с вышитой монограммой «В.Б.» (Вальтер? Вилли? Виганд? Для меня мистер Бернард всегда был человеком без имени).

– Как вы узнали, что мы ищем ящик? – спросил Ник. Его голос звучал бойко, но по широко открытым глазам было видно, что он так же испуган и смущён, как и я.

Мистер Бернард поправил очки на носу.

– Ну, видимо, потому что этот – м-м-м – ящик я замуровал туда лично. Речь идёт о ларце с ценной инкрустированной резьбой, антиквариате XVIII века, принадлежавшем вашему деду.

– А что там внутри? – Я наконец обрела способность говорить.

Мистер Бернард с упрёком посмотрел на меня.

– Мне, разумеется, не пристало об этом спрашивать. Я запрятал ларец исключительно по распоряжению вашего деда.

– Меня не проведёшь, – пробурчал Хемериус. – Ведь он повсюду суёт свой нос. А сейчас подкрался незаметно, усыпив нашу бдительность куриными колбасками. И всё это только по твоей вине, недоверчивый комнатный фонтан! Если бы ты не заподозрила меня во лжи, то этот сенильный ночной бродяга не застал бы нас врасплох!

– Разумеется, я охотно помогу вам снова извлечь ларец, – продолжал мистер Бернард. – Предпочтительно сегодня вечером, когда ваши бабушка и тётя уйдут на встречу с дамами из клуба «Ротари». Поэтому я бы предложил сейчас, чтобы мы все отправились в постель, ведь вам сегодня ещё в школу.

– Ну да, а он тем временем сам выцарапает эту штуку из стены, – заявил Хемериус. – Умыкнёт бриллианты и подложит вместо них парочку грецких орехов. Знаем мы таких.

– Чушь, – пробормотала я. Если бы мистер Бернард хотел это сделать, он бы давно это сделал, ведь никто, кроме него, о ящике не знал. Что же в нём находится такое, что дед велел замуровать его в стенах собственного дома?

– Почему вы хотите помочь нам? – неловко спросил Ник, задав тот самый вопрос, который вертелся у меня на языке.

– Потому что я хорошо умею обращаться с молотком и долотом, – ответил мистер Бернард. И, понизив голос, добавил: – И потому что ваш дедушка, к сожалению, не может здесь присутствовать, чтобы помочь мисс Гвендолин.

У меня внезапно перехватило горло и к глазам подступили слёзы.

– Спасибо, – пробормотала я.

– Не радуйтесь заранее. Ключ от ларца… потерян. И я не уверен, что решусь повредить ломом столь ценную вещь. – Мистер Бернард вздохнул.

– То есть в не расскажете о нём нашей маме и леди Аристе? – спросил Ник.

– Нет, если вы сейчас отправитесь в постель. – Его зубы снова блеснули в полутьме, затем он повернулся и стал подниматься по лестнице. – Спокойной ночи. Попытайтесь хоть немного поспать.

– Спокойной ночи, мистер Бернард, – пробормотали мы с Ником.

– Старый негодник, – сказал Хемериус. – Я не спущу с тебя глаз, ты так и знай!

В круге крови возникает бесконечность,

Философский камень связывает вечность.

В платье юности взовьётся страсть,

Дав носителю подлинную власть.

Но смотри внимательно - когда

На небо взойдёт двенадцатая звезда,

Рок земной судьбы придавит вечность,

Юность канет и прервётся бесконечность.

Лишь когда погаснет двенадцатая звезда,

То орёл добьётся своей цели навсегда.

Знай – звезда сгорит в любовной муке

В добровольной с жизнию разлуке.

Из тайных записей графа Сен Жермена.

2

– Ну? – Наша одноклассница Синтия, уперев руки в бока, перегородила нам дорогу на второй этаж. Школьники, вынужденные протискиваться мимо неё, ругались по поводу затора. Синтию это абсолютно не трогало. Накручивая на палец галстук (галстуки школьной формы Сент-Леннокса были совершенно безобразные), она сурово вопрошала: – В каких костюмах вы появитесь? – Её день рождения приходился на ближайшие выходные, и мы были приглашены на ежегодную костюмированную вечеринку по этому поводу.

Лесли нетерпеливо затрясла головой.

– Ты знаешь, что ты становишься всё более сдвинутой, Син? Я хочу сказать, что ты и раньше была странная, но в последнее время это прямо-таки бросается в глаза. Кто это спрашивает гостей, что они наденут на вечеринку?

– Вот именно! Как бы тебе в конце концов не пришлось праздновать одной. – Я попыталась протиснуться мимо Синтии, но её рука с быстротой молнии ухватила меня за локоть.

– Каждый раз я придумываю интереснейший девиз, и каждый раз находятся зануды, которые его игнорируют, – сказала она. – Я помню про «Карнавал зверей» и про некоторых гостей, которые заявились с единственным пером в волосах, утверждая, что они-де изображают курицу! Да, ты можешь спокойно смотреть виноватыми глазами, Гвенни, я прекрасно знаю, чья это была идея!

– Не у всех есть мама, чьё хобби – мастерить слоновьи маски из папье-маше, – сказала Лесли, а я мрачно пробурчала:

– Мы должны идти. – Я не стала добавлять, насколько до лампочки мне была в данный момент Синтина вечеринка. Наверное, по моему лицу это и так было видно.

Хватка Синтии усилилась.

– А вы помните «Пляжную вечернику Барби»? – При воспоминании об этом Синтия скрипнула зубами – заметим, было отчего – и набрала полную грудь воздуха. – На этот раз я хочу быть полностью уверена. «Зелень зеленеет» – прекрасный девиз, и я никому не позволю его испортить. Чтобы было понятно: зелёного лака для ногтей или зелёного шарфа будет недостаточно!

– Ты подвинешься, если я заеду тебе в глаз? – проворчала я. – К вечеринке фингал точно позеленеет.

Синтия сделала вид, что не слышит.

– Я, к примеру, наряжусь викторианской цветочницей Элизой Дулитл. У Сары совершенно гениальный костюм в виде перца – хотя я не знаю, что она будет делать, когда ей захочется в туалет. Гордон будет изображать цветущий луг – с головы до ног в искусственном газоне.

– Син… – К сожалению, она не давала сдвинуть себя с места.

– А Шарлотта специально к празднику шьёт костюм у портнихи. Но какой костюм – это пока тайна. Верно, Шарлотта?

Моя кузина Шарлотта, зажатая между пятиклассниками, попыталась остановиться, но плотный поток учеников безжалостно поволок её дальше.

– Ну, угадать не особенно трудно. Я скажу одно: тюль семи оттенков зелёного. И, как оно представляется, я появлюсь в сопровождении короля Оберона. – Последнюю фразу она бросила через плечо, глядя на меня и странно улыбаясь. Так она делала ещё за завтраком. Я чуть не запустила в неё помидором.

– Шарлотта молодец, – довольно сказала Синтия. – Придёт в зелёном наряде и в мужском сопровождении. Такие гости нравятся мне больше всего.

Шарлоттино мужское сопровождение – это, случайно, не… нет, исключено. Гидеон никогда не наклеит себе ослиные уши. Или наклеит? Я поглядела вслед Шарлотте, которая даже в толчее двигалась как королева. Она уложила свои блестящие рыжие волосы в замысловатую ретро-причёску из кос, и все девчонки младших классов пялились на неё с той смесью отвращения и восхищения, которая может быть вызвана только откровенной завистью. Наверное, завтра школьный двор будет кишмя кишеть такими причёсками.

– Итак, в каких костюмах и с кем вы придёте? – спросила Синтия.

– Мы будем марсианами, о лучшая именинница всех времён и народов, – со смиренным вздохом ответила Лесли. – А с кем мы придём, пускай будет сюрпризом.

– Ох. Окей. – Синтия отпустила мой локоть. – Марсиане. Не очень красиво, но оригинально. Только попробуйте передумать. – Не попрощавшись, она устремилась к очередной жертве. – Кэти! Алло! Стой! Это насчёт моей вечеринки!

– Марсиане? – переспросила я, кинув по привычке взгляд на нишу, в которой обычно находился Джеймс, школьный призрак. Сегодня ниша была пуста.

– Как-то же надо было от неё отделаться, – ответила Лесли. – Вечеринка! Кому в голову придёт заниматься подобными вещами?

– Что, вечеринка? Я участвую! – За нашими спинами возник Гидеонов брат Рафаэль. Он уверенно втиснулся между нами и взял меня под руку, а Лесли приобнял за талию. Его галстук был повязан самым странным образом. Точнее говоря, он был просто-напросто завязан двойным узлом. – А я-то думал, что вы, англичане, не очень любите веселиться. Если подумать про то, как рано закрываются у вас пабы.

Лесли энергично высвободилась из его руки.

– К сожалению, я должна тебя разочаровать. Синтина ежегодная костюмированная вечеринка не имеет ничего общего с весельем. Разве что ты любишь вечеринки, на которых родители охраняют буфет, чтобы никто не добавил алкоголя в напитки или десерты.

– Да, зато они играют с нами в очень забавные игры, – вступилась я за Синтиных родителей. – И в основном они единственные, кто танцует. – Я бросила косой взгляд на Рафаэля и тут же отвела глаза, потому что его профиль очень напоминал Гидеона. – Честно говоря, меня удивляет, что Син до сих пор тебя не пригласила.

– Она пригласила. – Рафаэль вздохнул. – Я сказал, что у меня, к сожалению, не получится. Я ненавижу вечеринки с девизами и принудительными нарядами. Но если бы я знал, что вы обе тоже пойдёте…

Я собралась предложить ему перевязать галстук (школьные правила на этот счёт были довольно строгие), как он вновь приобнял Лесли за талию и весело спросил:

– Ты рассказала Гвендолин, что мы локализовали сокровище из вашей игры? Она его уже нашла?

– Да, – коротко ответила Лесли. Я заметила, что на этот раз она не стала сбрасывать его руку.

– И как будет дальше развиваться игра, mignonne?

– Собственно, это никакая не… – начала я, но Лесли меня перебила.

– Мне очень жаль, Рафаэль, но ты больше не играешь, – произнесла она холодно.

– Как? Ну, это несправедливо, я считаю!

Я тоже считала, что это несправедливо. В конце концов, мы не играли ни в какую игру, из которой могли бы исключить бедного Рафаэля.

– Лесли хочет сказать, что…

Но Лесли снова меня перебила.

– Ну, жизнь вообще несправедлива, – произнесла она ещё более холодно. – Скажи спасибо своему брату. Как ты наверняка знаешь, в этой игре мы играем в разных командах. И мы не можем рисковать тем, что ты передашь какую-нибудь информацию Гидеону. Который, кстати, говоря, большая зад… не особенно приятный человек.

– Лесли! – Что это на неё накатило?

– Pardon? Эти поиски сокровищ как-то связаны с моим братом и с путешествиями во времени? – Рафаэль отпустил нас обеих и застыл как вкопанный. – Могу я спросить, что он вам сделал?

– Не делай вид, что ты удивлён, – сказала Лесли. – Вы с Гидеоном наверняка всё обсуждаете. – Она подмигнула мне, но я могла только таращиться ответ.

– Нет, ничего подобного! – вскричал Рафаэль. – Ни у кого из нас нет на это времени! Гидеон всё время мотается по своим тайным миссиям. А дома он постоянно сидит за секретными документами или пялится в потолок. Или того хуже – заявляется Шарлотта и начинает всех нервировать. – Рафаэль сделал такое удручённое лицо, что мне захотелось утешить его, особенно когда он тихо добавил: – Я думал, мы друзья. Вчера мне казалось, что мы действительно друг друга понимаем.

Лесли – или лучше сказать «моя подруга-холодильник»? – лишь пожала плечами.

– Да, вчера было мило. Но, честно говоря, мы едва друг друга знаем. Вряд ли можно так сразу говорить о дружбе.

– То есть ты меня использовала, чтобы определить эти координаты, – сказал Рафаэль, вопросительно глядя на Лесли – наверное, в надежде, что она возразит.

– Как уже было сказано, жизнь не всегда справедлива. – Для Лесли, очевидно, вопрос был исчерпан, и она потянула меня дальше. – Гвен, давай поторопимся, – сказала она. – Сегодня миссис Каунтер будет распределять темы рефератов. И я не собираюсь углубляться в исследование протяжённости восточной дельты Ганга.

Я посмотрела на Рафаэля, который выглядел довольно-таки сбитым с толку. Он попытался засунуть руки в карманы брюк, но в школьных брюках не было карманов.

– Ах, Лес, ты только посмотри! – сказала я.

– …и непроизносимых этносов тоже.

Я ухватила её за локоть, как Синтия до этого ухватила меня.

– Что с тобой случилось, солнышко? – зашептала я. – За что ты так обидела Рафаэля? Это что, часть плана, которого я не знаю?

– Я просто проявляю осторожность. – Лесли смотрела мимо меня на доску объявлений. – О, класс! Они организуют новый кружок, «Дизайн украшений»! Кстати, об украшениях. – Она нырнула рукой в вырез блузки и вытянула оттуда цепочку. – Смотри: вместо кулона я ношу ключ, который ты принесла мне из перемещения во времени. Разве не круто? Я всем говорю, что это ключ к моему сердцу.

Её отвлекающий манёвр не обманул меня.

– Лесли, ведь Рафаэль не виноват, что его брат такой негодяй. И я ему верю, что он понятия не имеет о Гидеоновых тайнах. Он недавно в Англии, новичок в школе и никого не знает…

– Он наверняка найдёт достаточно людей, которые с радостью о нём позаботятся. – Лесли упрямо смотрела мимо меня. На её носу плясали веснушки. – Вот увидишь, завтра он меня забудет и назовёт «mignonne» кого-нибудь другого.

– Да, но… – Меня осенило только тогда, когда я увидела, что лицо Лесли предательски покраснело. – О, я поняла! Твоё поведение никак не связано с Гидеоном! Просто ты втрескалась в Рафаэля!

– Чушь. Он вообще не в моём вкусе!

Ага. Этим было всё сказано. В конце концов, я была её лучшей подругой и знала Лесли целую вечность. Причём её ответ не обманул бы даже Синтию.

– Да ладно, Лесли, кому ты хочешь что-то доказать? – Я невольно засмеялась.

Лесли наконец отвела взгляд от объявлений и с улыбкой посмотрела на меня.

– А даже если так! В данный момент мы не можем позволить себе страдать вдвоём от гормонального размягчения мозга. Хватит того, что одна из нас не совсем вменяема.

– Большое спасибо.

– Но ведь это так и есть! Поскольку тебя занимает лишь Гидеон, ты не осознаёшь всей серьёзности положения. Тебе нужен кто-то с ясной головой, и этим кем-то буду я. Я ни в коем случае не позволю этому французу себя увлечь.

– Ах, Лес! – Я кинулась ей на шею. Ни у кого, ни у кого, ни у кого на свете не было такой чудесной, сумасшедшей, умной подруги, как у меня. – Как было бы ужасно, если бы тебе пришлось отказаться из-за меня от счастливой влюблённости!

– Ну не преувеличивай, – дохнула мне в ухо Лесли. – Если этот тип хотя бы вполовину похож на своего братца, то он через неделю разобьёт мне сердце.

– Ну и что? – Я хлопнула её по плечу. – Оно ведь из марципана, его можно слепить заново!

– Не смейся над этим. Сердце из марципана – это метафора, которой я действительно горжусь.

– Ну да. В один прекрасный день тебя процитируют все календари мира. «Сердца не разбиваются, потому что они сделаны из марципана. Метафора мудрой Лесли Хэй».

– К сожалению, неверно, – раздался голос позади нас. Голос принадлежал нашему преподавателю английского мистеру Уитмену, который и сегодня выглядел слишком хорошо для учителя.

Я бы охотно спросила его, что он, собственно, понимает в женских сердцах, но в присутствии мистера Уитмена лучше было не высовываться. Он, как и миссис Каунтер, охотно раздавал дополнительные домашние задания на всякие экзотические темы, а его свободная манера держаться не мешала ему при случае проявлять полнейшую непреклонность.

– Простите, что тут неверного? – Лесли отбросила всякую осторожность.

Он посмотрел на неё и покачал головой.

– А я думал, что мы достаточно долго обсуждали различия между метафорами, сравнениями, символами и образами. Выражение «разбитое сердце» можно причислить к метафорам, но марципан – это, очевидно, что?

Да кого это, чёрт возьми, интересует? И с каких это пор урок начинается в коридоре?

– Символ… э-э-э… сравнение? – спросила я.

Мистер Уитмен кивнул.

– Хотя и довольно плохое, – сказал он со смехом. Потом его лицо снова стало серьёзным. – Ты выглядишь усталой, Гвендолин. Всю ночь не спала, думала и не могла понять этот мир, да?

Да, но… его это совершенно не касается. И пусть он оставит для себя этот свой сочувственный тон!

Он вздохнул.

– Для тебя всё это, наверное, оказалось чересчур сложным. – Он покрутил на пальце кольцо-печатку, указывающую на его принадлежность к Стражам. – Чего и следовало ожидать. Может быть, пускай доктор Уайт что-нибудь тебе пропишет, чтобы ты хотя бы ночью могла отдохнуть. – На мой удивлённый взгляд он ответил обезоруживающей улыбкой, затем развернулся и прошествовал в класс.

– Я ослышалась или мистер Уитмен только что посоветовал мне принимать снотворное? – спросила я Лесли. – То есть предварительно заметив, что я дерьмово выгляжу?

– Да, ему бы очень этого хотелось! – фыркнула Лесли. – Днём марионетка Стражей, ночью одурманена – только чтобы тебе в голову не лезли вредные мысли. Но с нами это не пройдёт. – Она энергично убрала с лица прядку волос. – Мы им покажем, что они тебя фатально недооценивают.

– Э-э-э, – начала я, но Лесли посмотрела на меня с железной решимостью.

– Куём базовый план, первая перемена, туалет для девочек.

– Есть! – ответила я.

Мистер Уитмен, кстати, был неправ: я совершенно не выглядела усталой (я это неоднократно проверила на переменах, разглядывая себя в зеркало в туалете), и странным образом я себя таковой и не чувствовала. После наших ночных бдений я довольно быстро заснула, и кошмары меня не мучили. Может быть, мне даже снилось что-то хорошее, потому что в волшебные секунды между сном и явью я ощутила себя уверенной и полной надежды. Но с окончательным пробуждением печальные факты снова проникли в моё сознание, и в первую очередь этот: «Гидеон притворялся».

Но в моём сознании осталось и немного волшебной надежды. Возможно, потому, что мне наконец удалось проспать пару часов подряд, а может быть, во сне мне стало ясно, что чахотка нынче лечится. Или просто мои слёзные железы истощились. ...